Н.Щаранский и Л. Парфенов
«Намедни» сегодня
(Из книги «Записки пресс-секретаря Сохнута»)
Когда в начале 2015 года ко мне позвонили из Москвы с предложением, чтобы глава Сохнута Натан Щаранский дал интервью Леониду Парфенову для фильма о советских евреях, я, конечно, немедленно согласился. Замечательный российский журналист снимал трехсерийный документальный фильм о российских евреях. Одна из серий была посвящена крайне интересному для Парфенова явлению — борьбе практически полностью ассимилированных советских евреев за возвращение к своим национальным корням и репатриации на Родину, в Израиль. Чтобы понять это явление и заснять свидетельство человека, игравшего в этой борьбе одну из главных ролей, Парфенов был готов специально прилететь в Израиль на встречу со Щаранским.
Натана долго уламывать не пришлось. Проблема возникла в другом — в согласовании. Парфенов спешил, хотел приехать только для интервью с Натаном, а тот, как назло, сразу же после парламентских выборов должен был улететь сперва во Францию, а потом в Америку. С трудом удалось выкроить время утром 18 марта — на следующий день после выборов. Я, правда, предупредил представителя Парфенова, что Щаранский может быть не в лучшей форме после бессонной ночи. Но тот выразил надежду, что «Натан Борисович сумеет собраться».
В день выборов, 17 марта 2015 года, ко мне часа в четыре дня позвонил представитель НТВ в Израиле Миша Оркин и спросил, нет ли каких изменений.
— Парфенов с группой из трех человек через час приземляется Израиле, — сообщил Миша.
Поскольку мне никто ничего из канцелярии Щаранского не сообщал, то я с легким сердцем заверил, что все в порядке.
— Завтра утром, как договорились, заезжайте к нам с улицы Аль-Харизи, и я организую вам стоянку во внутреннем дворике Сохнута, чтобы не надо было далеко тащить оборудование.
— Замечательно, — сказал Миша, — я помню, Аль-Харири!
— Стоп, — закричал я, — Стоп! Аль-Харизи! Это — еврейский поэт, в честь которого названа улица в квартале Рехавия. А Аль-Харири – какой-то арабский деятель, и улица его имени находится в Восточном Иерусалиме. Нателла Болтянская у меня уже так уехала на Аль-Харири! И звонила мне в ужасе — куда я попала?! Так что, пожалуйста, не перепутайте – Аль-Харизи!
А через час я получил эсэмэску от Сарит, начальницы канцелярии Щаранского — надо отменить интервью.
— Ничего не получится, — ответил я, — группа, специально прилетевшая из Москвы, уже здесь. И я ни в коем случае не хочу, чтобы Щаранский поссорился с Парфёновым — это один из самых известных документалистов России. Ну, чтобы тебе было понятно — уровня Хаима Явина.
Но Сарит уперлась.
— Натан в больнице с воспалением легких.
Ничего себе! А мне об этом никто сказать не удосужился. Я позвонил к Натану на его личный телефон. Голос его был слабым, и он все время подкашливал. В таком состоянии ни о каком интервью речи не могло идти. Я стал выяснять у него, что говорят врачи, когда его собираются выписывать.
— Я надеюсь, что уже сегодня вечером, — сказал Натан, — и тогда завтра днем я приеду в канцелярию.
И тут я услышал голос Авиталь, жены Натана.
— Ты сегодня выйдешь из больницы через мой труп, — сказала она жестко.
— Это будет просто катастрофа, — воскликнул Миша Оркин, — Группа уже здесь. Специально прилетела для этой встречи. Знаете, сколько стоит послать такую группу на два дня в Израиль? Да еще Парфенова!
Не буду описывать тот миллион звонков, которые мне пришлось сделать, чтобы успокоить русскую группу, пообещав, что «в случае чего» я организую ей съемку прямо в больнице. Мы договорились, что завтра утром, после обхода врачей, когда станет понятно, какое у Натана состояние, я им сообщу.
Натан позвонил мне в 8 утра.
— Меня пока не выписали, но я надеюсь, что это произойдет завтра утром. Назначайте интервью у меня в кабинете на вторую половину дня завтра.
— Они готовы приехать в больницу.
— Нет, я предпочитаю в моем кабинете, на фоне портрета Сахарова, а не больничных стен. Я уже никуда не лечу — ни в Париж, ни в Нью-Йорк, и приеду в канцелярию специально для них. Так что назначайте время встречи, как им удобно. Я выйду из дома специально для них.
В конечном счете, интервью состоялось лишь на следующий — последний день пребывания Парфенова в Израиле. Но все эти наши мучения окупились — Парфёнов был в восторге от рассказов Щаранского.
Я просто испугался, увидев Натана – и в особенности услышав. Вдобавок ко всему он дома где-то зацепился ногой, упал, и на его лице красовался синяк.
— Не страшно, — успокоил меня Парфенов, — я умею гримировать.
В дополнение к своим многочисленным талантам, Парфенов оказался еще и гримером. За несколько минут он так сделал макияж Щаранскому, что синяк совершенно исчез.
Теперь надо было преодолеть проблему хриплого голоса. Но я знал, что тема близка Натану, а в таких случаях он увлекался и забывал обо всем. Щаранский тоже опасался хрипоты, поэтому, войдя в кабинет, сразу же попросил горячий чай с лимоном и настоял на том, чтобы кружка стояла возле него — на стуле. Операторам пришлось повозиться, выбирая кадр, чтобы кружку эту не было видно. Но она не понадобилась. Щаранский разговорился очень быстро, хрипота в голосе исчезла, и он почти час проговорил, что называется, на одном дыхании, даже не прикасаясь к этой самой кружке.
Во время интервью, длившегося больше часа, Парфенов продемонстрировал прекрасное знание истории российских евреев вообще и истории борьбы Натана Щаранского в частности. Разговор, естественно, коснулся недавнего убийства Немцова.
— Я знаю, что в Израиле его считают евреем, — сказал Парфёнов, — но у нас его таковым никто не считал. Это — еще одно свидетельство, что национальность сегодня в России превратилась в культурное понятие. Для нас Немцов был русским. Ну и что, что с еврейской мамой? Он жил в русской культуре и был российским политиком.
И тут Парфёнов разразился длинной тирадой, начав сыпать именами, часть которых и мне была неизвестна.
— С чего, например, начался красный террор? С убийства Соломона Урицкого Леонидом Канегиссером. А почему? Да потому, что Урицкий подписал расстрельный список, в том числе и для юнкера Владимира Перельцвейга — друга Канегисера. Убийство произошло 30 августа, Дзержинский приехал из Москвы, но когда вышел на вокзале и узнал, что в Москве Фанни Каплан стреляла в Ленина, тут же сел в другой поезд и поехал обратно. А через два дня Яков Свердлов объявил о начале красного террора. Этнически все эти люди были евреи. Но они себя так совершенно не воспринимали; они боролись за русскую революцию. Фанни Каплан пошла стрелять в Ленина потому, что он, по ее мнению, предал идеалы русской революции, за которую она сражалась всю свою жизнь. Никакими еврейскими мотивами тут и не пахнет.
В общем, было видно, что знаменитого российского журналиста еврейская тема по-настоящему увлекает. Поэтому можно было надеяться, что фильм получится. И тогда по своей популярности он, вне всякого сомнения, перехлестнет уже ставшее чуть ли не культовым «Намедни». Во всяком случае — среди евреев.
Меня поразило в Парфенове полное отсутствие звездной болезни, которая резко бросалась в глаза при сравнении с недавно побывавшим у нас Познером. В отличие от Познера, всем своим видом демонстрировавшего, что он точно знает цену своему величию, Леонид вел себя просто, открыто, чуть ли не по-свойски, хотя видел нас всех первый раз в жизни. Это создавало и доверительное отношение, и атмосферу раскованности и легкости во время съемок. Что, наверное, тоже помогло Натану справиться со слабостью и вести себя естественно.
Премьера третьей части фильма Парфенова «Русские евреи» состоялась в Израиле 20 ноября 2017 года в зале «Аудиториум» Кнессета. Я пошел на просмотр и перед фильмом подошел к Парфенову. Он сразу узнал меня, тепло поздоровался, хотя видел один раз почти три года назад. Что еще раз продемонстрировало отсутствие в нем звездности и высокомерия.
Что же касается фильма, то в него вошло интервью с Натаном, длившееся почти три минуты. Честно говоря, на столько я и не рассчитывал. А сам фильм меня удивил. В нем Парфенов проводил ту же идею: русский — это не кровь, а культура. И показал в двухчасовом фильме тех евреев по крови, которые внесли огромный вклад в русскую культуру. На экране я увидел то, о чем всегда евреи говорили между собой, перечисляя имена, которыми гордились. Но, в отличие от разговоров на кухне, это снял и показал русский человек Леонид Парфенов.
Он даже озвучил анекдот, столь любимый евреями. В фильме Парфенов выходит на сцену московской консерватории. В зале никого нет, и Парфенов изображает конферансье, объявляющего очередной номер.
— Песня «Русское поле». Слова – Инна Гоф, композитор Ян Френкель. Исполняет Иосиф Кобзон, — провозглашает Парфенов, а потом, обращаясь прямо в камеру, говорит, – Именно поэтому в СССР стали называть эту песню просто «Поле», убирая первое слово – русское.
А переживания Миши по поводу денег я понял после завершения интервью, когда он мне сказал, что корпункт НТВ в Израиле закрывается – нет средств.