Жанна-Огонек
Юозасу Будрайтису
Нет, конечно, я знал, что отсечение нас от верха продолжается, несмотря ни на что, конечно, догадывался, что кому-то может быть выгодно, чтобы под землю переезжали гирлянды электрического света, суды, министерства, мировые бренды, чтобы мы научились на дне земли ориентироваться во времени суток, выращивать свой хлеб насущный и апельсины с бананами, вносить поправки в конституцию и даже, на всякий случай, скупать акции авиа- и железнодорожных компаний, оказавшихся не у дел; но при всем этом очевидном движении вниз, нам следовало поторапливаться. Ходили упорные слухи, что в некоторых районах, наиболее неблагополучных, то есть, связанных все это время с жизнью наверху, а значит, игнорирующих режим изоляции, потихонечку распродают свои времянки, сворачивают хозяйства. Наш Заказчик как-то, потеряв бдительность, сообщил нам по секрету, что даже Макдоналдс намерен в ближайшее время перебраться наверх.
Я никогда не считал себя человеком успешным, никогда не знал, что ждет меня в будущем, но с будущим ведь всегда так. Может, поэтому, когда позвонила Жанна и предложила вписаться в «аварийный» проект, я сказал себе: «Дорогой Аарон, другого шанса все перевернуть, все поставить под вопрос, у тебя не будет». Не исключено, конечно, что, думая так, я до некоторой степени сгущал краски: здесь у нас такая темень, и так опостылела она, что невольно хочется яркой палитры.
Жанна была первой женщиной за время изоляции, кто решительно встала на каблуки и надела украшение – старинное жемчужное ожерелье бабушки. В нем она была нужна фильму, а фильм – тем, кто не собирался тратить себя, забираясь вниз поглубже, поближе к ногохвосткам.
В «Аварийном выходе» я задавался вопросом: не слишком ли быстро мы привыкли к отсутствию живого света, к тому, что понедельник может начинаться с субботы, равно как и со среды и четверга, к непомерным штрафам за нарушение изоляции, принудительным работам, к ежедневным сводкам с числом заболевших, вылечившихся и погибших.
Поначалу в мою задачу не входило показать зрителю, как разительно отличается общий свет, добытый внизу, от света верхнего, который для каждого свой. Все, чего я хотел, это лишь донести до соотечественников, попавших в беду, что нельзя поддаваться меланхолии и мифам, срочно переписанным политтехнологами с целью двухсотпроцентной наживы, что нужно совершить невозможное – резко развернуться в сторону прошлого и попытаться прорваться наверх.
Не помню, кто из древних сказал, что «ночь никогда не стремится сблизиться с днем». Если бы я только знал, насколько мы сами отвыкли от жизни, которую с таким упоением вспоминаем на глубине в несколько сотен метров.
В «Аварийном выходе» есть сцена, когда Жанну охватывает глубокое опьянение солнцем и воздухом, и она чуть не падает, проходя мимо пока еще закрытого торгового центра, опоясанного красно-белой лентой. А как с непривычки тяжелели ее изящные ноги (тридцать четвертый размер – украшение «Ночи») во время ходьбы, когда она подставляла себя ветру: «Я придумала себе ветер. Солнечный ветер! И теперь не могу жить без него!». А каким сбивчивым становилось ее дыхание к концу съемок, как когда-то на съемках «Лифта»!.. И это при том, что, готовясь к выходу наверх, мы каждый день всем составом занимались йогой в покровах заплесневелого мрака, бегали по длинным полутемным туннелям от станции «Октябрьская» до станции «Института магнетизма Земли».
Я начал снимать «Аварийный выход» весною, закончил – в конце лета. Съемки проходили в реальных локациях. Весь фильм был построен на главной героине, персонаже Жанны, в районе золотой ветки, более известной, как Огонек: в кинотеатре «Огонек» на юго-востоке столицы постоянно крутили фильмы с ее участием.
По правде сказать, мы и не думали, насколько рискованным может оказаться наше открытие Старого света, когда после нескольких лет карантина выбрались в Город. Должен признаться, едва нам, с большим трудом, пограничники отворили аварийный выход, и я шагнул на свет, недоброе предчувствие посетило меня. Но мне как-то удалось справиться с ним: было с чем сравнить свет, пребывающий в вечном мгновении, и жар в сердце.
Я бы не сказал, что людей в Городе совсем не было. Тут, как мне кажется, многое зависело от округов и улиц. Но, конечно, в большинстве своем улицы были пусты: Город-то у нас большой, разные округа уходили под землю по-разному.
Странное дело – улицы без людей, идешь – и будто отовсюду проглядывает родоначальная основа. Впечатление такое, словно разглядываешь окаменелый след первочеловека через сильную немецкую линзу. А как завернешь за угол, сразу ищешь выход из закономерного течения событий, участником коих являешься, и не можешь найти. А на то, чтобы прорубить выход самому, не хватает сил и решительности зародить событие.
Как же мы удивились, когда увидели где-то в асфальтовом далеко – плавящемся от зноя, точно на дворе какой-нибудь июль – первый, мчащийся навстречу нам автомобиль, а когда он, подъехав к выцветшей пешеходной разметке, остановился совсем как в доисторические времена, умилению нашему и вовсе не было предела. Стоит ли говорить, что я незамедлительно заснял это дивное происшествие, это редкое создание, украшение столичных автострад, на свою 16-мм камеру, после чего Жанна на прощание помахала бело-желтой косынкой (мой подарок на 8 марта) владельцу «вольво». Попутно замечу – живущий по правилам ездок был без маски и перчаток. Это оказалось столь неожиданным для всей нашей команды, старавшейся жить по правилам, что и мы поспешили освободиться от них.
Сирень уже отцвела. В деревьях, каких раньше я не встречал – буйство оставленной без нашего догляда природы перекрывало школьные знания о ней – птицы пели так трепетно и так звонко, словно собирались донести до любого торопыги итоги последнего пернатого совещания. В Екатерининском парке разгуливали задумчивые длинноногие лоси, выглядывали из-за деревьев кабаньи семьи, а под виргилиевой гладью прудов томились стаи рыб с тугими темными спинами. Мне казалось: все, что происходит со мною сейчас – не что иное, как сон, выдуманный для себя, отыгранный и отосланный сначала в осень, после – в вечность.
Мы снимали Жанну в Нагорном парке и на юге – в Центральном, теперь скорее напоминавшим лес где-нибудь в Норвегии или Швеции, мы спустились к реке, ожидавшей ладью очередного рыжебородого князька с дружиною; побывали на развалинах кинотеатра «Родина» в западной части Города; рискнули прокатиться на безбожно дравшем глотку фуникулере – в восточной. За два дня мы объехали весь Город, но отснятые в эти дни кадры не вошли в фильм: я понял — цвет отвлекает от сути, и вечером, посовещавшись с Фалько, мы пришли к единодушному решению – отказаться от цвета, перейти на ЧБ.
В биографических справках обо мне пишут, что я снимал «Аварийный выход» с оператором Лео Вайнштоком, но это ошибка – я работал с Марком Фалько. Старина Фалько не снимал на пленку, он писал по ней светом. О, он был буквально слит со всем, что попадало в объектив. Камера Фалько превращалась в удивительно подвижный и плавный инструмент. Благодаря Фалько я и почувствовал, что то, что носится в воздухе, свободно от наших влияний, что это оно – вполне живое, пусть и не проявленное в привычном смысле. Оно – дзэн, оно джаз до его переезда на Север, оно – залог победы.
Мы сняли два прохода Жанны по пустым улицам. В утреннее и предвечернее время. Жанна шла вдоль витрин магазинов, раз даже припала к ослепшему от налипших к стеклу остатков прошлой осени, побеседовала о чем-то с манекеном, пластиковым пареньком, одетым по моде трехлетней давности, лишенным каких-либо черт лица, и, тем не менее, невероятно грустным. Хотя вся сцена была Жанниным экспромтом, я не кричал: «стоп!». Даже показал Фалько, чтобы он не останавливался, продолжал снимать дальше. Мне казалось, оживший манекен голосом диктора Байрама Гулиева с проверенного первого канала рассказывает нашей Жанне, какие древние рассветы встречал без нее, с какими непорочными закатами прощался.
Доверенное лицо манекена смотрелось, как всегда, трогательно. Так же, как в «Ночи», «Лифте», «Любви между строк»…
Так «прямо», как я, Жанну никто еще не снимал. Если вспомнить ее в других фильмах – хотя бы того же Кости Лазареффа – на ней всегда штукатурка лежала слоями. Ее ослепляли софитами в павильонах. Из нее делали вторую Норму Толмедж, а получалось – мраморное изваяние, безжизненное существо, только что съехавшее из отеля «Империал» где-нибудь в непострадавшей от пандемии Лигурии. А тут вдруг живая жилка на высоком лбу, брови – два взмахнувших птичьих крыла, резкие тени под глазами и скулами, порожденные трехиксовкой. Жанна – своя, а не чужая. Жанна — на переходе от одного мужчины к другому. От Заказчика – ко мне. (Снова ко мне…)
Жанна, Жанна!..
Да, временами она казалась не так, чтобы очень, сказывалось подземелье, но стоило ей в какой-то момент обернуться, замереть перед камерой, как она становилась той самой божественной Жанной, которую помнят ценители авторского кино. Фотографиями которой облеплено мое узилище, декорированный подвал инквизиции.
Теперь, когда Жанны нет, а я под «домашним арестом», как это у них называется, я без конца воспроизвожу в памяти «Аварийный выход». Вспоминаю, чего не сделал. Пытаюсь понять, что сделал не так: до конца не уверен, что застал подлинную жизнь с ее птичьим пением врасплох. А вот то, что мне не следовало простодушного сопротивленца, героя фильма, которого я наградил своим именем, приговаривать к пожизненному заключению – это уж точно. Тут я, что говорится, накликал сам.
Они выключили меня, как и мой фильм, наглухо. Кто-то из критиков – полагаю, по указке сверху, у нас ведь иначе и не бывает, – пустил слух, что случилось это из-за реакции на свет, мол, не та, к какой привык карантинный зритель: свет наверху оказался не тем, каким его ожидали увидеть после нескольких лет карантина, каким знали до бункеров, шахт, освоенных под жилье линий метрополитена. «С таким светом только развалины Помпей снимать», – пошутил недавно кинокритик с того берега, где всегда готовы сыграть на трубе, забитой едкой слюною.
В этой связи вспоминаю, как взбунтовалась лаборатория, как закатил свои поросячьи глазки, словно готовясь впасть в кому, Эди Клейн, директор Девятой студии, увидев отснятые материалы.
Разумеется, в элитных слоях подземелья все всё поняли. Не зря же незамедлительно приступили к съемкам своего фильма о том, какие ужасы происходят наверху, какие там носятся ветры, какие нечистые туманы ложатся, как опускаются до отребья и уходят в небытие люди, чьи легкие уже не отвентилировать.
Цензоры, за которыми всегда располагаются крупнокалиберные батареи темных сил, слово свое сдержали: пока они снимали свой фильм, мой мигом лег на самую дальнюю полку. Меня обвиняли в том, что и я, и мой фильм, так сказать, оперлись на правый локоть – совершенно «выпали из света».
Этим ребятам я бы многое простил, если бы, снимая свое трехчасовое пропагандистское шоу (привет от Лени Рифеншталь), они не воспользовались моим фильмом, от которого не оставили камня на камне. О, жалкие, безнадежно никчемные существа!..
Бедная Жанна, представляю себе, что с ней было, когда она увидела пародию на себя в их фильме, увидела свою украденную героиню, увещевающую мальчишку-сироту вернуться вновь в подземелье, а затем сопровождаемую двумя барбосами в защитных шлемах к шахте-убежищу. Себя – ждущей лифта вниз. Практически – на эшафот.
Мой адвокат предупреждал меня, что с этими господами шутки плохи, тем не менее я вступил с ними в судебную перепалку и оказался здесь. А Жанна, не выдержав подлога вкупе с предательством Заказчика, ушла с головою в волонтерскую деятельность. Закупала на свои кровные медицинское оборудование для неотложной помощи. Эвакуировала людей из зон заражения. И вскоре заразилась сама.
Хорошо, что Заказчик не видел ее в том состоянии, в каком видел ее я. Пусть ему достанутся только ее алые губы и только стоны, исторгаемые ее наслаждением. Я же уверен, к умирающим можно допускать лишь самых близких к ним людей. Исключение составляют разве что философы. Но много ли их, способных заглянуть за перегородку?
На днях меня навестил этот тип, этот, с позволения сказать, Заказчик – существо, которому не хватает образа. Хоть Полковником его назови, хоть Ласковым теленком, хоть Оседлым кочевником или даже, почему нет, – Героем Сопротивления, все это будет он – Заказчик.
В конце нашей беседы этот Герой сопротивления, переметнувшийся в стан врага, уж не знаю за какие посулы, посоветовал мне либо широко покаяться, либо шикарно выйти из игры. Когда он, просунув через решетку портфель-дипломат, сказал: «Если вы, господин Розенталь, не забыли, когда родились, то вы легко его откроете», я догадался, кто он на самом деле: он Симптом − наступающей эпохи.
Полковник ушел, я открыл дипломат и только тогда понял, как сильно он ненавидит меня. «Едва ли найдется тяжба, в которой причиной ссоры не была бы женщина». Да, именно так. Иначе разве завернул бы он свой промасленный «люггер» в Жаннину косынку. Ту самую – бело-желтую, что подарил ей я, незадолго до карантина, ту самую, которой она помахивала в начале «Аварийного выхода».
Этой ночью я несколько раз разматывал косынку, держал некоторое время пистолет в руке, взвешивал «за» и «против», после чего досылал бесчувственный патрон в патронник, а потом… «скидывал» на одеяло…
Я проклинал свою нерешительность и Заказчика «Аварийного выхода», оказавшегося с таким сомнительным прошлым, что на свету лучше его не ворошить.
Следуя своим принципам, я решил полностью вверить себя судьбе. Сейчас, когда, как я слышал, все спешат на улицу и, можно сказать, вдыхают чистый воздух полными легкими, я пребываю в убеждении, что сними я «Аварийный выход» на два-три года позже, определенно все могло сложиться иначе. Да, конечно, мы могли не быть первыми, что с того, – были бы вторыми или третьими, зато фильм точно дожил бы до первого уикенда, а Жанна – до наших дней.
Бедная Жанна!..
Жанне я верил всегда. Другие нет, а я – да. У меня были для того основания – Жанна приносила мне удачу. И я всегда полагался на ее чутье.
Под самое утро мне снился сон. Из породы камерных – с трудом перешагивающих через черту. Я шел в смятении по длинному подземному переходу и думал: «Дорогой Аарон Розенталь, что бы теперь ты ни сделал, останешься там, откуда тебе не выбраться, ни сейчас, ни когда-нибудь», и тут вдруг с помощью каких-то невероятных монтажных ухищрений столкнулся с богом, приковался к нему взглядом, и – «Бог ты мой!» оказался Жанной.
«Внимание! Жанна в кадре!» Не та, что была на переходе из одного мира в другой, а на высоких каблучках, без маски и перчаток, в той самой веселой косынке, в которую у меня сейчас завернут пистолет; стесняясь, как мальчишка, я просил автографа у своей любви, а она в ответ обещала, что желание мое поскорее выбраться на свет вскорости будет исполнено, и тогда я увижу трепетание зеленой листвы, серебро реки, ветер, дождь… Что есть там еще, чего нет здесь?..