ЛИЦО ПОЭЗИИ ПОД МАСКОЙ ПСЕВДОНИМОВ
Живи так, чтобы тебе завидовали
твои однофамильцы.
Книга, о которой пойдёт речь, многогранна и многоаспектна. Хотя, по гамбургскому счёту, ничего ярко-особенного в ней нет; на первый взгляд это обычный сборник стихотворений пяти поэтов, снабжённый предисловием и биографиями авторов. Тираж даже по нашим временам небольшой, формат обычный, обложка мягкая. Название «Снимая маски псевдонимов» немного напоминает советские времена; ну с чего бы это маски, тем более воображаемые, следует снимать? И что плохого в псевдонимах? Но если приглядеться к этой книжке повнимательнее, можно увидеть в ней многие символы и отсветы времени, приметы нынешнего состояния текущего литературного процесса и литературы вообще. Приглядимся же.
Книга рассказывает о пятерых разных по стилю, мировосприятию, судьбам и местам жительства писателях: Михаиле Железнове-Аргусе (родился в России, жил в США, работал в «Новом русском слове»), Вениамине Блаженном (родился в белорусском селе, жил в Минске, числился инвалидом по психиатрическому заболеванию, работал где придётся), Марке Азове (родился в Харькове, воевал, окончил университет, работал завлитом в театре Аркадия Райкина, последние годы жизни провёл в Израиле), Льве Дановском (родился в Кирове, жил в Ленинграде, работал инженером), и Романе Айзенштате (родился в Минске, работал в газете «Автозаводец», ныне живёт в Израиле). Всех этих авторов объединяет одно: их фамилии в паспортах писались как Айзенштат или Айзенштадт. Подробную вступительную статью с генеалогическими разысканиями предпослал книге ныне здравствующий минский профессор Александр Айзенштадт.
Ещё сорок лет назад такая книга на русском языке казалась невозможной – потому что никакое государственное издательство не согласилось бы удовлетворить еврейскую фамильную гордость. Ещё двадцать лет назад издание такой книги выглядело неосуществимым – потому что были высокими цены на подобные услуги, а получающийся в итоге товар казался неходовым: книгу удастся продать только однофамильцам. С тех пор литература значительно приблизилась к персональным интересам каждого читателя; увидеть свою фамилию напечатанной над собственным же текстом – сегодня это удовольствие гораздо доступнее любому автору, чем сорок и даже двадцать лет назад. Но и социальный эффект от такой публикации значительно смягчился. Процесс идёт, и скоро семейные летописи, поздравления и эпистолярные опусы в нехитром типографском исполнении займут в домашних библиотеках место рядом с классикой и школьными учебниками.
Ещё одну неявную, спорную закономерность могу отметить благодаря этой книге: чем сложнее живётся поэту, чем в более трудные обстоятельства бросает его судьба, тем пронзительнее, тоньше и совершеннее получаются его произведения. Разумеется, сравнивать следует работы только одного и того же автора, и жизненную его ситуацию приходится рассматривать в момент, когда произведение задумано, а не когда окончено. У талантливого продуктивного писателя даже сравнительно слабый текст окажется гораздо сильнее и эффективнее, чем у бездарного автора, всю жизнь числящегося начинающим. И обстоятельства меняются от дня ко дню и от часа к часу – жизнь в исключительно тяжких условиях приводит не к продуктивной поэтической работе, а к скорой смерти.
Для многих начинающих, непрофессиональных писателей главным в написанном является не содержимое страниц, а фамилия рядом с заглавием. Книга становится памятным знаком, увековечивающим существование личности. Как сказано в одной из приведенных в книге биографий: «Началась посмертная жизнь поэта». Но для всякого ли поэта возможна посмертная жизнь?
С расспросами я обратился к инициатору и спонсору издания, единственному доступному мне источнику – Роману Айзенштату.
— Что побудило вас к поиску литераторов-однофамильцев? Вы полагаете, что принадлежность к определённой фамилии усиливает талант?
— Наоборот, талант усиливает звучание той или иной фамилии. Фамилия становится брендом. Никто не искал специально поэтов-однофамильцев. По мере знакомства с их творчеством выяснялось, что за псевдонимами стоят мои однофамильцы. Сначала это был Вениамин Блаженный, потом Лев Дановский, а затем и Марк Азов. Самым последним нашелся Аргус, творчество которого проходило в США. Мне показалось это интересным. Не так уж часто сталкивался со своей фамилией, тем более в литературном творчестве.
— Книга, которую вы собрали, раскрывает псевдонимы умерших литераторов, хотя они при жизни сами их не раскрывали. Не кажется ли вам, что вы нарушили последнюю волю покойных? Или, во всяком случае, не посчитались с их мнением, раскрывая псевдонимы?
— Литераторы, собранные в книге, брали псевдонимы не по своей воле. Как говорится, жизнь заставляла. К примеру, невозможно было представить, что сборник «День поэзии» начинался бы стихотворением поэта с фамилией Айзенштат, поэтому появилась фамилия Дановский. А у Аркадия Райкина, где работал Марк Айзенштадт, хватало людей с неблагополучной «пятой графой», поэтому появился фиговый листок — Азов. Да, фиговый, но не так всё же бросается в глаза.
— Ощущаете ли вы себя литературным наследником ранее работавших в этой сфере Айзенштатов?
— Когда мне было восемнадцать лет, первый раз меня напечатали в республиканской молодежной газете «Знамя юности». Был рад увидеть свою фамилию. Потом это стало рутинным делом, иногда ради гонорара. Кстати, в той же газете работала и Галина Айзенштадт. Иногда наши фамилии встречались на полосах, и порой читатели нас путали. А в другой, белорусскоязычной газете «Чырвоная змена», когда в одном номере выходило три моих материала, один шёл под моей фамилией, другие под псевдонимами. Мне кажется, что я, как поэт и как личность, формировался задолго до знакомства с наследием вышеназванных литераторов.
— Если принять литературную позицию составителей книги и провести поэтический конкурс исключительно среди Айзенштатов и Айзенштадтов, кто, по вашему мнению, вышел бы в нём победителем?
— Особенно я ценю Вениамина Блаженного. Недооцененный поэт, чьи стихи больше похожи на молитвы и диалоги с Богом. Хотя Пастернак, Тарковский, Кушнер, Межиров ставили его очень высоко.
Все поэты из нашей книги — состоявшиеся. У каждого есть стихи, завоевавшие читателей. Если проводить всё же литературный конкурс, где в жюри будут авторы-составители: по нашему единодушному мнению победителем вышел бы Вениамин Блаженный. Не зря его поэзии отведено больше места в сборнике, чем другим.
И ещё о книге. Ведь это интересное, уникальное явление: в XVI веке из Испании и Португалии перебираются в австрийский город Айзенштадт евреи, живут здесь несколько веков, а потом, взяв фамилию по названию города, двигаются дальше — на окраины Российской империи, которая превратилась в Советский Союз. Здесь, сроднившись с русским языком, проявили себя поэтами и стали профессиональными литераторами пятеро известных представителей фамилии Айзенштат. Но их могло быть гораздо больше! Надо отметить, что и Холокост сделал свое горькое и прискорбное дело. В музее «Яд Ва-Шем» числятся свыше 1700 представителей фамилии Айзенштадт, погибших в Катастрофе. И вряд ли эти сведения абсолютно полны.
Диалог с Богом… Это ещё одна из важнейших особенностей еврейской русскоязычной литературы. Каждый автор, каждый поэт ведёт этот диалог по-своему, и лишь таланта требуют от них читатели. Вот стихотворение Вениамина Блаженного, одно из помещённых в книге «Снимая маски псевдонимов»:
Что же делать, коль мне не досталось от Господа Бога
Ни кола, ни двора, коли стар я и сед, как труха,
И по торной земле как блаженный бреду босоного,
И сморкаю в ладошку кровавую душу стиха?
Что же делать, коль мне тяжела и котомка без хлеба,
И не грешная мне примерещилась женская плоть,
А мерещится мне с чертовщиной потешною небо:
Он и скачет, и пляшет, и рожицы кажет — Господь.
Что же делать, коль я загляделся в овраги и в омут
И, как старого пса, приласкал притомившийся день,
Ну, а к вам подхожу, словно к погребу пороховому:
До чего же разит и враждой и бедой от людей!..
…Пусть устал я в пути, как убитая вёрстами лошадь,
Пусть похож я уже на свернувшийся жухлый плевок,
Пусть истёрли меня равнодушные ваши подошвы, —
Не жалейте меня: мне когда-то пригрезился Бог.
Не жалейте меня: я и сам никого не жалею,
Этим праведным мыслям меня обучила трава,
И когда я в овраге на голой земле околею,
Что же, — с Господом Богом не страшно и околевать!..
Я на голой земле умираю, и стар, и безгрешен,
И травинку жую не спеша, как пшеничный пирог…
…А как вспомню Его — до чего же Он всё же потешен:
Он и скачет, и пляшет, и рожицы кажет мне — Бог.