МНОГООБРАЗНЫЙ БОРИС КАМЯНОВ
Я разный – я натруженный и праздный.
Я целе- и нецелесообразный.
Я так люблю, чтоб всё перемежалось!
И столько всякого во мне перемешалось –
от запада и до востока,
от зависти и до восторга!
Хочу искусства разного, как я!
Евгений Евтушенко, «Пролог», 1955
1
Должен признаться, что поначалу я хотел выбрать в качестве эпиграфа подходящий фрагмент какого-либо стихотворения самого Камянова. Но вдруг мне пришло в голову, что тут очень пригодятся строки из евтушенковского «Пролога». Единственное слово, никак не характеризующее Камянова, – «зависть» (да и у Евтушенко оно, по-моему, взято для эффектного созвучия): Борис Камянов был, в сущности, одним из самых ранних антисоветчиков в русской – советских времён – поэзии (род. в победном 1945 году, начал писать стихи в первой половине 60-х, в ту пору, разумеется, не опубликованные).
К своему 75-летнему юбилею Борис издал в Иерусалиме книгу избранных стихотворений «От и до», где «От» датировано, начиная с1962 года и кончая 1976-м, а «до» – в период с 1976-го по 2020-й. Кроме того, под редакцией Камянова вышел очередной, двенадцатый, номер альманаха «Огни столицы», в котором помещено ещё несколько его текстов, сочинённых в 2018-2020 годах. Я начну, разумеется, с самых ранних стихотворений, дополняя свой разбор, когда это покажется необходимым, и более поздними.
В 1965 году создано стихотворение «Обычный невесёлый вечер…» Невесёлый? «Но женщина кладёт на плечи / Ладони теплые свои». А в конце: «Рука легла на твой висок. / Как странно. / Как неодиноко» Я полагаю, что тут ключевое слово как раз последнее. А если ещё добавить строку из второй строфы: «И горечь покидает душу», то у меня есть право толковать это трёхстрочье как любвеутверждающее (прошу прощения за столь несуразный неологизм. Кроме всего прочего, здесь ещё нет никакой эротики. Это не похвала, а констатация факта). Но уже год спустя, в стихотворении «Везёт на матерей на одиночек…» читаем: «Колеблется на этих женщин такса (здесь и далее в цитатах курсив везде мой. – М. К.) / <…> / Но всё же любят. Всё же привечают». А в 1967 году эротика входит в строки поэта на равных правах с нежностью:
Но естество моё мужское всё же
Звало меня с природы на Арбат,
Где ржавые пружины в пыльном ложе
Под женским телом весело скрипят.
Обратим внимание: буква «ж» в этом катрене повторяется шесть раз. Своего рода аллитерация согласных. А ещё пружины скрипят весело. Ну что ж, такой поворот от невесёлого вечера к весёлому дню вполне приемлем: ведь автору 22 года.
В 1973 году поэт пишет стихотворение только о душе. Оно начинается строкой «Душа моя, печальная душа!..» Концовка же, в опровержение первого и второго секстетов, гласит: «Давай с тобой тихонько говорить / О странном даре – красоту любить <…> / О Вечности, мигающей из тьмы…» Камянов убеждён в том, что его душа – «кольцо в её цепочке». Это вдохновляет…
Проходит ещё 23 года. Борис уже в Израиле. «Спасибо, любимая: душу свою предложив…» (запев: «Прости, если можешь, за горькую эту любовь…»), а дальше он называет любимую волшебницей, а её душу – родным сердцем, к которому он приник. Но в то же время «сообщает» о собственной душе, что она и «закрытый сосуд», и «тигель фарфоровый хрупкий», и даже «созревший гнойник»! Все эти негативные характеристики напоминают жалобы, но завершается стихотворение строками, впитавшими тёплые, благодарные чувства: «Пустой оболочкой я к сердцу родному приник, / И вновь наполняют её / И тепло, и покой, и отрада…»
Стоит отметить и стихотворение «В автобусе тесно. Сидит у окна…» (2009). А сидит девчонка с кудряшками и голым пупом, увенчанным пирсингом, которая читает… псалмы из ТАНАХа. «Мешает девчонке неловкий народ», но –
Девчонка читает псалом за псалмом,
Витает девчонка на небе седьмом.
И взор не подняв, продолжает читать,
Чтоб святость в душе своей не расплескать.
Раньше автор бы изумился (как сегодня изумляюсь я): пирсинг и – псалмы! Эти понятия антагонистичны, как морской прилив и рядом лежащий песок. Ну, это бытовое, привычное. Но в 2009 году Камянову либо шёл, либо сравнялся 64-й год, и поэтому: «А я, умилённый, над нею стою. / Стою, на клюку опираясь свою».
Вернусь, однако, в прошлое. Ламентационные стихи без позитивных концовок – далеко не новость в русской поэзии. Не удивительно, что Борис Камянов в 70-е годы минувшего века, живя в стране, становящейся всё более чуждой ему вследствие установленного в ней тоталитарного строя и примитивного крикливого атеизма (с заменой небесного Вседержителя на земного), метался между, как мне кажется, страхом переступить некую черту, с одной стороны, и принятием еврейского Бога и всё укрепляющимися мыслями об отъезде на историческую родину – с другой. Отсюда и «Я – зверь затравленный» (1970), и –
И как отрешенье, ожесточенье
Приходит. Сквозь гул голосов
Я слушаю времени круговращенье
По звонкой арене часов.
«Убогая роскошь больших ресторанов…», 1971
Вот одно из первых – прямых! – обращений к Богу:
Боже! Ниспошли покоя!
В жизни будущей, другой
Поиграй ещё со мною,
Сделай птицею, травой,
Зверем, гадом ли ползучим,
Только, Боже, – поиграй!
Только дай мне, Боже, счастье
Погулять ещё в миру!
«В этом мире я – бродяга…», 1973
Самое «плачущее» стихотворение Камянова совсем безнадёжно по содержанию и интонации:
Я уйду, растворившись во мгле,
Когда сердце до капли источится,
И останутся жить на земле
Дочь моя и моё одиночество.
«Был женат. Обзавёлся жильём…», 1974
А ведь до репатриации автора осталось всего два года. В 1974 году, как мне кажется, было больше всего безутешности, ламентаций и даже самоненависти. Недаром создаётся стихотворение, начинающееся строкой «Ненавижу себя, обормота…» И ещё одно, по духу близкое этому, – «Первое мая». Цитирую концовочный катрен:
Утром, опухший, очухаюсь я,
Долго ли мне колобродить на свете…
Господи, бедная дочка моя!
Господи, Господи, бедные дети!
Рядом – очень сильное стихотворение «Руси веселие есть пити и блевати…» Это самоистязание и одновременно прозрение.
Где наша вера? Поиски? Идеи?
Пьют по-российски нынче иудеи.
Естественно: чем больше водки пьём,
Тем легче нам мириться с бытиём.
.
Шумит толпа. Свершается судьба.
Мой милый друг. И мы с тобой толпа…
Признать себя частью толпы – крайнее выражение недовольства собой. Ибо есть у Камянова диптих «Стихи о толпе» (1968), причём эта толпа всемирная. «Толпа прозревшего съедает», «Толпа живёт, как протоплазма», «И дай мне Бог такую силу, / Благослови мои дела, / Чтобы в толпе меня щадила / И к высшей правде вознесла!» В последней цитате, правда, странная стилистика: «моя» сила может пощадить «меня» в толпе; так тут речь не о пощаде, а о противопоставлении собственной силы силе толпы, а уж она-то, собственная, никак не может вознести к высшей правде.
Скажу два слова о том, какими средствами достигается воздействие на читателя всех этих жалоб и возмущений, адресованных самому себе. Во-первых, «долгим» трёхсложным (анапест, дактиль) размером и (иногда) рифмуемыми дактилическими окончаниями («источится – одиночество»). Во-вторых, подбором специфической лексики (опухший, очухаюсь, колобродить). В-третьих, значащими повторами одного и того же слова, например, слова «толпа» или… «Господи».
О конкретной – российской – толпе Камянов трактует особенно «нежно»:
Нас многих ждёт высокая
И горькая судьба.
Прикончит нас весёлая
Российская толпа.
«Неласковая родина…», 1975
Эпитет «весёлый», как мы уже видели, – тоже одно из любимых словечек Камянова (в том числе в невесёлых стихах). Но российская толпа не единственная в стихах поэта. Израильскую толпу Борис тоже не жалует. Дело в том, что в один из погожих дней начала лета 2002 года члены общины с однополой сексуальной ориентацией, впервые в Иерусалиме, провели свой «марш гордости». (В Тель-Авиве они уже «маршировали», но ведь Тель-Авив – город светский, а Иерусалим…) Ясно, что Борис Камянов, являясь уже давно человеком религиозным, был до глубины души возмущён. И написал по свежим следам этого, и по-моему гнусного, марша или парада, бичующую его участников инвективу – «”Марш гордости” в Иерусалиме» (июнь 2002). Вот первые её строки, сразу вводящие читателей в курс дела: «Сегодня – день независимости. Независимости от Бога. / С разных концов Израиля взошёл в столицу народ» (последнее слово здесь – синоним «толпы»). А вот концовка этой инвективы:
Еврейская демократия, ты можешь собой гордиться:
Во всемирную педерацию входим теперь и мы!
То, чего ты добилась, враги не могли добиться:
Государство Израиль ныне – бардак во время чумы.
…Вечер. Парк независимости. Бесы вокруг мангалов.
Хлещут любовное зелье до одури, допьяна.
А в получасе езды от торжествующих гадов
Идёт – похоже, последняя в нашей судьбе – война.
Что тут скажешь? Поэт выступает в роли пророка, гневно осуждающего от имени Бога негодяев – не потому, что они гомосексуалисты и лесбиянки, а потому, что этот марш – парадное, победительное надругательство над всеми остальными жителями Святого города, которых эти больные извращенцы презрительно называют «натуралами».
2
Печать стыда и боли на лице,
Похмельная забота о винце.
Домой плетёмся пьяно и нелепо,
Над нами виснет пасмурное небо,
Роняя капли горьких Божьи слёз.
«Руси веселие есть пити и блевати…», 1974
Выше я уже писал об этом стихотворении, но в несколько ином аспекте. Теперь самое время поговорить о пьянстве автора и его отношении к этому феномену – в разные годы его (автора) жизни. Конечно, не все похвалы водке, имеющиеся в ранних стихах Камянова, я принимаю за чистую монету, тем более что они чередуются с самоосуждением, иногда в одном и том же стихотворении (да хоть и в этом, программном, чьи фрагменты я привожу). В сатирическом стихотворении «Первое мая» (1974), из которого я в предыдущем разделе процитировал только концовку, любопытно и начало: «Тихие пьяницы и драчуны, / В сквер выползающие на рассвете, – / Дети великой Советской страны, / И, несомненно, счастливые дети». Тут осуждение тихих пьяниц (и буйных), к коим – уже иронически – относит себя и автор. И повторю первую строку из концовки: «Утром, опухший, очухаюсь я».
В ещё одном стихотворении 1974 года («Ненавижу себя обормота…») Борис выдаёт и такое: «Я по трезвой себя не обижу, / А бичую себя во хмелю». Но во хмелю ли создано «Первое мая»? И уж точно не во хмелю годом ранее написано пятистрофье «Богу», в котором слышится только покаяние. Сказано: «все мои грехи»; следовательно, к грехам поэт относит и пристрастие к выпивке. А в концовке:
К моей неряшливой судьбе
Отнёсся всё же не сурово.
Спасибо, Господи, Тебе,
Что мать жива.
Что дочь здорова.
Нельзя не вспомнить и трёхстрофье 1975 года. Я его процитирую целиком.
Опустившийся, толстый и пьяный,
Я бреду по осенней земле,
И понурых стихов караваны
Волочатся за мною во мгле.
Нелюбимый, бездомный, жестокий,
Виноватый пред всеми вокруг,
Пережив покаянные строки
Как короткий и лёгкий недуг,
Ковыляю по доброму маю
В стороне от людского жилья,
И хитрит с Небесами дурная,
Вечно пьяная совесть моя.
Тут, кажется, комментарии излишни.
В уже израильском стихотворении – «По утрам выходил я в кошмары…» (1979) потрясает российский сон поэта, главными героями которого являются a la босховские монстры. Но и другие: «Что мне снилось! Что, Господи, снилось! / Погружался я в солнечный дым…/ Там я выстрадал Божию милость, / Был спокоен, здоров и любим». Это большой текст: в нём 12 строф и 50 строк. И опять: «И ночами мне снятся кошмары: / Будто снова в том мире живу». В мире, где «самогоном нальёмся до глаз» и т. д. Герой стихотворения просыпался в ужасе, который, однако, быстро сменяется восторженной благодарностью: «Слава Богу – в преддверии дня. / Я свободен. / В окне – Иудея. / Мой Господь охраняет меня». Здесь ощущается прямое, фронтальное противопоставление Господа и Иудеи – самогону и «превосходной дуре», которая «если надоест – / на другую залазь».
И дальше довольно долго. Даже спустя 16 лет после репатриации Камянов сетует на то, что Россия обесточила (его слово) – «и похоже, что навегда». Но теперь у него есть Бог:
Всё как должное принимающий,
Умоляю: великий Бог!
Пусть промедлит Твой меч карающий –
Рядом молится мой сынок.
«Ни любви, ни семьи, ни дочери…», 1992
Кажется, дальше ни слова о зелье. За исключением стихотворения с много говорящим названием – «Обновление» (2018), а также «Единственной попытки». Да и то в первом – только «Водочка, сестра родная», а во втором – обобщение, так сказать, грехов:
Изменить себя я не сумею,
Прошлое забвенью не отдам.
Если в нём о чём-то пожалею –
Значит, всю судьбу свою предам.
Ну что ж. Прошлое, со всем хорошим и дурным, никто вроде бы не забывает. А вот стыдиться прошлого мало кто умеет. Камянов – умеет! Но умеет и другое: ни о чём в прошлом не жалеть. Впрочем, стихотворение недаром же названо «Единственной попыткой».
Но настала пора, когда каждый человек, достигший преклонного возраста, начинает думать о той черте, которая отделяет жизнь – от чего? Человек нерелигиозный или деист не знает, как ответить на этот вопрос, тогда как теист верит в загробную жизнь, в рай и ад, (в иудаизме они не похожи на христианские и тем более на мусульманские) и в Страшный Суд, на котором решается посмертная участь покойного.
Камянов знает свои прошлые грехи и верит в то, что Бог тоже их знает. Тем труднее ему размышлять о скорой, как он полагает, смерти. Но никто, кроме страдающего смертельной болезнью, не знает своего последнего часа, а Камянов далеко не так стар (как автор этой статьи). Однако у него много ́всяческих недугов. И есть у него довольно по́зднее (2017) стихотворение, которое он так и назвал – «Старость».
И то, что случится, – случится.
Пока что крепись и держись.
Лекарства, врачи и больницы,
Любимая горькая жизнь.
Такая этическая стойкость (я, понятно, имею в виду антиномию: «любимая» и «горькая») – даётся только поэту. И в том же году – по-другому сложенное, но по духу очень напоминающее «Старость», – «Утро», с концовочной строкой, отделённой многозначительным пробелом от предшествующих трёх строк: «О жизнь моя! Как всё же ты прекрасна!». «Всё же», несмотря на подробно перечисленные недомогания! И спустя два года: «Изжив себя, я всё ещё живу. / Желанье жить никак не изживу…»: «Изжив себя» – какие беспощадные по отношению к самому себе слова! И наконец, «О себе и Пушкине» (тоже 2019), опубликованное в 12-м выпуске «Огней столицы», которое приведу полностью:
Я – старенький писучий жид,
Мне семьдесят четыре.
Две жизни пушкинских прожив,
Я неизвестен в мире.
Но, хоть нетленку из меня
Не вышибить и плетью,
Я всё ж стишки свои бубня,
Готов прожить и третью.
Подобные «расчёты» так зацепили Бориса, что в 2020-м он снова начал считать свои годы, но в немного другом ключе: его отец умер в возрасте 68 лет, а сыну исполнилось уже 75, и он на три года пережил старшего (на двадцать лет) брата Виктора, известного критика, чьё имя нередко появлялось на страницах «Нового мира» Твардовского. Но «Я всё ещё пока моложе мамы». Думается, ради этой строчки и написано стихотворение. Слава Богу, у поэта есть рядом с ним молящийся сын, уже взрослый, и «куча» обожаемых внуков. Такой старости позавидуют многие.
3
Ещё в российские времена (1972) Камянов создал стихотворение под названием «Искусство». Главная в нём строка – концовочная: «Искусство начинается с любви». И ещё одна концовка: «Я прожил день. И, видно, неспроста / Торопится на белизну листа / Любовь моя – душа моя живая» («Вечер в коммунальной квартире», тот же год). А в 2020 году возникает стихотворение «Моя Муза», где, кажется, свою Музу поэт ощущает прежде всего как требовательную и колючую.
Я на летейском берегу крутом
Стою, последней кровью истекая,
А Муза лупит по душе кнутом,
Боль из неё, как искры, высекая.
Но это же он сам! Это же боль его души! А без боли не бывает любви. Так вот, о любви. В последние по времени годы он объясняется в любви своим внукам. «Я чадолюбивый, потому что я чудолюбивый – / Нет большего чуда, чем новорождённый малыш. /<…>/ Откуда спустилась душа в этом нежном обличье?» (2011). Всё это прекрасно и в содержательном, и в формальном воплощении, но в концовке (очень сильной, как почти всегда) – печальные строки, но автор их не смывает: «Душа воспарит в поднебесье – а ты, мой малыш, / Склонившись над телом, навеки оставленным мною, / Прочтёшь, как положено, первый свой в жизни кадиш».
Любовь-жалость: «Как же в мире этом муторном / Страшно оставлять внучат!» («Ночью», 2013).
Любовь-выбор (трудный, разумеется): «Окружают меня дорогие, любимые лица. / Внуки, внучки – брильянты. Спасибо Тебе, Ювелир! / Но средь этих сокровищ сияет одна ангелица, / С непонятною миссией в этот слетевшая мир». И далее: «Мне и жизнь не мила без твоей освежающей ласки. / Ты – подарок Небес, освящающий нашу семью. / Огорчает меня осознание скорой разлуки, / Но покуда я жив, не страшусь я вселенского зла» («Ангелица», 2007). Рискованные строки, но в них – великая правда чувства.
Любовь-нежность (стихотворение и названо «Нежность» в книге «От и до»). «Душа моя, усталая душа / По-прежнему полна тепла и света. / А значит, на последнем рубеже / Не так страшна ухода неизбежность. / Да Бог с ним, с телом. Важно, что душе / Вовеки не растратить эту нежность» (2018).
Замечу, что в ряде поздних стихов Камянова существенно удлинились строки. Это произошло за счёт увеличения стопности в строке: раньше было преимущественно от трёх до пяти стоп, а тут (например, в «Ангелице») их семь! Его любовь к внукам так сильна, что не умещается в короткой строке!
Есть ещё и любовь к родине – не только к исторической и вновь обретённой, но и к географической, в которой были прожиты первые тридцать лет жизни. О последней в стихотворении 1974 года сказано: «Бессмысленно несущийся в пространство, – / Мой неуютный, Мой любимый дом». (Тот же приём, что в стихотворении «Старость»). Соотечественникам по России, которые нередко титулуются толпой, поэт желает: «– Господь да не оставит вас / Своею добротой» («Неласковая родина…», 1975; за год до репатриации!). Камянов пытается понять Россию, но приходит к следующему горькому выводу: «Иного нет пути понять Россию, / Как только с нею спиться самому» («Демократичны русские пивные…», также 1975). И смех, и грех! И вот последнее «прощай!» России: «Прощайте, тридцать-лет-коту-под хвост», однако в это стихотворение проникло и совсем другое: «О Русь моя, родимый мой барак! / Прости меня, неверного еврея!» («Прощай, моя последняя зима!..», 1976).
Позже, уже в Израиле, слава Богу, не спившегося вместе с Россией поэта нередко посещает любовь-ностальгия. Первое стихотворение в цикле «Россия на распутье» – «Бог и хан», 2017) сначала звучит привычная критика, но затем, после многозначительного отточия, следует:
Я родился в российской столице
И оставил её навсегда.
Долго родина, злобная птица,
Выживала птенца из гнезда.
Но сегодня, поднявшись высо́ко,
Не смакую тогдашних обид,
Я смотрю на неё издалёка,
И сыновнее сердце болит.
А с другой стороны, Камянов, говоря о России, щедро расходует и саркастичность. Таковы стихотворения 1975 года: «ЦДЛ» и «Родина» – это ещё тамошнее. Прощаясь с Россией, поэт «встретил» старушку, которая, как ему сперва казалось, «и есть» Россия, и сейчас она его, смятенного, пожалеет. А вместо этого «клюкой погрозила старуха / И плюнула злобно вослед». Борис отвергает эту Россию, которая патриотами считает лишь тех, для кого все чужие (Европа, США) – супостаты.
Стихотворение же «Великороссам» (2018) начинается словами:
Я вам сочувствовал, рабы,
Ну, а теперь – довольно.
Вы не рабы своей судьбы,
Вы в рабстве добровольно.
А кончается:
Насколько гордый раб убог,
Не выразить словами.
И не скажу я: «С вами Бог!»,
Махну рукой: Бог с вами…
О радости по поводу приезда в Израиль, красоты́ Иерусалима, и «большей близости» к Богу, радости, которую испытывал Камянов, написаны в сущности, все стихотворения израильского периода, кроме сатирических. Что-то я цитировал и в этой статье, и в нескольких прежних. В 1979 году, через три года после репатриации, он «выдал» стихотворение, смысл которого выражен в строках: «В горячей солнечной пыли, / За светлой площадью, вдали / – / Стена разрушенного Храма». И далее:
К стене ты приложись щекой
И слушай, как журчит покой,
К сухой душе пробив дорогу.
Ты вновь – у вечного ручья,
Ты вновь – в начале бытия.
Ты снова дома, слава Богу.
«Старый Иерусалим»
Но мы также видели, как поэт громит неприглядные явления, всё учащающиеся в нашей стране. И заклинает: «Молись, Израиль, – может, Бог простит…» («Седьмые классы. Кипы всех расцветок…», 1994).
Что ещё сказать о стихах Камянова? Разве что он – мастер классического рифмованного и белого (безрифменного) стиха; что он изобретателен в создании неологизмов; что он удачно употребляет аллитерации и внутренние рифмы; что в молодости он прекрасно писал земные пейзажи, а нынче нередко толкует библейские истории (см., например, стихотворение «Шауль и Амалек», 2020). И наконец, что ему присущ отменный юмор, который, в сочетании со смешной – но содержательной! – «перелицовкой» слов, создаёт в соответствующих стихотворениях особую ауру. Приведу лишь один пример: «Бог послал нам чудо-юдо, / Чудо – Он, а юдо – мы» («Чудо-юдо», 2011). Ну, мы прекрасно знаем и его юмористические книжки. А также и воспоминания, написанные отличной прозой. А ещё умная публицистика.
Короче говоря, в литературе он – «многостаночник», и что ни напишет, как правило, сулит ему успех у читателей. Дай Бог и дальше так!