ЗИНАИДА ПАЛВАНОВА, ГОД 2019-й
Вот идёт История, и след –
След имеет форму человека.
З. Палванова
1
В своём юбилейном году известный не только в Израиле русский поэт Зинаида Палванова подарила читателям новый сборник стихов – «Края судьбы – от Темлага до Иерусалима» (Москва, «Время»), содержащий 114 текстов, созданных между 1963-м и 2018-м годами (так сказать, избранное из избранного), а также ещё более новую подборку в альманахе «Огни столицы» (вып.11), в которой их (текстов) – 17. Сразу могу сказать, что недаром употребил глагол «подарила». Потому что это действительно большой подарок читателям и почитателям поэтического творчества З.Палвановой, к коим относится и автор этой статьи.
Как известно, поэтические тексты подразделяются на два рода: поток и высказывание. Стихи Палвановой относятся ко второму. Это не ей адресовано двустрочье Анны Ахматовой: «Я научила женщин говорить, /Но, Боже, как их замолчать заставить». Это не значит, конечно, что поэты потока потому так и называются, что иной раз «заплывают» в своём потоке слишком далеко. Поэтом потока является, например, Марина Цветаева, хотя и у неё есть немало «высказываний». Зинаида Палванова – мастер малого поэтического жанра, которого ей хватает, чтобы высказать наболевшее, высказать очень часто артистично и афористично. Постараюсь показать, как у неё проявляется способность и говорить, и вовремя замолчать.
Сперва коснусь мотивов, преобладающих в поэзии Палвановой – как молодой, так и умудрённой годами и жизненным опытом. Её читателям известно, где и как провела она своё детство. Темлаг – один из островов архипелага ГУЛАГа. Отсидев своё, будущие родители Зиночки вышли на поселение, где, собственно, и нашли друг друга. И родилась у них девочка, одарённая поэтическим талантом. Не «поэтесса» – не люблю этот термин, потому что качество и животворность поэзии мало зависит от пола автора (так считала Цветаева, и я с ней заодно). Однако именно у Палвановой стихи очень женские – в том смысле, что в них преобладают готовность прощать, любовь, сострадание (не только людям, но и животным) и неизменный свет надежды («Листы надежды» – так называется подборка в «Огнях столицы»).
В 2006 году я издал книгу «Рецензия – любовь моя». В одной из рецензий я проанализировал изданную в Москве в 2004 году книгу З.Палвановой «Избранное». Название рецензии – «Зинаида Палванова: свет, нежность, жизнь». За истекшие после этого пятнадцать лет к излюбленным мотивам палвановской лирики добавились: зигзаги любви (её рассвет, расцвет, и закат, и стремление обрести её вновь); лирические размышления о старости и неизбежном для всего живого конце; а в одном стихотворении – «Жизнь нас тащит куда-то вперёд…» (посвящено замечательному поэту – Дмитрию Сухареву) – предложена оригинальная трактовка феномена возраста: Старше тот, кто раньше умрёт,/Тот моложе, кто дальше от смерти. Переводя эту сентенцию на язык прозы, получаем: в представлении поэта, живые люди, будь им 90 лет или 25, – «ровесники», потому что живые; ведь подчас умирают и 25-летние. Замечу мимоходом, что вся «теория» вместилась в три катрена. Это тоже отличительный знак поэзии З. Палвановой; подтверждающий верность давней русской пословицы: краткость – сестра таланта. Впрочем, верность эта относительна: семистрофное стихотворение «Приход весны» открывается следующим двустишьем: Что за диковинное время года?/ Стоят деревья, словно неживые. Чувствуется желание автора скорее проскочить это время года, но оно как раз тянется. И вдруг…
Я стала озираться. Что такое?
Тепломи влагою сам воздух пышет,
Асфальт в потёмках светится и дышит,
И в лужах бездна счастья и покоя!..
Нас не оставило, пришло, настало
На землю приходившее веками!
И сердце подскочило и достало
До маленькой звезды меж облаками.
Теперь уже хочется остановить мгновение! Но энергия стиха такова, что рождаются ещё целых три полновесных строфы (а в предыдущем стихотворении, напоминаю, их было всего три).
Замечу, что пушкинское понимание счастья как покоя и воли то и дело сквозит в стихах Палвановой. Однако живая душа поэта способна испытать и «несчастливейший покой», как в раннем стихотворении «Тут окружён старинный дом…»
2
Излюбленный приём (а может, не приём, а органика) Палвановой – контрапункт. Собственно говоря, это термин из музыкальной науки. Однако словарное определение – «учение об одновременном и согласованном между собой движении нескольких самостоятельных голосов, образующих одно гармоническое целое» – в какой-то мере подходит и к лирической поэзии. Взять, к примеру, трёхстрофное стихотворение «Осенние даты», в котором происходит именно то, о чём говорится в словаре: горение «лазурной листвы» и «твой голос виноватый». А вот ещё более характерное, к тому же гораздо более позднее стихотворение – «Дешёвая клубника».
Я сейчас открыта всему свету,
Жизнь прекрасна – это свежий факт!
И в секунду сладостную эту*
Диктор сообщает про теракт.
……………………………………….
Посолила я клубнику, что ли?
Кадры первые пошли меж тем.
Новость, надоевшую до боли,
Ложками беспомощными ем.
Новость, надоевшая до боли, то есть очередной теракт, упоминается и в других стихотворениях. Одно из них приведу целиком:
Взорвался осёл у автобуса.
Осёл – арабский, автобус – еврейский.
Автобус остался цел,
Чего об осле не скажешь.
Добрые люди, умные люди
Навьючили смертью на этом свете
Понурого, тихого –
И погнали на тот.
И никто не сказал ему,
Что он в рай попадёт.
Снова лапидарность и контрапункт. Концовочное двустишье «сдобрено» горькой иронией: ведь террористам обещают рай… «Добрые люди» (прямо-таки цитата из Иисусовых глав «Мастера и Маргариты») навьючили смертью беспомощного осла, и никто не сказал ему, а если бы и сказал…
Перед нами верлибр, несколько упорядоченный: есть одна рифма в концовке «на тот – попадёт» плюс одно внутристрочное созвучье «смертью – на свете». Но даже если бы было что-нибудь ещё в этом роде, в целом, повторяю, стихотворение оставалось бы верлибром. Это очень трудный поэтический жанр, и достичь в нём успеха можно лишь, если стихотворение складывается в душе, а не на бумаге. Палванова, помимо всего прочего, – мастер верлибра. Приведу ещё один пример её «чистого» верлибра:
Жаром тех европейских печей
Дохнул на Израиль знойный хамсин.
Тем европейским странным дымом
Пала на землю сухая мгла.
Тенью огромной еврейской смерти
Легла на дома евреев ночь.
Завтра утром наступит утро –
Утро Дня Катастрофы,
И все предсмертные вопли
Сдавленные в один-единственный,
Вырвутся мощно и ровно.
(«Жаром тех европейских ночей…»)
Что-то подсказало поэту, что на такой «сюжет» нельзя писать упорядоченным классическим стихом. А нужно только так.
3
Вернусь, однако, к постоянным мотивам палвановской лирики. Итак, зигзаги любви (как и тонкости отношения к пейзажу) – мотив, в котором проявляется некоторая импрессионистичность письма поэта. Я уже частично цитировал, в другой связи, стихотворение «Тут окружён старинный дом…» Атмосфера в нём минорная, потому что осень лист за листом, лист за листом /Срывает и уносит. Но вот …несчастливейший покой /Потряс меня глубоко. В этом же стихотворении: Тут лужи плоской чередой… А в другом: Ив лужах бездна счастья и покоя («Приход весны»). Это нормально, настроение меняется у любого человека – в зависимости от обстоятельств, как пейзаж – в зависимости от погоды.
Скажи, когда перестаёшь мне сниться,
Где ты летаешь, за какой чертой?
Откуда ты умеешь возвратиться,
По-новому желанный и святой?
Там, за границей снов моих щемящих,
Какую даль вбираешь ты в себя,
Что вспоминаю чаще, чаще, чаще –
И вдруг проснусь, любя, любя, любя?
Это очень сильное стихотворение о любви, бывшей, но не прошедшей. Он снится Ей, бывший, но не разлюбленный. «Умеешь возвратиться» – и желанный, и даже святой. Её сны щемящие, и, казалось бы, при пробуждении Она должна Его отвергнуть. Но нет: и вдруг проснусь, любя, любя, любя. Главные слова утроены, и это о многом говорит.
А рядом стихотворение «Хорошо возвращаться домой!..» Первые два катрена и первые два стиха катрена третьего вроде бы оптимистичны, но концовочное двустрочье заставляет задуматься: Возвращаюсь в свою беду, /С нетерпением возвращаюсь! Почему в беду с нетерпением, спросите у автора: он (она) наверняка знает ответ…
Вот ещё более короткий текст (две строфы, восемь строк!) – как ни странно, снова контрапункт. Первая строфа – про кота, который голову свою суёт /Мне под руку: погладь! А вторая – совсем уж неожиданная: Приду к тебе и попрошу / Всей головою ласки.
И ещё два стихотворения о любви. Одно: «Ну вот и осень на земле Святой…» – имеет прямое посвящение конкретному человеку; в другом – в «Энергии согласия» – адресат угадывается. Второе опять начинается с… кошки: читателям Палвановой известна её любовь к этим красивым созданиям. Но дальше следует резкое переключение:
И глупая женщина,
Напоминающая мужу на ночь
О долгах, о проблемах,
Подходит к нему и трётся
Седеющей головой
О поникшие сильные плечи.
Потому что долги долгами,
А нежность нежностью.
Прекрасное стихотворение – убеждающее и порождающее энергию сопереживания! Её голова – седеющая, его плечи – поникшие. И концовка великолепная. Кстати сказать, талант аккумулировать мотив в концовочных строках стихотворения в полной мере присущ Палвановой. В самых поздних на данный момент стихах (подборка в «Огнях столицы») – что ни стихотворение, то блестящая концовка. «Успеть бы пожить не спеша…»: Всё утро с душой на руках /хожу, как с больным ребёнком. «Желаю вечера хорошего тебе…»: Желаю вечера хорошего тебе, не спрашивая, с кем ты и куда… «Люби меня, как я тебя, мой друг!..»: Сказать прямее, проще невозможно… И вновь первая, заглавная строка. Любовь опоясывает стихотворение.
Говоря о любви как чувстве, направленном не только на возлюбленного, но и на других близких людей, нельзя не упомянуть стихи, обращённые к внучке. На первое такое стихотворение пришлась сотая страница книги. Случайность, конечно, но знаменательная. Начинается оно как будто прозаично – обычной фразой: Я робко внучку на руках держала. Продолжается тем, что автор замечает: И вдруг я слышу: прямо в моё сердце /сердечко новое – тук-тук – стучится! А третья, концовочная строфа трогает (меня, по крайней мере) до глубины души.
Совпали мы! Я сладко замерла.
Темноволосое целую темя.
Входи, входи! Да ты уже вошла
На всё моё оставшееся время.
Внучке – полторы недели… А в сравнительно недавно написанном стихотворении «Во внучку я, конечно, влюблена…» обычная любовь бабушки преображается в любовь бабушки-поэта: Курчавая и смуглая она /на маленького Пушкина похожа. <…> На эфиопке сын женился мой, в результате чего бабушка хочет верить, что она с Пушкиным почти что породнилась! Ведь в Израиле, стране больших чудес, любые чудеса возможны… Завершается стихотворение двустишьем: А что за поворотом? Тёмный лес. /И лукоморье там. И кот учёный… Вот оно, умение вовремя замолчать.
4
В стихотворении «Я помню, как сладко в огромном начале…» Палванова вспоминает своё несбывшееся детство, которым пахнет её печаль. Чуть более по́зднее «Где мои ровесники? Их нет…» отличается большим для этого поэта размером: 11 катренов, 44 строки (концовка этого стихотворения использована мною в качестве эпиграфа). В нём удивительным образом отражена советская история. С одной стороны, здесь была война, беда, разруха, а с другой:
Так случилось, что от пуль вдали
Моего отца в моей отчизне
Лагеря для жизни берегли,
Несвобода берегла для жизни.
Вы понимаете? Будущего отца поэта от гибели на войне спасли лагеря. Они, конечно, существовали не для жизни, а, скорее, для насильственной смерти, но, отсидев положенный срок, человек выживал, и получается, что «от пуль» его спасал лагерь. То же самое произошло с будущей матерью.
Столько страшных, грозных сил сошлось:
Сталин, Гитлер, воли два ожога, –
Чтоб дитя на свете родилось.
Вот и родилась я, слава Богу!
Становится ясно, что отношение Палвановой к миру довольно противоречиво: Проклинаю, славлю этот мир, Где и катастрофы детородны. Точные, выверенные слова! И мотив блистательно разработан до конца.
…Отец Зинаиды был выходцем с берегов Арала. И потому, став взрослой, она съездила в как-никак родные края. То, что она там увидела, описано (кровью написано!) в стихотворении «Кладбище кораблей»: сох Арал, на сухом его дне –остовы кораблей: «Украина» здесь, «Узбекистан», /«Латвия» с «Таджикистаном» – тоже. Горький афоризм: Не верблюды – корабли пустыни, /Корабли пустыни – корабли. А кончается стихотворение убийственно: Эти корабли легли на дно, /Потому что море утонуло. Оно, кстати, написано ещё до развала СССР, так что в каком-то смысле оказалось пророческим…
5
Прибыв в Израиль в 1990 году, с так называемой Большой алиёй, Палванова не перестала писать стихи. Но в них всё чаще стали встречаться такие слова, как «старуха, «старушка», «старость», «бабушка» и… «одиночество. Ну что ж, сказываются годы, а также новый образ жизни (включая палестинский террор), потеря друзей в старшем и собственном поколении. Друзей она оплакивает, в образ жизни вживается, а вот собственные годы – тут сложнее.
Вдохновившись мотивом московской подруги и собрата (сосестры!) по ремеслу Татьяны Бек и предпослав собственному стихотворению строчку стихов Татьяны, в которой та обещает стать честной старухой, Палванова пишет своё «О старости грядущей», где есть такие строки:
Стоп! Кажется, я что-то поняла.
Есть красота своя у старушенций.
И пусть от возраста спасенья нет
И спасу нет от возрастных тенденций,
Но есть лица неизъяснимый след.
Его питают неземные выси…
………………………………………..
Я помогу единственному чуду,
Подвластна мне единственная прыть:
Я добрая старуха буду.
Иначе мне красавицей не быть!..
Это одно из израильских стихотворений Палвановой. Эпитеты «честный» и «добрый» не противоречат один другому, но последний, наверно, содержательно шире: доброта вбирает честность, а не наоборот. Тут есть ещё один нюанс, немаловажный для героини моей статьи: она смолоду была красавицей, и сама об этом прекрасно знает. Но годы старят, внешняя красота женщины начинает «расплываться», уходить. Есть, впрочем, и исключения: у Зиночки красота и обаяние и сегодня, как мне кажется, в полном ажуре. А почему? Во-первых, она замечательный поэт. Во-вторых, её человеческая доброта, как она и предсказала, всегда остаётся при ней.
Даже в самой смерти (дай Бог – как можно более поздней и лёгкой!) видит Палванова что-то такое…
И с последним восторгом вместе
Бездна вломится в душу мою.
И пойму я детское что-то,
Улыбаясь небытию.
(«Время движется всё быстрее…»)
А уже в наши завершающиеся 20-годы ХХI века она пишет стихотворение «Бабье лето сгинуло. Слякоть…» с эпиграфом из стихов своей израильской подруги и тоже сильного поэта (бывшей петербурженки) Аси Векслер («Но сызнова готовность улыбнуться / не оставляет черт её лица» – ну, прямо о Палвановой!), с таким концовочным двустишьем:
Постараться уйти с улыбкой –
устоять, не исчезнуть без…
Готовность улыбнуться даже в минуту ухода из жизни – она тоже от доброты человека и поэта, от силы зрелой личности перед лицом космоса, мироздания.
* Автор подносит ко рту ложку клубники в сметане.