Это мы – евреи: «русим», «марокаим», «грузиним», «курдим» и все остальные…
«Поражающей кажется ксенофобия на общинной почве в стране, в которой огромная часть народа вышла из диаспоры».
Из израильской прессы
В любом многонациональном государстве или устойчиво существующем достаточно многочисленном полиэтническом обществе литература, разговорный язык, устное фольклорное творчество (в данном случае — «этнический» анекдот) неизбежно с определенной степенью объективности отражают настроения, противоречия и проблемы отношений между этническими группами или общинами. В этом жанре сознательно утрированно, а порой нереально гиперболизированно проявляются особенные этнопсихологические черты, характерные для представителей различных национально-религиозных групп. В Израиле, преимущественно еврейском государстве по составу населения, это в полной мере относится к бытовым, межличностным, а нередко прорывающимся в широкую печать и на эстраду характеристикам, как правило, негативных черт характера, приписываемых представителям разных общин и выходцам из различных стран мира.
1
Культурно-психологический фундамент еврейской общины в Палестине сформировался в общих чертах к концу британского мандатного правления. Провозглашение государственной независимости и последовавшая за этим массовая иммиграция евреев в Израиль, в результате которой еврейское население страны удвоилось за первые четыре года существования страны, изменили структуру и состав общества. В результате образовались две основные социальные группы: большинство, состоявшее главным образом из поселенцев-«старожилов» и выходцев из послевоенной Европы, переживших Катастрофу европейского еврейства, и относительно многочисленное меньшинство новых израильтян из мусульманских стран Северной Африки и Ближнего Востока. Как результат, еврейское население Израиля, будучи в принципе моноэтническим, насчитывает, например, свыше 140 антропологических типов.
Если для основной части евреев, живших в Палестине еще до провозглашения Государства Израиль, были характерны твердые идеологические убеждения, дух первопроходцев и демократический образ жизни, то многие евреи, чьи предки веками жили в арабских странах с патриархальным общественным укладом, были незнакомы с демократическим процессом и требованиями современного общества, им было трудно интегрироваться в быстро развивающуюся экономику молодой страны. В значительной мере в силу этого в израильском обществе сформировался отрицательный образ восточного еврея как безграмотного, ленивого, склонного ко всяческим порокам. В свою очередь, неприязнь сефардов к ашкеназам, занявшим в первые десятилетия существования Израиля ключевые посты практически во всех сферах жизни в стране, не могла рано или поздно не проявиться в обществе.
В конце 50-х гг. эти две общины сосуществовали, практически не поддерживая между собой социальных и культурных связей. Более того: протест сефардов против доминирования ашкеназов в израильском обществе выливался в организованные формы. Так, в августе 1971 г. в Иерусалиме прошли первые демонстрации протеста, проведенные организацией сефардов «Черные пантеры». «Пантеры» организовали в некоторых районах бедноты настоящие восстания. Участники беспорядков и акций протеста, в частности, резко выступали против приезда в Израиль евреев из СССР, видя в них приток все новых «ашкеназим», отнимающих у них работу, жилье и социальное положение. Просуществовав несколько лет, эта экстремистская группа прекратила свою деятельность, а ее наиболее активные члены перешли в другие общественно-политические образования и партии.
И все же религиозная общность, историческая память и национальная сплоченность еврейского населения страны оказались достаточно сильными, чтобы противостоять этим испытаниям. К 1980-м годам социально-этнические движения протеста прежних лет практически сошли на нет, бывшие ранее изолированными группы населения продвинулись в образовательном и социально-экономическом отношениях, резко увеличился процент межэтнических браков. Тем не менее, сегодня этнические различия по-прежнему проявляются в основных аспектах жизни израильского общества: образе жизни, культуре, религии, политике, в общественной сфере. Общий социальный разрыв между сефардами и ашкеназами продолжает существовать, хотя за более чем семьдесят лет израильской государствености должен был нивелироваться в соответствии с некогда усиленно внедрявшейся правящим истеблишментом теорией «плавильного котла».
Уже с самого раннего детства многие израильтяне проникаются этническими предрассудками. Так, согласно недавнему опросу, половина пяти-шестилетних детей, выходцев из восточных общин, признались, что, когда вырастут, хотели бы стать… ашкеназами.
Общей характеристикой многочисленных устойчивых социально-этнических стереотипов является утрированное представление негативных черт представителей каждой этнической общины. Особенно ярко и неприкрыто это проявляется в разговорном иврите, многочисленных анекдотах и программах и выступлениях популярных эстрадных сатирических групп («Бледнолицый следопыт», «Всего и делов-то», «Камерная пятерка», «Комедийный магазин», «Ночь с Говом», «Чистка мозгов», «Прекрасная страна» и др.).
Представители каждой из значительной по численности этнической волны (общины) по прибытии в Израиль немедленно получали обобщающее наименование. Все они – евреи, но в Израиле становились «русскими» (русим), «поляками» (поланим), «румынами» (романим), «венграми» («иген-миген» – «иген» по-венгерски «да», вторая часть – звукоподражательное слово), «немцами» (йеким), «грузинами» (грузиним), «курдами» (курдим), «йеменцами» (тейманим), «марокканцами» (марокаим), «персами» (парсим) и т.д. Понятно, что это – прагматически упрощенное и собирательное (например, выходцев из Украины также называют «русскими») наименование по стране исхода.
В некогда очень популярном израильском кинофильме «Луль» есть сцена, в которой в течение считанных минут смоделирована история еврейского заселения Палестины в новое время. Два персонажа, роли которых исполняли культовые актеры — певец Арик Айнштейн и Ури Зоар[1], изображают местных евреев, встречающих иммигрантов на берегу моря. «Будь проклят тот корабль, который привез вас сюда!» – кричат коренные палестинские евреи только что прибывшим из России переселенцам первой «алии». «Какого хрена вы сюда приперлись?» – кричат старожилы первой «алии» приехавшим со второй «алией». Те, в свою очередь, посылают проклятия новоприбывшим «грузинам», «грузины» – «полякам», «поляки» – «немцам», «немцы» — евреям из Марокко. На горизонте появляется очередной корабль…
Одновременно возникли и более общие собирательные клички-обозначения выходцев из стран Востока и Северной Африки – «чахчахим», «шхорим» («черные»), «шварце» (идиш. – черный), еще сильнее – «шварце хайя» (черное животное). «Йеким» стало означать не только выходцев из Германии, но, зачастую, и ашкеназов вообще, евреев из стран Востока стали называть также «франким».
2
На вершине израильской национально-социальной стереотипизации, разумеется, «сабра». Еврей-уроженец Палестины/Израиля был обязан стать тем, кем не был еврей в диаспоре — сыном своей страны, патриотом, знающим и ценящим свои корни, «файтером», мужественным воином-победителем.
Любопытно, что, как свидетельствует современный израильский писатель Эхуд Бен-Эзер, «первоначально прозвище «цабар» или «сабрес» (на идише) звучало пренебрежительно в устах представителей второй и третьей «алии» по отношению к простым крестьянским парням, уроженцам Палестины». Отголоски этого мы встречаем и позднее, например, у известного израильского сатирика Эфраима Кишона в рассказе начала 50-х гг. прошлого века:
«Вчера довелось мне поговорить с Ювалем-саброй, и я его спросил, какой город, по его мнению, является столицей Испании.
— Куба, — ответил Юваль-сабра, на что я заметил, что не Куба, а Мадрид.
— Ну, — сказал Юваль, — пусть будет Мадрид.
После этого содержательного диалога я погрузился в размышления и спросил себя: что хотел сказать Юваль этим «Ну» перед словом «Мадрид», однако не нашел ответа».
Тем не менее, уже в 30-е и тем более в 40-е годы прошлого века понятие «сабры» было устойчиво сопряжено с одобрением и национальной надеждой. Одновременно уже тогда сформировался стереотип «сабры», содержавший набор исключительных черт:
«Сабры…
Прелесть наша дика
Тайна ее и образ
Всегда привлекают
Щедрость и красота наша…»
Поэт Яаков Коэн
Поколение «сабров», выросшее в еврейской общине Палестины (особенно тех, чье взросление пришлось на годы Второй мировой войны), было воспитано в духе отрицания диаспоры, следствием чего была порой откровенная неприязнь и даже известное презрение к приехавшему еврею. «Сабра» мог сочувствовать им, но не уважал еврейских беженцев из Европы, прибывавших в Палестину/Израиль после Катастрофы. Они ведь «безропотно шли в газовые печи, как стадо, ведомое на бойню», а теперь не говорят на иврите, не подворачивают шорты, свисающие до самых колен (появился даже насмешливый стереотип – «михнесей Зальман» — «штаны Зальмана»), а их хваленая вежливость и воспитанность являются лишним доказательством их слабости и униженности. Из означенного психологическо-поведенческого феномена позднее развились особый стиль речи, резкость, мачоизм, а в худших проявлениях – бесцеремонность и наглость многих представителей последующих поколений «сабров», что даже стало считаться израильской национальной чертой («хуцпа исраэлит»). Всё отмеченное адекватно отражалось в речи этого социального архетипа.
Вот как позднее (уже проецируя ситуацию на новых израильтян из стран Востока) феномен «сабры» сформулировал уроженец Ирака, израильский писатель Шимон Балас. В книге «Синева и пыль поколения сорок восьмого. Автопортрет» (Иерусалим, 1993) он писал: «Понятие «сабра» не относится к выходцам из общин Востока, будучи прозвищем сугубо ашкеназским, ибо «сабра» означает «прекрасный израильтянин», тогда как выходец из восточных общин ассоциируется с евреем уродливым, являющим собою частицу того Востока, к которому следует относиться с презрением».
Еще шире и откровеннее в социально-этническом плане это выразил, к сожалению, безвременно ушедший из жизни израильско-российский журналист Антон Носик: «…Израиль — страна приехавших. И тот миллион, что там родился, — это белая кость, высшая раса, а те 70 процентов, что приехали, — чуть ли не быдло…».
Тем не менее, следует отметить, что в 60-70-е гг. прошлого века началось раздвоение понятия «сабра». По мере того, как в израильское общество вливались значительные массы относительно однородных в этнокультурном плане эмигрантов из ряда стран (выше названные «марокаим», «парсим», «русим» и т. д.), фактический социально-экономический статус «сабры» в Израиле возрастал. Одновременно общество становилось более многообразным и менее закрытым. Это вело к тому, что в менявшейся ивритской прозе, поэзии и драме мифологический образ «сабры» размывался. Его место занимали разнообразные типы израильтян – обычные реальные люди, многоликое большинство.
Символическим отражением начавшегося процесса стал сборник статей известного писателя Ханоха Бартова «Я не мифический сабра», вышедший еще в 1955 г. Литератор писал: «Так можно ли быть «мифологическим саброй»? Конечно же, нет, когда каждый десятый израильтянин прибыл только вчера». Бартов призывал улететь «как можно дальше от мифологического сабры, вернуться назад, к реальному израильтянину, к еврею…».
3
«Вонючие русские украли у нас страну», — в сердцах говорили (или уж точно думали) в 70-80-е годы прошлого века многие коренные израильтяне, раздраженные социально-экономическими льготами и выплатами новоприбывшим из тогдашнего СССР. В 90-е годы XX века в израильских СМИ муссировался миф о «русской мафии» и «русской проституции» в Израиле, хотя все попытки доказать их существование окончились ничем. Множество газетных публикаций, содержащих непроверенную и неподтвержденную информацию о «русской мафии» в Израиле сформировали у коренного населения страны устойчивый отрицательный стереотип выходцев из России. К этому еще стоит добавить многочисленные бытовые конфликты с ортодоксами, во время которых «некошерные» русские магазины поджигались, расписывались антирусскими граффити и т.д.
Культовая в Израиле сатирическая эстрадная группа «Бледнолицый следопыт» многие годы исполняла на своих представлениях такую сценку-анекдот:
«В купе поезда едут англичанин, русский и израильтянин. Открыв бутылку виски, англичанин делает глоток-другой и выбрасывает ее в окно:
— У нас в Англии этого навалом.
Русский, откусив от бутерброда с икрой, выбрасывает его в окно:
— У нас в России этого навалом.
Израильтянин выбрасывает в окно «русского»:
— У нас в Израиле этих русских – навалом»…
Публика в зале радостно смеется и одобрительно аплодирует…
Даже у обычно корректного в своей сатире Э. Кишона в рассказе «Русские идут!» один из героев — коренной израильтянин — не на шутку пугается, когда чиновник предлагает ему хотя бы временно принять семью «братьев» — иммигрантов из России. Герой: «…они встают рано, начинают шуметь, вы ведь знаете этих пьяниц — поют и пляшут весь день. От них можно с ума сойти. Более того: у них в каждой семье по два-три ребенка. Они совсем не как наши евреи…».
Похоже на момент истины: при всем своём разнообразии евреи в Израиле еще бывают «наши» и «не наши»…
В одном из выпусков телевизионной программы «Слово – не воробей» некогда очень популярный в Израиле актер и телеведущий Дуду Топаз изображает «русского», т. е. еврея из России, который открыл в Израиле свой бизнес и очень доволен. Выясняется, что бизнесмен — фальшивомонетчик. На суде его спрашивают: «Какие вы можете дать показания?», на что персонаж отвечает: «Я – из России и приехал не для того, чтобы давать, а чтобы брать»…
Тот же Д. Топаз в начале 90-х годов, выступая на телевидении, рассказал такую «шутку»: «Чем русская женщина (то есть, еврейка из России. – А. К.) отличается от фалафеля? Фалафель на шекель дороже».
Подобные «выступления» во многом способствовали тому, что в израильском обществе в середине и конце 90-х гг. прошлого века был устойчиво распространен стереотип алии из России как «алии воров и проституток». В силу целого ряда социально-экономических причин, а также острых коллизий религиозно-этнического плана, в конце 90-х годов в израильском обществе резко обострилась конфронтация между выходцами из СССР/СНГ, с одной стороны, и евреями из восточных общин, а также старожилами и коренными израильтянами, с другой. Отражением этого процесса стал целый ряд драматический событий. В Ашкелоне имело место даже убийство евреями, выходцами из Марокко, молодого человека из СНГ, — причем в форме солдата Армии Обороны Израиля! — фактически только за то, что он говорил по-русски.
Проявления латентной неприязни (если не сказать сильнее) к представителям «русской» общины в той или иной художественной форме находят отражение в израильской литературе. Так, в рассказе одного из самых популярных современных писателей Этгара Кэрета «Аркадий Хильвэ едет на автобусе №5» молодой «сабра» с ненавистью относится к главному герою, думая, что он араб. Когда же оказывается, что мать Аркадия «из Риги», неприязнь коренного израильтянина к согражданину не уменьшается:
«- Сукин сын, — процедил толстый…
— Сукин сын, — снова сказал толстый, на этот раз громко, и плюнул на тротуар возле ног Аркадия.
— Я ведь с тобой говорю, ты, пидор, — толстый поднялся со скамьи и встал перед Аркадием. — …Вонючий араб.
— Русский, — поспешил Аркадий спрятаться за той половиной своей семьи, которая пока не подверглась нападению. – Моя мать из Риги.
— Ну да? – проговорил толстый с недоверием, — а отец?
— Из Шхема, — признал Аркадий…
— Две болезни в одном теле, — сказал толстый. – Что они еще изобретут, чтобы отобрать у нас работу?..»
Другой израильтянин, уже преклонного возраста, вручает Аркадию подарок, который оказывается бомбой, взрывающейся спустя несколько мгновений. Одновременно читатель узнает, что «эти психи» (коренные израильтяне — А. К.) распяли деда Аркадия на Центральной автобусной станции, а недавно состоялись похороны его отца… Становится понятным, почему Аркадий вынужден ходить по Тель-Авиву с завернутым в газету металлическим прутом, который он при необходимости привычно пускает в дело:
«Аркадий врезал толстому коленом в пах и сразу добавил обрезком железного прута… Аркадий вломил ему еще раз прутом по башке…».
Моральная инфекция плохо скрываемого презрения и самодовольного превосходства над другими проявляется даже в моноязычной среде приехавших из одной страны. Это феномен своего рода эмигрантской «дедовщины». Так, не скрывает своих чувств к приехавшим с «большой алией» конца 80-начала 90-х годов XX в. родившийся в Комсомольске-на-Амуре израильтянин с 1973 года («прозаик», как рекомендует его тель-авивский литературно-художественный журнал «Зеркало») Моисей Винокур, успевший «посидеть» и на «доисторической», и на «исторической» родине. «Прозаик» пишет в популярно-бульварном стиле, с обилием реминисценций из своего тюремного прошлого и описаний малоэстетичных сексуальных сцен, пользуясь соответствующим языком, обильно пересыпанным нецензурными ругательствами и уголовным жаргоном, в том числе и ивритским.
Вот пассаж Винокура из романа с оригинальным названием «Песнь песней» о соотечественниках, приехавших в Землю обетованную на 15-20 лет позже него: «…Потом, бл-дь, хлынули гунны. С Востока. Толпы гуннов. Орды. Скифы и половцы, запорожцы и гоголи. Открылись хляби небесные и массажные кабинеты. Они перли с кошелками абсорбции наперевес и на их стягах горела кириллица без препинательных знаков. «Читать писать не знаем жрать еб-ть давай» (Пропуски букв мои, орфография и пунктуация автора. – А. К.).
Есть у Винокура и другие емкие определения для сограждан-израильтян. Например, о «своих» — евреях-выходцах из Восточной Европы, он говорит «славянская жидовня». Но и коренные израильтяне, особенно нерелигиозные левые, ему не нравятся: «киббуцня да волосатики с круглыми очками».
Подобная «проза» кому-то нравится. Так, в литературно-критическом обзоре тогда самой тиражной русскоязычной газеты Израиля «Вести» обозреватель Ш. Виленский одобрительно пишет: «Моисей Винокур давно полюбился израильскому читателю крепко сколоченной фразой, пружинной фабулой, неповторимой лексикой (sic! — А. К.), которую он сам называет «руситом».
А вот типизированный Кишоном разговор между двумя израильтянами с разным стажем пребывания на «исторической» родине:
«…Едва я вышел из кассы, как ко мне обратился пожилой мужчина с морщинистым лицом.
— Куда это ты собрался, Йоскеле? — спросил он меня укоризненно, на что я ответил, что только что купил два билета в кино.
— В кино? — воскликнул старик. — Когда я был твоего возраста, то был счастлив, если мог позволить себе купить соленый огурец на ужин. Но «кино»?! Кто из нас пятьдесят лет назад думал о том, чтобы пойти в кино? По улицам ходили верблюды, а с бульвара Ротшильда можно было увидеть море…
— Вы правы, — сказал я, — но теперь мне нужно идти домой.
— Домой?! — произнес старик пораженно. — Да мы в те годы и понятия не имели, что такое «дом». Мы составляли вместе несколько пустых бочек, накрывали их досками, заливали гудроном — и это был наш дом, молодой человек. У тебя есть мебель?
— Практически ничего, — ответил я осторожно. — Мы сидим на кирпичах…
— Кирпичи, — застонал старик. — Мы мечтали о кирпичах, но где нам было взять деньги на кирпичи?
— Не знаю, — ответил я. — Вообще-то мы стянули кирпичи с заброшенной стройки…
— Стянули… — проворчал морщинистый. — Я помню, что только после восемнадцати лет жизни в стране я осмелился утащить свой первый кирпич. У нас даже песка не было, простого песка, чтобы лежать на нем. Ты пьешь воду?
— Вообще-то нет… Ну, может быть, раз в неделю.
— Каждую неделю?! — старик вышел из себя, схватил меня за плечи и начал трясти.
— Да ты представляешь себе, милый мой, сколько в Иерусалиме нужно было платить за воду? Распухший язык прилипал к пересохшему нёбу, а у нас и гроша не было, Йоскеле, ни одного несчастного гроша…
— Я не Йоскеле, — сказал я, — и вообще-то я вас не знаю.
— Ты меня не знаешь? — прокудахтал старикан издевательски. – Да если бы мы в твоем возрасте имели наглость кого-то не знать, нас бы тут же прикончили. Но сегодня, очевидно, все разрешено…».
4
Кличка «марокаи-сакин» (мароканец-нож) отражает взрывной темперамент и опасные брутально-криминальные наклонности выходцев из Марокко. Эти общинные черты во многом предопределялись низким образовательным уровнем, соответственно – приниженным социальным статусом в Израиле и отсюда – неприязнью к «белому» ашкеназийскому истеблишменту.
«В поезде из Тель-Авива в Хайфу едут рядом «руси» и «мароккаи». «Руси» без конца пиликает на скрипке, выводя из себя «мароккаи».
— Может, ты прекратишь, — говорит последний. — Я хочу спать.
— У меня сейчас репетиция, — отвечает «руси», — а в Хайфе — концерт.
Все последующие просьбы «мароккаи» также остались без внимания. Тогда он раздевается догола и начинает мастурбировать.
— Что вы делаете? — кричит «руси» в ужасе.
— У меня сейчас репетиция, — отвечает «мароккаи», — а в Хайфе я тебя трахну».
В израильских тюрьмах у надзирателей-эфиопов (т. е. евреев, приехавших из Эфиопии) есть даже своя кличка – «яйя».
Израильский русскоязычный литератор Михаил Бриман в статье «Школа фобий» анализирует феномен межобщинной конфронтации в Израиле. «Одним из первых неологизмов, услышанных мной в Израиле, стало слово «марокканье». Бриман рассказывает об одном своем знакомом русскоязычном израильтянине, который «ни с одним «марокканцем» сколько-нибудь близко знаком не был, что, впрочем, не мешало ему чувствовать себя на голову выше, культурней и образованней любого из них». Автор статьи считает, что, в частности, израильская русскоязычная пресса во многом виновата в развитии настроений межобщинной ксенофобии. Эта пресса «приложила и прикладывает немало усилий, чтобы сформировать представление о нашем «русском» превосходстве над НИМИ: сабрами, «марокканцами», «эфиопами», «румынами».
Понятно, что неприязненно-пренебрежительное отношение ашкеназов к сефардам, а главное — более низкое общественно-экономическое положение последних на протяжении десятилетий существования Израиля не могло не вызвать ответной социальной реакции. После вышеотмеченного движения «Черных пантер» гораздо более серьезными событиями на общенациональном государственно-политическом уровне стали выборы в Кнессет 1977 и 1981 годов. Тогда впервые после многолетнего доминирования партии МАПАЙ, олицетворявшей «белый» ашкеназийский истеблишмент, большинство мест в Кнессете получил бывший до того оппозиционным блок «Ликуд», который возглавлял польский еврей, то есть классический ашкенази Менахем Бегин. Но победил Бегин благодаря голосам избирателей-сефардов, уставших быть на задворках общества и осознавших себя как внушительную силу, обладающую большим электоральным потенциалом.
Межобщинное противостояние и глухая, однако, временами вырывающаяся наружу латентная хроническая неприязнь с определенной динамикой существует до настоящего времени. Так, за два последних десятилетия произошло становление ряда общественных организаций и политических партий евреев-выходцев из восточных общин. Однако своего рода межобщинный расизм на повседневном бытовом уровне по-прежнему устойчив и неизбывен. «Но сегодня, — пишет известный израильский поэт Шимон Адаф, — существует уже обратный расизм, всеобщая ненависть (сефардов. — А. К.) к ашкенази, которая проистекает из чувства, что мы хуже. Сегодня расизм — это прежде всего расизм «восточных».
5
Персонажами многих израильских анекдотов служат выходцы из Ирана, в просторечии – «парсим». Основная черта характера иранских евреев в анекдотах — бережливость, граничащая с патологической скупостью. Характерные фольклорные примеры:
- «Парси» выводит жену на прогулку по тель-авивскому району А-Тиква, где множество ресторанно-закусочных заведений. Упоительный запах жарящихся на углях шашлыков сводит с ума и вызывает у супругов обильное слюноотделение.
— Дорогой, может, зайдем? — робко спрашивает жена, задержавшись у входа в ресторан.
— Нет! — отрезает муж. — Давай пройдем мимо еще раз, а ты нюхай, втягивай воздух, дыши глубже — это бесплатно.
- — Как «парси» посылает деньги сыну, который учится за границей?
— По факсу.
- «Парси» спрашивает у товарища – сколько времени?
— Без четверти два, — отвечает тот.
— А нельзя чуть поменьше? – интересуется первый.
Если «парси» в уличном фольклоре фантастически жаден, то «курди» – предельно глуп («ана курди» — «я в этом ничего не смыслю», «рош курди» — «тупая голова»), как, впрочем, и «теймани».
- — Почему курдов нельзя принимать на работу жестянщиками?
— Если один из них будет стучать по жести, остальные примутся танцевать.
- В Тель-Авиве группа новых иммигрантов из Йемена входит в двухэтажный автобус и стоит на передней площадке. Им предлагают не толпиться и подняться на второй этаж – там свободно. «Вы что, с ума сошли, — отвечают тейманим, — там же нет водителя».
(Анекдот начала 50-х годов прошлого века).
6
30-е годы прошлого века ознаменовались в Палестине приездом нескольких сотен тысяч евреев из Германии, спасавшихся от нацизма. Составлявшие значительную часть интеллектуальной элиты Германии, еврейские профессора, ученые, инженеры, врачи, люди со средствами составляли тогда самодостаточную социально-экономическую группу населения. Они могли позволить себе не принимать местную культуру и не учить иврит. Ашкеназскую культуру евреев Западной Европы эти иммигранты предпочитали полудикой, как они считали, культуре евреев Палестины. Обладатели строгих привычек и правил, педанты и аккуратисты, они во многом изменили облик еврейской общины в Палестине, но и частично сохранили при этом свою культурно-языковую монолитность. Вот как этот социально-этнический феномен на промежуточном этапе (в Израиле 50 — 60-х годов прошлого века) в своей манере — с тонким юмором и мягкой сатирой — отразил Э. Кишон.
«В тот трагический вечер я был в гостях у доктора Файнгольца. Я отвел его в сторонку, чтобы рассказать замечательный анекдот.
— Послушайте, — начал я. — Два еврея едут в поезде…
— Извините, — остановил меня д-р Файнгольц и надел очки. — Кто эти евреи?
— Просто евреи. Не важно…
— Из Палестины?
— Не важно. Ну, скажем из Палестины. Из Израиля. Итак…
— А, я понимаю. Этим вы хотите сказать, что действие происходит после провозглашения Государства Израиль?
— Верно. Не важно. Итак, едут они в поезде…
— Куда?
— Не важно, скажем, в Хайфу. Не важно. Главное: вдруг поезд въезжает в длинный тоннель…
— Тысяча извинений, но по дороге в Хайфу нет тоннеля.
— Ну, так они ехали в Иерусалим! Не важно. Итак…
— Но и на пути в Иерусалим нет тоннеля. Хотя в 1923 году и хотели построить тоннель под горой Кастель, но мандатные власти…
— Не важно! Скажем, они едут не здесь, а в… в Швейцарии! Не важно. Итак…
— В Швейцарии! А какой это тоннель, если позволено спросить? Литсберг или Симплон? Может быть Сен-Готард или Арлберг?
— Да это не важно! — закричал я. — По мне, так пусть будет хоть тоннель Шлезингера!
— Тоннель Шлезингера[2]? — д-р Файнгольц разразился искренним смехом.
— Чудесно! Тоннель Шлезингера, а?! Классно! Отличный анекдот. Извините меня, я просто обязан рассказать его остальным гостям.
И через минуту я услышал, как все они хохочут. А я тихонько вышел в коридор и не спеша повесился».
Кличкой «йеким» евреев — выходцев из Германии стали в палестинской еврейской общине 30-х годах именовать за аккуратную манеру одеваться, как правило – носить пиджак, «жакет». Добавляли и кое-что покруче: «йеке-поц». Евреи из стран Востока считали их узколобыми педантами, прямолинейными и недалекими, плохо адаптирующимися к реалиям новой жизни.
- Гуляет пара пожилых «йеке» – муж и жена. На мужа какнула птичка, и он спрашивает жену – нет ли у нее туалетной бумаги?
— А зачем, — отвечает та. – Ведь птичка-то уже улетела.
- В культовом фильме конца 70-х годов прошлого века «Высота Хальфон не отвечает» (вышел в 1976 г., реж. – Аси Даян) один из героев еврей — выходец из Ирака говорит египтянину, как бы своему – восточному: «Ты что!? Сумасшедший ашкенази? Кто же так варит кофе…»
«Романи-ганав» (румын-жулик) не требовало комментариев, а объяснялось зачастую «близостью» к цыганам, значительное количество которых проживало в Румынии. У упоминавшегося М. Винокура находим: «В салоне сидят три румынских строительных раба на диване рядом, как подследственные. Все в кем-то ношенных пиджаках и воняют сивухой», «румынский спидрило в пинджаке мапайника», «мамалыжники!».
Евреи-выходцы из Польши в этнических анекдотах изображаются дураками:
«Поляку удалили половину мозга.
— Как дела? — спрашивают у него.
— Порядок, — отвечает он с марокканским акцентом».
Еврейки из Польши, в свою очередь, наделены народным израильским фольклором таким страшно позорным на Востоке качеством, как фригидность.
«Сидят два поляка в баре.
— Смотри, — говорит один другому, — в стакане плавает ледышка с дыркой.
— Да что тут интересного — я на такой двадцать лет женат».
«Грузины» («швили» на уличном иврите) и «грузинки» в уличном фольклоре — люди чрезвычайно недалекие, нахрапистые, неопрятные и очень волосатые.
Широко известен старый анекдот о «грузини», который, придя в какое-то учреждение, начинает заниматься сексом со своей женой прямо на столе чиновника.
— А что? — недоумевает «швили» в ответ на возмущение окружающих. — Мне говорили, что в Израиле, чтобы чего-то добиться, необходимо обязательно «лидпок аль-а-шульхан»[3].
7
Внизу своеобразной лестницы израильских национально-социальных стереотипов — араб. Он — собирательный образ всех негативных черт, отмеченных выше у представителей восточных общин. Соответственно обширно количество негативных наименований, кличек и эвфемизмов, обозначающих араба и все с ним связанное.
«Мкомиим» — «местные, туземцы» — насмешливо-пренебрежительное обозначение палестинских арабов Западного берега р. Иордан и сектора Газа. Это определение четко сформулировал еще известный израильский лингвист-любитель и писатель Дан Бен Амоц в своей постоянной колонке «Раскопки языка», которую он вел ряд лет в конце 80-х годов прошлого века. В выходившей тогда же газете «А-Ир» читаем: «Все жители территорий именуются “местными” в устах представителей израильской военной администрации.
“…У меня здесь два местных, один из Рафиаха и один из Хеброна…”».
Жителей (еврейских — А.К.) поселений никогда не называют «местными». Они – «поселенцы».
На сленге арабов могут называть и «индианим» — то есть, индейцы, местные, туземцы, аборигены.
«Некто пришел в антикварный магазин и на одной из полок увидел симпатичную мышь из меди.
— Сколько стоит, — спрашивает покупатель хозяина.
— С историей — 100 шекелей, без истории — 10, — отвечает тот.
Некто платит 10 шекелей, берет мышь и уходит. Он идет по улице и вдруг видит, что следом за ним бегут 50 мышей. Человек прошел еще сто метров, а за ним бегут уже 500 мышей. Охваченный ужасом, обладатель медной мыши бежит к морю, а за ним — уже 5000 мышей. Подбежав к воде, обладатель мыши бросает ее в волны, а за ней бросаются все преследовавшие его мыши.
Назавтра этот человек приходит в тот же антикварный магазин.
— А, — улыбается продавец. — Вы пришли послушать историю?
— Нет, — отвечает покупатель, — но скажите, нет ли у вас медного араба?»
«Арабская работа» — означает в устах многих израильтян «плохая, ненадежная, некачественно выполненная работа». Это словосочетание устойчиво вошло в иврит несколько десятилетий назад и зафиксировано в словарях сленга.
В литературных произведениях можно встретить слово «арабуш». Его лексико-семантическая нагрузка абсолютно прозрачна — это пренебрежительное, оскорбительное для араба наименование. Оно аналогично употреблению слова «негр» («nigger» — англ. яз.) в отношении чернокожих афроамериканцев. Слово «арабуш» употребляется только в соответствующем негативно окрашенном контексте. В романе-утопии известного израильского прозаика Амоса Кинана «Дорога на Эйн-Харод» еврей спасается от военных, совершивших переворот в стране. Он скрывается вместе с арабом.
«- [Как ты можешь быть] вместе с этим арабушем?» — с нескрываемым презрением спрашивает у героя другой еврей-израильтянин.
В аналогичном контексте встречаем это слово и в романе другого известного современного израильского автора Йорама Канюка «Негодяи»: «…Я и этот арабуш одинаково правы?» — негодует еврей — герой романа.
Эта кличка используется и некоторыми русскоязычными израильтянами, даже считающимися литераторами. Вот г-н Наум Вайман, именующий себя «романтическим поэтом», пишет прозой: «…потом еще одного арабуша объявили, уже местного…».
Использует Н. Вайман и пренебрежительную кличку «френк», «френки». Этот литератор и о других своих согражданах-израильтянах — представителях разных национальностей и общин отзывается в том же ключе:
«Солдатка-йеменитка, уродина, но ходит гордо».
«Все-таки израильтяне — совершенные папуасы. Разговаривать не умеют, только орать».
«…типичная израильская голытьба от искусства…»
«Напротив нас сидела сорокалетняя русская бл-дь с перебитым носом, ажурными черными чулками и декольте по пояс…» (Пропуск буквы мой. – А. К.).
В повести «Мышь на лунной дорожке», из которой взяты вышеприведенные высказывания, Вайман цитирует другого литератора, известного в русскоязычной общине Израиля журналиста Георга Морделя. Последний также не скрывает своего отношения к коренным израильтянам, в данном случае — руководителям государства.
«…встретил Морделя, бывшего короля русской прессы, так он мне тоже всю дорогу вдохновенно мозги еб-л, что Рабин — клинический случай, Перес — сука, как бы их подвзорвать, не знаешь? У них, бл-дей, вертолеты есть на всякий случай, на американский авианосец удрать, а мы куда денемся? …Рафуль[4] полный м-дак…» (Пропуски букв мои. – А. К.).
Трудно г-ну Вайману на исторической родине» при таком отношении к окружающим его евреям: «Как я корчился в молодые лета от презрения к евреям галута! Теперь — те же корчи от презрения к израильтянам. …Так и хочется тоже взять автомат и все это даяновское отродье, всю эту гнусь…». В итоге откровений о своих согражданах автор выносит стране и обществу мрачный вердикт: «Что же это такое, израильтяне? Нации-то нет. И никогда не было. Сброд общин, вывихнутые «коленки» (т. е. колена Израилевы. – А.К.)…Топь Востока… Мерзость…».
Однако и зависть к коренным, устроенным и уверенным в себе «сабрам» Вайман не скрывает: «…Толпа богатеньких. Милые, ухоженные, раскрепощенные. …Молодые все, суки, красивые. …Цфоним («северяне», из «белых» кварталов). Красивый народ».
Заключение
«В иврите нет ничего случайного, — писал Э. Кишон в начале 50-х годов прошлого века. — Вот только ругательств не хватает». Однако значительная часть того, чем «обогатился» иврит за полвека, прошедшие с написания вышеприведенных строк, вряд ли порадовали бы сегодня известного юмориста.
На фоне непрекращающейся уже несколько десятков лет вербальной конфронтации в последние два десятилетия в Израиле сохраняется общая тенденция на вульгаризацию, огрубление и даже брутализацию разговорного иврита. Это касается практически всех слоев израильского общества — от иврита улицы до выступлений депутатов Кнессета.
«Не только приезжающие из заграницы, но и многие израильтяне живут с ощущением, что их страна – одно из самых вульгарных мест во вселенной», — писал журналист газеты «Ха-Арэц» Урия Шавит в статье «Страна вульгаризма».
Допустимый уровень употребления инвективной лексики в израильском обществе занижен, что приводит к ее достаточно широкому распространению в повседневной жизни, средствах массовой информации, на театральной и эстрадной сцене, теле- и киноэкране, в художественной литературе.
Темпераментные (или бесцеремонные?) израильтяне не стесняются в выборе выражений, где бы они не находились и кем бы они ни были.
«…Иврит — очень богатый язык, поэтому футбольные болельщики могут непрерывно сквернословить в течение всей игры, ни разу не повторив одно и то же ругательство. Например, для слова «сволочь» у них есть, как мне кажется, еще около пятисот синонимов», — пишет Лиад Шохам, автор популярных сегодня романов и рассказов.
Ну, ладно, то – футбольные болельщики, стадион, эмоции, но вот корреспондент одной из израильских газет, аккредитованный в Кнессете, подсчитал, какое огромное количество всякого рода ругательств и оскорблений в течение года использовали народные избранники в высшем законодательном органе страны. В этой связи комиссия по этике Кнессета даже была вынуждена составить список из 68 ругательных слов и выражений, которые запрещалось озвучивать парламентариям в ходе заседаний. В него вошли, в частности, такие: «мерзавец, маньяк, брехун, подонок, кретин, жулик, псих» и целый ряд им подобных. И что же? Воцарилась речевая культура? «Нет, — констатирует корреспондент, — наши депутаты вместо того, чтобы исключить из своего лексикона упомянутые в словаре словечки, воспользовались им как справочником для активного использования»…
«Когда-то мы гордились нашим возрожденным языком, — писал в год 50-летия Израиля (1998 г.) известный публицист и общественный деятель Ури Авнери в статье под значимым заголовком «Где гордость, где надежда?». – Сегодня же мы имеем маловыразительное просторечие. …Большая часть молодого поколения не в состоянии понять литературный текст»…
В конце 80-х годов прошлого века, когда в Израиль пришло из США и стран Западной Европы понятие политкорректности, шовинистические национально-этнические стереотипы стали было размываться и заменяться формулой «неважно, из какой общины». Но очень скоро началось активное возрождение националистического «общинного юмора». Некорректные оскорбительные анекдоты и шутки звучат не только на уровне межличностного общения, но и появляются в средствах массовой информации, в том числе — на телевидении. Так, «Ципора», приложение к еженедельнику «А-Ир», более десятилетия публиковало в каждом выпуске так называемые субботние анекдоты. Они очень быстро расходились по Израилю, зачастую становясь популярными еще до того, как очередной номер газеты покидает типографию. По 2-му каналу израильского телевидения по вечерам в пятницу шла программа «Джокер», участники которой, собираясь в студии, по очереди рассказывали анекдоты разного рода, стремясь сорвать самые громкие аплодисменты. Рейтинг программы был весьма высок.
«Сейчас нет необходимости в политкорректности, — говорил Ури Зив, собиравший анекдоты для приложения «Ципора». — Мы устали от нее. Политкорректность разрушает анекдот». «Народ устал, издерган, он хочет смеяться, но предпочитает старый добрый юмор прежних времен», — вторит У. Зиву уже упоминавшийся У. Шавит. Еще одним косвенным, но достаточно показательным подтверждением того, что израильское общество терпимо к шовинистическим общинным анекдотам и юмору, является факт того, что ведущий названной рубрики У. Зив ни разу не получил от читателей гневных замечаний по поводу этнического характера публикуемых им анекдотов.
«Интеллигентному репатрианту, — пишет уже упоминавшийся Ш. Виленский, завершая литературный обзор, — рано жаловаться на духовное оскудение среды обитания». Согласиться с этим утверждением можно было бы при одном условии: если бы это была цитата из сатиры Э. Кишона.
[1]Любопытно, что Ури Зоар, в молодости воинствующий бонвиван, обожавший грубый и непристойный юмор, с годами удивительно изменил свой облик (кипа — пейсы — борода, типичная одежда религиозного еврея) и образ жизни.
[2] Шлезингер — типично-собирательная фамилия германских евреев.
[3]«лидпок аль-а-шульхан», здесь – «стучать по столу», в данном случае — настойчиво добиваться своего, громко и уверенно требовать. Второе, сленговое значение этого глагола – «трахать». «Грузини» из анекдота так это и понял.
[4] Рафаэль Эйтан, бывший начальник Генштаба ЦАХАЛа, депутат Кнессета и лидер недолго просуществовавшей правой партии «Цомэт».