Самым ярким произведением последнего номера журнала "" стала повесть - и сама по себе, и как объект рассмотрения в одноименной статье Эд. Бормашенко, и как тема для иллюстраций Инны Розенфельд на обложках номера. На этот раз журнал поместил большую повесть Якова - "". Я читал ее, признаюсь, с острым читательским интересом, но вот пересказывать и анализировать не буду. Не могу. Ибо это, на мой взгляд, феномен в литературе - еврейская проза на русском языке. Вы можете спросить, что в ней феноменального? А то, что это не повесть на русском языке о евреях в России или в Израиле (такой прозы, как говорится, у нас "вагон и маленькая тележка"). И даже "национальная принадлежность" повести не связана с национальностью автора и тематикой произведения (Кантемир был молдаванином, Фонвизин русским, Мандельштам - евреем, но все они были русскими писателями), ни с языком (Жаботинский писал по-русски, но был писателем несомненно еврейским). Ее характер определяет, по-моему, единственный фактор - читатели, которых писатель мысленно представляет, сидя за своим письменным столом. Кстати, главные персонажи новой повести Шехтера как раз люди русские, а не евреи. Так вот, Яков Шехтер, несомненно, принадлежит не к русской, а к еврейской школе прозаиков. Культурная проблематика, аллюзии, самый ход его творческой мысли пронизаны иудаизмом, знанием его потайных кодов и тонкостей. И тут я пас: всего этого не знаю и потому оценивать не могу. В этом я окончательно убедился на заседании редколлегии журнала "22", когда присутствующие, восторженно отзываясь о добротности шехте-ровской прозы, о необычном замысле текста, в итоге приписывали автору те идеи, о которых, по-моему, сам он и не подозревал... Тогда я решил честно отказаться от разговора, к которому не подготовлен. Просто читайте повесть Шехтера. Перефразируя свергнутого классика, "учитесь иудаизму"... А вот о творчестве Шехтера написана истинно русским пером, хотя ее автор - такой же религиозный еврей, как и Яков. Бормашенко необыкновенно высоко оценивает молодого израильского прозаика, сравнивая его творческую манеру с поздним Толстым - в пользу израильтянина, между прочим! Мережковский когда-то утверждал, что вся русская литература на свой лад религиозна. Так вот, считает Бормашенко, Шехтер пишет свои проповеди и притчи истинно по-иудейски, именно с позиций иудаизма рассматривая вечную тему жизни и смерти. Бормашенко при этом спорит с автором, причем тоже с позиций иудаизма: "Просвечивающий сквозь "бисквитных зайцев" садизм состоит не в самой идее загробного воздаяния, а в том чувстве удовлетворения, которое испытывает автор, наблюдая картины этого воздаяния. Это один из тонких оттенков садизма, произрастающий из железобетонного фундамента чувства собственной правоты" (стр. 99). И далее: "Иудаизм признает религиозно осознанный добрый поступок более ценным, нежели тот же поступок, не пропущенный через призму мицвот. Но этот принцип не отменяет простого смысла, заключенного в добре не-рефлектированном. Шехтер же лишает спонтанную, беспричинную доброту всякого смысла". Всем рекомендую в этом номере и статью ", и если я несколько сдержан в ее оценке, то единственно потому, что хорошо помню давнишнее блестящее интервью Воронеля, взятое некогда у израильского публициста Йорама Канюка. Именно эту свою работу автор снова процитировал и поставил в центр новой статьи, так что для меня эффект новизны был все же несколько ослаблен. Но все равно - статья отличная. Вижу главное ее достоинство в научной осторожности профессора: Воронель вполне допускает, что гипотеза Хантингтона (начала 90-х годов) о конфликте цивилизаций как основном содержании XXI века, вовсе не обязательно верна, кроме того, он допускает, что если она и верна, то не столь уж катастрофична, и т. д. То есть он не заклинает читателя, не проповедует, не пугает, к чему столь многиесклонны, а размышляет над выдвинутой верней, прикидывая варианты возможного развития истории. И тогда читатель начинает размышлять вместе с автором: хотя цивилизации, различные в своих основополагающих принципах, несомненно существуют, это очевидный факт, но конфликт между ними необязательно должен превращаться в кровавый, как необязательно в обычной жизни столкновение разных личностей).
Возможно, сегодняшний и кажущийся столь непримиримым конфликт западной и исламской цивилизаций связан именно с тем, что в исламском мире государственность обычно неотделима от религиозной составляющей, а молодая религия все еще пышет религиозным жаром мученичества, уникальной истинности единственно верного пути к Богу. В конце концов, ислам много моложе христианства - на шесть веков (об иудаизме - что говорить!). Вспомните западную цивилизацию XV-XVI веков с ее Варфоломеевской ночью и Тридцатилетней войной! Разумеется, нам от этого не легче. Но сам учет вектора эволюции, может быть, поможет ускорить процессы взросления в пока еще полудетском обществе. Я этого не утверждаю - просто пытаюсь представить, как статья Воронеля будоражит читателя, размышляющего над историей, заставляет его анализировать не только текст автора, но и копаться в себе самом...
Нельзя не отметить статью латиниста Розы Ляст "". В журнале представлен фрагмент речи "В защиту Флакка" о евреях и дан отличный комментарий, знакомящий нас с подробностями и тонкостями давнего судебного дела (кстати, вековые термины "еврейское золото" и "враг народа" как определение еврейской общины были впервые введены Цицероном!).
Именно эта статья как бы связывает номер в единое целое. Цицерон был не юдофоб, он - антисемит, и евреям противостоит не как этнический ненавистник, а как идеологический оппонент. Ибо главное, в чем он обвиняет евреев, насколько я понял из статьи Р. Ляст, что их религия связана с государственным самосознанием! И хотя в Риме ко всякой другой религии (если это религия, а не суеверие, оговорила Ляст) проявляли терпимость, но это не распространялось на иудаизм, который Цицерон справедливо назвал "религией врагов". Ибо нет сомнений, что евреи считали язычников, даже самых цивилизованных, самых могущественных, властителей полумира, - не иначе как погубившими свои души варварами, "ам шфела" - низменным народом. Цицерон предсказывал будущий конфликт, который неизбежно возникнет на грани цивилизаций, как выразился бы Воронель. Только тогда в роли нынешних исламистов выступали как раз еврейские зелоты...
Важной удачей журнала я считаю его литературность, то есть сознательное уклонение от политической злобы дня (для нее, я считаю, вполне достаточно газет). В литературном разделе помещена отличная о первой книге Б. Голлера "Избранное". Голлер - прекрасный писатель и драматург, влюбленный в русскую историю первой половины ХIX века, в Израиле получил, наконец, признание:
тут вышло в свет его первое художественное произведение (и тоже в "22"), были опубликованы оригинальные исследования (кстати, впервые в "Вестях"). В Израиле он стал лауреатом премии Союза писателей, здесь дождался наконец первой обзорной вдумчивой статьи о своем творчестве, которую написал Анатолий Алексин.
Два материала в номере - и - посвящены традиционным в русском литературоведении упражнениям на темы Михаила Булгакова. Когда-то всевозможные экзерсисы по поводу "Мастера и Маргариты" и прочих сочинений Мастера были в чести у русскоязычных литераторов. Мне, например, вспоминается одно сочинение, в котором толковались фамилии и имена героев "Собачьего сердца": почему Преображенский назван Преображенским, а Борменталь - Борменталем. Запомнилось почему-то, что домработница Зина - от фамилии Зиновьев. В "22" на этот раз вычисляются временные реалии, в которых творил Булгаков. Что ж, если людям это интересно, пусть вычисляют, хотя, признаюсь, мне лично куда больше по душе традиционный добротный литературоведческий стиль документальной прозы в духе Лидии Яновской.
Физик вдруг открыл для себя давнего знакомца, великого физика Блеза Паскаля, и удивился: какой, оказывается, был не только великий физик, а еще и прекрасный философ! Это изумление он выразил в своем материале "И ропщет мыслящий тростник". Михаил Юдсон написал "" - о романе Бориса Штейна "Полеты с Даниилом". Роман после его рецензии читать не хочется: не потому, что он плох, - просто рецензия по другому поводу написана. Сочинение Юдсона - это прекрасная вариация сюжетов Лема и Борхеса, когда под маской якобы рецензии создается оригинальное художественное произведение малой формы. А вот незнакомого мне автора А. Литвиненко на книгу рассказов также неизвестного мне прозаика "То, что доктор прописал" написана так, что захотелось немедленно достать книгу и прочитать ее...
Завершают номер А. Карабчиевского. Вот вам парочка - оцените:
Чем дольше собака сидит на цепи, тем более свободной она себя считает.
Мало быть свиньей, нужно еще так устроиться, чтоб перед тобой метали бисер".