9. ЦВЕТНАЯ КАРТИНКА
    Признаюсь честно, я долго не знал, что ответить на приглашение Маркиша полететь в Вашингтон на церемонию подписания договора Осло-2. Я не был в восторге от ословского процесса, это мнение разделяло большинство читателей «Алефа». И вдруг я поеду в Вашингтон?.. Смущала меня моральная сторона этой поездки: насколько мне, считающему этот процесс опасным экспериментом, который не сулит решения палестинской проблемы, а скорее еще больше запутывает ее, пристало участвовать — пусть даже в роли наблюдателя — в этой церемонии? Но, с другой стороны, я понимал, что Осло-2, как бы я к нему ни относился, без всякого сомнения, окажет немалое влияние на ситуацию в регионе, и поэтому мне было очень важно увидеть своими глазами, что же произойдет в Белом доме. По существу, во мне шла борьба между чувствами гражданина, не согласного с политикой правительства, и профессиональной ответственностью журналиста, который обязан максимально абстрагироваться от эмоций во имя предоставления читателю всей информации, которую он в состоянии раздобыть. В конечном счете победил журналист. Тем не менее в репортаже, опубликованном в «Алефе», я все же не сумел скрыть своего отношения к увиденному. Две недели спустя обозреватель газеты «Время», почему-то решивший написать рецензию на мой репортаж, отметил, что рекомендовал бы его всем учащимся факультетов журналистики. «Этот репортаж, а в особенности заключительное интервью с Ицхаком Рабином — прекрасный пример того, как журналисту удалось пройти буквально по лезвию бритвы: оставаясь оппозиционно настроенным, он сохранил максимальную корректность и уважение к собеседнику».
    Давид Маркиш, Йосеф Щеголев и я встретились поздно вечером в аэропорту и присоединились к длинной очереди журналистов и членов делегации, проходивших проверку у сотрудников безопасности. Маркиш сиял: впервые «русские» на равных участвовали в чрезвычайно важной зарубежной поездке премьера. Если на Украину и в Россию нас брали в качестве представителей прессы выходцев из этих стран, то с поездкой в Вашингтон произошел, без сомнения, некий прорыв, и отныне русскоязычные журналисты, ссылаясь на этот прецедент, получали возможность требовать стабильного выделения мест в самолете главы правительства. Маркиш оказался прав — после той поездки мы стали постоянными участниками журналистского пула группы сопровождения.
    По дороге в Вашингтон министр иностранных дел Шимон Перес беседовал с журналистами в течение сорока минут. Израильскую прессу нельзя заподозрить в особых симпатиях к правому лагерю, но в тот раз ее элита просто забросала Переса вопросами, посвященными только одной теме: что произойдет после подписания договора? Можно ли положиться на Арафата? Сумеет ли Израиль, на основании опыта Осло-1, добиться выполнения палестинцами взятых на себя обязательств? «Я очень доволен результатами мирного процесса, — сказал Перес. — Если понадобится, то для его продолжения я и в дальнейшем буду готов принимать болезненные решения. Я уверен, что большинство израильтян с удовольствием посмотрят церемонию в Белом доме». Перес излучал энергию, хотя на заключительном этапе переговоров, проходившем в Табе, он не спал восемь суток. По-видимому, министр действительно был чрезвычайно доволен собой и выработанным соглашением — до такой степени доволен, что приподнятое настроение помогало ему забыть о физической усталости. Перес шутил, широкая улыбка не сходила с его лица. Он вышел к нам без пиджака и галстука, подчеркивая рабочую атмосферу — мол, ничего необычного не происходит, это еще одна, хоть и важная, но очередная стадия процесса, все идет по плану, впереди прочные перспективы мирного сосуществования. Ушлые журналисты сразу же раскусили незамысловатый прием и после ухода Переса не преминули обменяться по этому поводу насмешливыми репликами.
    Через несколько минут после завершения беседы самолет сильно затрясло — началось снижение для промежуточной посадки в Амстердаме. Вдруг раздался страшный грохот, свет на мгновение погас, и салон озарился вспышкой яркого света. «Похоже, кто-то выпустил по нам ракету», — заметил Нахум Барнеа, один из ведущих политических обозревателей «Едиот ахронот». Но тут же выяснилось, что удар пришелся не снизу, а сверху: в крыло ударила молния. Может быть, это было предупреждение небес? Современные самолеты оборудованы специальными защитными устройствами, тем не менее мы просидели в амстердамском аэропорту около двух часов, пока техники не дали добро на продолжение полета.
    Я уже писал о том, что правительственный «боинг-707» был старой, мало приспособленной для длительных полетов машиной. Мы это особенно хорошо почувствовали во время перелета из Амстердама в Вашингтон, длившегося девять часов. Кресла в «боинге» стояли очень близко друг к другу, и удобно расположиться в них было невозможно. Хотя свет в салоне погасили, сон не шел. Йоси Щеголев махнул рукой, вытащил из портфеля бутылку виски, купленную в «дьюти-фри», и сказал: «Выхода нет, придется прибегнуть к испытанному средству». Мы втроем прикончили бутылку и действительно немного вздремнули.
    Проснувшись, я заметил, что из-под соседнего ряда кресел торчат чьи-то ноги. Это оказался Нахум Барнеа, который, нимало не стесняясь, улегся прямо на пол и благополучно проспал до самого Вашингтона. Впоследствии я взял на вооружение его «патент», и, когда израильтяне начинали посмеиваться надо мной, протискивающимся под кресло, всегда ссылался на Барнеа, чей авторитет среди журналистской братии был непререкаем. Одновременно я пользовался и патентом Щеголева, поэтому всегда высыпался. Кстати, использование столь необычного снотворного не прошло незамеченным, но наши коллеги восприняли это как нечто само собой разумеющееся: «Понятное дело, «русские» — как же они могут без водки». Это очень соответствовало расхожему среди израильтян стереотипу репатрианта из СССР. В пику такой реакции я начал чуть ли не демонстративно пить водку в самолете главы правительства и даже всегда подначивал Шимона Шифера, предлагая присоединиться к нашей теплой компании. Еще в аэропорту, до начала поездки, купив в «дьюти-фри» пол-литровый «Смирнофф», я всегда подходил к Шиферу и, показывая ему бутылку, спрашивал: «Ну что, на этот раз третьим будешь?» Шифер вежливо отказывался, но всегда не забывал заметить: «Да, вы, русские, молодцы, держите марку».
    В этом перелете нам мешали спать не только неудобные кресла, но, главное, неутомимые коллеги, готовившиеся сразу же после приземления передать интервью с Пересом в свои редакции. Шломо Раз, политический обозреватель «Голоса Израиля», записал интервью на свой магнитофон, и все журналисты по очереди снова и снова прослушивали пленку. Желающих было так много, что прослушивание затянулось далеко за полночь, пока кто-то, не выдержав, закричал: «Да заткнете вы наконец рот этому Пересу или нет? Дайте хоть немного поспать!»
    Самолет номер один приземлился не в гражданском аэропорту Вашингтона, а на военной базе «Эндрюс», и поэтому мы были избавлены от процедуры досмотра багажа и проверки въездных виз. Возле трапа стояла вереница роскошных лимузинов и два автобуса для прессы. Через несколько минут после остановки двигателей правительственного «боинга» полицейские машины включили сигнальные мигалки, и кавалькада направилась в Вашингтон.
    Всего две недели назад я наблюдал, как ради беспрепятственного проезда кортежа Рабина перекрыли весь центр Киева, и решил, что такое пренебрежение к рядовым гражданам характерно только для государств, еще не избавившихся от атавизмов тоталитаризма. Теперь я стал свидетелем того, как американская полиция тоже заблокировала все дороги по пути нашего следования, и сотни американцев, спешивших на работу в столицу, оказались в пробках, созданных нами вплоть до самого Вашингтона.
    Поездка от авиабазы до отеля «Мэдисон», на два дня превратившегося в резиденцию Рабина, заняла менее получаса. Два вашингтонских отеля — «Мэдисон» и «Мэйфлауэр» — уже десятки лет являются постоянной базой для израильских правительственных делегаций, прибывающих в американскую столицу. На этот раз и глава правительства остановился в «Мэдисоне», хотя по протоколу ему полагалось находиться в «Блэер-хауз» — резиденции высокопоставленных гостей президентов США, расположенной напротив Белого дома. Но на церемонию подписания договора Осло-2 прибыли король Иордании Хусейн и египетский президент Мубарак, поэтому, чтобы никого не обидеть, «Блэер-хауз» оставили пустым, а король, премьер и президент разместились в отелях. «Мэдисон» входит в число пятидесяти лучших гостиниц США, и это мы смогли оценить уже в холле, уставленном антикварной мебелью из красного дерева. «Ну, ребята, — сказал Маркиш, — это вам не занюханный киевский «Турист», сервис здесь — на высшем уровне. И цены, наверное, соответствующие». Но, к великому нашему удивлению, номера в отеле все еще не были готовы: израильское посольство, проявившее нежную заботу о бюджете наших редакций, забронировало места для журналистов только с полудня, мы же прилетели в Вашингтон в пять часов утра. А вот стоимость номера в «Мэйфлауэре» оказалась ниже, чем в «Туристе».
    Времени до поездки в Белый дом, где в полдень должна была начаться церемония подписания договора, оставалось совсем немного. Усталым, не выспавшимся после 16-часового перелета журналистам пришлось распрощаться с мечтой об освежающем душе и переодеваться в мужском туалете. Наша «русская» группа только посмеивалась — выходцам из СССР не привыкать было к условиям, «близким к полевым». Хотя чего-чего, а подобного приема в одном из самых шикарных отелей Вашингтона мы никак не ожидали. Случись такое недоразумение где-нибудь в Киеве — все было бы понятно. Но в столице США?! Тем не менее мы безропотно затащили свои чемоданы в туалет, сиявший кристальной чистотой, и начали переодеваться. Как только я снял измятые в полете брюки, в туалет вошел двухметровый негр из службы безопасности отеля. Не берусь описать его изумленный взгляд — по-видимому, он впервые столкнулся в туалете «Мэйфлауэра» с тремя полуголыми иностранцами, почему-то пребывавшими в самом развеселом настроении. Следует отдать должное этому охраннику — быстро сообразив, что происходит, он лишь покачал головой и молча вышел.
    Все подходы к Белому дому были обложены полицией и агентами секретных служб. Бетонные барьеры наглухо перекрыли Пенсильвания-авеню уже давно — после серии попыток покушения на президента Клинтона. Но, как сказал мне один из сотрудников израильского посольства, в день подписания Осло-2 были приняты экстраординарные меры безопасности. Мобилизовали даже конную полицию, и несколько десятков дюжих полицейских гарцевали на лошадях прямо перед Белым домом. В основном они наблюдали за демонстрацией правых, выкрикивавших в мегафон: «Рабин — предатель! Рабин — уходи в отставку!» Возле прохода в бетонном барьере журналистов ожидали сторонники ословского процесса, раздававшие листовки на английском языке. Одна из них представляла собой большую фотографию Рабина в форме начальника генштаба, поверх которой крупным шрифтом шла надпись: «Герой всех войн Израиля — он и только он — лучше всех знает, что необходимо для безопасности страны».
    Агенты секретных служб с оттопыренными во все стороны пиджаками стояли буквально на каждом шагу. Ветерок распахнул полу пиджака одного из них и обнажил небольшой арсенал — пистолет в кобуре, несколько кожаных сумок на поясе и мини-рацию, наушник которой плотно сидел в ушной раковине агента. Проверка у ворот Белого дома была тщательной — нас попросили не только продемонстрировать содержимое сумок, но и произвести пробный снимок из фотоаппарата, включить магнитофон.
    Лужайка перед Белым домом была уже заполнена журналистами, фото- и телеаппаратурой. Небольшие комнаты пресс-центра также были битком набиты пишущей братией. Освещать событие приехали со всего мира более четырехсот журналистов, которые толпились на лужайках и в небольшом конференц-зале, знакомом телезрителям всего мира, — в нем обычно проходят брифинги президента США. Постоянно аккредитованные при Белом доме представители крупнейших американских телерадиокорпораций находились, по сравнению с приезжими журналистами, в несравненно лучших условиях. В подвале под пресс-центром им выделены крохотные — метр на метр! — каморки, набитые аппаратурой. В такую каморку с трудом втискивается один человек, но все же он может в ней уединиться и спокойно вести репортаж. В том же подвале находятся два телефона-автомата и единственный туалет. Расположены они в непосредственной близости друг от друга, поэтому возле них сгрудилась небольшая толпа, и было непонятно, кто по какой нужде стоит в очереди. Через толпу постоянно проходили другие журналисты, сновавшие вверх-вниз по лестнице, ведущей в конференц-зал, очереди все время перемешивались, и это порождало поистине анекдотические ситуации. Фотокорреспондентов оказалось такое количество, что их запускали в Овальный кабинет Белого дома партиями — сначала американскую прессу, затем израильскую, арабскую, а уж потом всех остальных. Поскольку Маркиш и Щеголев не умели фотографировать, то я, на правах единственного представителя русскоязычной прессы, буквально вырвал у пресс-секретаря Рабина место в пуле.
    Ожидая, пока нас запустят в Овальный кабинет, я разговорился с египетским журналистом, оказавшимся в том же пуле. Беседа велась по-русски — мой собеседник учился в СССР. «Я рад, что ваше правительство наконец осознало беспочвенность сионистских иллюзий, — сказал он, — и дало зеленый свет палестинскому государству». «Большинство израильтян противятся созданию такого государства», — ответил я. «Теперь это уже не имеет никакого значения», — торжествующе улыбнулся араб. В этот момент израильскую группу позвали в Овальный кабинет, и я с радостью покинул своего собеседника.
    Перед подписанием договора состоялись две встречи: Клинтон — Рабин и Клинтон — Мубарак — Хусейн — Рабин — Арафат. После каждой из них в Овальный кабинет на несколько минут приглашали журналистов — задать вопросы, сделать снимки. Естественно, что ни о чем серьезном спрашивать не имело смысла, да в такой обстановке никто и не ожидал получить серьезный ответ. Времени едва хватало на то, чтобы выбрать удобную позицию и отщелкать несколько кадров. Все шло в точном соответствии с заранее согласованным протоколом — Клинтон, Гор, Рабин, Мубарак, Хусейн, Арафат и Перес сидели, сохраняя приличествующую моменту официально-величественную мину. И только Шимон Перес не мог удержать непротокольно-торжествующей улыбки.
    Еще одно нарушение протокола — впервые за многие годы — произошло в Белом доме перед самым началом церемонии. Наша «русская» группа собралась возле телефонов-автоматов, чтобы вести прямой радиорепортаж для радио РЭКА. Но назначенное время прошло, а церемония все не начиналась. Мы уже рассказали об атмосфере, царящей в Белом доме, о том, что говорил по дороге Шимон Перес, даже о молнии, ударившей в самолет, а экран внутреннего телемонитора все еще показывал пустой зал, хотя по графику церемония должна была идти полным ходом. Внезапно по лестнице сбежал глава правительственного пресс-бюро Ури Дроми. «Вы уже начали репортаж?» — спросил он шепотом у Маркиша. «Что значит — начали? — удивился Давид. — Уже минут десять как ведем и уже не знаем, что говорить». «Не вздумайте заявить, что вот-вот произойдет подписание, — сделал Ури страшные глаза, — возможно, ничего не состоится». Маркиш бросился наверх, в конференц-зал, чтобы что-то узнать, но ничего конкретного, кроме вполне прогнозируемого сообщения об очередном трюке Арафата, ему выудить не удалось. По своему обыкновению, Арафат в последнюю минуту попытался вырвать у Рабина дополнительные уступки, торг за кулисами продолжался около получаса, пока наконец глава ООП не соизволил согласиться. Что именно требовал и получил Арафат на тот момент, так и осталось тайной, хотя, естественно, Рабина об этом мы спрашивали неоднократно. «Разговор шел о второстепенных проблемах», — заявил Рабин на пресс-конференции, устроенной для израильских журналистов в «Мэдисоне» сразу же после возвращения из Белого дома. Вместо ответа на вопрос, что же произошло, Рабин предпочел с гордостью рассказать об улучшении условий получения американских гарантий, о совместном коммюнике глав четырех государств и Арафата, которое осуждало террор и призывало арабские страны прекратить экономический бойкот Израиля.
    Наконец главы правительств вместе с Арафатом появились в зале, и церемония все-таки началась. Тянулась она долго и была достаточно скучной. Госсекретарь Кристофер задремал, Рабин сидел с закрытыми глазами и очнулся только во время экспрессивной речи Арафата. Странно было видеть человека, подписывающего мирный договор, но одетого в военную форму и произносящего воинственную речь, в которой глава ООП особо подчеркнул права палестинского народа на Эль-Кудс (Иерусалим) — исконную столицу палестинского государства. Рабин тоже говорил патетично, но подчеркнуто миролюбиво, и напоминал скорее представителя движения «Шалом ахшав», чем прежнего Ицхака Рабина — ястреба партии Авода. «Председатель Арафат, — сказал премьер-министр, — не допустите превращения земли, текущей молоком и медом, в землю крови и слез. Не допустите».
    До сих пор ответственной за охрану порядка в Израиле и на контролируемых им территориях была Армия обороны Израиля. В Белом доме выяснилось, что отныне многое зависит от Арафата. И действительно, после Осло-2 работа израильских служб безопасности, лишившихся годами складывавшейся системы осведомителей в Иудее, Самарии и Газе, все больше и больше сводилась к тому, чтобы не самим бороться с самоубийцами ХАМАСа, а заставить это делать полицию Арафата.
    В своей речи Рабин признал: «Сегодня мы делим эту землю с палестинским народом — для того чтобы выбрать жизнь. Мы не отступаем, мы не уходим. Мы уступаем — ради мира». Тем не менее Рабин все же не испытывал уверенности, что уступки Осло-2 приведут к миру, и это также нашло выражение в его речи, написанной Эйтаном Хабером. «Если все стороны, подписавшие договор, не объединятся в борьбе против террора, от этой церемонии останутся только цветные фотографии на память ее участникам», — сказал в заключение Рабин.
    Во время пресс-конференции в отеле «Мэдисон», организованной сразу же после завершения церемонии в Белом доме, Рабин выглядел очень уставшим. Жителей Хеврона он несколько раз называл жителями Иерихона, южный Хеврон — южным Ливаном. Поправлял сам себя и ошибался вновь. «О, да что же это со мной происходит!» — раздраженно воскликнул премьер, окончательно запутавшись. Я уже отмечал потрясающую работоспособность Рабина, но, похоже, в Вашингтоне усталость и возраст уже начали сказываться даже на его железном здоровье...
    Вечером состоялся прием, данный четой Клинтон в честь участников церемонии. Израильских журналистов провели на второй этаж, и мы с балкона могли наблюдать накрытые столы и прогуливавшихся между ними членов правительственных делегаций. К нашему возмущению, на втором этаже не поставили даже воды или кофе. «Это было самое большое унижение за всю мою карьеру», — признался один из крупнейших израильских журналистов Дан Авидан. Покрутившись несколько минут, все израильские журналисты в гневе покинули здание. Но, воистину, нет худа без добра. Мы два часа гуляли по вашингтонскому Даун-таун и получили большое удовольствие от солидной, интеллигентной архитектуры, чистоты, прекрасного сочетания старинных зданий с суперсовременными сооружениями.
    Наутро я отправился на встречу Рабина с королем Хусейном, проходившую в «Гранд-отеле». После ее завершения премьер-министр и король выступили с короткими оптимистичными заявлениями, затем их обступили журналисты. Корреспондент армейской радиостанции «Галей ЦАХАЛ» попросил короля произнести на иврите «Бокер тов, Исраэль» — «Доброе утро, Израиль». Хусейн согласился. Я тоже попросил Хусейна передать несколько слов читателям журнала «Алеф». «Я желаю им, как и всему еврейскому народу, мира, процветания и безопасности», — послушно сказал король Иордании. Несколько часов спустя мы вылетели в Нью-Йорк, а оттуда — в Израиль. В полете Рабин дал мне интервью. На мой взгляд, оно настолько знаменательно, что я приведу его полностью.
    — Господин премьер-министр, отныне Ясер Арафат может утверждать: «В Белом доме я основал палестинское государство»?
    — Каждый может говорить все, что ему вздумается. Сейчас у нас имеется договор о промежуточном урегулировании. В приглашении на Мадридскую конференцию, организованную предыдущим правительством, было четко указано, как именно будут проходить переговоры. Первое — они будут посвящены предоставлению палестинцам автономии. Второе — реализация этой автономии будет осуществляться в два этапа: первый — соглашение о промежуточном урегулировании, и только после этого наступит второй — переговоры об окончательном урегулировании. На Мадридской конференции в 1991 году палестинцы говорили о своем государстве со столицей в Иерусалиме, об отступлении ЦАХАЛа и эвакуации поселений. А на переговорах в Вашингтоне, которые вело правительство Шамира, разве палестинцы не говорили то же самое? В Осло-1 мы добились того, чего не добился Бегин в Кэмп-Дэвиде: при окончательном урегулировании будет поднят вопрос о границах. Почему мы настояли на этом? Во время предвыборной кампании я заявил совершенно ясно: я хочу еврейское, а не двунациональное государство. Аннексия всей Иудеи и Самарии означает предоставление гражданства 2,2 миллиона палестинцев. В государстве Израиль окажутся более 3 миллионов палестинцев и 4,5 миллиона евреев. Я не верю, что евреи, на протяжении двух тысяч лет молившиеся, мечтавшие о возвращении в Сион, имели в виду двунациональное государство. Мне более важно чисто еврейское государство, пусть даже не на всей территории Эрец-Исраэль, но со столицей в объединенном Иерусалиме, государство, восточная граница которого пройдет по реке Иордан. Опасность для существования Израиля — это война с арабскими армиями или с армией исламского государства. Палестинцы не представляют собой угрозы нашему существованию. Они создают тяжелую и болезненную проблему террора, но, в конечном счете, они угрожают жизни отдельных граждан, а не всего государства. Поэтому я хочу достигнуть такого окончательного урегулирования, при котором минимум 80 процентов жителей Израиля будут евреи. Я был последним начальником генштаба, которому пришлось защищать страну в границах 1967 года. Тогда я меньше всего опасался угрозы с юга, хотя Газа была в руках египтян. Во время Войны за независимость египтяне дошли до Явне, иорданцы — до аэропорта Бен-Гурион. И мы все равно победили!
    — Но что ждет поселенцев после того, как армия Арафата войдет в Иудею и Самарию?
    — Сегодня никто уже не говорит о стратегической ценности поселений. Наоборот, меня обвиняют в том, что я оставляю поселенцев без прикрытия. Сегодня вместо борьбы с террором мы вынуждены держать крупные силы для охраны поселений. Безопасность тридцати семей в Нецарим обеспечивает целый батальон. Но я пообещал, что не будет демонтировано ни одно поселение. Посмотрите, что происходит в Хевроне. 450 евреев и 120 тысяч палестинцев. Два батальона вынуждены охранять эти 450 человек. Это называется стратегической ценностью?
    — Вы не опасаетесь, что это соглашение не только не принесет мира с палестинцами, но породит глубочайший раскол среди евреев?
    — Демократия — это власть большинства. В своей предвыборной кампании мы не скрывали, что стремимся не к единой Эрец-Исраэль, а к государству Израиль, по соседству с которым будет существовать палестинская автономия. Мы четко все сказали избирателю и получили мандат. Так чего же вы хотите — чтобы меньшинство навязывало свою волю? Демократия — это когда меньшинство принимает волю большинства и не угрожает расколом народа.
    — Журнал «Алеф» распространяется в 27 странах мира. Что бы вы хотели сказать нашим читателям после подписания договора в Вашингтоне?
    — Я вижу в этом договоре дополнительный шаг к разрешению наиболее запутанной части арабо-израильского конфликта. Благодаря политике моего правительства мир открывается перед нами, израильская экономика развивается, и мы можем выделить больше средств на образование и на абсорбцию алии. Сионизм для меня — это, в первую очередь, репатриация как можно большего количества евреев и создание общества, в котором мирно жили бы и евреи и неевреи. Мы не расисты, наш народ достаточно настрадался от расизма и антисемитизма. Когда мы сильны, когда мы хозяева в своей стране, мы должны относиться к национальным меньшинствам с почетом и уважением. Мир создал новые, более благоприятные условия для нашей экономики. В прошлом году, впервые за пятнадцать лет, в Израиль вернулось огромное число коренных жителей страны. Почему? Да потому, что перед ними открылись новые возможности. Для меня мирный процесс — это не только повышение жизненного уровня, это приезд евреев со всего мира. Сионизм сегодня — это не поселение возле Хеврона, а абсорбция алии.
    Во время нашего разговора Рабин старался продемонстрировать полную уверенность в правоте проводимой им политики. И все же, слушая безапелляционные рассуждения премьера, я не мог не вспомнить его благое пожелание, чтобы церемония в Вашингтоне не осталась только цветной фотографией на память. Ицхак Рабин лучше чем кто бы то ни было понимал, что подписанный им договор содержал в себе слишком много подводных камней и страшных опасностей — как для отдельных граждан, так и для всего государства Израиль.
    Увы, больше мне беседовать с Рабином не пришлось; наш разговор в самолете оказался последним интервью, которое мне удалось взять у него.