8. ПРОПАГАНДИСТСКАЯ ПОЕЗДКА В КИЕВ
    В начале сентября 1995 года мне позвонил Давид Маркиш и подчеркнуто небрежным тоном спросил: «А не прокатиться ли нам с тобой на Украину с премьер-министром и не выпить ли там настоящей горилки?» Включение русскоязычных журналистов в состав группы сопровождения Рабина явилось апофеозом деятельности Маркиша — с тех пор мы стали неизменными участниками зарубежных поездок главы правительства. Но, конечно, отдавая должное усилиям Давида, следует отметить, что решающую роль сыграли скорее не они, а приближающиеся выборы и настроения в среде репатриантов из СНГ. До выборов оставался всего год, а русская пресса, в отличие от ивритской, подвергала правительство просто разносной критике — как за провалы в области абсорбции, так и за набиравший все большее ускорение ословский процесс. Антиправительственные настроения царили и среди ортодоксов. Поэтому Ализа Горен, пресс-секретарь Рабина, начала уделять особое внимание прессе этих двух наиболее электорально опасных для премьера секторов населения. Одним из проявлений такого внимания стало постоянное резервирование в пресс-группе нескольких мест для «русских» и «харедим». Все понимали подлинные причины нашего присутствия в самолете главы правительства; пропасть, отделявшая «секторальных» журналистов от представителей «большой» ивритской прессы, была видна, что называется, невооруженным взглядом. Горен даже не пыталась скрыть этого разделения: на интервью с премьером, проходившие в самолете, приглашали сначала ивритских журналистов, затем — по отдельности — русскоязычных, харедимных и арабских. Мы даже в шутку называли себя «национальными меньшинствами».
    Наши коллеги из «большой» прессы — представители «Голоса Израиля», телеканалов и трех крупнейших газет — «Маарив», «Едиот ахронот» и «Ха-Арец», понимая, что присутствие «национальных меньшинств» обусловлено временными электоральными соображениями, смотрели на нас свысока, не пуская в свой тесный круг. Пожалуй, только Уди Сегал — политический обозреватель армейской радиостанции «Галей ЦАХАЛ» относился к «русским» доброжелательно и всегда старался помочь.
    Во время поездок я выступал в двух ипостасях — редактора «Алефа» и корреспондента радио РЭКА, вещающего на русском языке для новых репатриантов. Странное дело — именно представитель этой радиостанции, пользующейся огромной популярностью среди сотен тысяч репатриантов, ни разу не сопровождал премьер-министра, и мне приходилось, выполняя его функции, два раза в день вести репортажи на РЭКА. Отсутствие представителя РЭКА объяснялось пренебрежительным отношением к ней тогдашнего директора Гостелерадио Моти Киршенбаума, который за все время пребывания на своем посту ни разу не выделил для этого необходимых (кстати говоря, совсем небольших) средств. Киршенбаум считал, что РЭКА обязана довольствоваться переводами сообщений ивритского корреспондента «Голоса Израиля», и категорически отказывался понимать, что для репатриантской аудитории необходим особый подход, учитывающий ее ментальность. Из-за этой драконовской политики РЭКА даже не могла предоставить в мое распоряжение сотовый телефон, поэтому приходилось связываться с ее тель-авивской студией из гостиницы или из пресс-центра, а это было и неудобно, и неоперативно. Я с завистью смотрел, как мои ивритские коллеги с помощью сотовых телефонов выдавали оперативную информацию непосредственно в прямой эфир. Несколько самых удачных своих репортажей на РЭКА прямо с места событий мне удалось провести только благодаря Уди Сегалу, без второго слова одалживавшего мне свой телефон.
    По пути в Киев «русская» группа — редактор «Новостей недели» Эфраим Ганор, замредактора «Вестей» Лев Меламид, редактор газеты «24 часа» Йосеф Щеголев и два Давида — я и Маркиш — расположилась в самом конце салона, выделенного для прессы в самолете премьер-министра. Уди Сегал, которого я тогда увидел впервые, оказался на соседнем сиденье, он первым представился мне и тут же спросил: «Как ты считаешь, не является ли эта поездка Рабина чисто предвыборным мероприятием, предназначенным для набора очков на «русской улице»?» Вопрос Уди был не случайным. Увлекшись ословским процессом, Рабин и Перес сделали ставку на американцев и не уделяли должного внимания ни России, ни, уж конечно, другим странам СНГ. Внезапный визит Рабина в Киев, пришедшийся на заключительный этап переговоров по соглашению Осло-2, которое должны были подписать в Вашингтоне через две недели, настолько не соответствовал общей линии его правительства, что действительно вызывал недоумение. Я постарался объяснить Уди, что Украина — страна с населением в 55 миллионов человек и большими запасами природных ископаемых, поэтому вовсе не странно, а, наоборот, естественно, что Израиль хочет наладить с ней нормальные отношения. Огромный украинский рынок может проглотить продукцию сотен израильских фирм, дать работу десяткам тысяч израильтян, в том числе и новым репатриантам, а товарооборот между двумя странами до сих пор выражается смехотворной цифрой — 50 миллионов долларов в год. Уди выслушал меня внимательно, но не поверил и в первом же своем репортаже из Киева упомянул о группе редакторов русскоязычных газет, которых Рабин взял с собой в пропагандистских целях.
    В Киев я летел примерно с теми же чувствами, которые испытал во время поездки в Москву. В советское время украинские власти отличались особой жестокостью по отношению к еврейским активистам и к тем, кто просто хотел учить иврит, историю и культуру своего народа. Знал я это не понаслышке, в 80-е годы мне пришлось достаточно близко познакомиться с методами работы украинских гебистов и даже совершить небольшую «экскурсию» в одесскую тюрьму. В те годы заместителем председателя республиканского КГБ был не кто иной, как премьер-министр Украины Марчук, встретивший Рабина у трапа самолета в аэропорту Борисполь.
    Стоял ясный день, столь характерный для ранней украинской осени: солнце согревало, а не пекло, прозрачный, прохладный воздух заставил нас тут же забыть о жутком 40-градусном хамсине, пылавшем в Израиле. Девушки в красочных украинских костюмах преподнесли Рабину хлеб-соль, солдаты почетного караула с трезубцами на кокардах троекратно прокричали «ура».
    Прямо из аэропорта Рабин отправился на переговоры с украинским министром военной промышленности Малевым. Журналистов на них не пустили и даже не опубликовали никакого коммюнике, поэтому «русская» группа решила прогуляться по Крещатику. Я, как и полтора года назад в Москве, ходил в ермолке, но, в отличие от москвичей, не обращавших на это ровно никакого внимания, жители украинской столицы приветствовали нас. Сообщение о визите Рабина появилось в тот день на первых страницах всех газет и открывало выпуски теле- и радионовостей, поэтому киевляне моментально вычисляли, что перед ними члены израильской делегации. Местные евреи расспрашивали нас о жизни в Израиле и о том, как проходят переговоры. «Ма нишма?» — спросил меня продавец книжного киоска, а один парень даже заговорил на довольно бойком иврите. Я был уверен, что столкнулся с новым репатриантом, приехавшим навестить родных, но выяснилось: парень живет в Умани и выучил иврит у брацлавских хасидов, приезжающих помолиться на могиле своего рабби Нахмана. Подчеркнутая доброжелательность киевлян, в том числе и неевреев, меня удивила, она никак не вязалась с привычным для меня имиджем Киева как центра украинского национализма и антисемитизма.
    Я удивился еще больше на следующий день, когда израильская делегация направилась в Бабий Яр, чтобы принять участие в церемонии, посвященной евреям, расстрелянным фашистами в 1941 году. Центр Киева был парализован — движение транспорта перекрыли по всему маршруту следования кортежа. Милиционеры стояли вытянувшись в струнку, держа руку под козырек, десятки тысяч людей толпились возле автобусных остановок, улыбались и приветственно махали руками. Такая реакция простого народа была поразительной: шел уже шестой час вечера — время, когда все возвращаются с работы. Ничего, кроме недовольства из-за помех в работе общественного транспорта, эти люди не должны были испытывать. Мне потом рассказывали киевляне, что и в Дарнице и на Подоле возникли гигантские пробки, но никакой озлобленности из-за причиненных кортежем Рабина неудобств я так и не заметил.
    Я ехал в автобусе прессы и вспоминал, как в 80-е годы между еврейскими активистами и КГБ шла борьба за право евреев в годовщину расстрела возложить венок в Бабьем Яре. Активисты со всех концов СССР проявляли максимум изворотливости, чтобы проникнуть в Киев. На выявление и обезвреживание сионистов были мобилизованы большие силы КГБ и милиции — нас снимали с поездов, хватали в аэропортах. И вот теперь те же гебисты вновь перекрыли Киев, но уже для того, чтобы обеспечить израильской делегации возможность спокойно возложить венок.
    В Бабьем Яре вокруг трехметрового бронзового семисвечника расположился детский оркестр и мальчики с израильскими флагами. Рабин сказал короткую речь, завершившуюся словами: «Несмотря ни на что, народ Израиля жив». Главный военный кантор ЦАХАЛа произнес поминальную молитву и запел «Ха-Тиква». Наверное, именно возле оврага в Бабьем Яре слова израильского гимна, да еще в устах кантора, одетого в форму Армии обороны Израиля, звучали как никогда торжественно и символично: «Еще не погибла наша надежда жить народом свободным в земле Сиона и Иерусалима».
    Во время церемонии Рабин выглядел совершенно бесстрастным, лишенным каких бы то ни было эмоций. Да и речь свою — стандартную, серую, без тени харизмы — он прочел (именно прочел) по бумажке, почти не поднимая головы. Казалось, происходящее вокруг совершенно его не трогает, место, где он находится, не будит в нем никаких чувств. Но вот церемония закончилась, Рабин подошел к самому обрыву, посол Израиля на Украине Цви Маген начал ему что-то объяснять. Рабин сцепил руки на животе и молча слушал. Телевизионщики полезли чуть ли не в овраг, чтобы запечатлеть этот момент, а в моем фотоаппарате, как назло, кончилась пленка. Проклиная свое невезение, я ждал, когда все направятся к машинам. Но Рабин все стоял и стоял. Я успел заменить пленку, успел, заняв место телевизионщиков, закончивших съемку, отщелкать несколько кадров, а Рабин не мог оторваться от края оврага. Он не был сентиментальным, наш премьер, и не любил внешне проявлять свои чувства. Но тут, возле оврага, ставшего всемирным символом Катастрофы, он все-таки не сдержался, и затянувшаяся остановка, нарушившая напряженный график его киевских встреч, говорила много больше, чем самые высокопарные слова, которые он мог бы произнести.
    Наконец Рабин отошел, и к нему подвели нескольких украинцев, которые в годы войны спасали евреев. Несмотря на сопротивление охраны, мне удалось протиснуться к Рабину, и я услышал, что эти люди говорили ему. Все истории имели один финал: евреи, спасенные ими, или их дети уже уехали в Израиль.
    Из Бабьего Яра кортеж направился в здание киевского Театра имени Ивана Франко, где состоялся концерт украинских артистов и еврейской самодеятельности. В Киев, чтобы принять участие в столь престижном концерте, съехались еврейские коллективы со всей Украины — они танцевали еврейские танцы, пели израильские песни. А над сценой на «жовто-блакитном» фоне висел израильский флаг. Очередным номером программы ведущий вдруг объявил оркестр столичной милиции. Усатые блюстители порядка степенно выстроились полукругом на сцене и запели… «Аз де ребе тринк» на идиш. Киевские милиционеры в парадной форме пели на сцене Театра имени Франко — одного из символов украинского национализма — на чистом идиш, да еще пританцовывали, согнув руки в локтях и будто бы взявшись большими пальцами за вырезы жилеток. А ведь всего несколько лет назад полковник украинской милиции заявил мне на допросе: «Я запрещаю вам петь еврейские песни, это антигосударственный, антисоветский акт» — и отправил после этого в тюремную камеру. Совсем недавно сотрудники этой милиции вламывались по ночам с обысками, изымали еврейские словари, еврейские песенники, даже рецепты еврейской кухни, срывали мезузы с дверей. И я вновь, как полтора года назад в Москве, не верил собственным глазам и ушам. Рабин довольно похлопывал рукой по рукоятке кресла, а глава его канцелярии Эйтан Хабер, широко улыбаясь, в голос подпевал милиционерам. По-видимому, не только я, уроженец Украины, ощутил всю необычность момента.
    После завершения концерта Рабин остановился на несколько минут возле своего «кадиллака» — перекурить. Я услышал, как он делился впечатлениями с Леей и замминистра культуры Михой Гольдманом. «Концерт организован на деньги нашего министерства», — не скрывая гордости, доложил Гольдман. «Это просто невероятно, — воскликнула Лея, — ничего подобного я и представить себе не могла!» «Ты права, — ответил Рабин, — поистине удивительно». А Яков Кедми, глава Бюро по связям со странами СНГ, сказал мне: «Украинская милиция все делает от души. Когда был приказ «гонять» евреев — они выполняли его со смаком. Теперь есть приказ евреев любить — и они запели на идиш».
    Сотрудники украинских спецслужб действительно землю носом рыли, чтобы угодить израильтянам, и приготовили Рабину еще один приятный сюрприз — разыскали и подарили ему документы, свидетельствующие, что его дед и отец родились в маленьком украинском местечке. Польщенный Рабин особо отметил этот факт во время открытия израильского культурного центра.
    Завершился визит приемом, устроенным посольством Израиля. Прием состоялся в старинном особняке, расположенном напротив здания Верховного Совета, возле которого проходил какой-то митинг. Я попробовал подойти к нему поближе, но солдаты с дубинками и милиционеры плотным кольцом оцепили демонстрантов. На время визита Рабина в киевском гарнизоне отменили все отпуска, и вооруженные патрули дефилировали по центральным улицам города — опасались антиизраильских демонстраций. Впрочем, эти меры предосторожности оказались излишними: украинскому правительству скорее следовало остерегаться вспышки народного гнева в собственный адрес. Народ был недоволен новыми порядками — мне довелось услышать невероятные истории о взяточничестве и коррупции, пронизывающей все властные структуры.
    В один из вечеров наша «русская» группа отправилась навестить приятеля Маркиша, известного художника. Мы с трудом нашли в темном дворике его мастерскую — за семь лет жизни в Израиле я уже успел отвыкнуть от подворотен, воняющих мочой, дворов, заваленных мусором, и домов с облупившейся штукатуркой. В гостях у художника оказалась актриса одного из киевских театров. Мы принесли с собой водку и закуску и засиделись допоздна. Рассказы художника и актрисы были печальны. Жизнь в Киеве становилась все хуже и хуже, и не было даже надежды на какое-то просветление. Когда наши хозяева, нимало не стесняясь, сравнили свои доходы с расходами, я спросил, как же им удается выжить в таких условиях. «А черт его знает, сами не понимаем», — ответил художник. «Наших лидеров волнует только собственный карман, — с горечью сказала актриса, — даже воруют они бездарно. Умный вор понимает: нельзя брать все только себе, надо оставить, чтобы дольше можно было воровать. А эти не думают ни о чем. Самые что ни на есть временщики, калифы на час». «Вы не боитесь вести такие разговоры?» — спросил я. «Нет, прежние времена прошли. Сегодня можно говорить все что угодно о ком угодно. Да вот толку от этого мало. Ну выходят люди на демонстрации, кричат, надрываются. А временщики слушают эти проклятия и продолжают обделывать свои делишки».
    Рассказ об одном таком случае воровства я услышал на катере во время прогулки Рабина и Марчука по Днепру. Оба премьера обозревали еще зеленые берега Киева, золотые маковки куполов Лавры, гигантскую статую Матери-Родины, установленную в 1981 году в честь победы над Германией. На ее открытие специально приезжал Брежнев. Статуя настолько не вписывается в окружающий пейзаж и так некрасива, что получила в народе название Мать-Уродина. «Давайте споем», — вдруг предложила Лея, разомлевшая от речной прохлады и пасторальных видов. Израильтяне запели, в том числе и так называемые израильские народные песни, являющиеся на самом деле песнями советских композиторов, еще в 30-е годы переведенными на иврит. Лея лично дирижировала хором, к которому присоединились высокопоставленные чиновники из свиты Рабина и журналисты. Марчук выпучил глаза от удивления. Пока на верхней палубе пели, я успел побеседовать с экипажем. За нами плыл еще один катер с журналистами — знаменитая «Ракета» на подводных крыльях. Один из моряков рассказал, что в распоряжении киевского управления речного флота находилось 36 «Ракет». В 1994 году 31 корабль продали в Грецию по демпинговой цене — 120 тысяч долларов за штуку, а в отчетных ведомостях указали совсем другую сумму — 50 тысяч. Кто-то положил в карман более двух миллионов долларов.
    Действительно, народу было отчего возмущаться, и, несмотря на препоны милиции, возле Верховного Совета я услышал страстные обличения в адрес власть предержащих. Но в большой, украшенный золотой лепниной зал особняка, где проходил прием, крики демонстрантов не проникали. Столы были уставлены разнообразными закусками (правда, только рыбными, с учетом требований кашрута) и местными спиртными напитками. В холле, примыкавшем к залу, разместилось трио музыкантов, игравших Моцарта. «Пир во время чумы», — подумал я, но приглашенные, с аппетитом поглощавшие деликатесы, были далеки от проблем демонстрантов, бушевавших на расстоянии всего нескольких десятков метров.
    Рабин и Марчук произнесли речи о необходимости крепить всесторонние связи между двумя странами. Марчук не выпускал из рук бокала, к которому то и дело прикладывался. Рабин такого себе позволить не мог. Один только раз он взял было бокал с коньяком, но, увидев нацеленный на него объектив фотокамеры, тут же поставил его на стол. Премьер не забыл, как во время предыдущей предвыборной кампании политические оппоненты пытались представить его пьяницей, и старался, по-видимому, избежать даже малейшей возможности быть запечатленным с рюмкой в руке. В конце вечера Рабин подошел к Марчуку и сказал ему, что только здесь, в Киеве, прослушав выступление ансамбля «Гопак», он понял истоки израильской песенной культуры. Марчук не удержался от довольной улыбки.
    Израильских журналистов поселили в самом центре Киева, в гостинице «Турист». Цены в ней не уступали самым высоким западным стандартам, хотя даже после недавно проведенного ремонта этим стандартам гостиница никак не соответствовала. Кроме того, она была переполнена местными проститутками, устроившими охоту на израильтян. Дамы легкого поведения попадались буквально во всех уголках гостиницы и открыто предлагали свои услуги, за которые просили 300 долларов. В тот момент эта сумма равнялась месячной зарплате высококвалифицированного киевского инженера. Что же касается других услуг, то сервис в «Туристе» был поистине ненавязчивым. Когда пришло время расплачиваться за проживание, у конторки в главном холле оказалась всего одна сотрудница, и журналистам пришлось выстроиться в длинную очередь. Шимон Шифер не мог стоять спокойно и возмущался неожиданной задержкой. А когда выяснилось, что за возврат паспорта, находившегося на хранении в гостинице, придется заплатить, Шифер просто рассвирепел. Речь шла о символической сумме — около 50 центов, но его вывел из себя сам факт взимания платы. «Почему я должен платить за свой собственный паспорт? Что это за безобразие! — разразился он громкими криками. — Дурацкая страна, дурацкие порядки!» Случайно я оказался в очереди перед Шифером, и он набросился на меня. «Как вы могли жить в такой стране, как могли терпеть все это?» «Вот потому мы отсюда и уехали», — спокойно ответил я. Но Шифер долго еще не мог успокоиться. Я запомнил эту сцену, равно как и недовольство Шифера Москвой полтора года назад, и только искал случая, чтобы «вернуть долг». Ждать мне пришлось, увы, недолго: во время ночной пресс-конференции, состоявшейся в генштабе ЦАХАЛа после убийства Рабина, я снова оказался рядом с Шифером. Но об этом — чуть позже.
    До самого последнего дня нашего пребывания в Киеве не было известно, состоится ли «подлет» в Москву. В заранее составленный план он не входил, но Рабин все же решил попробовать в последний момент предотвратить или хотя бы отсрочить продажу Ирану российских атомных реакторов.
    Попытка оказалась неудачной. В Москве Рабин встретился с Козыревым, Черномырдиным и Грачевым и везде наткнулся на улыбки и заверения в дружбе, которые сопровождали категорический отказ выполнить его просьбу. Позицию российских властей хорошо сформулировал один московский журналист, спросивший на брифинге: имеются ли у израильского премьера идеи, как раздобыть для России восемь миллиардов долларов? «У меня таких идей нет», — ответил Рабин. Вся израильская пресса, как обычно, придавала посещению Москвы второстепенное значение и, вместо того чтобы освещать визит, в полном составе отправилась на прогулку по городу. Только мы с Маркишем решили не отставать от премьера, тем более что на «тидрухе», прошедшем, как обычно, на маленковской даче, Рабин сказал, что намерен во время разговора с Черномырдиным пустить в ход «тяжелую артиллерию».
    В огромном кабинете Черномырдина было так много журналистов, что он, пожав руку Рабину, шутливо заметил: «Ого, прессы здесь собралось больше, чем участников переговоров!» Секретарь Черномырдина немедленно попросил нас удалиться, добавив, что никакого сообщения для прессы после завершения беседы не предвидится. Услышав такое заявление, мы с Маркишем сразу же поехали в министерство обороны и оказались единственными израильскими журналистами, «проникшими» в самое сердце российской армии.
    Коридор, ведущий в кабинет министра обороны России, поражает своими размерами — он необычайно высок и длинен, стены от пола до потолка выложены мрамором и расписаны фресками, посвященными победам русского оружия. Нам пришлось простоять в нем около двух часов — Рабин запаздывал, по-видимому, действительно пустив в ход «тяжелую артиллерию». Ни стульев, ни столиков в коридоре не было, за все время ожидания нам даже не предложили стакана воды. Впрочем, иностранной прессе все же сделали поблажку, разрешив воспользоваться туалетом. «Удобства» в министерстве обороны оказались под стать всей архитектуре здания — огромная комната, площадью не менее пятидесяти квадратных метров, была выложена мрамором. У одной стены скромно приютились два белоснежных писсуара, у другой, расположенной на расстоянии не менее десяти метров — всего одна кабинка с унитазом. «Такое ощущение, будто ты пришел не в туалет, а на полковой плац», — съязвил Маркиш вполголоса, чтобы не услышал сопровождавший нас полковник.
    Наконец журналистов провели в кабинет Грачева, уставленный тяжелой темной мебелью и увешанный портретами русских полководцев — от Петра Первого до маршала Жукова. Рабин был явно разгневан, его лицо стало еще красней обычного. После традиционного рукопожатия он и Грачев уселись за длинный стол. «Я посещу Израиль в ноябре, — начал Грачев, — и мы подпишем соглашение о сотрудничестве между нашими армиями. Вот в Израиле обо всем и договоримся. А сегодня нам только и остается, что поговорить о здоровье и погоде». И тут Рабин, пребывавший в дурном настроении после неудачи у Черномырдина, да еще услышав такое заявление в самом начале беседы, не сдержался. Он повернулся в кресле, указал рукой на журналистов и пробасил: «А что, они тоже будут присутствовать при наших разговорах о погоде?» «Извините, — ответил Грачев, — конечно, конечно, попрошу всех выйти».
    Плохое настроение Рабина не развеяло и посещение музея Победы на Поклонной горе, хотя он с интересом разглядывал мундиры советских маршалов и дубовый стол, за которым сидели участники Тегеранской конференции. (Кстати, прямо в музее Маркишу удалось связаться по радиотелефону с Тель-Авивом, и Рабин дал интервью радиостанции РЭКА. Характеризуя результаты переговоров в Москве, он и словом не упомянул об их полном провале.) Вряд ли могла улучшить его настроение и демонстрация московских евреев, размахивавших плакатами «Евреи России осуждают Рабина», «Это не мир — это террор». А неугомонный Авигдор Эскин попытался вручить Рабину в качестве приза за ословский процесс копченую голову свиньи. Эскина тут же арестовала местная милиция, но, приведя в отделение, отпустила, конфисковав свиную голову в качестве вещественного доказательства. Как потом стало известно, в тот же вечер это доказательство исчезло самым загадочным образом. Злые языки утверждали, что оголодавшие московские милиционеры попросту его съели.
    Поздно ночью, незадолго до посадки в аэропорту имени Бен-Гуриона, Ализа Горен созвала нас на пресс-конференцию. На этот раз Рабин не вышел в салон прессы, журналисты сгрудились вокруг премьера, который сидел в кресле возле Леи, неудачно делавшей вид, что дремлет. Объясняя неудачу московского визита, Рабин сказал: «С моей точки зрения, продажа реакторов Ирану — свершившийся факт. Но что вы хотите от меня, если даже Клинтон, побывав в Москве, ничего не сумел добиться в этом вопросе!»
    Из рассказов Рабина о встречах в Москве стало ясно, что это был диалог глухих. Русских совершенно не интересовали детали переговоров с палестинцами по договору Осло-2, они ограничивались общими заявлениями в поддержку мирного процесса на Ближнем Востоке. Война в Югославии волновала их гораздо больше, и они настойчиво пытались перевести разговор на балканскую тему. Рабину эта настойчивость показалась странной, он разъяснил российским лидерам, что Израиль вовсе не пытается играть роль этакой супердержавы, ему хватает собственных, региональных проблем. Но русских эти разъяснения не остановили. «Как вы и ваш союзник США можете поддерживать боснийцев? — передал нам Рабин слова Грачева. — Неужели вы хотите создать мусульманское государство в центре Европы? Неужели вы забыли, что боснийцы составляли ядро дивизий СС на Балканах?» Рассказывая это, Рабин с удивлением отметил: «У русских, оказывается, длинная память — им до сих пор очень важно, кто и как сражался во второй мировой войне». Удивление Рабина, постаравшегося забыть преступления Арафата и превратившего главаря ООП в своего партнера по ословскому процессу, было понятно. Его удивило и возмущение Грачева мировым общественным мнением, не обратившим никакого внимания на трансфер 150 тысяч сербов из Хорватии. Премьер не преминул напомнить россиянам о двойном стандарте, которым все еще руководствуются те, кто определяет это самое мировое общественное мнение. «Представьте себе, если бы Израиль выслал 150 тысяч арабов, — сказал Рабин Грачеву, — какая бы буря протеста поднялась во всем мире! Теперь вы понимаете, в каких сложных условиях нам приходится искать пути решения ближневосточного конфликта?» Но российский министр обороны пропустил это замечание мимо ушей.
    В ночном интервью Рабин даже не упомянул о посещении Украины и не подвел никаких итогов переговоров с украинским руководством. Похоже, Уди Сегал оказался прав: главной целью поездки в Киев была будущая предвыборная кампания. Но результатами той поездки Рабин воспользоваться не успел, а спустя три месяца принимать Павла Грачева в Израиле пришлось уже Шимону Пересу.