4. С ОПОЗДАНИЕМ НА СОРОК ШЕСТЬ ЛЕТ
    Чтобы охарактеризовать отношение руководителей России к Ицхаку Рабину во время его первого посещения Москвы, достаточно привести только один пример. Во второй день визита Рабин посетил Государственную Думу и встретился с тогдашним председателем Федерального собрания Российской Федерации Иваном Рыбкиным. Журналистов привезли в здание Думы минут за десять до Рабина, но даже столь непродолжительное ожидание премьера далось нам с большим трудом. В приемной Рыбкина нестерпимо пахло свежей краской — здание Думы все еще восстанавливали после обстрела танками. Рабин вышел из лифта, сморщил нос и удивленно сказал на иврите — чтобы не понял сопровождавший его посол Бовин: «Что, они все еще не закончили ремонт?» Рыбкин встречал премьера в дверях, и во время традиционного рукопожатия кто-то из российских фотокорреспондентов закричал: «Господин Бегин, господин Бегин, повернитесь, пожалуйста, вас плохо видно!» «Что вы, ребята, какой же это Бегин, — возмутился Бовин, — так легко и международный скандал устроить!» Диалог этот велся, естественно, по-русски, но Рабин, по-видимому, понял, чего хотели журналисты, и повернулся к ним лицом. «Вот теперь снимайте, — довольно разрешил Бовин, — это действительно исторический кадр». Защелкали фотокамеры, но сквозь их треск я все же услышал, как Иван Рыбкин негромко произнес: «Да, воистину исторический. Только вот, к сожалению, с опозданием на сорок шесть лет».
    Рабин впечатлился радушием российского истеблишмента и на всех встречах с журналистами подчеркивал, что Россия более не намерена устраивать перевороты на Ближнем Востоке, а стремится к миру и стабильности в регионе. На пресс-конференции для израильских журналистов, состоявшейся в первом часу ночи в одном из залов бывшей дачи Маленкова на Ленинских горах, премьер рассказал, что один из российских лидеров признался ему: информация об Израиле, которую на протяжении десятилетий поставляли советскому руководству, абсолютно не соответствовала действительности.
    Не могу не отметить поистине удивительную работоспособность Рабина во время зарубежных визитов. Первую рабочую встречу он начинал не позже восьми часов утра, переговоры безостановочно шли весь день, а поздно ночью премьер находил в себе силы, чтобы встретиться с израильскими журналистами на так называемом «тидрухе». Точный перевод этого слова означает «инструктаж», но, конечно, оно ни в коем случае не характеризует атмосферы, царящей на этих встречах. Я бы назвал их скорей неформальными пресс-конференциями, во время которых премьер сначала дает краткую оценку событий дня, а затем отвечает на вопросы, порой весьма острые и нелицеприятные. Кстати, во время посещений России эти вопросы были, как правило, посвящены не визиту, а либо внутренним израильским делам, либо проблемам мирного процесса или взаимоотношений с США. Тогда, в Москве, это меня удивило, но впоследствии, дважды сопровождая в Россию израильских премьер-министров, я убедился, что израильская пресса всегда придавала визиту второстепенное значение. Такое отношение было прямым следствием того, что пресса после развала СССР поставила на «осколках империи» крест, раз и навсегда причислив Россию к странам третьего мира. А вот на «тидрухах» такого рода в Вашингтоне большая часть вопросов была посвящена именно визиту.
    Вообще, насколько я успел заметить, израильским журналистам Москва не понравилась. Шимон Шифер, ведущий политический комментатор «Едиот ахронот», не уставал сетовать на серость улиц, серость архитектуры, серость и усталость лиц на улицах. «Как я жалею тех, кто живет в этой стране! — воскликнул он к концу первого дня пребывания в Москве. — Просто поразительно — люди здесь почти не улыбаются!» Покосившись на меня, он прибавил: «Как, наверное, счастливы те, кто сумел отсюда уехать!»
    Я не был согласен с Шифером в том, что касалось Москвы. Она значительно преобразилась за годы моего отсутствия — появились огромные цветные рекламы на улицах, множество магазинов с разнообразными товарами западного производства. Гуляя по Тверской, я увидел витрину овощного магазина, заваленную экзотическими фруктами — бананами, киви, ананасами. Улицы столицы запрудили иностранные автомобили последних марок, которых и в Израиле не встретишь; впервые я столкнулся в Москве и с громадными автомобильными пробками. Москва уже не напоминала столицу первого в мире социалистического государства, а скорей один из городов Западной Европы. Впрочем, я не имел претензий к Шиферу — он-то не мог заметить и понять эту разницу.
    Что же касается улыбок на улицах — тут он был прав. Ему действительно казалось странным отсутствие улыбок — ведь Шифер, пожалуй, самый веселый из всех израильских журналистов, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться. Он постоянно шутит — причем невзирая на лица, — рассказывает анекдоты про премьер-министров и превосходно пародирует их. Шифер — душа компании, с ним всегда весело, и его присутствие в самолете, особенно во время утомительных перелетов через океан, резко повышает всем настроение. Но все же его высказывания по поводу Москвы и москвичей резанули мне слух. Как можно было возмущаться неулыбчивостью людей, озабоченных ежедневной борьбой за кусок хлеба? Вот уж действительно — сытый голодного не разумеет.
    Израильские журналисты не могли понять и моих чувств во время выступления Рабина в синагоге. Когда израильский премьер заявил, что, несмотря на все усилия большевиков, русские евреи сумели выжить, у меня выступили слезы на глазах, а мои ивритоязычные коллеги обменивались замечаниями о духоте в зале и сетовали на затянутость церемонии. Они не хотели — или не смогли — оценить историчность происходящего. Зато на «тидрухе» журналисты были сосредоточенны и без конца задавали Рабину острые вопросы, не имевшие к его визиту ровно никакого отношения.
    Несмотря на поздний час, Рабин на «тидрухах» никогда не выглядел уставшим и, казалось, был готов сидеть с нами до утра. Но тут вмешивался его пресс-секретарь и предлагал задать последний вопрос. Если сравнивать Рабина с Пересом, то нельзя не отметить, что к концу дня Рабин выглядел намного лучше. Перес просто не выдерживал подобной нагрузки, к вечеру его язык заплетался, глаза слипались. Что же касается Нетаниягу, то он попросту никогда не устраивал столь поздних «тидрухим» — вечера в иностранных столицах он всегда старался проводить с женой и детьми. Если детей не было, то Нетаниягу вместе с Сарой отправлялся либо в театр, либо в ресторан. Как-то в Лиссабоне, во время сессии Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе, журналистам удалось испортить ему такой семейный вечер. Узнав адрес лучшего рыбного ресторана, корреспонденты и операторы двух телеканалов отправились поужинать. Около полуночи в зал вошел начальник охраны Нетаниягу, и журналисты, сразу сообразив, что премьер находится где-то поблизости, метнулись к центральному входу. Неподалеку стоял лимузин Нетаниягу, окруженный телохранителями. Нетаниягу, по-видимому, заметил прессу, телохранители вскочили в свои автомобили, и кортеж умчался. Журналисты не скрывали разочарования: ресторан-то был некошерный, если бы они «застукали» в нем Биби с Сарой, религиозные партии вполне могли по этому поводу устроить коалиционный кризис.
    После того как формальным поводом для падения первого правительства Ицхака Рабина послужило публичное нарушение премьером святости субботы, все израильские премьеры стараются внешне соблюдать субботние запреты иудаизма и законы кашрута. Если на заграничную поездку приходится суббота, то в пятницу вечером обязательно проводится «кидуш» — освящение шабата и торжественная трапеза, на которую приглашаются журналисты. Во времена Рабина и Переса кидуш всегда читал либо секретарь правительства Эльяким Рубинштейн, либо, когда Рубинштейн ушел в отставку, кто-то из местных раввинов — в окружении премьеров от Рабочей партии попросту не было религиозных. У Нетаниягу такой проблемы не возникало — несколько его ближайших сотрудников носили на голове ермолку.
    Тем не менее и Рабин, и Перес, и, конечно же, Нетаниягу никогда не назначали переговоров на субботу. В этот день глава правительства официально отдыхает. Если он все же встречается в своем номере гостиницы с тем или иным государственным деятелем, то встреча не носит официального характера, по ее поводу не делается никаких коммюнике и не устраивается пресс-конференция. Во время визита в Давос, где в конце января — начале февраля 1996 года проходил очередной Всемирный экономический форум, Перес встретился в субботу с двумя десятками президентов и глав правительств со всего мира, но прессу ни на одну из этих встреч не допустили. Вообще, в субботу журналистов просят не беспокоить премьера вопросами, он все равно не станет отвечать в присутствии телекамер и магнитофонов. Журналистам прекрасно известны нехитрые правила игры, позволяющие премьеру активно работать в шабат, обходя при этом запреты еврейской религии, и они этих правил никогда не нарушают.
    Чтобы все же подбросить журналистам материал для воскресного номера газет и вечерних телерадиопередач, в субботу днем всегда устраивается так называемая «беседа за чашкой кофе». По существу это самый обычный «тидрух», но в начале «беседы» пресс-секретарь громогласно напоминает о полном запрете на использование электронной аппаратуры и каких-либо записей (даже карандашом) слов главы правительства. Первая часть запрета неукоснительно соблюдается, а вот на записи в блокнотах никто особого внимания не обращает — тем более что их стараются делать украдкой, чтобы не ставить премьера в неловкое положение. На «беседы за чашкой кофе» премьер, подчеркивая их частный характер, приходит без пиджака и галстука и держит себя подчеркнуто неофициально, поэтому зачастую именно по субботам ему порой задают вопросы, касающиеся его личной жизни, — и получают иногда ответы. По сравнению с Рабином и Пересом, Нетаниягу таких вопросов — по вполне понятным причинам — задавали намного больше. Существует еще одно ограничение: цитировать заявления главы правительства во время такой «беседы» можно, но только от имени «высокопоставленного источника в свите премьер-министра».
    Если у премьера все же возникает в субботу необходимость покинуть свою резиденцию, то он никогда не пользуется автотранспортом, а идет пешком. Это создавало и создает охране колоссальные проблемы. В Нью-Йорке, например, ближайшая синагога находится на расстоянии получаса ходьбы от отелей, в которых обычно останавливаются израильские премьер-министры. Могу только себе представить кошмар, переживаемый руководством охраны: поди попробуй обеспечь безопасность премьера на Пятой авеню, заполненной в выходной день народом! Телохранители во время таких прогулок взвинчены до предела; окружив главу правительства плотным кольцом, они без церемоний отшвыривают в сторону всех, в том числе даже израильских журналистов, которых прекрасно знают в лицо. Как говорится, береженого Бог бережет. Впрочем, к столь драконовским мерам израильская секретная служба стала прибегать только после убийства Рабина. До этого она вела себя намного спокойней, настолько спокойно, что я просто диву давался.
    Особенно это мне бросилось в глаза в Москве, перед началом «тидруха» на даче Маленкова. Российские телохранители Рабина тщательно обыскали всех израильских журналистов, проверили карманы, вывернули сумки, заставили даже отвинтить объективы фотокамер. Журналисты были возмущены. «Послушайте, ведь мы только что прилетели с Рабином в его самолете и завтра с ним же и улетим», — попытался увещевать россиян Шифер. Но охрана была непреклонна. «Конечно, опасаемся не вас, — объяснил мне Александр, командир российской группы охраны премьера, — но мы боимся, что кто-то в городе мог подсунуть вам что-нибудь нехорошее под видом сувенира или покупки». Александр сопровождал нас с момента приземления во Внуково-2 и расстался у трапа самолета в санкт-петербургском аэропорту Пулково.
    Во время любого заграничного визита к охране израильского премьера присоединяется и местная спецгруппа, но такой тщательности, с которой работали россияне, мне нигде видеть не приходилось. В конце визита я сумел разговорить Александра, и он рассказал, что входил в охрану Брежнева и Горбачева. «Жизнь у телохранителей всегда была не сахар, — разоткровенничался Александр. — Мы не были прикреплены к закрытому распределителю, жена все покупала в магазинах. И не только продукты, даже костюмы мы всегда за свои же деньги приобретали. Единственный раз охрану одели за государственный счет, когда Брежнев в Штаты летал». Александр поделился со мной впечатлениями и от работы в охране Горбачева. «Это был сумасшедший дом. Он все время норовил выйти в народ, причем в самых неожиданных местах, где ничего заранее не было подготовлено. За машиной Горбачева всегда ехали два наших «рафика», и мы сидели в полной готовности, чтобы успеть перед ним выскочить и образовать защитное кольцо».
    Кроме воспоминаний о бывших генсеках, Александр рассказал мне, что для обеспечения безопасности израильского премьера были предприняты особые меры. По сравнению с визитами других иностранных лидеров, численность охраны увеличили на 40 процентов, а в Москву на весь период пребывания в ней Рабина ввели, под предлогом борьбы с преступностью, два полка спецназа. Усиленная охрана действительно чувствовалась: во время посещения Рабином синагоги на крышах соседних домов стояли люди в маскхалатах, с винтовками, снабженными оптическими прицелами. По словам Александра, задействовали даже знаменитую группу «Альфа». Такая бдительность была совсем не случайной: московские власти получили предупреждения о готовящихся в столице бурных антиизраильских демонстрациях, о намерении «памятников» преподнести главе государства-агрессора парочку неприятных сюрпризов. А в самый разгар визита Владимир Жириновский отмечал в ресторане «Прага» свой день рождения, на который пригласил тысячи людей, и власти вполне резонно опасались, что загулявшая толпа может завершить празднование антисемитской или антиизраильской выходкой. То ли все эти меры оказались эффективными, то ли активность «памятников» и гостей Жириновского была сильно преувеличена, но никаких инцидентов, кроме описанных мной выше, в ходе визита не произошло. Нервы Рабину в Москве попортили вовсе не российские националисты, а свои же братья-евреи.
    Кстати, о Жириновском. На каждой встрече с российскими лидерами Рабин поднимал вопрос и о нем, и об антисемитизме. И каждый раз получал четкие заверения: с антисемитизмом и фашизмом новая Россия будет продолжать бескомпромиссную борьбу. Самое интересное заключалось в том, что в заявлениях для журналистов и сам Рабин, и его пресс-секретарь старательно избегали этой темы. То, что Рабин упоминает Жириновского буквально на каждой встрече, я узнал от своих коллег — российских газетчиков, имевших связи с местными «конфиденциальными» источниками. Скорей всего, Рабин хранил молчание потому, что не хотел давать Жириновскому мощного пропагандистского козыря — посмотрите, мол, сам премьер-министр Израиля меня боится, только обо мне и говорит во время визита. Когда во время одного из последних «тидрухим» я прямо спросил об этом Рабина, тот внимательно посмотрел на меня и сказал: «Ну вы же сами ответили на свой вопрос. Могу только добавить: после «Майн Кампф» мы больше не имеем права игнорировать даже самые невероятные заявления антисемитов». Я понял и принял такую позицию и на своем уровне постарался ее придерживаться. Поэтому, как это ни было по-журналистски заманчиво, я не пошел в «Прагу» на день рождения «сына юриста». Двое моих коллег из русскоязычной израильской прессы, придерживавшиеся другого мнения, не преминули это сделать и взахлеб рассказывали, с каким почетом их принял Жириновский, с какой гордостью демонстрировал своим гостям большой букет цветов, преподнесенный ими, и не уставал повторять: «Вот видите, в Израиле меня отлично знают и со мной считаются».
    И все же, несмотря на усилия российской спецгруппы, мне все время казалось, что Рабина охраняют недостаточно хорошо. В последний день визита израильская делегация посетила Санкт-Петербург, и сразу же из аэропорта Пулково Рабин отправился в Эрмитаж. Музей не закрыли для посетителей, Рабин за два часа быстро обошел наиболее интересные залы этого гигантского музея, и все это время его окружали всего несколько телохранителей. Ситуация была действительно необычной — я несколько раз слышал изумленные возгласы посетителей: «Это что — сам Рабин? А где же охрана, почему музей не закрыли?» Тогда я списал и собственное удивление, и изумление россиян на нашу общую совковую ментальность, привычку граждан бывшего тоталитарного государства видеть главу правительства только в плотном кольце телохранителей. Рассказывая в «Алефе» об этой сцене, я с гордостью расценил ее как проявление демократизма израильского общества, а вовсе не как вопиющую беззаботность спецслужб. Увы, увы — не прошло и полутора лет, как Рабин погиб из-за этой самой беззаботности, из-за того, что в момент покушения возле него вновь оказались только два телохранителя...
    Но тогда, в Эрмитаже, все выглядело действительно очень демократично. Один из помощников Рабина, бывший ответственный сотрудник израильской контрразведки Йоси Гиноссар (привезенный в Израиль из СССР ребенком и прекрасно владеющий русским языком) показывал премьеру самые главные достопримечательности, то и дело громко отзывал его в сторону: «Ицхак, посмотри вот сюда, Ицхак, обрати внимание на эту картину!» Рабин послушно следовал за ним, и меня восхищала эта простота в общении. Кстати, сразу бросалось в глаза, что Рабин слабо ориентируется в работах старых мастеров: по нижним этажам Эрмитажа он прошелся почти не останавливаясь, задержавшись лишь возле картин Рембрандта, посвященных еврейской тематике. Зато очутившись в залах импрессионистов и других представителей искусства двадцатого века, он останавливался часто, демонстрируя знание и имен, и даже конкретных картин.
    Какое-то время я шел позади замминистра культуры и образования Михи Гольдмана, который о чем-то оживленно беседовал с одним из израильских телохранителей. Гольдман не вертел головой по сторонам, видно было, что разговор полностью захватил его. Меня разобрало любопытство: о чем же это таком суперинтересном может идти речь, если замминистра культуры, находясь в одном из самых лучших музеев мира, не обращает буквально никакого внимания на сокровища мирового искусства? Я приблизился к собеседникам и услышал, что они обсуждают результаты вчерашнего матча двух футбольных команд израильской высшей лиги...
    В отличие от Гольдмана, два человека в делегации проявляли неподдельный интерес к экспонатам музея, они постоянно отходили в сторону, чтобы посмотреть на картину или скульптуру, а потом возвращались бегом, опасаясь отстать от премьера. Это были Яков Кедми — глава «Бюро по связям» и Дани Ятом — военный секретарь Рабина, впоследствии шеф Мосада.
    В Эрмитаже Рабин не проявлял особых восторгов, но в тот санкт-петербургский день мне все же довелось в первый и последний раз видеть, как он по-настоящему и откровенно расчувствовался. Премьер присутствовал при открытии еврейской школы, находящейся в самом центре города. Огромное пятиэтажное здание, расположенное неподалеку от знаменитой улицы Росси, купил швейцарский миллионер-еврей, пожелавший сохранить свое имя в тайне, и передал его во владение еврейской общины. Открытие школы намечали на июнь, но в связи с визитом перенесли на конец апреля. Торжественная церемония шла своим ходом: говорились обычные речи, высокопарные приветствия. Но вот на импровизированную сцену вышли дети и запели израильские песни. И тут Рабин, совсем не склонный к сантиментам, снял очки и украдкой вытер слезы. Потом опять снял и, уже не скрываясь, достал носовой платок. Еврейские дети в самой колыбели большевистской революции, провозгласившей борьбу с сионизмом одной из своих целей, пели песню «Ам Исраэль хай» — «Жив народ Израиля» в честь премьер-министра еврейского государства. Вот уж действительно было от чего расплакаться.
    Завершился визит пресс-конференцией для российской прессы в аэропорту Пулково. В беседе с газетчиками Рабин сказал: «Выходцы из России — алия 70-х, алия-90, дети и внуки тех, кто приехал в двадцатые годы, — составляют не менее 25 процентов населения нашей страны». Я тут же вспомнил знаменитую песню Владимира Высоцкого: «Ведь там на четверть бывший наш народ», получившую в этот момент неожиданное и авторитетное подтверждение. Премьер и сам отчасти относился к этой «четверти» — ведь его мать приехала в Палестину из России.
    Из Пулково Рабин вернулся домой не в своем самолете, а на лайнере «Эль-Аль», выполнявшем регулярный рейс по маршруту Санкт-Петербург — Лод. Советники Рабина объяснили это желанием премьера пообщаться с новыми репатриантами, находившимися на борту лайнера, и почувствовать, какие же ощущения испытывает «оле хадаш», прилетая в Израиль. По их замыслу, эта поездка должна была усилить внимание Рабина к проблемам алии и способствовать повышению его популярности среди олимовского электората. Впрочем, не думаю, чтобы эта акция хоть в какой-то мере способствовала достижению поставленной цели — уж очень она была нарочитой. Визит был до предела насыщен поистине трогательными моментами. Вот их-то, а не демонстративное «хождение в народ» а-ля Михаил Горбачев, должны были использовать советники Рабина. Они еще раз показали свое полное непонимание ментальности новых граждан Израиля — непонимание, которое ровно два года спустя привело к тому, что 65 процентов репатриантов проголосовало на выборах за Биньямина Нетаниягу, а не за кандидата Рабочей партии — Шимона Переса, сменившего Рабина на посту премьера.
    Что же касается самого Рабина, то он достаточно плохо понимал и ментальность «русских» репатриантов, и их нужды. Это Рабин наглядно продемонстрировал в Москве, во время встречи с руководителями еврейских организаций России. Так получилось, что на этой встрече я оказался единственным представителем прессы — не только ивритской, но и русскоязычной. Состоялась она в здании посольства, в кабинете Хаима Бар-Лева. Кстати, хотя снаружи здание израильского посольства в Москве выглядит как небольшой трехэтажный домик, на самом деле оно представляет собой хорошо защищенную крепость, особенно от посторонних ушей и глаз (в том числе электронных), проникнуть в которую совсем не просто. В этом здании посольство размещалось еще до разрыва дипломатических отношений в 1967 году, но даже после того, как дипломаты покинули его, Израиль продолжал исправно — десятилетиями! — оплачивать аренду, сохраняя здание за собой и, главное, демонстрируя тем самым свое желание как можно быстрее восстановить отношения. Поэтому, когда отношения были наконец восстановлены, посольство вернулось в дом на Большой Ордынке. И тут же было вынуждено приступить к так называемому капитальному ремонту.
    Нет-нет, сам дом был в полном порядке. Я пишу «так называемому», потому что после ремонта от него остались, по существу, одни стены. Израильские строители нашли в здании массу интереснейшей и дорогостоящей электронной аппаратуры. По слухам, которые сообщил мне один из сотрудников посольства, был обнаружен даже подземный тоннель из соседнего дома, который вел прямо под посольство. Конечно, и аппаратура, и тоннель со всем его содержимым были обезврежены, тем не менее меры предосторожности в здании посольства остались крайне жесткими — даже израильским журналистам из свиты Рабина разрешили пользоваться магнитофонами и фотокамерами только в кабинете посла и комнатах, специально отведенных для встречи Рабина с московскими евреями.
    Встреча прошла вполне спокойно, без каких-либо инцидентов. После ее завершения Рабин отправился на второй этаж посольства, и вся пресса поспешила за ним. Но тут на ее пути возникло неожиданное и серьезнейшее препятствие — стол, уставленный закусками. Израильские журналисты на аппетит не жалуются, тем более что время уже подошло к обеду. Увлекшись едой, они на несколько минут выпустили премьера из виду, и он скрылся в кабинете Бар-Лева.
    Только один я, усомнившись в кошерности угощения, последовал за премьером. А в кабинете Рабина ожидали двенадцать руководителей крупнейших еврейских организаций: председатель ВААД Членов, сопредседатель ВААД от Украины Зиссельс, депутат Госдумы от еврейской общины Гербер, Герой Советского Союза Мариновский и другие. Кроме Рабина, во встрече приняли участие посол Бар-Лев и глава «Бюро по связям» Кедми.
    Большую часть встречи заняла речь Мики Членова, говорившего достаточно бойко на иврите. «За прошедшие шесть лет свободной деятельности в СНГ иерархия предпочтений еврейских организаций изменилась, — сказал Членов. — Если раньше на первом месте стояла алия, то сегодня — внутренняя жизнь общины. Закон о возвращении дает право на репатриацию в Израиль примерно трем миллионам граждан СНГ. Если Израиль заинтересован в их приезде, он должен помочь им почувствовать себя евреями. А для этого ему следует оказывать помощь самоорганизации и развитию внутренней жизни еврейской общины».
    Членова поддержала Алла Гербер: «Господин Рабин, алия — это не бегство от плохой жизни, а следствие внутреннего процесса, происходящего в душе каждого человека. Чтобы репатриироваться, следует в первую очередь осознать себя евреем. Поэтому нужно вести с российскими евреями большую разъяснительную работу». Понятное дело, большая работа требовала больших средств. Гербер даже начала перечислять, на какие цели эти средства потребуются, но ее достаточно резко прервали: Рабин спешил на встречу с Ельциным, и времени было в обрез.
    Мариновский попросил премьера посодействовать в организации посещения Израиля семьей Кричевского — еврейского парня, погибшего во время неудавшегося путча. Сразу же после торжественных похорон Кричевского, в которых приняли участие сотни тысяч москвичей, израильские представители пригласили семью познакомиться с Израилем. Но родители не могли оторваться от еще свежей могилы сына, а потом приглашение «спустили на тормозах». «Нет проблем, — сказал Рабин и тут же дал указание Кедми: — Решите этот вопрос». (Кедми, как обычно, действовал оперативно, и спустя короткое время после визита Рабина семья Кричевских побывала в Израиле.)
    Но к просьбе о помощи еврейским организациям Рабин отнесся крайне отрицательно. Видно было, что он недоволен этой идеей. «Конечно, мы будем помогать евреям поддерживать свое еврейство, будем укреплять их связи с Израилем — через изучение иврита, Танаха, основ религиозной жизни. И, конечно, будем ждать каждый год алию. Но самоорганизация общины — это ее внутреннее дело», — жестко ответил премьер на просьбы Аллы Гербер.
    Рабин так и не понял, что отсутствие национальной самоидентификации в среде почти полностью ассимилированных российских евреев в первую очередь приведет к снижению темпов алии. Средства, которые просили Членов и Гербер, так и не были выделены. Плачевные результаты не замедлили сказаться. Относительная, пусть и временная, стабилизация экономического положения в СНГ, поток писем о проблемах абсорбции из Израиля и скромные масштабы деятельности израильских организаций в России очень быстро привели к тому, что евреи, с трудом осознававшие себя евреями, все больше и больше предпочитали Израилю экономически благополучные Германию, США и Канаду. Вместо ВААД был создан РЕК (Российский Еврейский Конгресс), существующий на средства новоявленных еврейских миллионеров и, естественно, находящийся под их контролем. А эти миллионеры — граждане России — не могли, да и не хотели поставить репатриацию во главу угла деятельности РЕК. Темпы алии из СНГ начали резко снижаться.
    Ровно три года спустя после той знаменательной встречи в посольстве один из представителей Израиля, работающий в СНГ, сказал мне, что долгое время отношение израильских властей к российским евреям чем-то напоминало отношение к евреям Эфиопии. В отличие от общин западноевропейских стран и США, на них смотрели лишь как на резервуар для алии, считая, что «эфиопы» и «русские» только и мечтают о выезде в Израиль. Возможно, такой подход имел определенный резон в отношении евреев Эфиопии, действительно находившихся в отчаянно плохих условиях. Но по отношению к российской общине он был совершенно неверным, точно так же, как и отношение к «русским» репатриантам, которые, по мнению аналитиков Рабочей партии, должны были в массовом порядке проголосовать за израильские партии, и, естественно, в первую очередь за Аводу. Полную оторванность этих установок от реальности продемонстрировали выборы в Кнессет, на которых «русская» партия добилась оглушительного успеха, и уменьшение почти вдвое ежегодного количества репатриантов из СНГ. Только после выборов правительство и Еврейское агентство (Сохнут) забили тревогу, начались финансовые вливания, но урон был уже нанесен, и когда его удастся исправить — сказать сегодня очень трудно.