28. РАССТАВАНИЕ С ИЛЛЮЗИЯМИ
    Кровавые события сентября 1996 года, когда полиция Арафата открыла огонь по солдатам ЦАХАЛа, привели к смерти пятнадцати израильтян и вошли в историю под названием «Кризис туннеля Хашмонеев». Поводом для них послужило решение израильского правительства открыть в восточной части Иерусалима выход из этого туннеля, проходящего вдоль Стены Плача. Туннель был построен более двух тысяч лет назад еврейскими царями из династии Хашмонеев (Маккавеев) для снабжения города питьевой водой. После проведения археологических раскопок он был открыт для публики еще в 1987 году, но имел только один вход, расположенный неподалеку от Стены Плача. Выход из туннеля, находящийся в арабской части Старого города на расстоянии полукилометра от Стены Плача, был замурован. Все, что сделало израильское правительство — это приказало разрушить бетонную стенку толщиной в 20 сантиметров. Тем не менее Арафат воспользовался этим в качестве повода для эскалации насилия, имевшего совершенно определенные политические цели. Улучив момент, когда Нетаниягу отбыл в турне по трем европейским столицам, глава автономии отдал приказ открыть огонь.
    Я сопровождал Биньямина Нетаниягу в его европейском турне и стал непосредственным свидетелем того, как возрастало напряжение в ближайшем окружении премьера, как буквально на глазах эта поездка, запланированная как визит доброй воли, теряла свое значение и в конце концов была прервана. Я наблюдал, как молодому премьеру пришлось расстаться с частью своих планов, если угодно — иллюзий, как он действовал в условиях колоссального давления и как, несмотря на это давление, не потерял голову, сумел спокойно проанализировать ситуацию, сделать соответствующие выводы и правильно предсказать дальнейшее развитие событий.
    Начало визита было мажорным — нам предстояло посетить за три дня Лондон, Париж и Бонн. Впрочем, оптимистическое настроение членов правительственной делегации было несколько омрачено беспрецедентными по грубости нападками на Нетаниягу, появившимися накануне в египетской прессе. Поэтому, когда глава правительства вышел в салон к журналистам, его сразу же спросили, не собирается ли он последовать совету египетского министра иностранных дел Амру Муса и обратиться к психиатру. «Я очень сожалею и об этом высказывании Муса, — отмахнулся Нетаниягу, — и о тоне, взятом египетской прессой. От Египта — первой арабской страны, подписавшей с нами мирный договор, можно было бы ожидать большей сдержанности и уж никак не словесной агрессивности».
    Нетаниягу был настроен оптимистично и не придавал значения действительно хамскому заявлению Муса. После удачного визита в США, достигнутого взаимопонимания с президентом Египта Мубараком, которого он, казалось бы, сумел убедить в искренности своего намерения продолжать мирный процесс, после ряда поблажек и послаблений по отношению к палестинцам премьер не ожидал от Арафата особого подвоха. Несмотря на громогласные предвыборные обещания не встречаться с Арафатом, Нетаниягу пошел на тяжелый для него моральный компромисс и не только встретился с лидером автономии, но даже пожал ему руку. Кроме этого пусть и малоприятного, но символичного жеста, Нетаниягу всего за три месяца пребывания у власти увеличил вдвое — с 25 до 50 тысяч человек — количество палестинских рабочих, имевших право на работу в Израиле.
    Эти моральные компромиссы и вполне конкретные шаги доброй воли вроде бы позволяли Нетаниягу рассчитывать на относительно спокойную реализацию своих планов. Визит в Европу и переговоры с руководителями трех крупнейших европейских государств должны были стать продолжением его встреч с Клинтоном, Мубараком и Арафатом и обещали быть успешными. К тому же Нетаниягу впервые отправлялся в Европу в качестве премьер-министра Израиля, что тоже не могло не сказаться на его настроении. Надвигающейся бури никто не предвидел, и уж, конечно же, никто не предполагал, что поводом для нее станет открытие маленькой железной двери в стене. Даже дотошные журналисты хоть и задали в самолете вопрос, касающийся тоннеля Хашмонеев, но вполне удовлетворились коротким ответом, что этот тоннель, не нанося никакого ущерба исламским святыням, вместе с тем вновь подчеркивает принадлежность Иерусалима Израилю.
    После посадки в лондонском аэропорту Хитроу кортеж премьера сразу же, без остановки в отеле, направился на Даунинг-стрит, 10. Встреча между Нетаниягу и Мэйджором, тогдашним премьером Великобритании, продолжалась более часа. Все это время израильские журналисты простояли напротив резиденции, вместе с множеством коллег из английской и международной прессы. Я очутился возле двух арабских журналистов, перебросился с ними несколькими фразами. Вопросов о ситуации в Израиле после открытия тоннеля Хашмонеев они мне не задали, и по их поведению никак не было заметно, что они ожидают какого-то драматического развития событий. Нетаниягу и Мэйджор вышли на улицу, где всегда проводится пресс-конференция, оба были вполне удовлетворены состоявшейся беседой, никто и словом не упомянул о пресловутом тоннеле.
    Затем израильских журналистов провели в здание резиденции, где в подвальном помещении оборудован небольшой зал. В парадных комнатах на Даунинг-стрит, 10 мне побывать так и не довелось, а вот зал удивил своей скромностью, неприхотливостью, я бы даже сказал — убожеством. Обшарпанные кресла, голые белые стены без единой картины или даже простой литографии, грубые черные лампы под потолком — все это никак не соответствовало моему представлению о знаменитой резиденции премьеров великой империи, владычицы морей.
    Нетаниягу рассказал нам о только что завершившихся переговорах. Весь его вид — премьер развалился в кресле, положив ногу на ногу, — излучал уверенность в себе, более того, самодовольство. Нетаниягу сообщил, что его позиция если и не была принята Мэйджором (чего, собственно, никто и не предполагал), то выслушана с пониманием. Глава английского кабинета интересовался дальнейшим развитием мирного процесса, особенно снятием режима комендантского часа. Нетаниягу проинформировал Мэйджора о шагах, предпринятых новым правительством, — встрече с Арафатом, увеличении числа разрешений на работу для палестинцев внутри зеленой черты, подчеркнул, что не собирается на этом останавливаться и намерен в ближайшее время начать строительство промышленного парка в районе КПП Карни, расположенного на границе с Газой. О создании таких парков говорили уже три года, но так ничего и не было сделано, и Нетаниягу намеревался вложить крупные средства в такого рода зоны, чтобы создать значительное количество рабочих мест для населения Газы. По словам Нетаниягу, атмосфера встречи была очень дружественной, Мэйджор подчеркнул, что никогда еще отношения между двумя странами не были такими хорошими, как сегодня. Во время пресс-конференции в подвале на Даунинг-стрит, 10, Нетаниягу даже не упомянул о тоннеле, впрочем, и журналисты не задали по этому поводу ни одного вопроса. На этом рабочий день премьера закончился, вместе с Саррой он отправился в один из лондонских театров, а журналисты пошли гулять по городу и насладились прохладным осенним дождем.
    Первый «звонок», предвещавший начало кризиса, раздался на следующее утро, когда все члены делегации собрались в холле отеля «Ройял гарденс» и ожидали автобусов, чтобы отправиться в аэропорт. Все обменивались впечатлениями о ночных прогулках по Лондону и обменивали оставшиеся фунты стерлингов на доллары, предвкушая скорую встречу с Парижем. И тут Шай Базак созвал журналистов и сообщил: рано утром позвонил наследный принц Иордании Хасан и попросил у Нетаниягу подробную информацию о тоннеле. Беседа с принцем затянулась, из-за нее Нетаниягу опоздал на встречу с главой английской оппозиции Тони Блейером. (Я присутствовал на этой встрече, длившейся не более четверти часа в гостиничном номере Нетаниягу, и был удивлен тем, как молодо, чуть ли не по-мальчишески, выглядел Блейер: он вовсе не походил на главу парламентской оппозиции, и, глядя на него, уж никак нельзя было предположить, что всего через несколько месяцев этот вьюноша с ясными, детскими глазами сумеет разгромить на выборах Мэйджора и усядется в премьерское кресло.) Базак сказал нам, что Нетаниягу разъяснил Хасану: тоннель не проходит под Храмовой горой и поэтому не наносит какого-либо ущерба святыням ислама. Более того, открытие тоннеля должно привлечь множество туристов, что положительно скажется на доходах всех жителей Старого города, включая, конечно, и арабов. В ответ Хасан попросил Нетаниягу довести до всеобщего сведения эту позицию главы израильского правительства.
    Полет в Париж продолжался чуть меньше часа, но уже в самолете начались звонки из Израиля: моих коллег из ежедневных газет и радио информировали их редакции о начале арабских волнений. Кстати, во время той поездки в Европу израильские журналисты в свите премьера впервые обзавелись мобильными телефонами спутниковой связи и, невзирая на категорический запрет, пользовались ими (когда это было возможно) даже во время полета. Получив сообщения о беспорядках, кто-то из журналистов сразу же вызвал из правительственного отсека Шая Базака и попросил прокомментировать ситуацию. Базак отвечать отказался и лишь дипломатично отметил: премьер-министр в курсе происходящего.
    Информация о волнениях дошла, естественно, и до Парижа, поэтому во внутреннем дворике Елисейского дворца уже выстроилась целая батарея телекамер, а по крупному гравию, служащему покрытием дворика, нетерпеливо топтались десятки, если не сотни журналистов. После завершения переговоров и церемонного прощания на ступенях дворца с президентом Франции Шираком Нетаниягу спустился во дворик, где его ожидал кортеж, и поравнялся с трибуной прессы. Толпа журналистов метнулась к премьеру, смела в сторону телохранителей и даже гвардейцев почетного караула с саблями наголо. Нетаниягу оказался окруженным лесом микрофонов, теле- и фотокамер, вопросы сыпались со всех сторон, экспансивные французы кричали все разом, стараясь переорать соседа и привлечь внимание главы правительства. Но Нетаниягу ограничился общими фразами — он спешил в расположенный неподалеку отель, чтобы получить подробный отчет о развитии событий от своего военного атташе генерала Ливни. Лишь ознакомившись с ситуацией, он созвал израильских журналистов на внеочередной «тидрух».
    От вчерашнего благодушия и спокойствия не осталось и следа. Нетаниягу был очень напряжен, и, хотя старался держать себя в руках, это старание было слишком заметным. Он даже попросил выключить микрофоны и телекамеры — на случай, если оговорится. Тем не менее ситуацию он проанализировал хладнокровно и, как выяснилось впоследствии, правильно. «То, что происходит сейчас в Рамалле и Иерусалиме, — сказал премьер, — это попытка разжигания страстей, которая, по замыслу руководства автономии, должна создать давление на израильское правительство. Причем эта попытка основана на беспардонной лжи: Арафат утверждает, будто бы мы ведем раскопки под Храмовой горой, что совершенно не соответствует действительности. Арафату хорошо известно намерение моего правительства развивать мирный процесс, он знает, что открытие тоннеля не оскорбляет религиозных чувств мусульман и не угрожает святыням ислама. Но Арафат хочет изменить ситуацию, создавшуюся в отношениях между Израилем и автономией после выборов. Он привык, что правительство Рабочей партии шло по пути односторонних уступок, а тут вдруг от автономии потребовали что-то дать, а не только брать. Арафат понял, что у него существуют только две возможности — или изменить себя, или изменить нас. Сегодняшние события — это не что иное, как грубая, жесткая попытка изменения нашей позиции. Я не считаю, что она приведет к войне или новой интифаде. Так называемые народные волнения хорошо срежиссированы, да и время для них выбрано не случайно — когда я нахожусь за границей. В соответствии с теорией Арафата, возврат к политике уступок может произойти только в результате нажима. И чем сильней будет этот нажим, тем скорее правительство Израиля вернется на прежний путь, более того, тем обширней будут его уступки. По существу, Арафат устроил экзамен моему правительству, он проверяет нас на прочность. Я хочу заявить: у Арафата ничего не получится. Давление не принесет политических плодов, на которые он так рассчитывает. Поэтому в конечном счете уступить и отступить придется не нам, а Арафату».
    Шимон Шифер спросил, не намерен ли глава правительства прервать визит и вернуться домой, Нетаниягу ответил, что находится в постоянном контакте с Иерусалимом и примет решение в соответствии с развитием событий. Шифер не стал развивать эту тему, но, когда Нетаниягу вышел из комнаты, заметил, что, конечно же, визит будет сокращен, просто Нетаниягу опасается заявить о своем решении прямо сейчас, чтобы Арафат не расценил это как проявление слабости. «Могу поспорить, на этот раз Бонна мы не увидим», — сказал Шифер и с вызовом огляделся по сторонам. Но желающих спорить с опытнейшим газетным волком не нашлось.
    Провокация Арафата стала для Нетаниягу своеобразным холодным душем. Премьер не ожидал такого коварства, он надеялся, что предпринятые им гуманитарные акции усыпят бдительность Арафата и позволят новому правительству более или менее спокойно затормозить несущийся на всех парах процесс односторонних уступок. В Париже, том самом городе, где Бальзак создал свой знаменитый роман «Утраченные иллюзии», молодому премьеру также пришлось распрощаться с одной из своих иллюзий. (Кстати, израильских журналистов поселили в старинной гостинице «Интерконтиненталь», расположенной в центре города, и я с удивлением обнаружил на двери соседнего с моим номера небольшую мемориальную табличку, свидетельствовавшую, что в нем проживал не кто иной, как Оноре де Бальзак.) В тот теплый, пронзительно-светлый осенний день (визит во французскую столицу продлился менее суток) Нетаниягу со всей отчетливостью понял, каким трудным будет достижение мира и безопасности, которые он обещал израильтянам. Начали развеиваться опьяняющие пары победы над Пересом, рассеиваться счастливое ощущение всесилия и неограниченных возможностей, охватившее его после стремительного (и столь неожиданного для многих) броска из скромной штаб-квартиры Ликуда в канцелярию главы правительства. Впрочем, в Париже эти иллюзии все еще держали Нетаниягу в своей власти, и одним из их рецидивов была речь, произнесенная премьером на встрече с представителями французского Ликуда.
    Прием, оказанный ему четырьмя с половиной тысячами единомышленников, был ошеломляюще восторженным. Особенно бурную реакцию вызвало заявление Нетаниягу, что Иерусалим навсегда останется вечной и неделимой столицей еврейского народа. Нетаниягу знал, как еще больше зажечь и без того распаленную публику: он говорил о Великой французской революции, впервые даровавшей евреям полные гражданские права, о процессе Дрейфуса, антисемитизме и ассимиляции, с которыми призвал вести борьбу, об алии в Эрец-Исраэль. Но в этой же речи, впервые за тот день, премьер упомянул, что нынешняя политическая ситуация достаточно тяжелая. Зал притих: все были в курсе кровавых событий в Израиле, набиравших обороты чуть ли не с каждым часом. Нетаниягу, опытный оратор и тонкий психолог, сразу уловил изменение в настроении зала и тут же бросил «бомбу»: «В прошлом мы знавали лучшие времена, я уверен, что они вернутся, и тяжелый период, переживаемый нами сегодня, останется позади. Год назад, во время нашей встречи, я пообещал вам, что вернусь уже в качестве премьер-министра Израиля. Я сдержал свое слово. Сегодня я обещаю вам, что через полтора года вновь приеду в Париж и привезу с собой радостную весть о достижении мира и безопасности для еврейского государства».
    Восторгу публики не было предела. Восемь месяцев прошло, как я присутствовал на такого рода встрече израильского премьера с евреями галута. Но тогда премьером все еще был Шимон Перес, а вечер состоялся в лондонском «Хилтоне». В зале одного из самых дорогих отелей английской столицы царила чопорная атмосфера, мужчины были в черных строгих костюмах и бабочках, дамы — в шикарных вечерних туалетах. В Париже ситуация отличалась самым коренным образом. Хотя и на этот раз в зале присутствовало достаточно много тех, кого принято называть сливками общества, но все же подавляющее большинство были одеты в джинсы, яркие модные куртки, даже черные капоты. Речь Нетаниягу прерывалась бурными овациями, почти никто не сидел на месте, многие стояли на сиденьях кресел, пожилые люди хоть степенно, но размахивали израильскими флажками, а молодежь свистела, махала руками и просто прыгала от избытка чувств. Атмосфера так напоминала ликудовские собрания в Израиле, что, казалось, зал вот-вот начнет скандировать: «Ай да Биби, ай да Сарра!»
    Выступление Нетаниягу закончилось исполнением «Марсельезы» и «Ха-Тиква». Тут я никак не мог не вспомнить и лондонский вечер в «Хилтоне», и встречу Переса на Арлингтонском кладбище с евреями — ветеранами американской армии. Я уже писал о тяжком впечатлении, оставшемся у меня от тех встреч: английские и американские евреи, с гордостью распевавшие гимны своих стран, совсем не знали слов израильского гимна. А вот французские ликудники почти не подпевали «Марсельезе», зато с воодушевлением подхватили «Ха-Тиква». Я внимательно рассматривал зал: слова «Ха-Тиква» знали все. Не знаю, в какой мере это свидетельствует о национальной идентификации и можно ли проводить какую-то корреляцию между знанием текста «Ха-Тиква» и еврейским самосознанием, тем более с оказанием конкретной помощи Израилю. И все же только тогда, в Париже, единственный раз за время всех заграничных визитов, в которых мне довелось побывать, я почувствовал единство с местными евреями — если и не идеологическое, то уж наверняка эмоциональное.
    Вечер закончился поздно, а в «Интерконтинентале» нас ждало сообщение, что срок вылета из Парижа переносится и автобус выедет из гостиницы в четыре часа утра. Это был явный признак того, что Нетаниягу намерен сократить визит и стремится попасть в Германию как можно раньше, чтобы успеть выполнить хотя бы часть запланированной программы. До вылета оставались считанные часы, так что журналистам поспать почти не удалось. Что же касается Нетаниягу, то я очень сомневаюсь, сумел ли он вообще сомкнуть глаза хотя бы на несколько минут. Той ночью его представитель Ицхак Молхо встречался в Газе с Арафатом — инструктаж Молхо и его отчет о поездке лишили Нетаниягу даже краткого отдыха.
    Над Ганновером висел туман. Три вертолета, предоставленные германским правительством в распоряжение израильской делегации, не смогли взлететь, в концлагерь Берген-Бельзен пришлось добираться на автобусах. Служба безопасности отказалась включить в кортеж дополнительный автобус, не прошедший предварительной проверки, поэтому журналисты и ближайшие сотрудники Нетаниягу оказались на соседних креслах. Дорога до Берген-Бельзена заняла 45 минут, и все это время Шай Базак не выпускал из рук сотового телефона. Хотя говорил он тихо и услышать что-либо было невозможно, предмет его разговоров не вызывал ни у кого сомнения. А за окном расстилался пасторальный пейзаж: все еще зеленые леса, поля, на которых паслись упитанные коровы. Кортеж пронесся через несколько деревушек — от аккуратных домов из красного кирпича, крытых остроконечными черепичными крышами, веяло спокойствием, прохожие на улицах никуда не торопились и с интересом взирали на кавалькаду машин, сопровождаемую эскортом мотоциклистов.
    Разглядывая очаровательную буколику, пышущие здоровьем и довольствием лица за окном автобуса, я не мог отделаться от мысли: ведь отцы и деды этих людей не могли не знать, что происходило в непосредственном соседстве с их чистенькими улицами и уютными домами. Не могли не знать — однако же молчали, может быть, одобряли и даже использовали для упрочения своего довольства и благосостояния. По-видимому, такие же мысли посетили и моих коллег-журналистов, один из них вдруг громко воскликнул: «Черт подери, вот уж не ожидал, что во мне вдруг проснется такой махровый националист!»
    Собственно, лагеря Берген-Бельзен не существует давным-давно — завшивевшие деревянные бараки сожгли союзники еще в 1945 году. Сегодня лагерь представляет собой большое поле, на котором возвышаются небольшие холмики братских могил. На каждом из них установлена скромная каменная плита с указанием количества погребенных — 800, 2000, 3500 человек. Кое-где возвышаются отдельные памятники, возведенные родственниками жертв, — точное место захоронения, да и время гибели на них не указывается, написано просто и страшно: погиб в Берген-Бельзене.
    Нетаниягу возложил венки у двух мемориалов и, покидая территорию концлагеря, сказал небольшую речь. Из-за событий в Израиле ее так и не выпустила в эфир ни одна теле- или радиостанция, не напечатала ни одна газета, хотя, на мой взгляд, в ней Нетаниягу кратко сформулировал один из основных принципов своей внешней политики, впоследствии воплощенный во многих акциях израильского правительства, в том числе и год спустя во время неудачной операции Мосада в Иордании. «На этом месте произошла страшная трагедия — уничтожение целого народа, — сказал Нетаниягу. — И произошла потому, что не нашлось ни одного государства, которое захотело бы защитить евреев. После Катастрофы ситуация изменилась кардинальным образом. Сегодня существует государство Израиль, и сегодня мы можем защитить себя не только от физического уничтожения, но и от того, что ему всегда предшествует — попыток духовного, морального уничтожения, попыток придания законности агрессии, направленной против евреев. Здесь, на этом месте, мы отчетливо понимаем, что нам никогда нельзя полагаться на добрую волю кого бы то ни было, на чье-то великодушное желание защитить евреев, даже закрепленное в документах. Мы должны и обязаны всегда рассчитывать только на свои силы, защищать сами себя и весь народ не только на земле Израиля, но и в любой точке мира, где это будет необходимо. В этом — главный урок Катастрофы, в этом — главная роль возрожденного еврейского государства».
    По пути в Бонн Базак объявил, что визит сокращен: Нетаниягу прямо из аэропорта вылетит на вертолете в ставку канцлера, а журналисты останутся в пресс-центре. «Ну что, я таки был прав, — воскликнул Шифер, — на этот раз Бонна мы не увидим!»