11. ВСТРЕЧА С УЖОМ
    Мою первую встречу с Шимоном Пересом организовала в середине июля 1991 года все та же неутомимая Марина Тименчик. С момента вступления в должность помощника пресс-секретаря парламентской фракции Аводы эта очаровательная тоненькая девушка проявила железную хватку и буквально забросала меня предложениями о встречах с самыми крупными деятелями своей партии. О таких интервью еще совсем недавно можно было только мечтать.
    Первым «блином» стала встреча с Рабином, затем последовали интервью с координатором Аводы по вопросам алии и абсорбции Авраамом Кац-Озом и с генсеком партии Михой Харишем. Во время первого интервью Марина отнеслась с некоторым недоверием к моим возможностям — сказывался, по-видимому, стереотип русскоязычного журналиста, плохо владеющего ивритом и не знакомого с израильскими реалиями. Но после встречи с Рабином ее опасения рассеялись.
    Вершиной нашего сотрудничества стало интервью с тогдашним председателем Рабочей партии Шимоном Пересом. Состоялось оно в канцелярии Переса, расположенной в тель-авивской Кирии — районе, где по традиции (с тех пор как в течение нескольких месяцев Тель-Авив был столицей Израиля) находятся филиалы практически всех министерств. У главы правительства и у каждого министра существует так называемый «тель-авивский день», когда почти все ведущие сотрудники министерства во главе, естественно, с руководителем спускаются с иерусалимских высот в жаркий, влажный, забитый автомобильными пробками Тель-Авив. Как правило, это бывает в четверг, вот тогда-то и оживают пустующие почти всю неделю тель-авивские филиалы.
    Канцелярия тогдашнего главы правительства Ицхака Шамира предоставила Пересу офис в этом престижном районе только потому, что Перес в свое время занимал пост премьер-министра. Полтора года спустя мне пришлось брать интервью у другого бывшего премьера — Ицхака Шамира, офис которого также располагался в Кирии. Но летом 1991-го Шамир все еще был у власти, а Перес после неудачной попытки свалить правительство национального единства прозябал в оппозиции, предаваясь мечтаниям о переустройстве Ближнего Востока.
    Сегодня, спустя восемь лет после той встречи и всех пертурбаций, которые пришлось пережить Израилю в результате ословского процесса, разговор с Пересом мне кажется особо интересным. Глава оппозиции мастерски использовал в нем весь набор обещаний и лозунгов, которые через год привели его партию к власти, — обещаний, большинство из которых не только не были выполнены, но полностью противоречили реальной политике, проводившейся Пересом после победы на выборах.
    В начале разговора Перес подробно остановился на идее создания палестинских кантонов вокруг Шхема и Газы, которые входили бы в иорданскую конфедерацию. Эти кантоны разделили бы, по его мнению, два народа — палестинский и еврейский, причем раздел следовало произвести «по справедливости» — то есть не по югославскому образцу, приведшему к ожесточенной войне, а по образу и подобию швейцарских кантонов, столетиями живущих в мире и добрососедстве. «Нам следует избавиться наконец от Газы — почему мы должны абсорбировать миллион арабов, а не миллион репатриантов? Это ведь просто сумасшествие!» — патетически воскликнул Перес. Я поинтересовался: не опасается ли он, что лиха беда начало — отдадим Газу, арабы потребуют Рамле и Яффо? «А почему мы должны им это отдавать? — возмутился Перес. — Я не вижу тут никакой автоматической связи. Я за то, чтобы отдать только Газу — и ничего больше. Я за то, чтобы в Израиле стало меньше на миллион арабов».
    Незадолго до встречи с Пересом у меня состоялся разговор с Рафаэлем Эйтаном, главой правого движения ЦОМЕТ, и я не преминул пересказать бывшему премьеру мнение бывшего начальника генштаба: после ухода из Газы ЦАХАЛу придется возводить заборы с колючей проволокой уже неподалеку от Ашкелона. «Граница и сегодня возле Ашкелона, — парировал Перес, — если же кто-то посмеет обстрелять Ашкелон из Газы или использовать ее в качестве базы для терактов, то мы ответим огнем. Я ведь не предлагаю распустить ЦАХАЛ». Перес высказал уверенность, что после передачи Газы в руки арабов в ней установится стабильный режим, и она ни в коем случае не будет напоминать Ливан, раздираемый междоусобной войной. Ведь в Газе нет христиан, нет евреев — одни палестинцы. «Зато есть ХАМАС и ФАТХ, враждующие между собой», — отметил я. «Ну и пусть себе враждуют. Мы должны находится в Газе, чтобы обеспечивать мир между ХАМАСом и ФАТХом? Это наша проблема? Пусть они выясняют отношения, нас это уже не будет касаться», — парировал Перес. Сегодня, когда разборки между Арафатом и ХАМАСом имеют столь трагические и кровавые последствия для сотен израильтян, тогдашняя уверенность Переса выглядит более чем странно.
    Когда разговор зашел об абсорбции алии из СНГ, то Перес сразу же противопоставил ее поселенческой политике правительства Ликуда. Я рассказал ему о плане Кац-Оза создать нерентабельные предприятия, главной целью которых будет обеспечение работой новых репатриантов. План, конечно, был хорош всем, кроме одной детали: для его реализации требовались сотни миллионов долларов. «Перво-наперво все деньги, вкладываемые сегодня в поселения, нужно было потратить на создание заводов, — отрезал Перес. — Сотни миллионов уходят на поселения — для чего? Это народные деньги, а вот репатриантов отправляют абсорбироваться на свободный рынок. Все должно быть совсем наоборот! Посмотрите только, что делает Ликуд из-за приверженности к своей глупой идеологии! В конце сороковых — начале пятидесятых годов в Израиле проживали 600 тысяч евреев, и они абсорбировали 700 тысяч репатриантов. И никто не покончил жизнь самоубийством, никто не голодал, никто не остался без крыши над головой. Да, народу пришлось поднапрячься. Так мы не ели каждый день мясо и яйца, ну и что? Получали меньше холестерола. Зачем же нам сегодня морочат голову?»
    Разделавшись с Ликудом, Перес перешел к изложению своего плана абсорбции, который уже тогда сильно отдавал демагогией, а сегодня, когда всем известно, что ни один из его пунктов не был реализован, и вовсе смотрится как чистейшей воды предвыборная пропаганда. «Нам следовало не понизить инженеров-олим до мусорщиков, а поднять страну на более высокий уровень, — сказал Перес. — Кроме того, если бы наступил мир, можно было бы тратить меньше денег на оборонные расходы. (Вот этот пункт действительно был выполнен — хотя мир так и не наступил, ассигнования на армию резко сократили. — Д. Ш.). У нас нет выхода — мы нуждаемся в большом Израиле. Но в большом не по количеству арабов, проживающих на его территории, а по уровню науки и технологии. Нам нужны 350 километров Газы? Нам нужны 35 тысяч советских врачей! (С начала большой алии в Израиль из СНГ приехали 15500 врачей. Только 7 тысяч сумели преодолеть сложнейшие экзамены и получить лицензию на работу и лишь 30 процентов устроились по специальности. — Д. Ш.) Если мы пойдем по пути мира, не только американцы — весь мир даст нам деньги. А поселения препятствуют их получению. Вот и выходит, что дурацкая поселенческая политика мешает абсорбции. Алию должно и можно хорошо принять. Только нужно выбрать — или алия, или аннексия Газы».
    У Переса не было и тени сомнения в искренности стремления арабов к миру. «У них просто нет другого выхода», — категорически заявил он.
    Я закончил интервью, спросив, правда ли, что он начал изучать русский язык, и правда ли, что уже читает Пушкина в оригинале. «Пока еще нет, — впервые за весь разговор улыбнулся Перес, — но если бы мы вели беседу не на иврите, а на русском, я понял бы не менее 80 процентов». Впоследствии, во время поездки в Брюссель на подписание торгового договора с Европейским Экономическим Сообществом, я спросил у Переса, кто и по какому пособию учил его русскому языку. Он сообщил, что учила его Софа Ландвер — будущий депутат Кнессета от партии Авода, и пользовалась она не учебниками, а журналом «Алеф».
    Во время первой беседы с Пересом я решил применить ту же тактику, что и с Рабином — задавать неудобные вопросы и попытаться, рассердив с их помощью собеседника, вызвать его на откровенность. С Рабином эта тактика оказалась успешной — он действительно рассердился, говорил много и достаточно откровенно. С Пересом она потерпела полное фиаско. Председатель Аводы совершенно не реагировал на мои подковырки, оставался спокоен и доброжелателен, тщательно выбирал выражения и сыпал на редкость точными, обтекаемыми формулировками. Перес с легкостью парировал все мои каверзные вопросы, и во время беседы меня не покидало ощущение, что я имею дело с ужом, ухватить которого не удается никакими способами. Я подготовил всевозможные ловушки — Перес, казалось, их даже не заметил. Не задумываясь ни на секунду, он ловко жонглировал идеями и блестяще обошел стороной все капканы, чем вызвал мое искреннее восхищение. Разница между ним и Рабином была колоссальной. Передо мной сидел прожженный, ушлый, матерый политик. Мне было совершенно ясно, что Перес, в отличие от Рабина, говорит не то или не совсем то, что думает, но вывести его на чистую воду я так и не сумел.
    Правоту моего впечатления доказала вся последующая политика Переса, так разительно отличавшаяся от принципов, провозглашенных им в том интервью.