Глава вторая

    

Хаим Шпик

          * * *
          Как известно, все в мире относительно. То, что одни благословят, как природный талант, другие обзовут дурной наследственностью. Нечто из выше перечисленного, как вы это назовете, зависит, согласно Эйнштейну, от выбранной системы отсчета, присутствовало у Хаима в виде необычайной способности по сбору и анализу информации.
          Вряд ли всему виной был дедушка, работавший в органах НКВД. Дедушка не любил свою работу, не старался разыскать и выявить максимальное число врагов, поэтому по службе почти не продвинулся и умер своей смертью в глубокой старости.
          Отец Хаима - обыкновенный зубной врач, обладал хорошей зрительной памятью, особенно на рельеф челюсти, но никогда не мог навести порядка в картотеке пациентов, обращаясь за помощью к сыну, и поэтому был также вне подозрений.
          Вынуждены признаться, что добросовестный поиск источников наследственных дарований обречен на регресс в бесконечность, или к тому самому началу начал, где пути становятся неисповедимы.
          Не будем, однако, так мистичны. Согласно мнению экспертов и новейшим концепциям биологической науки, феномен Хаима можно объяснить и как следствие случайной мутации, пытающейся отвоевать свое место под солнцем.
          Так или иначе, Хаим был склонен считать свой дар призванием. С детства его необычайно интересовала жизнь родственников, друзей, соседей и особенно людей незнакомых, разговаривать с которыми не велела мама, между прочим, совершенно напрасно, потому что он не разбалтывал чужим семейных секретов. Рано заговоривший и весьма общительный, Хаим обожал задавать вопросы. Все услышанное им запоминалось и порою начинало воспроизводиться в самый неподходящий момент. Его отец, попавший однажды в весьма деликатное положение из-за подобной сверхъестественной способности сына, прозвал Хаима "Магнитофоном" и потом частенько говаривал: "Осторожно, запись включена".
          Научившись писать, Хаим стал систематизировать собранную информацию. В семь лет он уже имел картотеку из десяти позаимствованных у отца бланков, заполненных крупным корявым почерком, из содержания которых среди прочего явствовало, что папа закладывает деньги в конверты, а конверты между страниц толстой зеленой книги под названием: "Стоматологический справочник"; старшая сестра Светка в ванной становится на цыпочки, рассматривая свои голые груди, а соседский мальчик Сурен десяти лет пытается душить кошек, хотя ни одного тела пока что не обнаружено, поэтому факт убийства еще не доказан.
          Впечатления от наблюдений захватывали его своей многообещающей неоднозначностью, манили лабиринтом сложных логических продолжений, открыть, разыскать которые было необходимо, ведь только в этом случае лукаво подброшенный судьбой элемент мозаики наливался смыслом, и, тяготея к отведенной для него единственно правильной позиции, заполнял тревожную пустоту, не дававшую Хаиму по ночам сомкнуть глаз.
          Особенно ценные наблюдения, призывно поблескивающие сквозь шелуху повседневных впечатлений, следовало тщательно очистить, промыть и уложить сушиться на соответствующей полочке. Хаим обычно занимался этим перед сном, опасливо поворачиваясь с боку на бок, чтобы все не смешать и не рассыпать свое достояние. Перегородки в мозгу очень тонкие и ненадежные, особенно у маленького мальчика; стоит заболеть или поругаться с сестренкой и ненужные, бесполезные образы, расталкивая друг друга, врываются в голову и переворачивают все вверх дном.
          Очень не хватало подходящего хранилища. Хаим еще не умел писать как следует, да и не все можно доверить бумаге. Существуют факты секретные и почти священные образы, которые надо держать при себе.
          Со временем наблюдений становилось все больше, они громоздились друг на друга, как тающие льды, подчиняя себе все мысли, проникая в сокровенную глубину снов, складываясь в причудливые грёзы и ведения, порождая одну великую мечту о сказочном сверхчеловеческом всезнайстве. Если бы Хаим старался поделиться своим богатством, возможно, он со временем смог бы стать писателем, или, по крайней мере, хорошим рассказчиком, но ему, напротив, хотелось сохранить при себе волшебное пульсирующее знание, дарующее ощущение исключительности и могущества. Волшебный порошок нельзя растрачивать без нужды, и поэтому на карточке появится лишь краткая запись.
          Он с упоением читал чужие письма. Иногда, из-за непонятности почерка взрослых, приходилось прибегать к длительному процессу расшифровки, но так было даже интересней. Он тщательно срисовывал непонятные символы, покусывая от возбуждения карандаш, и затем, осторожно прокравшись на объект, сравнивал их с имеющимися образцами почерка. Подобно великим сыщикам прошлого, он рассматривал закорючки в большое увеличительное стекло, подаренное отцом для изучения семейной коллекции марок, которую начал собирать еще дед со стороны матери.
          Марками Хаим интересовался мало, хотя и любил аккуратно вставлять в альбом новые серии купленные родителями в подарок. Впоследствии он по привычке продолжал собирать коллекцию. Его родителям нравилось, что у сына есть хобби, а Хаим мысленно ухмылялся, называя филателизм официальным прикрытием.
          На самом деле больше всего на свете он любил тайное наблюдение. Пристрастие такое появилось у него лет с трех, когда, схоронившись за портьерой или под диваном, он прислушивался и всматривался, и сердце билось часто-часто, замирая при малейшем шорохе, отдаваясь приятным холодком страха в животе. Для окружающих - простая детская игра в прятки, для него - особый волшебный дар всеведения.
          Как душно, обидно и захватывающе, забившись в щель, затаив дыхание, слушать телефонные разговоры матери с подругами - в них жалобы на отца и тайные мечты - где еще услышишь такое; как жарко и напряженно тянуться, стоя на унитазе, заглядывать в ванную, смотреть во все глаза на прыжки юных грудей сестренки, пытающейся поместиться в зеркале.
          Взрослея, Хаим все меньше полагался на фантазию, ведь за портьерой и замочной скважиной его ждал целый мир, реальный, осязаемый и неповторимый.
          Однажды Хаиму в голову пришла мысль, что наблюдение не обязательно должно быть статическим. Молодой организм требовал движения. Пробегающий или проезжающий мимо на трехколесном велосипеде малыш не вызывал подозрений ни у взрослых, ни у детей, даже если он начинал ездить кругами. Так он с удовольствием мог наблюдать, не прячась.
          Не легко было носиться целый день туда-сюда, поэтому Хаим подражая знаменитому, хотя и выдуманному разведчику, отъезжал в сторонку и, по всем правилам облокотившись на руль, будто бы спал.
          Такое поведение сына вначале вызвало у родителей тревогу. Сам он сохранил тайну, но взрослые постепенно догадались, что добрый и чуткий к старикам и детям, любящий животных, разведчик, так ладно выглядевший в эсэсовской форме, полюбился и маленькому Хаиму.
          Родители посмеивались над неожиданным эффектом, произведенным на малыша первым советским сериалом, который они и сами бежали смотреть, стараясь не задерживаться на работе.
          Они с удовольствием рассказывали знакомым, о том, как малыш требует взять на прокат в парке детскую машинку и, отъезжая в сторону, не катается, а делает вид что спит, постоянно при этом спрашивая, сколько времени, чтобы прошло не меньше двадцати минут. Так и не успевает покататься, глупенький.
          Прозванный на некоторое время "Стирлицом", как он сам это произносил, Хаим получил в подарок черный пистолетик и беретку. Родители, однако, не знали, что разведчик больше всего нравился Хаиму не своей самоотверженной смелостью, не умом и добротой, а именно умением ловко притворяться и водить за нос грозных, организованных фашистов. Как можно всюду нашкодить и остаться безнаказанным? Вот чему хотел научиться Хаим у штандартенфюрера Штирлица.
          В третьем классе Хаим прочел биографию Рихарда Зорге, добившегося совершенства в профессии шпионажа, и понял, что хочет быть именно таким - недосягаемым даже для славы, одновременно героем всех стран и человеком невидимкой, никем, неуловимым посредником, абсолютным носителем информации, не принадлежащим никому.
          В то время картотека Хаима выросла до двадцатии пяти единиц. Естественно, их могло быть и больше, но с самого раннего детства он интуитивно понимал, что фиксировать общеизвестные факты нет никакого смысла, поэтому в его карточках были только сведения, имеющие определенную долю секретности. Например, то, что Шалимов ворует мелочь из одежды на вешалке, или тот факт, что Наташка с четвертой парты закладывает в рейтузы клеенку.
          Карточки, по примеру отца, хранились между страницами толстой книги - это был третий том Большой Советской Энциклопедии, который на памяти Хаима ни разу не открывали. Информация, заполнявшая карточки, не использовалась, и даже мысли такой - поделиться своим богатством с кем-либо - у ее обладателя не возникало. Наслаждение безраздельным обладанием, охарактеризованное Хаимом впоследствии, как непродуктивный инфантилизм, приносило ему огромное удовольствие примерно класса до шестого. К тому времени он заинтересовался девочками, пересмотрев под влиянием такой перемены способ сбора и использования информации.
          За две недели до своего тринадцатого дня рождения Хаим стоял, слегка щурясь от солнца, в шеренге по одну сторону торжественной пионерской линейки, а по другую стояли девчонки. Хаим с удовольствием сравнивал их между собой и улыбался. Ласковый сентябрьский ветерок, легкий персиковый пушок на загорелых руках и шелковый красный треугольник, завязанный узлом, так, что его кончики кокетливо приподнимаются по направлению молодой груди, узкая синяя юбочка, справедливо скрывает худые коленки, а стройные икры изящно подчеркнуты белыми носочками, которые так подходят всем симпатичным зверькам. Сколько невинных и стойких сексуальных фиксаций породила летняя школьная форма!
          Хаиму нравилось, что все девчонки оделись для него одинаково, не накрасились и даже сережек не надели. "Все должно быть по-честному. Аля, конечно, самая красивая - она похожа на Констанцию из телевизора. У Вики глаза как небо, их невозможно пропустить. Стелла - шемаханская царица. Они такие разные и в то же время... Должен быть какой-то единый метод, единый подход. Половинки - это чушь. Я хочу, чтобы все они... Ну, чтобы все как полагается. Не все, конечно, только с которыми я захочу".
          Теперь в карточках появлялись не только секреты, случайно подслушанные, или тайно прочитанные в девичьих дневниках, но и всякого рода полезная информация о вкусах и пристрастиях.
          Охота за дневниками, в который раз вновь вошедшими в моду, была полна опасностей и разочарований. Все эти тетрадки и альбомчики, сотни раз пересмотренные и перечитанные, постоянно передаваемые из рук в руки, порой до состояния противной обветшалости, - предмет хвастовства и вожделений, особенно если туда переписаны сомнительные стишки, бережно охранялись от мальчиков, лишенных инициативы. Хаим таковым себя, естественно, не считал.
          Он должен действовать осторожно и решительно, никаких вздрагиваний и придыханий. Он не крадет тайком, а берет созданное специально для него, потому что только он испытывает неподдельный интерес к написанному, только он в состоянии понять и оценить стремления чужой души. Разделить - нет, посочувствовать - нет, полюбить - нет, у него нет тысячи сердец. Но и понимание нынче дорогого стоит.
          Набор ценнейших фактов ожидает его, осталось только прочесть, отфильтровать пустую глупость от невольного откровения, переварить и впитать информационную добычу. Какое наслаждение! А приз, ну что же, он должен быть в каждой игре, и от него победитель имеет право отказаться.
          Многое можно было прочесть без труда, но Хаиму хотелось чего-нибудь особенного и своеобразного. Дневник Стеллы давно его манил, обещая, что там под неброской карандашной серостью, рождение которой он не раз издали наблюдал, скрывается неожиданная оригинальность. Хаим давно вычислил небольшую лиловую тетрадь, но никак не мог к ней подступится.
          Полагаться на случайные возможности ему больше не хотелось, и он решил читать дневники девчонок во время урока физкультуры. Муха нетерпения вкрадчиво жужжала ему: "залезай в запретную раздевалку через зал". Опасность быть пойманным только разжигала азарт. Хаим с трудом овладел собой, ответив мухе: "нельзя через зал, заловят".
          Чтобы исключить излишний риск и немного успокоится, Хаим решил неделю готовить операцию и вести дневник. Впоследствии он часто перечитывал эту забавную 12 листовую клетчатую тетрадку, потерянную лет десять назад при переезде в Израиль. На шершавой зеленой обложке с макулатурными ассоциациями крупными изящными буквами было выведено слово: "Дневник", теснимое с боков ухмыляющимися кавычками. Внутри тетради на одной единственной странице фигурировал текст следующего содержания:
          " План операции:
          20 сентября
          Рекогносцировка местности. Окно с улицы не заметно из-за кучи песка.
          21 сентября
          Репетиция. Не меньше трех минут туда и обратно.
          22 сентября
          Репетиция. Две минуты. Около минуты. Если повезет.
          23 сентября - суббота
          Информация к размышлению. Дверь отпирает только физрук, когда в коридоре уже все собрались. Десять минут минимум.
          24 сентября - воскресенье
          Информация к размышлению. Часто кто-нибудь остается стеречь сумки - мнимые больные. Проверить видимость.
          25 сентября
          Репетиция. Видимость неполная. Применить звуковой эффект. Например, камушек бросить.
          26 сентября
          Информация к размышлению. Прикинуть, нет ли болезненных. Смыться на один урок раньше - внезапность. Приготовить записку на случай провала. Хотел подбросить девчонке записку - романтика, а то еще скажут - мелочь крал".
          Дневник Стеллы не давался Хаиму в руки, появляясь лишь в те дни, когда был недосягаем. Ничего страшного. Настоящий разведчик должен быть терпелив.
          Однажды он был на грани провала. Из окна раздевалка полностью не просматривалась, а он забыл бросить камушек, который, кстати, всегда убирал за собой, и полез, сыпля песком прямо на голову Юльке Бернштейн. "Ногу подвернула. Черт ее дернул за ногу. Только запиской и спасся. Залез, мол, из романтических побуждений". Записка - переписка, между прочим, была неплохая - из Пушкина, и Аля Красницкая ее, как выяснилось в 9 классе, не забыла.
          Дневник Стеллы оказался совершенно замечательным, поражавшим своей искренностью и художественным оформлением. На каждой странице в особом асимметричном порядке по отношению к тексту встречался рисунок, а по краям листа вились причудливые арабески. Стелла сравнивала людей с животными, постоянно совершенствуя свое искусство карикатуры.
          Полустертые картинки, проступавшие на просвет, частично перекрывали новые: вот математик в вечнокоричневом галстуке и заплаткой на заду в форме плюса подогнул длинные уши и гнусавит что-то, выставив свои заячьи резцы; корова географичка жует карту, физкультурник - горилла со свистком на волосатой груди; вот лошадиная челюсть физички, растягивающей динамометр, а вот и сама Стелла - кошка персидской пароды - печальная зеленоглазая красавица; сестра ее от другого отца - рыжая лиса с бантиком на хвосте, а мать - кенгуру с буханкой хлеба в сумке.
          Через два года Стелла стала первой девушкой Хаима. Он мяукал под балконом долго и надсадно. Она пару раз выглядывала в окно поблестеть глазами и кралась вниз медленно и бесшумно, потому что отчим ее был злой сторожевой собакой.
          За длинные резцы и хищную ловкость движений она нарекла Хаима волком. А волка не удержишь, он все в лес смотрит. Расставание, как и роман, было бурным.
          Постепенно картотека, - фундамент его личности, - расширялась и укреплялась. Рос опыт оперативных действий, прибавлявших уверенности в себе.
          На карточке Али Красницкой, кроме того, что она умеет курить и знает, как целоваться, было также указано, что ее любимые цветы - бордовые розы, и что она обожает женскую музыкальную группу "Комбинация". Рядом имелась приписка, "По мнению Стасика Славина, мать которого профессор, а папа академик, обожать подобные песенки могут только люди с дурным вкусом и ограниченным интеллектом". В графе: "выводы" было записано: "Заговаривая с Алей, заумных бесед не вести. Иметь в кармане сигареты с фильтром, спички или зажигалку. Хвалить группу "Комбинация" ". На особой карточке, имеющей заглавие - "Хаим Шпик", в этой связи появилась надпись: "С каждым человеком нужно говорить в сфере его интересов, это, среди прочего, расширяет объем доступной информации”.
          На других симпатичных девочек материал тоже поднимался легко и свободно. Как говорили советские прокуроры: дела были заведены и возбуждены.
          Подобный подход имел успех необычайный, превзошедший все ожидания. Девочки дарили Хаиму свои сердца одна за другой. Говорили, что только он один их понимает и ценит, некоторые называли его лучшей подругой. В своей карточке Хаим записал расхожую, но лаконичную и, по его мнению, правильную фразу: "Женщины любят ушами".
          Сам же Хаим никогда и никого не любил. Это чувство казалось ему иррациональным и примитивным. Надоевшая подружка легко заменялась новой. В мыслях он признавал только формулировку: "Мне нравится", а вслух говорил то, что от него хотели услышать.
          Мальчишки прозвали его "перехватчиком" и распускали слух, что он каждый день по часу стоит перед зеркалом, корча самому себе рожи, красится и душится; иначе как нормальный парень, вообще, может запомнить названия всякой косметики.
          Среди девчонок ходило предание, что он знает какое-то волшебное слово, прочитанное в старинной колдовской книге, что читает мысли и что сопротивляться его чарам бесполезно.
          Победы на личном фронте обычно оборачиваются поражениями в нелегкой, изматывающей борьбе за школьные оценки, кроме того, будучи по натуре человеком резким, Хаим не раз вступал в конфликт с учителями. Однажды он не выдержал и заявил Розе Вачагановне,
          басисто предрекавшей ему двойку в четверти по экономической географии, что в течение трех ее последних отсутствий по болезни, она была замечена в различных магазинах, на базаре, а также во дворе в процессе выбивания ковров, и что директор, ознакомившись с этими фактами, будет крайне удивлен и раздражен, во всяком случае, следующих бюллетеней в обозримом будущем ей получить не удастся. Услышав все это, географичка по природе своей копытноволоокая, выпучила глаза уже на лягушачий манер и принялась оглядываться по сторонам. Хаим вежливо ей улыбнулся и сказал, что он на пятерку не претендует, но четверка, будет вполне соответствовать его способностям.
          Так ни разу и не выйдя к доске, и обнаружив в табеле желаемую оценку, Хаим впервые понял, какая грозная сила хранится между страниц третьего тома Советской Энциклопедии. Оказывается, обладание информацией о других людях приносит не только чисто эстетическое наслаждение от всезнайства, способности понимать мотивировку чужих поступков, но может приносить и вполне конкретную, мелкую, утилитарную пользу.
          С той поры сбор информации стал еще более интенсивным и направленным. В карточке, озаглавленной "Хаим Шпик" к схеме, состоящей из двух точек, соединенных обоюдоострой стрелкой, добавилась третья, превратив чертеж в кольцевую диаграмму, соединенную по направлению движения времени, ощущение которого, полученное человеком в наследство, породило самую стойкую в мире иллюзию, называемую причинно-следственной связью.
          По направлению двенадцати часов появилась новый пункт "Ц", указывавший хвостом на цель. В четыре часа стрелка воображаемых часов подходила к букве "О", содержавшей в своем круге значение объекта. К восьми стрелка достигала точки "И", наполняя бутылку информацией. После восьми джин, выпущенный из бутылки, работал в меру сил, замыкая круг и достигая цели в полночь.
          Приняв решение перейти от букв, слов, схем и снов к действиям, Хаим перешел границу между фантазией и реальностью. Буква "Ц" воцарилась и заманчиво заблестела на вершине треугольника.
          Приближалось окончание школы, поэтому естественным образом оформилась цель - улучшение отметок. Случайный огонь, высеченный из разговора с географичкой, теперь оформился в готовое к поиску цели огнестрельное оружие.
          Первой жертвой полигонных испытаний стал военрук, подполковник и природный антисемит Обускин. Не смотря на свои преклонные годы и хромоту, военрук отличался высокой активностью и обычным "гав-гав-товарищ-подговговник" не удовлетворялся, объясняя, что значит стоять смирно и проверяя внешнее совершенство одежды.
          Подполковник был туп и контужен, как невзорвавшийся снаряд, но по-своему обаятелен. Девочкам он всегда улыбался, а мальчикам старался привить здоровый солдатский юмор. По причине неполного понимания действительности у военрука на лбу пролегли две глубокие морщины. Отсутствие в гражданской речи особых ключевых слов, активизирующих мыслительный процесс подполковника, вызывало вскидывание бровей, длительную обработку простейших вопросов и ощутимые душевные муки.
          Военрук раздражал Хаима своей глупостью и неоднократными заявлениями, что автомат нужно разбирать не по-еврейски, а как следует. Однажды Обускин прицепился к сравнительно длинным хаимовым волосам, которые не нравились подполковнику с чисто эстетической точки зрения.
          Хаим постригся, но на практические занятия надел теткин парик, побудив Обускина заложить основу для третьей морщины на лбу. В ответ на требование выйти из строя и немедленно постричься, Хаим отдал честь, вышел из школьных ворот, снял парик, и через пару минут вновь занял прежнюю позицию.
          Заметив Хаима, Обускин ощутил подвох, но, так и не поняв, каким образом еврей его обманул, впал в сумрачную задумчивость примерно на месяц, а затем он сообщил, что Хаим к занятиям не допускается, и поэтому аттестата не получит. Но не тут-то было. Если разведчик говорит "А", то в кармане у него наверняка уже лежит "Б".
          Хаим давно составил на казенном, доступном для Обускина, языке довольно грамотную для своего возраста записку, в которой среди прочего сообщалось:
          "...Стратегическое бомбоубежище районного значения, находящееся в подвале школы №212, по преступной халатности военрука подполковника Обускина, незаконно переоборудовано в тир. Особую тревогу общественности вызывает тот факт, что в тире еще не проводилось практических занятий, но во внеурочное время оттуда слышны выстрелы из самого настоящего стрелкового оружия"...
          В верхней части листа Хаим указал: "Копия в райотдел милиции. Копия в райком партии", и, однажды, перед уроком положил эту записку к военруку на стол. Сначала Обускин, сотрясая листком, принялся кричать: "Кто это написал!". Но на вопрос из задних рядов: "Что именно?", он спрятал листок в портфель и ответил: "Ничего. Разберемся”. Через пару дней Хаим открылся Обускину и обрадовал его, сообщив, что письмо еще не послано, и он, в общем-то, за мирные переговоры. "Ах, ты ж...” - хмыкнул военрук, но не договорил. Настолько тупым он не был. На занятия по военному делу Хаим больше не приходил, получив пятерку в четверти, а затем и в годовой.
          Самым крепким орешком оказалась математичка, геометр и классный руководитель по совместительству - София Наумовна Кауфман. Единственная в школе учительница пенсионного возраста, подруга молодости Рыбкина и Сканави, как любили острить на ее счет ученики, она имела непререкаемый авторитет среди своих коллег, и даже начальство ее уважало. С учениками она была строга, как бывает строг укротитель в клетке с хищниками. Тяжело, нервы напряжены, указка словно кнут, только повернись спиной, и нарастающее ворчание напомнит, что инстинкт сильнее многолетней дрессировки. Но без тигров, без своих любимых молодых зверят, она просто усталая пожилая женщина наедине со своими печалями.
          Когда-то в молодости душа ее была созвучна магии чисел, но раннее замужество и последующие партийные перипетии в судьбе супруга не позволили ей заняться наукой. С той поры осталась лишь внезапная рассеянная улыбка, посылаемая старому знакомцу - интегралу, в ответ на его сегодняшний особенно элегантный изгиб.
          Девочки одобрительно шептались. Мальчишки ухмылялись. Все было ясно - старушка Наумовна любила свой предмет. В жертву этой заскорузлой любви приносились перемены, классные часы и уроки политинформации. "Математичка-фанатичка", - записал у себя в блокноте Хаим, когда Наумовна появилась на шестом уроке вместо мило заболевшей учительницы физики.
          По геометрии Хаим имел пятерку. Эта наука нравилась ему ясной логикой, прямолинейной неотвратимостью доказательств. Туманная абстрактная математика, напротив, грозила ему вполне конкретной тройкой. Хаим неоднократно намекал Наумовне о неэстетичности такого разрыва между отметками, но она делала вид, что не понимает.
          Оценив всю сложность предстоящей борьбы с Наумовной, Хаим решил, что тут одними карточками не обойтись, и приобрел в магазине "Канцелярские товары" коричневую папку с надписью: "Дело №". Дома Хаим долго ее рассматривал, открывал и закрывал, щелкая упругой веревочкой, и, наконец, приоткрыв рот, старательно вывел большую черную цифру 1.
          Чтобы выжать хоть что-нибудь из безнадежной, на первый взгляд, ситуации, Хаим впервые решил использовать агента для вспомогательных операций. Самым подходящим кандидатом на эту роль оказался одноклассник и школьный приятель Хаима Борька Маевич, его и вербовать-то не пришлось. Борька, будучи парнем сообразительным, сразу понял поверхностную часть предложенной комбинации. Основную идею Хаим решил преподнести иносказательно в виде литературного примера, ему было известно, что в щекотливых случаях так поступали и в древнеримские времена, и в темное средневековое прошлое.
          "Ты разбираешься в классике?" - спросил как-то Хаим у потенциального агента.
          "Смотря, чего тебе надо", - забегая чуть вперед, ответил Борька.
          "Двенадцать стульев, надеюсь, читал?" - строго спросил Хаим.
          "Ну, читал. И фильм тоже видел", - пожал плечами Борька.
          "Помнишь, как Остап и Киса встретили Кислярского в Тифлисе?"
          "Смутно", - покрутил ладонью Борька.
          "Помнишь, Остап говорил Кислярскому: "Я дам вам парабеллум. Мы будем отступать в горы, а вы будете нас прикрывать”.
          "Ну", - промычал Борька, морща лоб.
          "Так вот, скажи Кауфманше, она тебе по жизни симпатизирует, что мы будем отъезжать в Израиль, а она пусть нас прикрывает. Я знаю, у нее дочка с зятем собираются уезжать, а, может быть, она и сама думает двинуть. Понимаешь ход моих мыслей?" - Хаим крепко взял Борьку за плечо.
          "Чего же тут не понять? По пятерочке на брата", - усмехнулся агент Борька.
          "Только потихоньку. Начинай издалека, и чтобы никто не слышал. Пусть это будет операция под кодовым названием "Агра". Так назывался взнос евреев всего мира в пользу Израиля", - торжественно заключил Хаим.
          В папку номер один были вложены три листа, озаглавленные:
          "Общее планирование", "Информация к размышлению", и "Поведение объекта".
          Содержание этих листов должно было показаться загадочным человеку несведущему и одновременно служить ориентиром для руководителя операции. Листы заполнялись постепенно и аккуратно.
          "
          Общее планирование
          План А (основной). Кодовое название: "Агра".
          Цель: Вербовка объекта.
          Реализация: Неделя на прощупывание почвы. В случае удачных действий агента Б, подключение резидента уже на первом этапе операции.
          В случае нежелания объекта идти на вербовку, реализация вспомогательного плана.
         
          План В (вспомогательный). Кодовое название: "Отдай миллиончик".
          Цель: Вербовка объекта, либо его нейтрализация.
          Реализация: Психологическая обработка в течение месяца. На втором этапе подключение резидента с использованием компр. материала.
         
          План С (на случай провала). Кодовое название: "Оскорбленная невинность".
          Цель: Дезориентация объекта.
          Реализация: В случае дезертирства агента Б, абсолютная ликвидация связи с ним. В случае дачи агентом нежелательных показаний, частичное подтверждение его версии с последующей компрометацией”.
         
         
          " Информация к размышлению
          Борька
         
          Истинный еврей. Мальчик из хорошей семьи. Комсомолец с прошлого года. Вежливый, краснощекий. Не спортивный. В учебе себя ничем не проявил. Любит держаться в тени. Вхож в различные компании, социальные группы и кучки. Достаточно умен. Вниманием женского пола не отмечен. Никаких грамот и поощрительных грамот не имеет”.
         
         
          " Информация к размышлению
          Кауфман Софья Наумовна 1934 года рождения.
          Из донесений родственников: объект и ее муж, старинный активист и член партии с глубокой древности, против отъезда дочки. Не хотят давать ей разрешения.
          Личность старого закала, уважает социализм и боится его, тем не менее, математика для нее важнее политинформации. В классном журнале есть отметка о якобы проведенных уроках п. Это компромат номер один. Номер два - отъезд родичей, которые рано или поздно разрешение получат. Кто хочет становиться огородным пугалом, и так история наделала шуму в определенных, кругах. Может быть, она и помирится с дочкой, тогда сработает план "А". Если нет, перейдем к плану В".
          Агент Борька не обладал всей полнотой информации, доступной руководителю операции, и поэтому был крайне обескуражен строгой отповедью математички по поводу дезертирства в стан сионистского агрессора. Пересказывая Хаиму содержание первой и единственной беседы с Кауфманшей, он выглядел растерянным и виноватым. Хаим же совершенно не удивился и сказал:
          "Переходим ко второй стадии операции под кодовым названием: "Отдай миллиончик". Между прочим, я надеюсь, ты еще не успел сказать про меня и про пятерки?"
          "Ничего не успел. Провал. Полный провал", - бормотал Борька.
          "Спокойно, - строго сказал Хаим. - Будешь подходить к ней в присутствии посторонних и заговаривать об Израиле.
          "Она же совсем взбеленится! Какие уж там пятерки, - Борька махнул рукой и, почесав в затылке, спросил. - А мы разве собираемся в Израиль?"
          "Пока нет. Но все там будем рано или поздно. Что касается Кауфманши, доверь мыслительный процесс руководителю операции. Делай то, что я тебе говорю”.
          Хаим старался наблюдать за борькиными попытками издали, постепенно примечая, как ему казалось, изменения в реакции Наумовны.
          На листе, озаглавленном "Поведение объекта", постепенно появлялись следующие записи:
          " Решительный протест объекта на первой неделе операции.
          Тактика увиливания проявляется все чаще. Нежелание объекта вести разговор на тему вербовки. Поспешная смена темы и снижение тона свидетельствуют об опасениях объекта.
          Нервозность в поведении. Журнал забыт в учительской. Такого с объектом раньше не случалось никогда.
          Наблюдается некоторая подавленность во взгляде и голос не так тверд. Число замечаний Парсаданову сократилось почти вдвое”.
          Борька делал свое дело не слишком профессионально, и необходимые условия созревали достаточно долго. Хаим решил ему помочь, пустив слух, что Наумовна уезжает в Израиль еще до конца учебного года. Некоторые сердобольные девчонки сразу же стали с ней прощаться и в то же время уговаривали остаться и не покидать Родину в такой тяжелый момент. Математичка нервничала все больше и больше.
          "Выглядит уставшей.
          Начала пить какие-то таблетки.
          Путается в объяснениях.
          Дошла до кондиции", - строку за строкой аккуратно записывал Хаим на третьем листе дела № 1”.
          Свое триумфальное вступление в ход операции Хаим тщательно обдумывал, вновь и вновь заставляя воспаленное воображение прокручивать возможный разговор.
          "А почему бы, Софья Наумовна, не нарисовать нам с Борей пятерки по математике? - буду клянчить как ребеночек. Будто прошу у мамы конфетку. - Мы ведь, как и вы, уезжаем в Израиль. Вам же все равно, а для нас эти оценки нужны позарез”.
          "Прекрати", - она нахмурится и посмотрит строго - "Во-первых, я никуда не еду, а, во-вторых, всего в жизни надо добиваться собственным трудом, - будет мораль читать и рукой правой размахивать, будто сабля у нее там, тоже мне, еврейская казачка.
          "А почему вы не едете в Израиль?" - наивно на нее погляжу. "Куда же ей на старости лет с мужем коммунякой, в натуре".
          "Моя родина здесь. Я ее люблю", - гордо ответит Наумовна и горько вздохнет.
          "И порядки здешние тоже любите?" - спрошу осторожненько.
          "И порядки тоже ", - начнет злиться и попробует от меня отделаться.
          " Напрасно. Вам пора определиться, где свои, а где чужие", - скажу ей и сделаю страшные глазки. Моя фирменная отработанная рожа. Не зря стоял перед зеркалом. Комсомолец - чудовище. Несоответствие особенно пугает. Это - как добрый Штирлиц в эсэсовской форме, только наоборот.
          "Что это ты такое говоришь? - очки у Наумовны встанут дыбом.
          " А то, - скажу я ей сурово. - Что узнай школьное начальство про шесть несостоявшихся уроков политинформации, так оно от вас отвернется, несмотря на десятилетия честного труда. Мы же всегда будем за вас и с вами, потому что мы - единый народ. Произойдет какая-нибудь азербайджанская революция, и вы все равно переедете в Израиль. Мы вам поможем устроиться на новом месте, пошлем частных учеников".
          Будет плакать, наверное, и бормотать чего-нибудь, но я не буду слушать. Нехорошо заставлять старушку плакать. А тройки - хорошо в четверти ставить? Мне - тройку, и снежному человеку Парсаданову - тройку. Как плевок в лицо. Не такой уж я глупый. Времени просто нету. Бабы заедают. Во дворе крутиться надо, чтобы понятия не потерять. Да и вообще, это все бизнес, вот. Я не виноват, что она старушка”.
          В то пасмурное зимнее утро, нехотя разродившееся холодным рассветом, Хаим с удовольствием шел в школу, предвкушая, как очередную серию "Семнадцати мгновений весны", разговор после шестого урока, когда все бросятся домой, а он чуть задержится. "Старушки не должны мешать молодым" - подумал он, входя в класс.
          В тот день Софья Наумовна на урок не пришла. Пару недель была на бюллетене, а потом попала в больницу.
          "Так бывает. Сердце с возрастом слабеет и может вдруг совсем остановиться... Это все ее дочка, мерзавка, решила мать бросить на старости лет" - говорили в учительской.
          Софья Наумовна в школу не вернулась, отправившись, как говорили, на заслуженный отдых, и вскоре уехала вместе с дочкой. Ее заменила молодая новенькая учительница, родственница парнишки из параллельного класса. Она брала контрольные из математического журнала, который быстро стал достоянием общественности. Оценки резко пошли вверх. Хаим получил - 5 в годовой, а Парсаданов - 4.
          Решив основные проблемы с оценками, Хаим от нечего делать взялся за философию и за Стасика Славина, который считался штатным вундеркиндом и гением районного масштаба. Стасик несколько раз выигрывал городскую олимпиаду по физике, а также посещал занятия "Открытого университета изобретательства и творчества", который, не имея собственного помещения, слыл учреждением элитарным и таинственным. В свободное время Стасик часами напролет, читал стихи или слушал классическую музыку. Одним словом, был персоной академической.
          Интеллектуальная недосягаемость Стасика и его подчеркнутая отстраненность от общества не давали Хаиму покоя. Вообще, Стасик казался ему слишком чистеньким и слишком честненьким. Хаиму страстно хотелось доказать, что все это до поры, до времени.
          Состязаться со Стасиком в эрудиции, индукции и дедукции Хаим, естественно, не мог, но, как известно, существуют области бытия иррациональные и логическому анализу неподвластные. Иногда хочется любить, а иногда - убить, и не кого-то конкретно, а просто себе подобного. Психоаналитики заглянут к нам в трусы и сразу объяснят, что откуда берется. Они узурпировали право на толкование видений и снов, поставив себя над людьми творческими, над нашим братом - гадателем и писателем. Когда-то они учились у нас и указывали в своих работах сноски на литературу и оккультные труды, но теперь у них есть собственный культ. Культ некоего бессознательного, незримого и неконтролируемого, передающего свои откровения в виде снов и оговорок, понятных лишь новым толкователям. Ах, как все это знакомо! Слишком человеческое. Но давайте смотреть с позитивной стороны. Свято место пусто не бывает, и мы никогда не погрязнем в абсолютном безверии. Каждому человеку, будь он даже семи пядей во лбу, нужен свой культ и свой пророк. Хотя бы Азария, или Распутин, если других не подвернется. На эту должность спрос всегда превышает предложение.
          Поразмыслив на эти темы и, с удовольствием отметив, как благочестиво и потусторонне поблескивают в зеркале его ясные глаза, Хаим решил заговорить со Стасиком не о химических превращениях, изящной словесности, или матанализе, но о предметах неосязаемых, таинственных и основополагающих.
          Просмотрев двухтомник "Великие мыслители запада" и "Великие мыслители востока", пылившиеся на полке у дяди, преподававшего в университете марксистско-ленинскую философию, Хаим почувствовал себя теоретически вполне подкованным и затаился в ожидании удобного случая.
          Однажды во время игры в баскетбол на уроке физкультуры Хаим сказал, что подвернул ногу и, довольно натурально прихрамывая, отправился в раздевалку, где и обнаружил Стасика, освобожденного от физической активности по состоянию здоровья.
          "Вот он, красавчик, читает какого-то Бродского на залапанных листах" - отметил Хаим, смерив Стасика насмешливым взглядом. Переодев майку, он присел рядом со "Знайкой" и, пристально уставившись на него, спросил:
          - Стас, как ты думаешь, если существует бессмертие души, должна ли последовательность наших поступков сходиться к праведности, святости и слиянию с божеством?
          Стасик удивленно вскинул брови и, помолчав, серьезно ответил:
          - Ты знаешь, я никогда об этом не думал. И с каких это пор тебя интересуют подобные математико-теологические вопросы в духе семнадцатого века? - Стасик подозрительно рассматривал раскрасневшегося во время игры потного Хаима.
          - Я много читал в последнее время... - Хаим замолчал и, блеснув глазами, продолжил. - Мне многое открылось.
          - Что же, например? - недоверчиво спросил Стасик.
          - Например, то, что у меня есть право на ошибки и поиски. Даже если в процессе со мной что-нибудь случится, все равно я буду потом продолжать искать свою дорогу, потому что душа бессмертна.
          - И что это дает конкретно? - скептически поинтересовался Стасик.
          - А то, что нужно быть смелее в поисках своего пути, - ответил Хаим повелительно и строго.
          - Ну и будь смелее, - пожал плечами Стасик и чуть отодвинулся.
          - А я и так не из самых трусливых, а ты вот боишься девчонок, - укоризненно заметил Хаим.
          Стасик покраснел и пробурчал:
          - Ничего себе, переходы. Прямо какой-то духовный наставник и учитель камасутры в одном лице.
          - Гуру. Это называется гуру, - подсказал Хаим.
          - Послушай, чего ты ко мне привязался? - недовольно прищурился Стасик. - Обойдусь я как-нибудь без гуру, вроде тебя.
          - Так и помрешь девственником, - пообещал Хаим, возвысив голос.
          Тут со Стасиком случилось нечто необычайное, он побелел, зашевелил губами, но, так ничего и не сказав, отвернулся и заплакал.
          Хаим немного растерялся и с минуту молчал, не зная, что предпринять. Потом он положил руку Стасику на плечо и мягко спросил:
          - Что с тобой такое? Что случилось?
          - Какой же ты, все-таки, жестокий, - шепнул Стасик и всхлипнул. - Даже если ты узнал, что я болен, не надо было лезть со своими дурацкими разговорами.
          - А что такое? Что с тобой? Я ничего не знал, - горячо заверил Хаим.
          Стасик, по-детски натирал покрасневшие глаза кулаками.
          - У меня врожденный порок сердца, поэтому я не занимаюсь физкультурой и никуда не хожу. Я, правда, как ты сказал, могу умереть в любой момент. Врачи говорят - это чудо, что я до сих пор жив...
          Глядя на искаженное болью лицо Стасика, Хаим испытывал странное смешанное чувство; с одной стороны, ему было приятно, потому что вот он, умник-Стасик, бери его голыми руками, а с другой, было немного жалко парня, жаль, что такая гадость выпала именно ему.
          "Несправедливо. Ну, и ладно", - подумал Хаим. - "Я ему помогу, и заодно посмотрю на его лебединые страдания. Это и правильно, и приятно”.
          Хаим обещал Стасику любовь и вечную жизнь, а Стасик пообещал Хаиму научить его играть в шахматы и обращаться с компьютером. Хаим был доволен. Сделка казалась ему выгодной, потому что персонального компьютера в 1988 году практически ни у кого, кроме Стасика, не было. Этот компьютер состоял на балансе академии наук, и только из уважения к отцу Стасика - члену-корреспонденту и выдающемуся ученому Славину, сверхценным агрегатом было разрешено пользоваться в домашней обстановке. В то же время, девчонок вокруг хватало, и Хаим был уверен, что без труда сумеет сосватать Стасику одну из них. Что касается вечной жизни, то с точки зрения Хаима, она вообще ничего не стоила.
          Интуитивно Хаим чувствовал, что информация - товар ликвидный и может стать золотой жилой, понимал, что картотека его, увеличившись до сотен и, кто знает, может быть, тысяч бланков, станет неуправляемой, но именно Стасик открыл ему будущее, наглядно объяснив, как информация станет кровью нового мира, устремляясь по сетям и кабелям, антеннам и спутникам, проникая повсюду и принося с собой процветание. "Знания станут главным богатством следующего века, а развитие технологии сделает их общедоступными, так исчезнет бедность и социальное неравенство", - воодушевленно обещал Стасик, вероятно повторяя слова отца.
          Самого Владимира Славина Хаим видел редко. Обычно он допоздна засиживался на работе, а когда бывал дома, просил ему не мешать. Мать, напротив, почти все время сидела дома и крутилась вокруг Стасика. Она была маленькой, суетливой и не слишком разумной женщиной. Как она стала профессором, Хаим понять не мог.
          Хаим называл Стасика неженкой и хлюпиком, требуя от него поменьше сидеть у мамы под боком и побольше выходить во двор. Стасик объяснял, что мама очень за него переживает, и что он не может подвергать ее таким страданиям, но постепенно покорился воле нового друга. Сначала Хаим сопровождал его, приучая не слишком умничать, а потом сказал, что Стасик созрел для знакомства с девочкой.
          Стасик робко спросил: "С какой?" Хаим усмехнулся и ответил: "Выбирай любую”.
          Выбор Стасика Хаима удивил и озадачил. Вместо того чтобы указать на какую-нибудь очкастую отличницу, Стасик заинтересовался Светой Станко из параллельного класса, девушкой с безукоризненными формами и богатым жизненным опытом, к тому же, она была спортсменкой республиканского уровня и в школе показывалась редко. Хаим попробовал Стасика переубедить, но тот уперся и даже стал над Хаимом посмеиваться, что не такой уж он гуру, и в конце концов закатил истерику. Хаим разозлился и сказал, что он видит только один путь - сначала со Светой будет встречаться он сам, а потом передаст ее Стасику.
          - Как это!? - возмутился Стасик, - Людей нельзя передавать. Это не вещи.
          - А вот так, - сказал Хаим ледяным тоном. - Или слушайся меня, или тебе придется все делать самому.
          - Ты не сможешь так поступить, - прошептал Стасик.
          - Если я что-то делаю, то по-своему. Наверное, ты не знаешь, что у нее полкоманды в приятелях побывало. Пловцы, амбалы такие, - Хаим развел руки в стороны. - Сам выбрал. Подумай немного и сообщи мне свое решение. В одиночку у тебя нет никаких шансов.
          Неделю они не разговаривали, потом Стасик позвонил и сказал: "Я согласен".
          Операция, нареченная Хаимом: "Спортсменка", развивалась быстро и без особых затруднений. Сначала Хаим поближе познакомился со здоровым парнем, товарищем Светки по плавательной деятельности. Достаточно было угостить этого болтливого громилу американскими сигаретами, позаимствованными у академика Славина, и Хаим после отфильтровки и расшифровки матерных выражений получил всю интересующую его информацию. Оказалось, Светка, как и большинство девушек, искала и не находила возвышенных отношений, поэтому она часто меняла приятелей и с последним тоже находилась на грани разрыва.
          Хаим быстро достал ее телефон через свои связи в женских кругах и, поболтав пару раз о плавании, учебе и светлом будущем, пригласил Светку на свидание. Он приносил ей цветы, приглашал в кино и водил к Стасику играть на компьютере. Все это было для Светы приятно и ново. Постепенно она убедила себя, что всю жизнь искала именно Хаима. Стасик в присутствии Светы менял цвета и смотрел на своего довольного гуру с бессильной завистью. Он требовал от Хаима выполнения договора, но тот ухмылялся и говорил: "Поспешность, дорогой профессор, хороша при ловле блох”. Стасик бледнел и страдал.
          Постепенно Хаиму все это надоело. Однажды, оборвав нежное светкино щебетание, он резко сказал, что она глупа, и ей нужно брать у Стасика книги и пусть заодно научится обращаться с компьютером. Света обиделась, но, вспомнив, что мама ей говорила то же самое: "Нужно учиться, нужно поступить в какой-нибудь институт, на одной заднице далеко не уплывешь", - согласилась.
          Заметив, что Стасик на нее смотрит с затаенным обожанием, она подумала, что, во-первых, он хороший мальчик, а, во-вторых, его папа может запросто устроить в институт.
          Стасик был на вершине блаженства. Он рассказал Хаиму, что Света часто к нему заходит и, кажется, ему симпатизирует.
          - Недавно она меня даже постригла, - восхищенно сообщил он Хаиму.
          - Поцелуй ее и вали на диван. Чего ты ждешь?" - пожал плечами Хаим.
          - Только не надо все опошлять, - всплеснул руками Стасик.
          - Ну, как скажешь. Только знай, если не повалишь ее в обозримом будущем, то номер будет дохлый.
          Как-то раз Света зашла к Хаиму и, между прочим, ехидно заметила:
          - Знаешь, твой дружок-профессор пытался меня поцеловать.
          - Врешь ты все. Никогда бабе друзей не поссорить, - отрезал Хаим.
          - А я вот возьму и научу его целоваться, - Светка показала Хаиму язык и пошевелила им из стороны в сторону.
          - Очень боялся я твоих угроз, - усмехнулся Хаим.
          - Какой ты грубый стал, - поморщилась Светка и, покрутившись немного вокруг с задумчивым видом, ушла. Хаим ее не провожал.
          Некоторое время никаких особых событий не происходило. Света ходила с Хаимом на вечеринки, иногда оставаясь у него на ночь. Вдруг Хаиму позвонил Стасик и сказал, что Света теперь его девушка, и если Хаим будет продолжать на нее претендовать, то всякие дружеские отношения Стасик с ним прекратит и вообще будет отстаивать свою любовь ценой жизни, если это потребуется. Хаим хмыкнул и сказал, что претендовать не будет, а насчет отношений все равно он скоро уезжает, поэтому Стасику беспокоиться нечего, пусть он будет счастлив.
          Действительно, семья Хаима собралась уезжать, поэтому карточку Стасика он убрал в архив. А ведь были некоторые расчеты. Хаим понимал, что Стасик полностью у него в руках, и собирался еще поиграть с ним в кошки-мышки. Использовать Стасика для облегчения своей дальнейшей жизни и карьеры тоже было неплохой идеей, но отъезд в Израиль спутал все карты.
          Примерно года полтора после отъезда Хаима Стасик ему писал, что они очень счастливы со Светой, и что учатся в институте в одной группе. На два - три письма Хаим отвечал одним, у него уже были новые интересы. Потом мама Стасика известила о смерти сына. Написала, что Света ей очень помогает, что они со Стасиком хотели пожениться.
          "Значит, не судьба", - подумал Хаим и послал телеграмму с соболезнованиями. Потом он получил письмо и от Светы, но не ответил.
         
          * * *
          Сравнивая Россию с Израилем с точки зрения возможного развития карьеры, Хаим понимал, что в маленькой стране, где все упорядочено, и все друг друга знают, элита более спрессована, и соблазнительных мест не так уж много, но, с другой стороны, и пути к вершине не так извилисты и рискованны. Будучи планирующим авантюристом, он считал, что аналитические способности и умение идти на просчитанный риск больше пригодятся в обстановке спокойной и размеренной. Убедив себя в этом задним числом, так как никто его согласия на переезд в Израиль не спрашивал, Хаим быстро обрел на новом месте душевное равновесие и начал осваиваться в израильской действительности. Слова: "абсорбция" и "репатриация" он произносил презрительно, считая их лозунгами для толпы, наподобие перестройки и гласности. Видя в человеке лишь высокоразвитое животное, он любил использовать холодные и рациональные слова: "миграция" и "адаптация".
          С адаптацией климатической и социальной проблем у Хаима не возникало. Погода в районе Тель-Авива, на его взгляд, не слишком отличалась от бакинской, общественные нормы, по сути своей, тоже позволяли провести множество аналогий. Подобное сходство не вызывало у Хаима ни радости, ни огорчения, ни удивления. Все окружающее казалось ему вполне логичным и закономерным. "В основе почвы - песок, в основе порядка - восток", - записал он у себя в блокноте уже в первые дни пребывания в Израиле.
          В Израиле Хаим временно прекратил сбор информации. Круг людей, с которым он общался, казался бесперспективным, и погружение в глубины их тайной жизни представлялось ему бесполезной тратой времени. Хаим понимал, что ему нужна связь с какой-либо государственной структурой, через которую он бы смог получить доступ к большим объемам информации и компьютерным сетям. Армия казалась вполне подходящей в подобном отношении организацией, поэтому он в восемнадцать лет против воли родителей, которые настаивали, чтобы он подобно большинству знакомых ребят, получил отсрочку и поступил в университет, пошел служить.
          Хаим был парнем крепкого телосложения и никакими особыми болезнями не страдал. Бравые армейские врачи оценили его здоровье на 97 по 100 бальной шкале, безосновательно сняв три пункта за одну традиционную интимную операцию, которую Хаиму так и не посчастливилось перенести.
          Автоматически распределенный в боевые части, он после трудного подготовительного периода попал в подразделение, патрулирующее территории за зеленой чертой. Прослужив там, впрочем, недолго, он во время беспорядков получил камнем в переносицу, и после недели в госпитале был переведен в тыловое подразделение центрального округа. В качестве компенсации за неудобства в первые полтора года службы, Хаиму предложили необременительное место в отделе по розыску дезертиров. Работа эта пришлась ему по вкусу. Редко появляясь на базе, он много ездил, встречался с разными людьми, добывал информацию, оставляя черную работу в виде ареста на долю военной полиции.
          Сказав обычное: "Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать", Хаим выезжал с базы, имея в своем распоряжении портфельчик с бумагами, предоставленными всезнающими армейскими компьютерами. Где-то впереди, в неизвестности, в глубине большого города, или на окраине маленькой страны от него прятался чужой, но хорошо знакомый человек. Хаим знал его имя и фамилию, рост, возраст и вес, все адреса, по которым он когда-либо проживал, имена и адреса его родственников, знал, кто ждет его дома, знал все его прошлые грехи и будущие надежды, которым не суждено было сбыться, потому что за ним уже выехал другой, за спиной которого стоит пусть не такое хитрое и шустрое, как отдельно взятый индивидуум, пусть даже безалаберное и неуклюжее, со старыми компьютерами и неактуальными адресами, но все же несоизмеримо более огромное и сильное государство.
          Человек всегда проиграет свой бой с государством, и никакая демократия тут не поможет. Посчитаете себя победителем, потому что вас оставили в покое? Не обольщайтесь, просто о вас на время забыли. В один прекрасный, но не для вас, день, упитанный лысоватый очкарик выудит ваше имя из огромного компьютера (на самом деле он не такой уж огромный но все познается в сравнении), или это будет симпатичная крашенная блондинка, по ошибке сунувшая начальнику вашу папку, может, за вами придет энергичный молодой человек, а может, вам позвонит дама бальзаковского возраста, но ни в коем случае не обольщайтесь. Если вы пнули государство, обозвав его, или вступив в тайное общество, и вы видели, как оно затем на ваших глазах обрушилось, не обольщайтесь, оно упало под тяжестью собственных идей, и на его месте появится новое, которое вас постепенно обнаружит, потому что это его святой долг - пересчитывать граждан, следить за ними и заботиться о них. Никто вас не тронет и никто о вас не вспомнит, только если государство исчезнет вообще. Страшно? Тогда зачем бороться, если не хотите победить?
          Хаим чувствовал себя мечом и щитом государства, его маленьким винтиком, его крохотным функциональным придатком. С одной стороны, это было неприятно - индивидуальность роптала, но с другой - очень даже удобно было прятаться за широкой спиной "дяди Шмулика", так Хаим прозвал израильский истэблишмент.
          Должность, которую он занимал, в соответствии с определенным распоряжением, за подписью и печатью, заставляла незнакомых людей относиться к нему почтительно, даже заискивать перед ним. Личности, настроенные враждебно, конечно, тоже попадались, вплоть до попыток рукоприкладства, но Хаим относил подобное поведение скорее на счет человеческой глупости и южного темперамента, чем к оппозиционным по отношению к закону настроениям.
          Служить Хаиму нравилось. Из субординации в ЦАХАЛе культа не делали. Аккуратность и точность находили в его душе глубокий и положительный отзыв. Расплывчатость постановки основных задач, вкупе с разнообразными исторически сложившимися проблемами, идиотическими ограничениями и постоянно меняющейся обстановкой, приводили к частичному параличу повседневной деятельности, попутно оставляя массу свободного времени и открывая обширное пространство для личных начинаний по интересам.
          Оценив в должной мере все эти факты, Хаим решил связать свою дальнейшую судьбу с государственной службой, при умелом использовании ресурсов которой в своих личных начинаниях, он мечтал многого достичь.
          Сказано - сделано. Хаим стал больше времени проводить на базе, удобно устроившись в кабинете начальника отдела, толстого увальня, полковника Переца, рассказывая ему всякие забавные истории из своей практики, выдуманные и реальные, сдобренные сплетнями о бурной личной жизни товарищей по службе. Перец хохотал над хаимовыми рассказами до пота и слез, однажды он, колыхаясь всем телом, даже упал вместе со своим начальственным креслом на спину, показав дырявый носок. Перец полюбил Хаима, как сына родного, брал его с собой обедать и просил оставаться вместо секретарши, когда она исчезала.
          Перец без разговоров подписал Хаиму рекомендацию на офицерские курсы. Вернувшись младшим лейтенантом, Хаим попросил у Переца руководство всей поисковой деятельностью и без задержки получил желаемое. Перец очень по нему соскучился и не скрывал своей радости, узнав, что Хаим решил остаться при нем. Хаим вначале остался на один год сверхсрочной службы, а потом еще на два. Перец пошел наверх. Хаим сделался капитаном.
          Одно время дела шли неплохо. Взяток Хаим не брал, это казалось ему примитивным и невыгодным. Он придумал нечто более интересное. Дела, в которые были замешаны сыновья богатых и влиятельных персон, удостаивались с его стороны особого внимания. Например, он умышленно затягивал время поисков, чтобы ответственность, пропорциональная сроку дезертирства, становилась более суровой. Он никогда не поддавался давлению сверху, снискав имя бескомпромиссного и честного офицера. Он спускал дело на тормозах только после личных контактов с заинтересованными сторонами. Он делал вид, что сердце его дрогнуло именно перед конкретной историей человеческого горя, и давал понять, что ошибку можно и простить. Никогда не требуя конкретного вознаграждения, он старался завязать личные отношения с влиятельными людьми, встать с ними как бы на одну доску. Все это обещало в будущем неплохие дивиденды.
          Однако, незаметно, как это всегда и случается, подкрался кризис жанра. Мотивация к армейской службе упала столь низко, что дезертирство перестало считаться значительным проступком, и, соответственно, спрос на его аннулирование упал до невиданного, неприличного уровня. Все это происходило на фоне резкого увеличения количества дел, поступающих к производству, в котором постепенно воцарилась полная неразбериха, или, выражаясь более точно, балаган.
          Узнав, что его собственные солдаты ловят рыбку в мутной воде, продавая отступные за 100 шекелей, Хаим ужаснулся и решил как можно скорее сменить род занятий. Для начала он прошел за счет армии в рабочее время компьютерные курсы, а потом с помощью рекомендаций Переца, протекции нескольких своих бывших фигурантов и безукоризненной репутации поступил на работу в спецслужбу.
          Встретив Модана, Хаим сразу понял, что это его любимый тип начальника - добродушный и беспечный, при таком самому можно решать, чем заняться. "Он конечно не так глуп, как Перец, но может это и к лучшему, его можно будет сподобить на более серьезные дела" - подумал Хаим и сделался тенью Якова Модана.
         
          * * *
          - Ну, чего сидишь? Давай собирайся! Мы обязательно должны приехать до хупы. Нельзя опаздывать к начальству - это просто наглость. Ты вообще знаешь, к кому мы идем?! Знаешь, какие они важные люди, особенно со стороны жениха? Израильская аристократия, принцы крови. Знаешь, как тяжело мне было выудить приглашение из этой Мирьям? Я сказала, что слышала о ее радости, поздравила, расспросила, где они делают свадьбу, какого числа, только после этого она нас пригласила. Представляешь! Воображала! Ну, муженек, чего ты расселся?!
          - Оставь меня старушка, я в печали, - Хаим презрительно скривил рот, продолжая хаотично переключать телеканалы.
          - Ты думаешь, для меня это большое удовольствие? Но должна же я продвигаться по службе. На такие заработки, как у нас с тобой, квартиру не купишь. Сколько можно сидеть в этих вонючих трущобах? Ты посмотри в окно. Какие там омерзительные рожи. Сняли бы хоть квартиру в приличном районе. Все твоя жадность. Здесь вечером невозможно ходить, однажды меня просто изнасилуют.
          - Никто тебя не тронет. Кому ты нужна? - процедил он сквозь зубы.
          - Издеваешься, подлая морда! Ну ладно, я одна поеду, на такси, раз ты такой кретин. Ты не сумеешь мне испортить жизнь, даже если очень захочешь, - она мельком взглянула в зеркало, с раздражением отметив, как сжались губы и покраснели глаза.
          - Склочная ты баба, Ленка. Я же специально свободный день взял, чтобы меня не задержали, чтобы на дежурство не оставили, чтобы на комиссию не вызвали, - он уменьшил звук и прошипел, - чтобы на твою сраную свадьбу успеть.
          - Смотрите, какая самоотверженность! Просто решил дома отсидеться, пока твой шеф не очухается. Ты же знал, что его сегодня на комиссию вызывают, что вернется он злой и по башке тебе надает, сам мне вчера рассказывал, - она встала перед мужем, чуть наклонившись вперед, заслоняя телевизор.
          - Может быть, я расстроен? Может быть, мне не хочется улыбаться твоим снобским мордам? Достаточно того, что я своему тупорылому шефу целыми днями улыбаюсь, - Хаим злобно посмотрел на жену. Глаза его застыли двумя кусочками метала.
          - Не ходил бы за ним, как хвост, целыми днями, не пришлось бы столько улыбаться. Ты с ним обедаешь, в бассейн с ним ездишь, на пикник с женой пригласил, массажер для спины подарил, только что сам задницу ему не массируешь. Он, между прочим, пялится на меня весьма откровенно. Вот возьму и скажу ему как-нибудь, что он свинья вонючая, - она с отвращением ощущала, что голос ее все больше походит на визг, но не могла ни сдержаться, ни успокоиться.
          - Он еще одолжение делает, что на тебя смотрит. У него секретарша в два раза красивее, - Хаим презрительно усмехнулся.
          - Ах ты, подлая морда! - она заплакала. - Ей ты улыбаешься, а мне одни гадости говоришь. Ну и пялься на всяких блядей, скотина! Уйду от тебя, - Лена терла ладонями глаза и громко всхлипывала.
          Хаим выключил телевизор и, удовлетворенно посмотрев на жену, тихо и вкрадчиво сказал:
          - Ну ладно, не плачь, Леночка. Я больше ни на кого не смотрю. Мне с тобой хорошо, - он встал с дивана и обнял ее за плечи. - Не плачь, а то как ты на свадьбу поедешь с красным носом? Иди, умойся. Только побыстрей, мне еще нужно побриться, - он слегка хлопнул жену по заду.
         
          Час спустя Хаим и Лена ехали на север по скоростному шоссе, пролегавшему среди миниатюрных полей, чахлых рощиц и аккуратных садиков, порождавших ностальгию по буйным бескрайним простором доисторической родины, чуждым порядку и благоустройству.
          - И где этот киббуц-миллионер Садэ Ильича? - ухмыльнулся Хаим.
          Некоторые любопытные зеркальные аналогии нынешней и прежней реальности, вроде бледнеющих розовых пятен социализма на широкой глади капиталистического хозяйства, забавляли Хаима своей неуместностью атавизма, подобной хвосту, который уже не шевелится и только вредит репутации.
          Явление странное симметричное подобие, воссозданное теперь гомотетическим перемещением в Израиль, он наблюдал еще в Баку на примере соседа и коммуниста тов. Мамедова - начальника райотдела милиции, который, как удачно заметил однажды папа Хаима: "еще и немножечко шил". Сначала он, видимо, шил дела, но затем, используя вырученные деньги, решил заняться бизнесом более традиционным и устойчивым, построив и оснастив небольшую швейную фабрику.
          Недавно заглянувший в гости старый товарищ Хаима между делом рассказал, что Мамедов теперь торгует нефтью и по-прежнему видный член правящей партии, что сын его получил швейную фабрику и квартиру, в которой жили Шпики, а племянник работает в милиции.
          - Почему ты все киббуцы называешь Садэ Ильича? Если это шутка, то одну и ту же шутку без конца повторять неприлично.
          - Что-то ты в последние часы много думаешь о приличиях. Готовишься войти в высшее общество? Не получится. Как бы ты скромно не одевалась, и как бы ты не картавила, все равно от тебя за три километра русским духом пахнет. По-моему, тебе стоило надеть то платье, с блестками, которое я тебе подарил, как обычно, покрутить немного задом, сошло бы за здоровую эксцентрику. Человек всегда должен быть самим собой, а не подстраиваться под окружение. Пусть примут тебя такой, какая ты есть, и снимут шляпу. Не захотят? Все равно мы свое возьмем, - Хаим резко нажал на газ и дернул ручку передачи, обгоняя медлительный и кособокий фургон.
          "Смотрите, как он ездит! Не снимает правую руку с переключателя скоростей. Тоже мне, гонщик хренов. Вечно изображает из себя льва, кот паршивый", - подумала Лена и, усмехнувшись, сказала:
          - Ты такую линию проводи у себя на службе. Оглянуться не успеешь, как тебя выпрут. Забыл, как ты Коби наворачивал о необходимости мирного процесса? Противно было слушать. Вот возьму и скажу ему как-нибудь, что ты уже три раза успел за Ликуд проголосовать. - Она с удовольствием отметила, как на секунду изменилось очертание его губ, отобразив, может быть, досаду, злость или боль. Она никогда в точности не была уверена, что правильно воспринимает выражение его лица, но зачем вдаваться в мелочи. Сказанное должно было быть ему неприятно, и уже одна эта мысль доставляла ей удовольствие. - Не такой уж ты крутой, - ехидно заметила она.
          Он мгновенно превратил лицо в презрительную маску и сказал, не глядя в ее сторону:
          - Мы же с тобой только год, как поженились. Ты только с моих слов могла узнать, как я голосовал. Я бы сказал, что подшутил над тобой, глупой, что я на самом деле сплю и вижу палестинское государство.
          - И все же, я когда-нибудь расскажу Коби, как ты его ненавидишь.
          - Сволочь! - заорал Хаим, ударив кулаком по сигналу, - Маньяк долбанный!
          Как он меня подрезает на скорости сто двадцать! - он резко затормозил, дернул руль и, выжав рев из мотора, обогнал обидчика по правой полосе. Остановившись у светофора, он снисходительно посмотрел на Лену и, усмехнувшись, сказал:
          - Забудь про Модана. Больше он не будет пожирать тебя жадным взглядом. Его песенка спета. Он не умеет использовать восходящие потоки, не умеет парить и взлетать вверх. Скоро я займу его место.
          - Вот и здорово. Ты знаешь, когда я встречаю старых знакомых, мне всегда бывает любопытно, кто чего добился. Эдик, например, помнишь, рассказывала тебе, я с ним училась в одном классе, он организовал свою компанию в области оптических систем. Сейчас он в Сиэтле, ведет там какие-то переговоры. Или Боря, стал же он брокером. Когда-нибудь и мы купим квартиру, а потом виллу, как у Бори, - она соединила ладони, глядя в темное фиолетовое небо.
          - Меня не интересует, кто добился и чего добился. Какой мне с этого прок? Это глупо - всегда с кем-то сравниваться. А твой Боря - простой махинатор. Напрасно я с ним связался. Презираю таких людей. У него нет никакой идеологии, кроме жадности. В этом вы очень похожи.
          - В чем же твоя идеология, мой щедрый и великодушный? - ехидно спросила она.
          - Не должно быть на свете тайн. Информация должна быть всеобъемлющей и вседоступной. Деньгами владеет тот, кто владеет информацией. Если сделать ее вседоступной, то не будет ни обмана, ни социального неравенства. Я верю, что будущее должно быть именно таким. А пока информация должна принадлежать таким, как я. Тем, кто верит в мечту. Тебе этого не понять, - он нахмурился, нажал на газ и, резко отпустив сцепление, рванул с места.
          Помолчав, Лена тревожно посмотрела на мужа и предупредила:
          - Что же, мечтать не вредно. Смотри только, чтобы эти странные мечты не повредили твоей карьере.
          - Не твоего ума дело, - Хаим пренебрежительно махнул рукой, - ты давай ищи по карте свою деревню.
          - Чтоб ты знал, сейчас это считается престижным и модным делать свадьбу в саду, на берегу озера или на полянке среди деревенских домиков.
          - Показуха, - отрезал Хаим.
          Оставив скоростное шоссе, они оказались в местности весьма дикой и неприветливой. По обеим сторонам дороги, выхваченная светом фар из предзакатных сумерек, желтела высокая обожженная солнцем трава, казалось, вот-вот из нее покажется львиная морда. Ни силуэтов строений, ни дорожных указателей заметно не было. Ничто не выступало из темноты. Жужжание высоковольтных проводов, шепот шин, наэлектризованная тишина. Внезапно навстречу скользнули и заплясали мерцающие огоньки, змеящиеся двумя струйками по краям дороги.
          - Все, теперь мы не заблудимся, - облегченно вздохнула Лена.
          - Еще неизвестно, куда ведет эта дорога. Мне лично окружающий ландшафт напоминает фильм ужасов "Кладбище домашних животных", - Хаим ухмыльнулся и покрепче сжал руль. Дорога пошла под уклон.
         
          * * *
         
          В лощине, среди туманной пустоты, заманчивым оазисом проявился комплекс по проведению романтических торжеств и всевозможных культовых мероприятий. Пальмы с гирляндами фонариков, окутанные разноцветным светящимся ореолом, услужливо освещали лестницу, ведущую к небольшому мутноватому пруду, на берегу которого стояла хупа, и важно разгуливали жирные птицы.
          - Это гуси! - восторженно пробормотала Лена. - Я же тебе говорила, что сейчас в моде деревенский стиль.
          Хаим неопределенно мотнул головой, поглощенный изучением и классификацией гостей. Представительницы женского пола, которых он, обладая не слишком модной в последнее время традиционной сексуальной ориентацией, рассматривал всегда первым делом, не производили впечатления. Красавицы на глаза не попадались, в одежде преобладали темные, блеклые тона, и только сдержанность движений, да тонкие цепочки дорогих драгоценностей на длинных и, в основном, немолодых шеях, могли указать на социальный статус присутствующих.
          Мужчины, будто бы собравшиеся на деловое совещание, понравились Хаиму больше. Они прогуливались по берегу пруда, неторопливо переваливаясь, под звуки модной в последнее время ритмической песни, припев которой недвусмысленно утверждал, что каждый хочет быть начальником; они смотрели вдаль серьезно и задумчиво, величественно скучали, выпрямившись и вытянув шеи, медленно и веско говорили по сотовым телефонам, важно подбоченясь, или выставив свободную руку далеко в сторону, расширяя таким образом собственное жизненное пространство.
          Оживленные разговоры свидетельствуют о несдержанности, и поэтому были исключены. Все, что услышишь в таком обществе - короткие реплики, усмешки, отрицания отрицаний. " Это мое личное мнение, вы конечно с ним не согласитесь, но"...
          Хаим пожалел, что не взял с собой сотовый телефон или еще лучше служебный биппер - прибор, указывающий на определенную важность владельца, дела без которого на работе не идут, и поэтому он может быть вызван в любое время дня и ночи. В связи с отсутствием атрибутов успеха, пришлось просто выпрямиться и задумчиво смотреть вдаль, в данном случае на другой берег пруда, где торчал из воды ржавый кусок железа. Возможно, это был броневик, поврежденный арабами во время войны за независимость, и поэтому его, как историческую ценность, решили не утилизировать.
          Между тем, свадебная церемония шла своим чередом. Лена уже успела, сладко улыбаясь и картавя, поздравить и начальницу, и дочку, заявив, что место они выбрали просто волшебное. Хаим подошел к жениху-принцу и, заметив, как тот сильно потеет, несмотря на отсутствие пиджака и галстука, замещенных бежевой жилеткой, пожал ему руку и пожелал: "Крепись". Принц посмотрел мимо Хаима и улыбнулся в пространство.
          Рав пел гнусаво. Зубов эмаль блестела сквозь вуаль. Как таракан, стакан шмыгнул вертляво. Но что это со мной? Попутал бес.
          Заняв место за отведенным для них с женой столом под номером тринадцать, Хаим отметил сразу три неприятных обстоятельства: во-первых, сидение было мокрым, видимо, из-за высокой влажности воздуха, во-вторых, соседи по застолью смотрели на него с каким-то особенным неприязненным интересом, и, в-третьих, угощение к столу не подавалось, за ним следовало идти довольно далеко и стоять в очереди. В ответ на все эти злопыхательства судьбы Хаим предъявил окружающим самую радушную из имеющихся в его арсенале улыбок и сказал, глядя в пространство: "Добрый вечер". Подобная фраза, как ему казалось, излучала доброжелательность, а также имела некоторый метеорологический оттенок, создавая потенциал для непринужденной беседы, например, о погоде, как принято в высшем обществе. Никто ему не ответил, впрочем, некоторые повороты голов можно было расценить как приветственное кивание.
          За столом сидело еще две пары: солидный господин лет сорока пяти в темно-синем костюме с женой, похожей на закутавшуюся в шаль рыжую лису, и сравнительно молодой худощавый мужчина, нервно поблескивающий стеклами миниатюрных очков, с красивой шатенкой в скромном сером платье.
          Скептически посмотрев на длинную очередь к пункту выдачи пищи, где, отрезая и раскладывая зажаренное на вертеле мясо, крутился розовощекий парень, одетый в нечто похожее на футболку с длинными рукавами, Хаим негромко заметил:
          - Следовало бы выдать гостям продовольственные карточки, тогда атмосфера времен основания государства была бы соблюдена полностью. Те из присутствующих, кто помнит это время, несомненно бы порадовались.
          Рыжая дама приподняла одну бровь, переведя оценивающий взгляд с Лены на Хаима, и после некоторой паузы спросила:
          - Где я могла вас видеть, молодой человек?
          - Думаю, дорогая, ты видела господина Шпика там же, где и я, - ее муж кивнул Хаиму, - на страницах газет.
          - Ах да, в связи с делом Розенфельда, - согласилась она с напускным безразличием и неторопливо кончиками пальцев поправила шаль, готовую соскользнуть с левого плеча.
          Мужчина в очках раздраженно дернул плечом, отгоняя несуществующую муху, и, резко поднявшись из-за стола, спросил жену:
          - Что тебе принести, дорогая?
          - Пойдем, - она чуть замешкалась, подбирая сумочку, и, метнув на Хаима любопытный взгляд, поднялась.
          - Мой муж очень страдает от чрезмерного внимания к этому делу, - заметила Лена, заботливо накрыв руку Хаима своей.
          - Скандалы всегда вызывают интерес у недалекой публики, - пренебрежительно заметила рыжеволосая дама, доставая из сумочки пачку сигарет. - Во всем виноваты досужие домыслы журналистов, - предположила она. - Кстати, позвольте представить вам моего мужа: Зеэв Лайдерман - адвокат, а я - Леа, - она кивнула.
          - Специальный агент Шпик. Хаим Шпик. А это моя жена Илана, - Хаим кивнул в ответ и одарил жену теплым взглядом.
          - Вы знаете, Хаим, законность в нашем государстве не находится на должном уровне, поэтому я рад, что молодые и энергичные люди, подобные вам, прибыли в нашу страну и стараются изменить ее лицо, - поощрительно и, как показалось Лене, с некоторой долей ехидства, заметил Лайдерман, - подставляя жене зажигалку.
          - И все-таки, мне кажется, Давид Розенфельд не мог совершить подобного. Мы же его... - Леа не успела договорить.
          - Дорогая, ты задерживаешь своими рассуждениями молодых людей, которым пора отправляться за угощением, - оборвал ее адвокат.
          - Да, пожалуй, - Хаим поднялся и спросил, - Вы не составите нам компанию?
          - Нет, - ответила Леа, выпустив вверх тонкую струйку дыма. - Мы в это время дня уже ничего не едим. Правда, Зеэвик?
          Адвокат добродушно усмехнулся и развел руками.
          - Ну, пойдем, дорогая, - Хаим положил руки жене на плечи, подумав, что было бы эффектно отодвинуть ей стул.
          - Пожалуйста, дорогой, принеси мне только салат, - попросила она утомленным голосом, вовсе не собираясь вставать.
          - Конечно, - он наклонился к ней, будто бы целуя в шею, и шепнул, - только не болтай лишнего.
          - Скажите пожалуйста, Илана, вы приглашены со стороны жениха, или невесты? - госпожа Лайдерман непринужденным движением сбросила пепел на траву, чуть не попав в гуся, который прохаживался у стола в ожидании подачки.
          - Да. Инбаль так красива в подвенечном платье, не правда ли? - Лена мечтательно улыбнулась.
          - Мы видим ее сегодня впервые, - повела плечами Леа. - Расскажите, пожалуйста, нам о ней побольше.
          - Видите ли... - Лена смутилась, - я работаю вместе с ее мамой. Мы близко не знакомы... Я тоже видела ее всего несколько раз.
          - Значит, вы химик, - сказала Леа сочувственно. - Не слишком приятная профессия. Лучше бы стали адвокатом, как мой муж. Хотя новым репатриантам, наверное, нелегко попасть на юридический факультет. Вам не трудно было учиться в университете? - она приподняла левую бровь.
          - Не более чем всем остальным. Я уже давно в Израиле - десять лет, - Лена посмотрела, не идет ли Хаим. Она чувствовала себя неуютно. Светского разговора явно не получалось. Адвокат молчал, откинувшись на спинку стула, попивая апельсиновый сок и снисходительно поглядывая на гусей, а жена его все не унималась.
          - Действительно, у вас практически нет акцента, и все же, в вас легко узнать репатриантку из России, - Леа прищурилась и, скривив губы, выпустила дым, от этого ее нос чуть шевельнулся, казалось, что она принюхивается. - Возможно, такое впечатление возникает, потому что вы осветляете волосы. Здесь, в Израиле, в этом нет необходимости. И к вашему замечательному бежевому костюму гораздо больше пошел бы темный оттенок волос.
          Лена нервно мусолила салфетку, с трудом продолжая улыбаться. Она уже хотела посоветовать рыжей, как бороться с морщинами, но тут вернулся худой очкарик с женой, и разговор иссяк, не успев перейти в нежелательное русло. Вскоре подошел и Хаим с тремя полными тарелками. Заметив, что все с опасливым интересом наблюдают за его движениями, он усмехнулся и сказал:
          - Не беспокойтесь, я умею аккуратно подавать на стол. Когда-то я был неплохим официантом. Вот возьми, дорогая, - он поставил одну тарелку перед Леной. - Напрасно вы не берете горячее, - он посмотрел на адвоката, - бифштекс выглядит превосходно, вы не находите, - он обратился к очкарику, который, обнажив выступающие резцы, энергично работал ножом и вилкой.
          - Да, Хаим, бифштекс хороший, - пробурчал очкарик, не поднимая глаз, - Меня зовут Рони, если ты забыл.
          - Где же мы встречались? - наморщил лоб Хаим.
          - Я главный управляющий компании Скайнет, - напомнил Рони, неприязненно глядя на Хаима. - Мы встречались в суде по поводу незаконного просмотра электронной почты. Когда я был за границей, вы с Моданом оказали давление на моего заместителя Рубина и незаконно установили слежение.
          - Суд, Рони, еще не объявил наши действия незаконными, - Хаим покачал головой и, неторопливо опустившись на стул, добавил. - Понимаю, что ты и твой главный инвестор имеют повод для недовольства, но суд, я уверен, выскажется в нашу пользу.
          - Так это у вас Розенфельд держал свою электронную почту, - Леа прищурилась, с интересом поглядывая на Рони.
          - Это возмутительные большевистские методы - вторгаться в частную жизнь человека, не совершившего преступления, и, к тому же, без разрешения суда, - Рони отправил в рот крупный кусок мяса. - Это такие, как ты, привезли подобные методы из России. Мне кажется, вы еще завербовали кого-то из моих работников. Возмутительно! - он стукнул вилкой по столу.
          - Я понимаю ваше недовольство, уважаемый Рони. У вашего хозяина серьезные проблемы. Возможно, они отразятся и на благополучии вашей фирмы, но уверяю вас, все действия нашей службы совершенно законны. Причем, эти действия не предпринимаются против вас лично, во всяком случае, пока. Вы ведь не собираетесь кого-нибудь уволить за мнимое сотрудничество с нами, которое, как мне кажется, не должно вызывать осуждения у каждого законопослушного гражданина. Что касается большевистских методов, вы, мой друг, заблуждаетесь, - Хаим ласково посмотрел на Рони. - Служба, в которой я работаю, была организована по образцу, разработанному нашими американскими партнерами. Кроме того, Интернет не любит тайн. Его энтузиасты стараются проникнуть во все самые потайные и удаленные уголки, куда только ведут провода, и где принимают антенны. Информация должна быть доступной, этого хотят пользователи. Проблема в том, что еще не все готовы отказаться от секретов, и не все готовы принять других такими, как они есть. Я, разумеется, не имею в виду преступников, в их деле без секретов нельзя.
          - Кушай, Хаим, - Лена потянула мужа за рукав.
          - Видишь, Санди, я, как всегда, был прав, - сказал очкарик своей жене, мотнув головой в сторону Хаима. - Этот человек - настоящий большевик. Он хочет, чтобы все было общедоступно, в том числе и номера кредитных карточек, - Санди смотрела на Хаима с восторгом и ужасом, испустив сдавленный вздох.
          - Вы тоже думаете, что я большевик, - Хаим обратился к Лейдерману несколько фамильярным тоном, будто был уверен в его поддержке.
          - Вовсе нет, - заверил адвокат. - Вы мне кажетесь человеком практичным и неравнодушным к частной собственности, - он хитро ухмыльнулся и добавил. - Я лично за то, чтобы люди имели и собственность, и тайны. Но я также и за то, чтобы эти тайны открывались другим. Два этих фактора совместно обеспечат меня работой.
          - А вы, Рони, гость со стороны жениха, или со стороны невесты? - спросила Леа.
          - Жениха, - буркнул Рони и, отправив в рот последний кусок бифштекса, сказал жене. - Пойдем, потанцуем. Мне в подобном обществе находится неприятно. - Он поднялся и пошел в сторону оркестра, игравшего на поляне. Санди поднялась следом и, диковато улыбнувшись всем присутствующим, прошептала: "Всего доброго".
          - К сожалению, коррупция оплела нашу страну невидимыми сетями, проникшими повсюду, - заявил Хаим, задумчиво глядя, как Рони, пошатываясь, идет на своих жирафьих ногах, а его жена неторопливо и ритмично покачивает бедрами. - Такое стало возможным, потому что главной задачей правоохранительных органов всегда была борьба с внешним врагом, - продолжал он. - Борьба же с врагом внутренним связана в сознании людей с ущемлением их гражданских прав, поэтому никто всерьез не хочет работать в этом направлении.
          - Со дня основания нашу страну раздирают противоречия, поэтому политики стали нервными и неразборчивыми в средствах. От такого положения вещей страдает и судебная, и экономическая система. - Кивнул адвокат Лайдерман. - Обратить значительные ресурсы на внутреннюю политику мы сможем только по окончании мирного процесса. Отцы-основатели государства верили в его счастливое завершение, - он вздохнул.
          - Мой отец всегда говорил: "Другого пути у нас нет", - оживилась Леа.
          - Да-да. Конечно, он был прав, - согласился Хаим, отобразив на лице глубокое уважение к памяти безвременно ушедшего отца Леи, бывшего, возможно, по совместительству и отцом-основателем.
          Вернувшись домой за полночь, супруги Шпик тут же разошлись по разным комнатам. Говорить было не о чем. По дороге наговорились вдоволь, в мельчайших деталях обсудив неприглядное поведение высшего общества, заклеймили его позором и напоследок, развеселившись, пожелали друг другу поскорее стать его членами.
          Несмотря на усталость, Лена ощущала какое-то приятное радостное щекотание в горле, от чего хотелось улыбаться своему отражению в зеркале и строить глазки самой себе, повернувшись то влево, то вправо, и легко, раскрепощенно прыснуть от смеха, но это было бы слишком по-детски.
          Она долго причесывалась, усевшись по-турецки на пуфе перед туалетным столиком, довольная рядом случайных совпадений, которые, судя по всему, подняли ее рейтинг в глазах начальницы. А произошло это так: когда пара новобрачных согласно традиции обходила столы приглашенных, Хаим и Лена, мало знакомые жениху и невесте, оживленно беседовали с Лайдерманами и, видимо, были приняты за важных персон. Новобрачные удостоили их весьма личных улыбок, а в последствии даже пригласили в достаточно узкий круг исполняющих что-то среднее между субботними народными танцами и греческим сиртаки. Это обстоятельство не ускользнуло от внимательных глаз матери невесты, удостоившей Лену теплого прощания в ответ на восторженные комплименты в адрес новобрачной, гостей и угощения.
          Лена легла в постель и, устроившись поудобней, принялась мечтать: "Вокруг аристократов и богатеев витает аура успеха, достаточно прикоснуться к ней, и все идет на лад. Это как эпидемия. Особая такая болезнь, симптом которой - распухший банковский счет. И этим можно заразиться. Глядишь, и стану важной птицей", - она заметила, что получается стишок, и прыснула, перевернувшись с боку на бок, заматываясь в простыню. - Я пила. Пила коктейль "Голубая лагуна". Голубая... - мечтательно прошептала она и, сладко зевнув, обняла подушку. Уже сквозь сон она подумала: "Надо перекраситься в темно-рыжий цвет. Чтобы никто не подумал”... Ей снился престижнейший ресторан на крыше небоскреба, сияющий в ночи короной разноцветных огней. Красивый официант с блестящими черными волосами распутно улыбался ей, а Леа Лейдерман протягивала безумно дорогую зажигалку, инкрустированную алмазиками.
          Хаим, между тем, спать не собирался. Он сидел в салоне за массивным старомодным рабочим столом уличного происхождения и чертил на бумаге некую схему. Маленькая лампа с зеленым абажуром отбрасывала на его лицо, как написали бы в романтическом романе девятнадцатого века, зловещий мертвенный отсвет. Сейчас так не пишут. Акценты несколько сместились. Во-первых, злые злодеи уже не в моде. И лампа теперь выхватит из темноты по детски приоткрытый губастый рот, что-то старательно и беззвучно проговаривающий в процессе приятного бумагомарания, а лампа может быть и красной, и голубой. Современная идея состоит в том, что не лампа красит человека в зловещий цвет, а человек выбирает себе соответствующую лампу. Сейчас можно раздобыть любую конфигурацию осветительного прибора, даже в форме фаллоса. Интересно, что по поводу такой лампы скажет психоаналитик. Но проверим, что там делает Хаим.
          Он удовлетворенно рассматривает схему. В верхней части расположились два больших прямоугольника, в одном значилось: "Розенфельд", в другом: "Модан". Между ними была проведена толстая линия с двумя жирными, упершимися друг в друга стрелками. Пониже прямоугольника имени Розенфельда по горизонтали выстроились три небольших квадрата со следующими именами и приписками: Менахем Кариш (министерство связи; родственник Ривки Модан; использование служебного положения в корыстных целях); Зеэв Лейдерман (стряпчий и доверенное лицо; адвокат; хитрый тип; разговоры с ним записаны); Бэтти Страшная (адвокат по сексуальным делам; в детали не посвящается; зверь баба). Все три квадрата были соединены с главным прямоугольником стрелками, но только у Лайдермана она была двухсторонней. Квадраты Кариша и Страшной выпускали стрелы в сторону прямоугольника Модана, первая была отравлена надписью: "подкуп", вторая - "закон". "Первая - ранит, вторая - добьет", - записал между ними Хаим.
          Прямоугольник Модана тоже подпирали три квадрата, но все они были начерчены пунктиром. "Бедняге не на кого опереться, а он и не чает", - подумал Хаим и усмехнулся. Надписи на квадратах гласили: Хаим Шпик (будущий начальник отдела 28Х), Моти Берг (человек - тень, больше всего на свете боится попасть в газеты, шпион старого закала); Мордехай Леви (прокурор, ненавидит богатых, особенно белых, мечтает о карьере и громком процессе, на Модана ему плевать). С главным прямоугольником квадраты были связаны односторонней, обращенной наружу стрелкой. Квадрат Хаима находился в двухсторонней связи с виллой адвоката Лейдермана, где они время от времени встречались. "Солидный партнер, европейского класса, - подумал Хаим и усмехнулся. - Всех водит за нос одновременно. Уважаю таких людей. Кто бы мог на этой свадьбе догадаться, что мы давно знакомы? Хорошо, что я в свое время научился иметь дело с такими типами”.
          Два квадрата расположились особняком в нижней части чертежа. Они были соединены обоюдоострой стрелкой, будто держались за руки. Надписи в них гласили: Бени Холем (программист, брехун, находка для шпиона), Шели Холем (дочка, живет с матерью, болтала с кем не надо с папочкиного компьютера, озабоченная посильнее папочки).
          "Сам бог послал мне этого растяпу с нимфеткой дочуркой”. - Хаим закусил губу и взял оба квадрата в кольцо. - "Не будь я Хаим Шпик, если эти двое не помогут мне вытрясти из Рози парочку миллионов”. Хаим провел стрелку от сейфа Розенфельда через Холемов насквозь и направил ее себе в карман. Удовлетворенно хмыкнув, он сунул чертеж в папку, спрятал ее в стол и пошел спать. Во сне он улыбался.