Стенограмма заседания специальной комиссии по расследованию
деятельности отдела 28Х. Показания начальника отдела 28Х. Присутствуют судья Эльягу Гринберг, адвокат Рон Кессельман и
юридический советник Эдна Цимес (зафиксировано 2032000).
Судья Эльягу Гринберг (председатель): Полковник Модан, расскажите
комиссии, каким образом и по чьей инициативе был создан отдел 28Х? П-к Модан: Я никогда не старался переложить свою ответственность
на других, и поэтому сразу заявляю, что создание отдела было моей
инициативой, которую я, согласно установленному порядку, представил на
утверждение непосредственному начальству и, получив одобрение,
приступил к формированию кадрового состава. Э. Гринберг: О кадровом составе мы поговорим чуть позже. Для начала
поясните, в чем состояло первоначальное назначение отдела? П-к Модан: Отдел был создан по образцу, апробированному нашими
американскими партнерами, и в тесном взаимодействии с ними. Цель
отдела - выявление и пресечение враждебной и криминальной активности
посредством контроля за сообщениями и переговорами в сети Интернет. Э. Гринберг: Было ли изначально четко определено по каким
критериям будет устанавливаться наблюдение за переговорами
физических и юридических лиц. П-к Модан: Критерии первичного поиска, то есть определенные
ключевые слова, были четко обозначены и введены в поисковые
программы, составленные профессионалами. Поиск осуществлялся в
автоматическом режиме, и работники моего отдела не имели ни права,
ни технической возможности повлиять на его выполнение. Только после
того, как подозрительные абоненты сети обнаруживались, начиналось
отслеживание их контактов, на первом этапе без разрешения вторгаться
в их частную жизнь. Э. Гринберг: Поясните, что вы имеете в виду? П-к Модан: Поисковые программы ориентированы на слова:
"убийство", "жертва", "бомба", "взрыв", "месть", "наказание", "джихад" и т.д. а
также на шифрованные сообщения в виде цифр и бессмысленных слов.
Сведения о личности подозрительного абонента не выяснялись на
первом этапе. Записывались только переговоры и адреса, с которыми он
связывался. Вся эта информация хранилась под определенным
порядковым номером, не содержащим даже имени абонента. Для более
подробного расследования требовалось мое личное разрешение. Если
представленные мне работниками материалы, записанные в течение
недели, не давали основания для продолжения наблюдения или его
усиления, вся собранная информация уничтожалась. Мы никогда не
ставили своей целью сбор досье на законопослушных граждан. Э. Гринберг: Кого вы имеете в виду, говоря "мы"? П-к Модан: Себя и работников отдела. Э. Гринберг: Хорошо. Предположим. Какие именно контакты
подозрительных лиц проверялись и фиксировались на первом этапе,
после автоматического, как вы утверждаете, их обнаружения? П-к Модан: Все контакты по сети Интернет: электронную почту, адреса
и содержание посещаемых сайтов, переговоры по системе ICQ и
передаваемые с помощью специальных программ файлы. Э. Гринберг: И все это без вторжения в частную жизнь? П-к Модан: Я не думаю, что ирония здесь уместна. Врач тоже
вынужден осматривать пациента, чтобы излечить болезнь. Из
соображений общественного блага мы просто обязаны прослушивать
переговоры в сети, которая стала в последние годы средоточием
всяческой криминальной и подрывной активности. По моему мнению,
деятельность отдела не только была совершенно легальной, но и
безупречной с этической точки зрения. Э. Гринберг: Тем не менее, вас и ваших людей обвиняют в
необоснованном вторжении в частную жизнь и нанесении морального
ущерба, а также и в экономических преступлениях, произведенных с
помощью полученной вами информации. П-к Модан: Это клевета! Э. Гринберг: Сохранялся ли в каком-либо виде список адресов
абонентов, за которыми было установлено наблюдение на первом этапе
и впоследствии снято? П-к Модан: Нет. Я уже говорил, что все материалы по объектам
наблюдения, более не представляющих интереса, уничтожались. Э. Гринберг: А вам не кажется, полковник, что подобное отсутствие
отчетности способствует расцвету злоупотреблений? П-к Модан: Нельзя одновременно соблюдать неприкосновенность
частной жизни и собирать банк данных на граждан, не совершивших
преступлений. В рамках ограничений, наложенных на меня законом и
вышестоящим руководством, я, по мере сил, старался избежать
злоупотреблений. Э. Гринберг: Хорошо. Расскажите комиссии, кто вел первичное
наблюдение за Давидом Розенфельдом? П-к Модан: Это расследование, как вам известно, давно уже вышло из
компетенции нашего отдела и обросло некоторыми скандальными
слухами. Роль моего отдела в этой истории незначительна и не должна
быть поводом для разбирательств в рамках столь серьезной комиссии. Э. Гринберг: Мы сами решим, что должно быть, и чего не должно
быть. Отвечайте на вопрос, полковник. П-к Модан: Хаим Шпик вел первичное наблюдение за указанным
вами абонентом. Шпик исключительно преданный делу и старательный
работник. Я не думаю, что в его действиях была какая-либо ошибка, или
превышение полномочий. Только нелепое стечение обстоятельств могло
привести к той нежелательной ситуации, которую мы имеем сейчас. Э.Гринберг: Каким образом началось наблюдение за Давидом
Розенфельдом, и какую роль в этом сыграл Бени Холем? П-к Модан: Хочу пояснить, что наблюдение ведется за абонентом, то
есть за компьютером, а не за человеком. Кто именно ведет переговоры с
данного компьютера, можно установить только на втором этапе
наблюдения, когда проводятся оперативные действия по установлению
личности абонента. Эти действия проводятся не нашим отделом и, кстати
говоря, не всегда бывают успешными. Как преступление можно
совершить на одолженной или украденной автомашине, так и вести
переговоры можно используя чужой компьютер или код доступа.
Наблюдение автоматически началось за абонентом, зарегистрированном
на имя Холема, по ключевому слову "изнасилование", употребленному в
интернетовском чате. После недельной записи и анализа, который провел
Шпик с моей санкции, было установлено наблюдение за абонентом
Розенфельда и продолжено за абонентом Холема. Э. Гринберг: Удалось ли установить, кто использовал абонент Холема? П-к Модан: Обратитесь с этим вопросом к сотрудникам,
производившим непосредственное расследование. Мы можем установить
подобные вещи только логически. Но поверьте мне, в данном случае это
практически невозможно. Р. Кеселман (адвокат): Скажите, полковник, подтверждаете ли вы, что
следили за деловыми переговорами Давида Розенфельда? П-к Модан: Мы не собирали информацию о его бизнесе специально,
хотя, возможно, она и представляет интерес для налоговой службы.
Согласитесь, мы не могли определить, представляет ли сообщение
ценность для нашего расследования, не ознакомившись с его
содержанием. Р. Кеселман: Вы использовали с целью личного обогащения
информацию относительно биржевой деятельности Розенфельда? П-к Модан: Ваш вопрос для меня оскорбителен, и я мог бы на него
не отвечать. Но я скажу: нет, нет и еще раз нет. Кроме того, все
сообщения, не связанные с целью расследования после, моей проверки
еженедельно уничтожались. Р. Кеселман: Кто, кроме вас и Хаима Шпика, мог воспользоваться
бизнес-информацией, полученной из контактов Розенфельда? П-к Модан: Никто. Э. Гринберг: Еще два вопроса в заключение, полковник. В ходе
расследования по делу Розенфельда, Бени Холем заявил, что был
внештатным работником вашего отдела. Вы ему давали какие-либо
поручения? П-к Модан: Этот человек патологический лжец и сумасшедший! Я же
говорил, что его адрес выдал компьютер в режиме автоматического
поиска. Э. Гринберг: Имелся ли у вас экономический или какой-либо другой
личный интерес скомпрометировать Давида Розенфельда? П-к Модан: Если бы я знал Розенфельда до расследования, то, может
быть, и имелся бы, потому что этому маньяку самое место в тюрьме. Э. Гринберг: Благодарю вас, полковник, за сотрудничество. На сегодня -
достаточно. Возможно, нам еще понадобится ваша помощь. П-к Модан: Не скажу, чтобы мне очень нравилось давать показания
вашей комиссии, но я человек военный, и поэтому всегда к вашим
услугам.
* * *
Полковник Яков Модан барабанил пальцами по столу. Ему очень
хотелось кусать ногти - противная привычка, не подобающая начальнику,
от которой ему удалось избавиться больше десяти лет назад, точнее она
ушла сама собой вместе с внутренним напряжением, не отступавшим в
первые годы службы. Когда он был лейтенантом, солдаты прозвали его
чипсом за сильный загар и бросавшуюся в глаза напряженную
одеревенелость движений. Но это было все же лучше, чем прозвище -
тампон, которым наградил его вечно потного и зажатого инструктор
офицерских курсов по боевой подготовке. Все изменилось с тех пор, как он отслужил 6 лет в десанте, не раз
подвергая свою жизнь опасности, и молодым офицером пошел в
спецслужбу, мечтая стать первым израильским суперменом. Реальность и
грезы шли встречными курсами, чтобы, не встречаясь, обменяться грузом
в некоторой точке разумного компромисса. Появились поездки в далекие
страны и будоражившие воображения романы с таинственными
неблагонадежными незнакомками, трудно выполнимые задания и
круглосуточная слежка, к сожалению, вместо погонь на самолетах и
подводных лодках были обычные полеты бизнес классом, а перестрелка
с конкурентами велась с помощью фотоаппаратов и вежливых
двусмысленных комплиментов. Но ведь он только начинал, и кто знает
до каких высот бы поднялся, если бы не внезапная женитьба. На свадьбе у двоюродного брата он встретил Рикки и сразу подумал,
зачем прыгать с парашютом в далекую неизвестность, когда красота и
счастье под боком в пяти минутах езды. Теперь он уже давным-давно женат, имеет сладкую женушку и трех
маленьких ангелочков. Потихоньку толстеет. Спокойная аналитическая
работа всегда найдется. Главное - это сделать выбор. Как выяснилось, красная беретка и коричневые ботинки, которые
теперь появлялись из шкафа только в день парашютиста, оказались
неплохим трамплином для взлета по служебной лестнице. Полковник в
тридцать шесть лет с приличной зарплатой, неплохим казенным
автомобилем, большим креслом и симпатичной секретаршей, Яков Модан
забыл, что такое опасность и нервное покусывание ногтей. И вот,
неожиданно, безмятежное благополучие поставлено на карту по
странному и нелепому стечению обстоятельств. Мысленно перебирая в памяти картотеку событий, Модан не мог
отделаться от ощущения, что совершил какую-то пусть небольшую, но
непоправимую ошибку, бесшумно скользнувшую по его жизни серой
змейкой трещины. "Учился в университете. Возвращался домой поздно. Задачки всякие
решал. Рикки нужно было водить по ресторанам. Не углядел, не
предвидел, не сумел организовать. Где этот идиот Михаэль Шпик?
Чувствовал же я, что от такого энтузиаста жди беды." - Модан нажал
кнопку внутренней связи и проворчал - "Ширли, Шпика ко мне." - Его сегодня не будет, - отозвался певучий нежный голосок. - Где же он! - рявкнул Модан, хищно высматривая на столе что-либо
связанное с жертвой, что можно было бы скомкать, изорвать и
уничтожить. - Он звонил утром и сказал, что берет свободный день, - испуганно
пояснила Ширли, понизив голос. - Найти и вызвать немедленно ко мне! Развели тут детский сад! - Модан
укусил ноготь и, раздосадованный этим еще больше, стукнул кулаком по
столу. "Какая все-таки сволочь этот Шпик, - думал он, - Подговорил меня
создать отдел. Вцепился, как клещ. Двадцать первый век говорит,
маньяки и террористы теперь не бродят по улицам, они все в сети. Сам
он маньяк и еще двоих отыскал. Ему-то нечего терять, а меня, - в
отставку. Я перед начальством засветился. Шпиковские дурацкие россказни
повторял. "На переднем крае информационной войны..." Кого тут можно
поймать? Все террористы у нас на ишаках ездят! Какой там Интернет!
Детишек разве что - вирусников паршивых, или извращенцев, вроде
этого Розенфельда. Но повышения за такие заслуги не получишь, только
неприятности одни. Сидел бы я в отделе экономического шпионажа, горя
бы не знал. Был в Париже. Попки в "Крейзи Хорс"... Нью-Йорк, Сеул,
Гонк-Конг - это вообще... Все, что мог, в "дьюти фри" - купил. Ой, дурак я,
дурак. Кто мне теперь поможет? Нужно Моти позвонить, объяснить, что я
ничего плохого не сделал. Нет - пустой номер. Что может быть хуже для
секретной службы, чем попасть в газеты? А свяжешься с маньяками,
газетчики тут как тут. Почему людей так интересует всякая гадость? Где
были мои мозги? Заснул под кондиционером в мягком кресле. Что же
теперь делать? Где аналитический ум из моей характеристики? У Рикки
я, конечно, в "шеш беш" выигрываю, но... Но ничего, первая заповедь
десантника: никогда не забывай раскрыть парашют. Сержант говорил...
Как его звали? Противная рожа. Я все-таки еще начальник. А самое
главное, что должен уметь начальник - это заставить работать
подчиненных. Может, Шпик чего-нибудь и придумает." - Ширли! Где Шпик! - Дома его нет и пелефон у него не отвечает. Я ему оставила
сообщение на бипере, командир, - послышался в трубке срывающийся
голос. Яков понимал, что надо злиться, кричать, топать ногами и угрожать
всем военным судом, по крайней мере таково было поведение его
прежних начальников. "Но на кого кричать? На Ширли? На малышку
Ширли? Не буду кричать." - подумал Яков и добродушно прищурившись,
позволил еще одной веселой морщинке поселиться в уголке глаза. - Ну что ты так официально, детка. Мы же с тобой не первый день
знакомы. - Да, Яков. Принести тебе кофе? - проворковала Ширли. - Давай, - полковник поудобней устроился в кресле и, чтобы расслабиться
постарался подумать о чем-нибудь приятном. Больше всего он любил думать о женщинах. Мать, сестры отца и
бесчисленные их подруги непрестанно всплывали в его памяти
круговертью разноцветных платьев, чередой случайных шелковистых
прикосновений, теплыми душистыми волнами объятий и нежных
поцелуев, иногда он даже видел их отражения глядя на себя в зеркало. Психолог непременно отметил бы, что мужское влияние на
формирование характера Якова было минорным. Действительно, об отце
Яков больше мечтал, чем помнил его, не в состоянии сложить
отрывочные воспоминания в цельный устойчивый образ. Отец редко бывал дома и ушел из жизни очень рано, поддавшись
очарованию зеленоголубых волн. Его самолет - "Мираж", изначально
зародившийся страшной иллюзией в мозгу своего создателя, внезапно
исчез, растворился, как утренняя дымка тумана, как пена прибоя, как
тихий всплеск, где-то на просторах Средиземного моря. Не нашли даже
обломков и, как последний долг, сбросили за борт венок в пустынном,
чужом и непонятном для Якова месте, на краю территориальных вод. Ощутив внезапную и невосполнимую утрату, мать на несколько лет
перестала улыбаться, но суматошная, многоликая ее жизнь едва ли
изменилась. В поисках несметных древних сокровищ, как грезилось
Якову в детстве, она путешествовала по всему миру, роясь в песке и
поглаживая кисточкой окаменевшие осколки, видимо надеясь обнаружить
на них следы волшебной алмазной пыли. Ненадолго появляясь, мама изливала свои неудержимые нежности и
ни на что не похожие экзотические подарки, как из рога изобилия.
Иногда она брала в путешествия и Якова, успевшего под стук колес,
ненароком, выучить несколько языков. Но чаще всего она оставляла
сына с Фирой - веснущатой, пышноволосой, неугомонной, младшей
сестрой отца. Молодая тетя - веселая шалунья, во всех играх обгоняла Якова,
похожего на деда своей добродушной неторопливостью. Она знала все
сказки и все занимательные истории на свете. Она с удовольствием
рассказывала и о полетах отца, и о путешествиях матери с такими
невероятными подробностями, что Яков даже не знал верить ей, или
нет. Однажды Фира заявила, что незадолго до гибели отца к ней звонили
из генерального штаба и предупредили, что отца не будет пару недель,
потому что он нечаянно взлетел слишком высоко, попал в космос и
столкнулся там с инопланетянами. Отец непременно бы погиб, потому
что самолет потерял одно крыло при столкновении, но пришельцы его
спасли и обещали все починить, правда это займет у них пару недель,
так как они слабо знакомы с земной техникой. Во сне Яков часто
спрашивал отца, почему он так долго не возвращается. Отец улыбался и
отвечал, что это секрет. Яков и теперь не был уверен, что вся эта
история фирина выдумка. Ведь чем-то занимаются коллеги из отдела
24Х. Про маму Фира рассказывала, что во время путешествия в Тибет она
спасла мальчика монаха и получила в награду эликсир вечной
молодости, о котором мечтает каждая женщина и который, между
прочим, храниться у нее в ящичке под зеркалом. В ответ на
недоверчивые взгляды Якова, Фира убедительно поясняла: "Посмотри на
свою маму. Как ты думаешь, почему она такая красивая?" У Фиры было еще две сестры и не меньше десятка любимых подруг,
которые гостили так часто, что Якову казалось, будто бы они и не
уходили. На вопрос вновь пришедших: "Кто дома?", он обычно пожимал
плечами, смешно разводя ручки в стороны и приглашая начать игру:
"Пойдем, поищем". Все тетины подружки обожали маленького пухленького блондинчика,
одевали и раздевали его, купали и натирали попку кремом, играли и
танцевали с ним, непрерывно чмокая то в щеку, то в макушку, то в
живот. Сидя у них на гладких коленках, удобно пристроив голову между
грудей, он притворялся, что спит, а сам подслушивал, как бьются их
сердца, и как они выбалтывают всякие женские откровенности, в
которых, впрочем, ничего не понимал. Незаметно он засыпал, отправляясь
в полет над горными вершинами, морем и облаками, в далекую и
таинственную страну, где ждал его смеющийся отец в светлой парадной
форме. Они гуляли вдвоем по мягкому, белому, пахнущему духами
бульвару, и отец сажал его на плечи. Втроем с мамой нельзя было
забираться на плечи, она не разрешала. Яков убеждал ее, что будет
держаться за темный папин "ежик", но она улыбалась и говорила, что
держаться там особенно не за что, он будет вертеться и обязательно
свалится. А иногда Яков видел отца, утопавшего в хлопьях похожего на
облако дивана. Он хитро подмигивал, и вытянув длинную жилистую руку,
разливал вино по бокалам маме, сестрам и всем их подружкам. Потом
он обнимал и целовал всех по очереди. Яков совершенно не стеснялся женщин, потому что с пяти лет видел
как они переодеваются, красятся и бреют ноги. Он привык к щекотанию
мягких душистых прядей и шепоту на ушко, к томным взмахам
загнутых накрашенных ресниц и нежным прикосновениям, - все это
было для него привычно, уютно и необходимо. В тринадцать лет он
завел себе первую подружку, которую Фира научила красить ногти и
красиво укладывать волосы. Мягкие темнокарие глаза Якова, добрые, даже когда он хмурился, его
длинные по моде поздних семидесятых пшеничные волосы, доставшиеся
от мамы в наследство, высокий рост и трогательная детская
неповоротливость не оставляли девушек равнодушными. Якова любили и
за особую природную чуткость к состоянию чужой души, способность
разделить настроение близкого человека, будь то радость, или печаль.
Проблема с женским полом у него была только одна - он не мог
расстаться ни с одной из своих подруг, постоянно заводя при этом
новые романы. Так он и ходил - под ручку с двумя почитательницами в
кино, и возил троих в своем джипе на море. Хотя такое поведение было вполне в духе эпохи, мечтавшей о
свободной любви и бескомпромиссных сражениях на матрасах
сексуальной революции, Яков чувствовал себя виноватым. Он жалел
своих девушек, которые не обладали, подобно ему, просторным
великодушным сердцем, и мучились от ревности. К восемнадцати годам он настолько запутался в романтических
отношениях, что с радостью ушел в боевые части, несколько месяцев не
приезжал домой и никому не писал, упорно отжимаясь и ползая в
грязи. Яков не отличался сильным характером, поэтому в армии быстро
загрустил и стал нервничать. Особых неприятностей с начальством и с
товарищами он не имел, так как был аккуратным и обязательным, но
женского общества, от которого он решил временно отказаться, ему
очень не хватало. Товарищи по казарме с интересом наблюдали, как он,
не распечатывая, рвет письма. Одни жалели его, другие злорадствовали, но
понять его не мог никто, да он и сам не знал, откуда на душе такая
тяжесть. Во время дежурств на сторожевой вышке, одиноко торчавшей над
полуголыми холмами, он часами наблюдал, как по небу летят облака,
отбрасывая по склонам крылатые тени, как лиловые сумерки
сглаживают далекие очертания враждебной земли, и как безучастно
россыпи звезд сияют в холодном фиолетовом небе. Тихая печаль
обволакивала его душу. Сухой ветер и солнце сделали его лицо более
мужественным и отрешенным. Словно заколдованный он готов был
неподвижно простоять на посту целую вечность, слиться с которой очень
легко, стоит только забыть о времени, забыть что сначала и что потом,
забыть кто ты, и вопросы: "Куда?" и "Зачем?" сами собой потеряют
смысл. Чтобы не впасть в беспробудную депрессию от долгих медитаций на
вышке, Яков пошел на офицерские курсы, где постоянное недосыпание и
бессмысленная муштра сделали его на время резким и
раздражительным. Потом началась война в Ливане. Яков очень страдал от бессмысленной жестокости и, сжав зубы,
цеплялся за пункты устава, детально выполнял все приказы, надеясь
таким образом заслониться от моральных проблем. После войны он дал
себе слово в армии по возможности не задерживаться, но начальство,
полюбив его за исполнительность и бравый вид, рекомендовало
красавчика парашютиста на более высокий пост, а затем и в
спецслужбу. Приобретя за последние годы изрядную долю цинизма, Яков после
долгого дезертирства вернулся на любовный фронт и без всяких
угрызений совести начал крутить параллельные романы, объясняя свое
долгое отсутствия секретными поручениями, которые тоже имели место,
но в значительно более скромном размере. В Тель-Авиве у него было две подружки, в Иерусалиме одна, и еще
парочка в Праге и Амстердаме. Когда он встретил Рикки, все изменилось. После первой же жаркой
ночи, она забрала с собой его телефонную книжку. Со свойственной ей
прямотой и решительностью просто украла его прошлое, разорвала и
выбросила. Яков сочинил про Рикки стишок и с усмешкой часто повторял его. В детстве называли ее - малышкой ой-йо-йой. И в постели она была шустрой такой. Только попробуй глаза прикрой... Все остальные дамы его просторного сердца были где-то рядом, и все
же далеко, в красноватых уплывающих воспоминаниях.
* * * Мягко щелкнула дверь и вошла розовощекая Ширли с маленьким
подносом, на котором уютно и аккуратно поверх салфетки стояла его
любимая чашка, белая в черных кошачьих следах. Модан, прищурив
левый глаз, посмотрел на секретаршу, будто сквозь прицел. Она шла маленькими осторожными шажками, виновато потупившись.
Ее подсвеченные солнцем каштановые волосы, собранные массивным
узлом на затылке, обнажали нежную шейку, покрытую светлым пушком.
Гладкая натянутая материя блузки подчеркивала острые кончики
приподнятой молодой груди. Зауженная сверх принятого юбка
подчеркивала тонкую талию, плотно облегая миниатюрные бедра.
Небольшие стройные ножки в бежевых колготках с вышитым рисунком
переступали легко и плавно. "Десять лет назад устроил бы ей сексуальные домогательства. Да и
сейчас... Я же не старый. Она вполне созревшая женщина. Я же не
извращенец Розенфельд. Почему бы и нет? Соски торчат даже сквозь
бюстгальтер. Не может быть, чтобы она не одевала. Пусть жалуется.
Вылетать нужно весело. Свободное падение прекрасно!" Мелькала же у него такая мысль, и не раз, - не надевать парашют. И не
потому, что все осточертело, совсем наоборот, чтобы продлить
наслаждение, когда в ушах свистит и тело легче пушинки, когда трудно
дышать и дрожь в позвоночнике, когда падаешь камнем навстречу
земле, высматривая мелкие детали ястребиным взглядом. Длится все это
чуть дольше оргазма, но потом, вместо приятного расслабления, - рывок,
будто носом тыкают в собственную немощь. Да никто, в общем-то, и не
тыкает. Сам парашют надеваешь. Все сам... " Боже мой! Надо ее схватить за задницу." - стал мысленно подогревать
себя Модан , - " Ей же только двадцать один. Гладкая и нежная кожа...
Гладить ее даже приятней, чем моего кота." - Поставь сюда, - он поспешно отодвинул бумаги в сторону. - Две ложечки сахара, как тебе нравится, - она аккуратно опустила
поднос, соблазнительно наклонившись вперед. - Скажи мне, Ширли, я хороший командир? - Яков глубоко вздохнул,
наслаждаясь ароматом ее духов. Он уже сдвинул ноги, готовясь усадить
девчонку на колени, но на секунду замешкался и взгляд его упал на
портрет жены и дочек. Яков смутился, что-то у него в животе екнуло, и
желание постепенно пошло на убыль. - Лучше не бывает, - она улыбнулась и, усевшись на стол, спросила, - Все
в порядке, Коби? - Скоро у тебя будет новый командир. Меня, наверное, выгонят, - печально
сказал Яков и подумал: "Не гожусь и в разведчики. Какой-то я
нерешительный." - Почему? - мягко, с оттенком сожаления, спросила она, вскинув брови, -
подрисованные уголочки. - За сексуальные домогательства, - кисло улыбнулся он. - Как же так? У нас тут и женщин почти нет. Не считая Дорит, - она
выгнула обе ручки ладонями вверх, соединив длинные пальчики. - Понимаешь, меня должны выгнать... Как тебе легко делать большие
глаза! Ты настоящий ребенок, - он усмехнулся. - Не правда, Коби, я не ребенок, - легко оттолкнувшись обеими руками от
крышки стола, она уселась поглубже, поудобней и, лукаво улыбнувшись,
попросила, - Ну, расскажи. Мне интересно. С кем это ты подзалетел? - ее
влажные янтарные глаза заблестели в предвкушении скандальной
истории месяца, которую можно будет вновь и вновь обсуждать с
подружками, выдумывая собственные пикантные подробности и
возможные продолжения. "Глупая девчонка. Она еще, чего доброго, согласится. У меня уже есть три
дочки. Заполучить четвертую - перебор." - подумал Яков и сказал: - Ты права, Дорит не в счет, поэтому буду приставать к тебе. Вот меня и
выгонят, - он подмигнул и отхлебнул кофе. - Ну ты даешь, Коби! - она задорно улыбнулась и принялась болтать
ногами, - Я думала, у тебя серьезные неприятности, хотела тебе помочь,
показания дать. Ты же из кабинета почти не выходишь и женщин к
себе не приглашаешь. Думала, у тебя проблемы, а ты все шутишь. - Жизнь без неприятностей, моя сладкая, все равно, что кофе без сахара, -
философски заметил Яков и принялся вытягивать из под секретарши
письмо из генштаба. - Я тебе сахар положила, - Ширли соскочила со стола и артистично
надула и без того пухлые губки. Чуть наклонившись вперед, она стала
клянчить, - Можно я сегодня пораньше уйду. Мне к подружке на свадьбу
надо. Еще в парикмахерскую, и пробки на дорогах. - Хорошо, - Яков усмехнулся и посмотрел на часы, - через полчаса
можешь быть свободна. - Спасибо. Ты мой любимый начальник. Да, я оставила Хаиму сообщение,
чтобы он с тобой связался, - она порхнула к дверям. - Ширли! - позвал он. - Слушаю, командир, - она быстро повернулась так, что ноги ее
переплелись и отдала честь, приложив руку к виску. - Возьми меня с собой на свадьбу. Это приказ, - Яков примерил,
подобающую его должности маску начальственной хмурости. - Ты слишком старый для меня, поэтому приказ незаконный, - Ширли
выставила ручку вперед и поводила пальцем из стороны в сторону. - Ну, тогда спроси своих подруг насчет меня, если они, конечно,
симпатичные. - Все мои подружки считают, что мужчины после тридцати пяти уже
некачественные, но я обещаю порекомендовать тебя с лучшей стороны, -
она подмигнула и, помахав ему на прощание, вышла. Яков печально усмехнулся ей вслед и, кряхтя, полез в нижний ящик
стола, где давно уже ждала его очередная статья в "Гаарец" посвященная
злосчастному розенфельдову делу. Прочитав заголовок: "Я за тобой наблюдаю" и выделенный курсив "Иск Давида Розенфельда против полковника Якова Модана и
против государства Израиль. 300.000 шекелей компенсации за прямой
материальный ущерб и 1.000.000 шекелей за моральный ущерб, а также
ущерб, нанесенный деловой репутации." Модан поморщился и отложил газету. "Продажный писака этот Ронен Дахари. А кто не продажный? Я,
например. Но мне пока и не предлагали. Правда в Милане... Да, Сильвия
ко мне пристроилась неспроста. Но я продолжал действовать по
утвержденному плану, хотя это было и нелегко. Странно все-таки, на
каспомата Рози это не похоже. Наверное, купил кого-нибудь повыше.
Хорошо бы выяснить, кто предатель. К сожалению, это может быть
любой. Надо прочесть, что там пишет этот стервятник. Как говорил
великий учитель Моти: "С той самой минуты, как люди узнают о твоем
существовании, ты больше не можешь игнорировать общественное
мнение." Вот раньше были хорошие времена, даже имен работников
нашей службы нельзя было называть ни в газетах, ни на телевидении.
Полковник "М" из отдела 28Х. Звучит страшновато, но весомо. Ну, что
ты там плетешь?" Яков начал читать статью с середины. " .... Невозможно представить, во что превратится наша демократия, или
точнее то, что от нее останется, если все будут друг друга подслушивать
и друг за другом подсматривать. Полиция будет подслушивать граждан,
прокуратура - полицию, а "ШАБАК" - всех подряд. Логическим
продолжением подобной внутренней политики может стать установление
диктатуры, которой необходима атмосфера всеобщей слежки и
подозрительности. Нам же, простым гражданам, ради которых создаются
структуры демократического государства, подобные услуги не требуются.
Даже если с помощью таких мер удастся предотвратить некоторые
преступления, то вреда от них будет гораздо больше. Почему бы не
провести референдум, как в Швейцарии? Нам есть чему поучиться у
этой процветающей страны, поставившей на первое место
демократические свободы и неприкосновенность частной жизни. Я
убежден, что народ Израиля, как и все просвещенное человечество,
скажет нет тотальному контролю, который насаждают опасающиеся
сокращения шпионы и всевозможные отморозки "холодной войны". "Складно воет", - Модан усмехнулся и, пропустив несколько абзацев,
продолжал читать. "....Лекарство не должно убивать. Массовые злоупотребления принесут
с собой шантаж, страх, ложь и ненависть. Частная инициатива будет
поставлена под угрозу, конкуренция приобретет уродливые формы, а
вторжение в личную жизнь сделает людей несчастными. Конечно, мы маленький островок демократии, окруженный врагами, и
мы всецело полагаемся на государственные структуры, поддерживающие
внешнюю безопасность; их нужно укреплять и оснащать самой
передовой техникой, на это не жалко тратить деньги налогоплательщика,
но выделение средств на вторжение в частную жизнь законопослушных
и уважаемых граждан представляется серьезным злоупотреблением
служебным положением. К сожалению, все неприглядные стороны процесса неоправданной
слежки и нанесения серьезного урона деловой и личной репутации
невиновного человека, мы продолжаем наблюдать на примере так
называемого дела Давида Розенфельда, которое разваливается, еще не
достигнув суда. С кем и о чем беседовал в свободное время Давид Розенфельд по
сети Интернет? Такой вопрос как и ответ на него вполне подходит для
раздела светской хроники, где на соседней странице сообщается, что
Майкл Дуглас женится на католичке, которая срочно переходит в
иудаизм, а Майкл Джексон утверждает, что родился белым, но потом, по
собственному желанию и главным образом из сочувствия к угнетенным,
решил сделаться черным, в чем и преуспел, впрочем, частично. Правда или ложь то, о чем нам сообщают в разделе светской
хроники? Настоящие ли груди у Памелы Андерсон, или силиконовые?
Совершенно это не важно, по крайней мере, для читателей и авторов
статей на подобные темы. Их также не волнует с кем и о чем
разговаривал Давид Розенфельд. Одни с готовностью впитывают досужие
домыслы, другие их с удовольствием распространяют. В нашем случае
есть еще некие работники секретного ведомства, которые знают где и
кому нужно будто бы невзначай обронить пару слов по секрету, так
чтобы все на следующий день появилось в газетах. Приятно и
любопытно понаблюдать, как пережевывают и выплевывают знакомое
имя, состряпать псевдосенсационную статейку, умело подбросить
непроверенную тенденциозную информацию из компетентных
источников. Каждый делает то, что ему по сердцу, и вроде бы все
довольны. Но давайте воспринимать вещи в правильной пропорции! Сообщение
со ссылкой на полковника внутренней безопасности воспринимается
более серьезно, чем фотографии неопознанного летающего объекта,
сделанные неизвестно кем. Мы привыкли слепо доверять своим
спецслужбам, и, по видимому, напрасно; ничего не поделаешь, это часть
процесса взросления еще молодого израильского общества, пытающегося
продвигаться по нелегкому и нехарактерному для ближнего востока
демократическому пути." "Интересно сколько платят за штампы? Наверное, не много. Иначе не
подъедался бы у Розенфельда. " - Яков уже хотел выбросить газету в
мусорный ящик, но, заметив далее по тексту свое имя, передумал. "....Давид Розенфельд был обвинен в совращении несовершеннолетней
на основании косвенных улик, которые суд не принял в качестве
доказательств. Полковник Модан, вместо того чтобы разыскивать
настоящих преступников, выбрал мишенью своих нападок человека,
известного и перспективного с точки зрения громкого скандального
процесса, хотя и невиновного. Как и все владельцы крупного капитала в нашей стране, Давид
Розенфельд не считается человеком достойным симпатии. Такие как он -
владелец личного состояния в 800 миллионов долларов - живое
воплощение социального неравенства. Сняв с доски такую фигуру,
можно получить медаль, а вопрос виновности решен заранее, во всяком
случае для таких людей, как полковник Модан. Не исключено также, что Модан всего лишь пешка в чьей-то более
крупной игре. Возможно, что Розенфельд, имеющий разветвленные связи
в среде политического эстаблишмента, стал помехой в серьезной
подковерной интриге и его влияние решили нейтрализовать с помощью
грязных приемов." "Вот как! Об этом не подумал. Компьютер, значит, сам собой вдруг взял
и выдал мне Рози. "Выловил в сети крупную рыбу" - шутка Шпика.
Случайность. Моти не раз повторял: "В нашем деле случайностей не
бывает. Все предусмотрено и спланировано. А если что-то выглядит
неожиданным и случайным, значит оно спланировано с особой
тщательностью." Кто-то вполне мог Рози подставить и не обязательно
политики, скорее конкуренты. У этой чертовой комиссии наверное есть
какие-то документы, касающиеся бизнеса. И в суде они всплывут рано
или поздно. Кто-то решил пнуть Рози через меня, и возможно, пусть это
нескромно, так думать, меня через Рози. Интересно, не завалялись ли где-
нибудь переговоры Рози, не связанные с девочками. Может быть, я их
стер? У Шпика может остались. Он запасливый. Все-таки есть толк от
чтения газет," - подумал Модан и перевернул страницу. "....Вместе с остатками свободы наше общество теряет и моральный
облик. Справедливость растащили на части, объявив что она бывает
социальная, этническая и политическая, в результате это понятие
потеряло свой абсолютный смысл, а вместе с ним перестала считаться
абсолютной и власть закона. Все больше цинизма и двуличия мы
ощущаем в высказываниях политиков и журналистов. Как только ветер
сменит направление, те, кто недавно занимал видное положение и
купался в лучах славы, удостоился общественного одобрения, подлинного
или мнимого, становится объектом травли с использованием различных
силовых структур. Подобная практика напоминает псевдодемократические страны, вроде
современной России, где нет эффективного разделения властей, а
Фемида - усталая, нервная женщина - тревожно спит, прикрыв глаза
матерчатыми очками, до тех пор, пока ее не растормошит тот, кому это
под силу. Любопытно, что в России недавно также ввели слежение за
переговорами в Интернете, обязав к тому же частных провайдеров
покрыть все расходы по установке и функционированию
подслушивающей аппаратуры. Такое циничное попрание свободы
предпринимательства ни в нашей стране, ни в США, конечно,
невозможно. Что же касается прослушивания, то будем надеется, что
судебная система и у нас, и за океаном постепенно освоится в среде
Интернета, и основные демократические свободы возможно будет
защищать через суд. На это надеется и законопослушный гражданин Розенфельд, подавая
иск о защите чести и достоинства. Я в свою очередь намереваюсь подать
в "БАГАЦ" жалобу на незаконность тотального контроля за
переговорами в сети, а также просмотра сообщений электронной почты,
и потребую приравнять такие действия к прослушиванию телефона,
допустимому только с санкции прокурора." " Всем бы он был хорош этот Дахари - мышь судебная, если бы я не
знал, что он частенько беседует с Рози по сотовому телефончику.
Записей у меня нет и санкции прокурора тоже, но кто с кем говорит я
могу узнать и без санкции, в телефонной компании меня все еще
считают качественным и дома, я надеюсь, тоже. Поеду. Не буду же я отвечать на звонки вместо этой девчонки. Я еще
вам всем покажу, ребята." - Яков отхлебнул кофе и с удовольствием
почесал ногу.
* * * Залитый солнцем полупустой Аялон лениво и плавно отмечал
перемещение в пространстве с помощью колоды зеленых карт. Какая
покажется следующей? Почти что азарт. Не запомнить порядка, да и что-
нибудь обязательно пропустишь. Радио мешает сосредоточится. Или
задумаешься: "Где я в этом потоке лошадиных морд?" Скорость в 120 км. почти не чувствовалась. Сбавлять Якову не
хотелось, потому что на светофоре он собирался получше рассмотреть
блондинку в машине с надписью "Амдокс". Она промелькнула мимо и
теперь ехала по левой полосе, метров на пять опережая его "Рено". Яков
посматривал в ее сторону и пощелкивал пальцами под звуки шпионской
песни "Голден Ай". У него был план: не дать ей подрезать себя на
светофоре и, остановившись рядом, увеличить громкость. "Нужно чтобы она повернулась. Золотые кудряшки заслоняют... Как у
моей Мики. Черт! Светофор переменился. Золотой глаз. Видел ее
длинные тонкие, руки значит и ноги такие же. Может быть она Клавдия
Шифер, только умная, раз в компьютерной фирме работает. Какая у нее
грудь? У Клавдии - ничего, я видел картинки в Интернете. У Рики тоже...
Что маньяки находят в малолетках? Ищут отклонений. Понятие
социальное. Все меняется. Дани вот женился на мексиканце и досрочно
освободился из армии. Почему ненавижу этих извращенцев? Надо взять
его за одно место. Хочет меня с работы выкинуть? Маньяки своих дел
не оставляют. Золотой глаз. Нужно за ним приглядеть. Займусь этим
потихоньку со Шпиком. Или один. А где крошка? Опс-опс. Свернула в
Герцлию. Ну и не надо. Есть дела поважнее." Подъехав к своему двухэтажному белому домику, едва заметно
проступавшему среди ветвей, Яков ступил на дорожку фигурного
разноцветного кирпича и громко хлопнул дверцей машины. Он знал, что
в действительности его вилла имеет полных три этажа. Жалел только,
что этого нельзя было заметить снаружи, так как парадная лестница
вела сразу на второй этаж, а первый, располагаясь под ней, с обратной
стороны упираясь в холм. Дети называли первый этаж подвалом, потому
что там не было окон. Модан, слыша подобное, смотрел осуждающе и
уточнял: "Где это вы видели подвал с комнатой в 20 метров, туалетом,
ванной и двумя кладовками?" Неторопливо поднимаясь по широкой лестнице, Яков с удовольствием
вдыхал свежий душистый воздух, размышляя о том, что запахи тоже
могут сливаться, смягчая или усиливая друг друга, подобно голосам птиц,
порождая симфонии природных ароматов. Яков остановился, и взгляд его
скользнул по ярколиловым кустам, обрамлявшим улицу, по огромным
белым цветам, распустившимся над самой головой, и он пожалел, что не
разбирается в лепестках, пестиках и тычинках, не может назвать красоту
по имени, не умеет слиться с ней, удобно устроившись в тени ветвей,
наслаждаясь пением птичек. Сентиментальная прелесть. Говорят, нечто похожее можно встретить в
раю. На любителя, конечно, хотя и бесконечно. Но не будем отвлекаться. Размечтавшись Яков обо что-то споткнулся. Несколько цветочных
горшков, которые его жена не переставала покупать, были перевернуты,
и на рассыпанной свежей земле виднелись детские следы. Яков
недовольно скривил губы и принялся расставлять горшки вдоль краев
лестницы в особом волнообразном порядке, сгребая ботинком горсти
влажной земли и сбрасывая их на лужайку. Горшочки выстроились, как на курсе молодого бойца, неуверенным
кривоватым зигзагом. Яков взял грабли и, присев на корточки, стал с
помощью деревянной ручки измерять углы между разнокалиберными
неуклюжими новобранцами. Принимая в расчет размеры каждого, Модан
постепенно выстроил их симметрично. Грабли он положил возле
клумбы, поправил ее ограждение, состоявшее из прямоугольных,
поставленных на ребро, белых камней, и подмел лужайку вокруг
лестницы. Упершись руками в бока он удовлетворено огляделся, пару раз
топнул ногой, сбрасывая землю, и вошел в дом.
* * * - Привет, пап! Дай мне, пожалуйста, 50 шекелей. Мы с Зеэвом в кино
пойдем, - озабоченно пробежала мимо старшая дочка в одном носке. Ее
густые каштановые волосы были аккуратно уложены в новой прическе. - С каким еще Зеэвом? - нахмурился Яков. - Я же тебе говорила. Это мой друг. Он мне кулончик подарил на
Пурим, - сердечко на цепочке. - Послушай, Эсти, а твой друг знает, что тебе еще и двенадцати нет? - Папа, я же те-е про не-о расска-вала. Это мальчик с нашего кла-асса, -
она выбежала из ванной с зубной щеткой во рту, чтобы состроить
обиженную и разочарованную рожицу. - Ну, хорошо, только ключи возьми. Знаю я эти прогулки. Может быть,
мы с мамой уже спать ляжем, - он сел в кресло и, недовольно
оглядевшись, спросил: - Где все остальные? Где принцесса, Мики? Тоже
ушла на свидание? - Ты что, па-а!? - Эсти вытащила щетку изо рта. Мики же восемь лет, -
она укоризненно покачала головой, - Мики поссорилась с Ализой и
теперь наверху на компьютере играет. - В Интернете лазает? - нахмурился Яков. - Не думаю. Наверно, в Кзикзит режется. Она даже до пятого уровня не
может дойти, - Эсти пренебрежительно махнула рукой, блеснув
покрашенными в розовый цвет ноготками. - Скажи мне, детка, только честно, ты подолгу пропадаешь в Интернете?
Ты заходишь, куда детям не положено? - Яков смотрел на нее серьезно и
внимательно. - Нет, пап. Ты чего? - она смутилась. - Скажи мне честно, как ты попадаешь в сеть? Через школу? Через
компьютер твоего друга? - Яков подошел к дочери и взял ее за руку. Она смотрела на него растерянно и недовольно, широко раскрыв мягкие
карие глаза, обрамленные длинными необычайно темными ресницами.
Ее губы, измазанные пастой, чуть приоткрылись, и по искривленному
уголку рта стекла и упала вниз маленькая белая капля, расплывшись на
полу кляксообразным пятном. Эсти высвободила руку и, глотая
скопившуюся во рту влагу, проворчала: - Зачем нам твой Интернет? Мы в кино идем. - А где Ализа с малышкой? - Яков кивнул и подумал: "Надо бы все это
дело проверить." - Они внизу. Смотрят кассету : "Беби Моцарт". - Интересное кино? Может быть, мы с мамой тоже посмотрим, - он
добродушно прищурился, пытаясь сгладить возникшую неловкость. - Ну ты, пап, даешь! - Эсти улыбнулась, - Это же кассеты для детей до
двух лет. Их мама еще на прошлой неделе купила. Там игрушки всякие
показывают и музыка играет. Беби Моцарт, Беби Шуберт, и так далее. - Беби Вагнер, - добавил Яков и усмехнулся. - Нет, Вагнера мы не слушаем. Он был нехороший человек, - Эсти
вернулась в ванную. - Все-то ты знаешь, - он приоткрыл дверь и тихо спросил, - Чем
принцесса опять недовольна? Что у них с Ализой? - Мики стала вредная. Она спрашивает у Ализы: "Куда девалась моя
кофточка?" Как будто та ее одевает. Ализа сразу обиделась и так
смущенно говорит: "Может, ты ее у подружки оставила." А принцесса-
растеряха заявляет, забравшись на лестницу, сверху так, - Эсти задрала
нос, уперлась в бок одной рукой, а другой принялась покручивать у
плеча кончики воображаемых волос, как это всегда делала Мики,
безумно гордая своими золотыми сказочными завитками. - "Я вообще в
последнее время ничего не могу найти." Потом кофточка нашлась в
стирке. Но все равно они с Ализой в ссоре и не разговаривают. И
хватит меня расспрашивать, ты не на работе. Я опоздаю. Давай 50
шекелей. - Хорошо, я положу на стол, - Яков достал из кармана кошелек и, не
обнаружив в нем достаточно наличных, почесал в затылке. - Папочка, здравствуй, - по лестнице к нему спускалась Мики, утирая
рукавом слезы. - Что случилось, мое сокровище, моя принцесса? - он снял ее - низенькую,
маленькую с последней ступеньки и, посадив на руку, поцеловал в
шелковистую макушку. - Никто меня не любит. Все меня обижают. Компьютер обыгрывает, - она
всхлипнула. - Ну, что ты. Все тебя любят. Как можно не любить такую красавицу? И,
знаешь, Ализа мне говорила, что ты самая хорошенькая маленькая
девочка на свете. - Неправда, она теперь больше любит Рути. Рути похожа на куклу. Всем
хочется с ней поиграть. - И кем лучше быть: куклой, которую все чмокают, когда ей не хочется
и таскают за ручки, или принцессой, на которую все смотрят с
восхищением? Мики перестала хныкать и, немного подумав, сказала: - Принцессой. - Ну пойдем, моя принцесса, поищем котика. Где котик? Где Шах? - На кухне, наверное, - Рути улыбнулась и добавила, - он любит лежать на
подоконнике, около холодильника. Когда я или Эсти открываем дверцу,
он просыпается от запаха колбасы. - Хорошо живется кошкам. - Не очень, - она вздохнула, - Кошки не умеют открывать холодильник. Черный, блестящий в лучах заходящего солнца, Шах был на своем
обычном месте. Он лежал, оценивающе приоткрыв один зеленый глаз, и
чуть заметно шевелил кистью крупной пушистой лапы, свисавшей с
подоконника. Яков гордился своим котом, часто брал его с собой на работу
помогать в офисе. Там утверждали, что у них есть много общего. С одной
стороны, Коби немного обижался на подобные высказывания, потому что
считал кота лентяем, но, с другой стороны, кот выглядел персоной весьма
важной и преуспевающей, поэтому сравнение можно было счесть и за
комплимент. Мики почесала Шаха за ухом и он, благодушно жмурясь, поднялся на
ноги и принялся потягиваться. - Ну, поиграй с котиком, покорми его колбаской, а я пойду поцелую
малышку и скажу Ализе, что ты хочешь с ней помириться. Хорошо? - Хорошо. Только не целуй малышку слишком сильно, может быть ей
этого не хочется. Пап, а можно мы выйдем с Шахом в садик. - Хорошо. Смотри, только не давай ему драться, - Яков погрозил дочке
пальцем и пошел к лестнице, ведущей в подвальный этаж, который
служил детской и бомбоубежищем. Спускаясь вниз, он начал улыбаться, представив себе кругленькую
большеглазую малышку. Ей недавно исполнилось полтора года.
Полненькая и малоподвижная девочка с высоким лбом и пристальным
задумчивым взглядом, Рути выходила на фотографиях, особенно если она
сидела чуть наклонившись вперед и вытянув ручки, похожей на детскую
игрушку или на ребенка из мультика. Но стоило увидеть ее живые
краски, ее бирюзовые, как далекая райская лагуна, глаза, ощутить на себе
ее внимательный умный взгляд, и становилось понятно, что перед тобой
маленький человек, у которого вереди целая жизнь полная радостей и
разочарований. Яков особенно переживал за малышку, считая, что из всех
его дочерей она самая тихая и ей будет трудно постоять за себя. - Здравствуй, Ализа! Кажется, у тебя был трудный день? - Яков
покровительственно улыбнулся и помахал рукой малышке, которая
повернулась на коленях у няни и пристально уставилась на отца. - Нелегкий, Яков, нелегкий. С тремя девицами нелегко управиться. Когда
они вырастут? Когда начнут мне помогать? Не знаю. - Я тебя понимаю, Ализа. Первый раз слово дисциплина они слышат в
армии, потому что хочется их баловать. Таких сладких, - Яков наклонился
и поцеловал малышку. Рути показала на него пухлым пальчиком и
сказала: "Папа пришел". Яков взял ее на руки и прижал к себе ее розовую, упругую пахнущую
молоком щечку. Рути скользнула по его лицу одобрительным ясным
взглядом и сосредоточила внимание на телеэкране, где под музыку
двигал ушами огромный серый плюшевый кролик. - Девочки плохо едят, особенно Эсти. Ты заметил, какая она худенькая, -
покачала головой Ализа. - Сейчас пухленькие не в моде, - усмехнулся Яков и, помолчав, добавил, -
Ты молодец, Ализа. Ты знаешь моих детей лучше меня самого. - Тебе очень повезло, Коби. У тебя прекрасные дети, - она немного
расчувствовалась, потупилась и покраснела - я сама бы хотела иметь
таких внуков - она улыбнулась растерянно и печально. - Это успеется. Ты еще слишком молодая, чтобы быть бабушкой. - Может, и так, - она пожала плечами. - Ну, если хочешь, можешь идти домой. Да, Мики переживает, что тебя
обидела. Ничего ей не говори, только посмотри на нее дружелюбно, и
она попросит прощения. Знаешь, дети очень к тебе привязаны. В субботу
им уже тебя не хватает. Малышка часто спрашивает: "Где Ализя?" Правда,
котик, - он погладил малышку по голове. Та внимательно посмотрела на
Ализу и кивнула, - И еще, у меня есть к тебе просьба: одолжи,
пожалуйста, Эсти 50 шекелей, а то у меня нет наличных. Я помню, что
мы у тебя еще на той неделе брали, - Яков виновато качнул головой, - но
я могу тебе сейчас выписать чек и за этот раз, и за прошлый. - Хорошо, - Ализа улыбнулась, - у меня всегда припасено и для вас, и для
девочек. - Вот и славно. - Яков вздохнул и подумал: "Теперь можно и
переодеться."
* * *
Рикки влетела в дом, как ароматный неудержимый порыв весеннего
ветра, несущего стук каблучков, шелест детских рисунков, душистую
свежесть и серебряный голосок. "Некоторые говорят, что Рикки крикливая, визгливая и скандальная, но
это неправда, - подумал Яков. - Просто она не умеет разговаривать
медленно и спокойно. Даже в постели... Шепчет тихо и ласково, но я
знаю, что скоро и до криков дойдет. Хорошо, что теперь в отдельном
доме. Раньше соседи усмехались и качали головой. Что же поделаешь?
Моя жена - огонь и ветер. Когда она рядом, чувствую себя на передовой.
Напряжен, возбужден. Неплохо." - Совсем у тебя голова пустая! Ты же взрослая девочка! Куда вы
полезли? Ты посмотри, у тебя вся одежда в белых пятнах. А кота кто
теперь будет чистить или мыть, не знаю, что с ними делают? И Блюмы -
эти отравители окружающей среды. Сколько раз я им говорила: хотите
делать ремонт, пожалуйста, но не разбрасывайте всякий мусор. Смотри,
Коби, твой кот теперь чернобелый, весь в известке вымазался! Как его
чистить? Что ты жуешь? Мы же сегодня на банкет едем. И так толстый.
Позвони Циле и скажи, что мы через час детей привезем, и они на
ночь останутся. Мики, сейчас же в ванную! Чтобы и руки, и ноги были
чистые. Как мы тебя в таком виде бабушке покажем? Малышка
кушала? А где Эсти? Коби, иди малышку выкупай, а я ее причешу. Хватит
жевать, мой любимый, иди выбери галстук. Мне нравится тот желто-
зеленый, - она притянула Якова за воротник и чмокнула в щеку. - Здравствуй, мой вулканчик, - он хотел обнять жену за плечи, но она
уже стояла в пяти шагах и осматривала кота, подняв его за шкирку.
Шах держался неподвижно, свисая, как чернобелый кулек. Один его глаз
был по привычке прикрыт, другой деликатно посматривал в сторону
хозяйки. Через сорок минут все уже сидели в машине: Рикки за рулем красила
губы, Яков скептически осматривал свой тропический галстук, малышка
Рути задумчиво наблюдала строительство соседней виллы, а Мики кусала
ногти, надув губы и нахмурившись. Определив детей к бабушке Циле, выразившей нечто среднее между
радостью и недовольством, Яков и Рикки поехали в Тель-Авив. В
гостинице "Холидэй Ин" отмечалось слияние компании, в которой
работала Рикки, с известной американской фирмой. Яков понимал, что
это очень важная церемония, на которой будет присутствовать все
руководство компании, иностранные партнеры и, возможно, даже
высокопоставленные чиновники, что все мысли Рикки поглощены этим
событием, и, скорее всего, поэтому она ничего не спрашивает о его
делах. Хотя, он сам тысячу раз говорил ей, что работает в секретном
ведомстве, и чтобы она не приставала с расспросами. "И все же, могла бы поинтересоваться: "Правда ли то, что пишут в
газетах? Герой ты, или винтик тоталитарного механизма?" Глупо
спрашивать. Она же меня знает. Я не супермен. Просто работаю честно,
как умею. Четыре года во внешнеэкономическом отделе. Шуки, подлец,
взял место начальника, обещанное мне. Не умею зады лизать. Ничего
все-таки пошел наверх. Сам выбил для себя отдел. Не я придумал. Пусть.
Но бегал же по кабинетам. Жопу рвал. А теперь вся эта история. Не на
своем месте. Рикки такого не скажет. Она не понимает, что бывает и
такое. Она умеет продавать. Попробуй устоять. Сейчас хорошо идут
компьютерные штучки. Продает штучки. А вообще-то ей все равно. И
все же, могла завязать галстук. Попка-дурацкий какой-то галстук. Кто мне
его подарил? Не помню. На этом сборище начнут меня теребить. Они
знают, кто я такой. Придется сказать, что я однофамилец того, газетного.
Не получится. Пустая голова. На работе у нее только обо мне и говорят.
Что Рикки им разболтала? Что она знает? То, что я ей говорил. А что я
ей говорил? Не помню. Вот какой из меня разведчик. Память как у
кошки. Забывает куда бежит. Менахем будет там от министерства связи.
Он связан с Розенфельдом. А кто с ним не связан в этой стране?
Менахем обязательно подойдет поздороваться, а писаки тут как тут. И
завтра я опять в газете." - Коби, что ты молчишь? - Рикки толкнула мужа кулаком в бок. - Что? - недовольно пробурчал он. - Я рассказываю тебе, с кем мы будем сидеть, и что меня собираются
продвигать, а ты спишь, - Рикки так сильно пожала плечами, что Якову
показалось, будто она привстает с водительского кресла, и только руль
мешает ей полностью выпрямиться. - Знаешь что... - он на секунду запнулся и, обиженно посмотрев на нее,
сказал: - Останови машину, я не хочу туда ехать. Она быстро пробежала взглядом по всем зеркалам и свернула на
обочину. Мимо пронеслись и затихли крики и звук сигнала. - Что за капризы? - Рикки вопросительно на него посмотрела. - Это не капризы. Твои знакомые начнут расспрашивать об истории с
Розенфельдом, а я не могу ничего рассказать, - он укусил ноготь. - Вот и скажешь им, что твоя работа секретная, и ты не можешь
посвящать каждого в детали особо важных дел. А я скажу, что тот, кто
задает тебе вопросы, подвергает свою жизнь опасности, - она
усмехнулась. - И почему ты думаешь, что всех так интересуют ваши
тайны? - Тебя уж точно не интересуют, - он поморщился, будто коснулся
больного зуба. - Моя птичка, - она пригладила его жесткие светлые завитки. Рикки
иногда называла его птичкой. Это прозвище он получил во время
одного из первых свиданий, на которое явился в парадной форме со
значком парашютиста. - Меня вызывали на специальную комиссию. Чем это кончится, не знаю.
Могут отправить в отставку, - он откинулся на сидение и закрыл лицо
руками, - ему казалось, что он неудачник, было стыдно, и даже хотелось
плакать. - Я знаю, что ты ничего плохого не сделал, - твердо сказала Рикки. -
Борись за свое доброе имя. Если ты мне все расскажешь, я буду
бороться вместе с тобой. А насчет работы не беспокойся, ты же немного
знаком с Интернетом и даже руководишь чем-то в этой сфере, с такими
данными я хоть завтра найду тебе место с отличной зарплатой. - Я не знаю, что мне делать. Я не ожидал всех этих проблем. Это моя
награда за долгие годы честного труда... Может быть, подать в отставку
самому? - он посмотрел на Рикки, ища у нее защиты, несчастный,
подавленный внезапно нахлынувшим страхом. - Ой-йо-йой, - пробормотала она и, вытащив из лежавшей у ног сумочки
телефон, принялась набирать номер. - Привет, Ярон! Ну как там? Уже
начинается? Да. Слушай, я не приеду. Так получается. Семейные проблемы.
Хорошо. Вы там развлекайтесь, а я завтра с вами отмечу в офисе. Да.
Всем привет. - Ты чего это? - изумленно пролепетал Коби. - Так, проведем сегодняшний вечер вдвоем. Поехали в Кейсарию. Тебе
ведь там нравится, правда, мой котик? - она хитро подмигнула. - Как же американцы и... - Ничего. Все самое главное - завтра в узком кругу, - она махнула рукой, -
Сегодня мы без детей, когда еще представится такой случай. - Я не хотел тебе навредить, - он положил ей руку на плечо. - Ну что ты, мой котик, - она потерлась ухом о его пальцы и повернула
ключ зажигания. Через полчаса они были в Кейсарии. Солнце уже утонуло за
горизонтом, но облака еще хранили память о нем, обрамленные
темнорозовой светящейся каймой, сотканной из прощальных лучей.
Горизонт заблудился между небом и водой, наугад поделив голубизну на
двое. Ничем не примечательные пляжные очки Якова, которые он по
привычке надел, выходя из машины, породили нежданную и
удивительную радугу, повисшую высоко над морем. Нежный
бледнорозовый свет переходил в золотистый и песочножелтый, за ним
следовал едва различимый салатовый, выше парил легкий бирюзовый,
переходя в исконноголубой, и, наконец, на самой границе ночи, темным
пятном разливался фиолетовый. - Посмотри, Рикки, там на горизонте все цвета радуги. Ты видишь
бирюзовый? Почти как глазки у нашей Рути. - Вижу. Как море во Флориде в наш медовый месяц. Я была тогда
очень красивая, правда? - Рикки взъерошила свои коротко постриженные
каштановые волосы. - К тебе даже приставал спасатель - верзила, вот в таких розовых трусах, -
Яков показал в небо и усмехнулся. - Как ты думаешь, теперь он бы стал ко мне приставать? - она
зажмурилась и развела руки в стороны, будто готовясь спрыгнуть в воду
с высоты. - Конечно, после родов ты стала еще фигуристей и ни капельки не
потолстела. Но теперь я бы его побил. Меня научили всяким приемам, -
Яков лениво брыкнул ногой. - Отнеси меня на руках, как тогда. Подними меня на пирс, - Рикки
быстрым движением обняла его шею и поджала ноги. Яков не без труда
донес ее до каменного выступа и, присев, подтолкнул одной рукой
наверх, забравшись следом. Они прошли к самой воде, наблюдая как волна сбрасывает с себя
белый покров, и он обращается в фейерверк брызг и легкую дымку
тумана, ласкающую волосы. Рикки пробралась к самому краю, неловко
ступая высокими каблуками по неотесанному камню и чуть
наклонившись вперед, жадно раздувая ноздри, вдыхала влажный соленый
воздух, и вдруг, взвизгнув, бросилась назад и спрыгнула с парапета.
Прежде, чем Яков успел что-либо сделать, его с ног до головы окатило
брызгами. - Большая волна... - запоздало предупредила Рикки и с улыбкой, протянув
Якову руки, позвала, - Ну иди ко мне, моя мокрая птичка. - Это тебе надо было стать разведчиком, ты всегда выходишь сухой из
воды, - он усмехнулся и, спрыгнув вниз, принялся отряхиваться. - Я бы хотела пойти с Чегеваррой, - призналась Рикки, - партизанкой в
джунгли. Когда я вижу взрывы в кино, мне хочется кричать "ура". Иногда
хочется кому-нибудь из сослуживцев бомбу в машину подсунуть. А
сейчас мне хочется есть. Пойдем, закажем бифштекс. - С кровью, - попытался прорычать Яков, которому сегодня так и не
пришлось пообедать. - Нет. Зажаренный, на большой кости, с грибами. Это у них одно из
фирменных блюд, - пояснила Рикки и потащила продолжавшего
отряхиваться Якова в сторону ресторана. Обильно пообедав и выпив немного "Каберне Савиньон", Яков пришел
в отличное расположение духа. Все неприятности теперь казались ему
далекими и незначительными в блеске ажурных фонарей, загоревшихся
по наступлении теплого весеннего вечера. Он сидел расслабившись и
откинувшись назад, одобрительно поглядывая на бледную луну в
чернильном небе, на чешуйчатое ее отражение в глянцевочерной воде,
шептавшей что-то под самым балконом, на выхваченные из мрака
причудливые очертания древних строений и на томно блестевшие
отражением свечей глаза Рикки. - Знаешь, почему мне особенно нравится это место? - спросил он и, не
дожидаясь ответа, продолжил: - Оно находится, как бы, вне времени и
пространства. Здесь на еврейской земле стоят римские колонны и
крепость крестоносцев, какой-то минарет неизвестного происхождения и
телефонная будка. Люди встречаются в этом порту уже несколько тысяч
лет и теперь сидят за столиками у моря, которое помнит целую
вечность. - Я знаю, что мужчин после обеда тянет на философию, - Рикки сладко
зевнула и улыбнулась. - А тебя на что тянет? - Яков укоризненно прищурился. - Меня тянет в постельку. Поехали, мой котик, - она томно повела
плечами и неожиданно громко крикнула: - Официант! Счет! Перед сном Рикки послушала как бьется сердце Якова и, целовав его
в сосок, пообещала: "Как бы ты ни поступил завтра, или потом, я всегда
буду тебя любить.