Когда меня в детстве спрашивали, какой у меня адрес, я бодро "выпаливала":
- Саят-Нова тринадцать,
квартира девятнадцать.
Адрес был не совсем верным. Дом на улице Саят-Нова за номером тринадцать не был поделен на квартиры. Старый дом с круглой жестяной вывеской у входа до 1922 года полностью принадлежал моему деду Бецалелю, а до того - его родителям Эфраиму и Малке.
Советская власть дом этот у моего деда забрала, но самого его на улицу не выбросила. Дедушке Бецалелю и бабушке Хане оставили 2 комнаты в доме, которые когда-то были детской и комнатой гувернантки. Так, по крайней мере, рассказывала папе моему сама бабушка.
В этих двух комнатах и в маленькой галерее прошли мои первые семь лет. Дедушки Бецалеля уже давно не было в живых. Мама, выйдя замуж за папу, переехала от Берты Соломоновны и дедушки Миши в самый центр Тбилиси. До улицы Саят-Нова с проспекта Руставели - минут 10 пешего ходу. До синагоги - 5 минут. До набережной Куры - столько же.
Тому Дому, я думаю, больше двухсот лет...К тому Дому я возращалась, покинув его в 1977, десятки раз...Туда я считала необходимым повести всех своих друзей, мужа моего, когда мы познакомились, а потом - в день свадьбы. Помню, что водитель Чайки, который возил нас, молодоженов, c куклой на капоте и свадебными ленточками, очень переживал, что по такой узкой улочке машина не пройдет, застрянет на повороте...Проехали кое-как.
Мне было важно показать Дому, что я уже взрослая.
Представьте себе типичный дом из любого грузинского фильма. Представили? Два этажа со двором - колодцем. По внутреннему периметру дома - балконы, снизу и сверху. Посреди двора - кран с холодной водой и огромное тутовое дерево, на которое мне под страхом наказания никогда не разрешали залезать и с которого падала на землю самая вкусная в мире тута, которую, впрочем, мне тоже запрещали есть, потому что она грязная. Это, однако, не значит, что я ее не ела.:)
На втором этаже жили 4 семьи.
Мы с братом, мамой, папой и бабушкой Ханой.
Семейство Михеишвили, тоже грузинские евреи с сыном Исааком, которого мы дразнили Исинькой-Кисенькой, и который потом стал известным педиатром...
Семейство Погосовых с тремя поколениями матерей-одиночек и с потрясающим умением кричать так, что барабанные перепонки рвались почти мгновенно....
И наши любимые соседи - Амираговы: бабушка Тамара, которую за глаза называли Княгиней, раскладывавшая бесконечные пасьянсы на своем старом сундуке на балконе, тетя Нелли и дядя Жора, которые до появления собственных внуков не признавали никого, кроме меня в качестве игрушки. Сидя на коленях у тети Нелли, преподавательницы музыки, я впервые обнаружила музыкальный слух, когда заорала благим матом "
двойка, двойка", услышав фальш в игре одной из ее учениц.
Дядя Жора водил меня на базар и учил выбирать чурчхелы. С тех пор, как он умер, я ни разу не ела
настоящей чурчхелы и настоящей гуды. Он единственный, который в выборе никогда не ошибался.
Кроме того в той квартире жил Юра, сын тети Нелли и дяди Жоры. Юра моего детства был совершенно потрясающим красавцем. Он и по сей день такой. Только весь седой.
А еще у Юры была огромная коллекция маленьких автомобильчиков. Она стояла на специальном столике, высотой ровно в мой рост и до этой коллекции мне хотелось дотронуться больше всего в жизни. Юра много ездил за границу, автомобильчики в-основном привозились оттуда, они сверкали лаком и невиданными цветами, но...
- Викочка, Юрины машинки трогать можно? (
Юра смотрит на меня, крохотную, и глаза его смеются)
- Низя...(
Засовываю руки за спину и почти плачу от собственного послушания)
Потом в нашем Доме появилась Нонночка, Юрина жена, человек любимый мной всю жизнь и - на всю жизнь. Единственная, неповторимая, добрейшая, нежнейшая, красивейшая Нонночка. Манона Александровна. Ангел во плоти.
Нонка наряжала меня в красивые платьица, заплетала косички из коротких волос, называла меня Викуськой и баловала всячески. Когда я подросла, ей - первой и единственной! - я доверяла свои секреты, хотя она уже давно не была моей соседкой. А в те далекие дни моего тбилисского детства я выражала свою любовь к Нонке очень неожиданно...
Нонка выращивала тюльпаны на окне, луковицы этих тюльпанов Юра привез ей из Прибалтики. В один прекрасный день эти тюльпаны расцвели. Они свешивали свои тяжелые головки с подоконника и раскачивались, если я прыгала на подоконнике чересчур уж активно. Но Нонка не сердилась. Все соседи пришли посмотреть на Нонкино чудо. А вечером я, от переполнявшей меня любви к моему Ангелу-хранителю, сорвала все тюльпаны и притащила их Нонке, которая сидела на балконе и пила чай с моей мамой...
Что тут было...Мама, наверное, наказала бы меня до конца жизни, если б Нонка не засмеялась сквозь проступившие слезы и не сказала бы ей:
- Шурочка, что ты...Это же любовь!
Моя любовь к Нонке стала еще больше, когда она родила Сашеньку, который младше меня на 3 года, а потом - Гигочку, который младше меня на 4. Как принесли из роддома Сашу - я не помню. А вот день, когда привезли Гигу, я помню, как будто это было вчера.
В доме стало шумно. Все забегали, засуетились, а потом на балконе появилась Нонночка без своего огромного, уже такого привычного, живота и со свертком в руках. Она сияла, как ручка нашего старого холодильника ЗИЛ, в который я любила смотреться, когда мне становилось скучно. Все бросились ее поздравлять, целовать...Потом вся компания зашла в квартиру, а я все пыталась протолкнуться через ноги взрослых...Мне это удалось, когда маленького Гигу уложили на тахту и распеленали...У самого моего носа появилась маленькая сморщенная пяточка с облезжей кожей и, выпрямившись, стукнула меня по любопытному носу. Я засмеялась и ухватилась за эту ножку.
Гигой, кстати, его назвала я. На самом деле он был Гриша. Так он и остался Гигой, по сей день.
У нас с мальчишками были какие-то ненормально-братские отношения. Пожалуй, их я считала братьями в гораздо бОльшей мере, чем своего единокровного брата.
Были и клички. Сашка с детства был
Александром Бесстрашным, Гига -
Григорием Мудрым, Бесик, брат мой, был
Бесарионом Умным, а я была
Добрым Авикяем. Так эти типы зовут меня до сих пор.
Когда семейство Амираговых переехало в новую квартиру ( за два года до того, как мы тоже перебрались в квартиру в Сабуртало), в их квартире поселилась пара, которую, по непонятной мне тогда причине, все соседи сразу невзлюбили. С ними практически никто не общался . Только кивали в ответ на приветствия. Мама никогда не посылала меня к соседке за стаканом сахарного песка или за спичками, если те внезапно заканчивались. Детей у них не было, на балкон они выходили редко, поэтому я почти не помню ни его, ни ее.
Запомнила только табличку на двери: "
Берия". Только через несколько лет я узнала, что это был двоюродный брат того самого Лаврентия Палыча.