УРИ

    Пригревшись в розовом тепле настольной лампы, Ури чуть было не проспал появление принца в читальном зале. Целый день он, как проклятый, мотался под дождем по Честеру, выполняя многочисленные поручения Меира, который при этом строго-настрого наказал быть обратно к пятичасовому чаю, чтобы занять в читальне стол, удобный для наблюдения за входом в аннекс. Так что Ури пришлось отказаться и от обеда, и от чая, не говоря уже о мечте вздремнуть хоть часок между тем и другим.
    К чаю Ури, собственно, мог бы успеть, если бы не необходимость следить за входом в аннекс. Но после приезда из Честера он заглянул в читальный зал и обнаружил, что на первом ярусе есть только один свободный стол, который он поспешил завалить своими книгами, чтобы отпугнуть других претендентов. А пока он смотался к себе наверх наскоро принять душ и сменить белье, чаепитие подошло к концу. Приближаясь к приоткрытой двери гостиной, Ури увидел, что принц со своими телохранителями движется к выходу, а следом за ними, воздевая вверх руки, семенит невысокая фигурка в черной рясе, - то ли проклиная, то ли благословляя.
    Ури некогда было вдумываться в поведение этого таинственного сына церкви, ему пришлось поспешить в читальный зал, чтобы быть на месте, когда принц туда войдет. На чай времени тоже не хватило и он опустился в кресло у стола, облизывая пересохшие губы. Сразу за ним в зал стремительно вошел неотступный японец, на миг замер у порога, оценил ситуацию и пустился бродить среди столов в надежде куда-нибудь пристроиться. Безуспешно побродив взад-вперед, японец понял, что место внизу он прозевал, и приютившись на лесенке, ведущей на второй ярус, углубился в чтение толстого фолианта с золотым обрезом. "А где его неразлучный компьютер?" - подумал Ури, тихо радуясь своей предусмотрительности, которая обеспечила ему кресло в первом ряду партера, хоть и не спасла от надзора японца.
    Прошло уже десять минут, а принца все не было. Куда он делся? Не мог ли он передумать и провести за нос всех, - и врагов, и друзей? Ури заметил, что японец нервничает - то и дело поднимает глаза от своей книги и украдкой поглядывает на часы. В голове промелькнуло: "Откуда он знает, что принц должен пройти через читальный зал?". Но Ури тут же себя остановил - не исключено ведь, что он ждет кого-нибудь другого или вовсе никого не ждет. Мало ли какие причины могут заставить человека сидеть на ступеньке, а не за столом. Но разглядев крутые бицепсы, прорисовывающиеся у японца даже сквозь ткань рубашки и пиджака, Ури отверг идею о его непричастности к происходящему. Вряд ли он наш, но зато он вполне может быть замаскированным телохранителем принца, который, учитывая опасность операции, едва ли ограничится тремя очевидными. Интересно, сколько их может быть еще? Ури начал исподтишка оглядывать лица сидящих за столиками, но успел заметить только пару знакомых и два-три подозрительных, как дверь распахнулась и пропустила одного из охранников принца. Тот вошел легкой, стелющейся по полу кошачьей походкой, прикрыл за собой дверь, сделал шаг в сторону и замер, прижимаясь спиной к стене. Несколько секунд он стоял так в полной неподвижности, держа правую руку в кармане не вяжущегося с его обликом пиджака и оглядывая зал странными, не отражающими свет глазами. Все лица, склонявшиеся до того над столами в розоватых сферах, образованных светом настольных ламп, разом поднялись навстречу его взгляду. Вероятно, сверху ему был подан какой-то сигнал, получив который он невесомо отделился от стены и отворил дверь. Из-за двери тесно сплоченным сэндвичем вошли двое других, зажимая между собой принца. Впереди шагала мощная рыжая девица с украшенным монограммой золотым ключом в руке, - вероятно, секретарша, сзади - второй охранник, почти неотличимо похожий на первого.
    Оставив принца наверху, девица и первый охранник рука об руку устремились вниз, к аннексу, девица сунула ключ в замочную скважину и открыла дверь, в которую той же стелющейся по полу кошачьей походкой проскользнул охранник. Голос Яна за спиной Ури произнес с неподдельной обидой:
    - Уж не ради этого ли сомнительного аристократа нас всех лишили ключей?
    - А нас лишили? - с невинным видом обернулся к нему Ури. Ян стоял чуть поодаль, облокотясь на книжную полку:
    - А вы не знаете? Об этом многократно объявляли и за завтраком, и за ужином.
    Взгляд его на миг оторвался от томящегося у стены принца, наполовину скрытого могучей фигурой телохранителя:
    - Ах да, вас ведь не было ни за ужином, ни за завтраком! Откуда же вам знать?
    Тут рыжая секретарша легкой рысцой взбежала по лестнице и что-то тихо сказала телохранителю, после чего все трое проделали сложную балетную фигуру, в результате которой принц, опять оказавшийся внутри их сэндвича, спустился вниз и исчез за дверью аннекса.
    - Спектакль окончен, можно возвращаться к работе, - вздохнул Ян и направился к лесенке, на ступеньке которой приютился японец. Японец приподнялся, пропуская Яна наверх, но тут же сел обратно и погрузился в чтение своего фолианта. Разглядывая листающего страницы японца, Ури подумал, что тому, небось, тоже нельзя отлучиться с поста, и позавидовал его увлеченности. Хорошо бы и себе найти чтение столь интересное, что оно смогло бы удержать его сознание на зыбкой поверхности, отделяющей сон от яви.
    Ури полистал разложенные перед ним книги, но ничего не вышло, - там была сплошная заумь, сухая ученость. Она ни в какое сравнение не шла с обрывками дневника Карла, которые с ночи вращались в голове Ури, как кофейные зерна в кофемолке. То, что он прочел этой ночью, перевернуло все его представления: ведь никогда раньше он не задумывался о жизни тех, других, они были просто извергами, врагами, подлежащими уничтожению, как тараканы. А тут он неожиданно увидел их мир с изнанки и по-человечески проникся к ним сочувствием, сознавая при этом, что они продолжают оставаться его врагами, подлежащими уничтожению. Это создавало странное раздвоение, от которого ясное видение замутнялось и на душе становилось беспокойно.
    Чтобы избавиться от этого неуместного сочувствия, Ури постарался припомнить все, что он узнал о деятельности террористической группы Гюнтера фон Корфа с тех пор, как Инге раскрыла ему истинное имя своего Карла. Как ни странно, немецкая печать была не слишком словоохотлива по этому поводу - можно было подумать, что немцы слегка стыдятся своих террористов и не стремятся афишировать их подвиги. Однако, даже сдержанная информация из старых газет дала Ури возможность составить пространный список этих подвигов и вычислить основных спонсоров и союзников движения. В списке было несколько взрывов на американских военных базах и на мирных автобусных станциях, около дюжины бомб, взорвавшихся в ночных клубах и под железнодорожными мостами. Около дюжины похищенных и зверски замученных банкиров и промышленников и несколько десятков случайных прохожих, не во время подвернувшихся под руку. И главное - для Ури, во всяком случае, - там было сотрудничество с палестинцами при похищении самолета Эр Франс, угнанного в Энтеббе, и самолета Люфтганзы, угнанного в Могадишо.
    Он вычитал у каких-то замалчиваемых авторов подробности о военных тренировках членов группы на базах ООП в Ливане, об их участии, - считалось, что в порядке обучения, - в рейдах ооповских террористов в Израиль. Кто знает, сколько его друзей были убиты немецкими компаньонами палестинцев? Ему даже начало казаться, что именно с Карлом он столкнулся в тот страшный день, когда в лагере беженцев в Ливане погибли Эзра и Итай. Вроде бы мелькнуло тогда в толпе атакующих европейское лицо, которое вдруг стало принимать в его памяти знакомые очертания. Или ему это сейчас просто приснилось?
    Скорей всего именно приснилось, потому что, когда Ури заставил себя открыть глаза, он обнаружил, что японца на лестнице нет. Он испуганно глянул на часы - неужели он проспал выход принца из аннекса? Нет, вряд ли, не прошло еще и двух часов с тех пор, как за тем закрылась заветная дверь. Ури бегло оглядел первый ярус и облегченно вздохнул - голубчик японец никуда не делся, просто переместился за чей-то освободившийся стол. И переместился по-видимому уже давно, потому что успел обосноваться там с обычной обстоятельностью - компьютер, тапочки, пиджак на спинке стула.
    Взгляд на часы подтвердил заверения голодного желудка, что Ури спал довольно долго. И тут же зазвенел звонок на ужин, снимая последние сомнения в том, что так оно и было. Ужин представился Ури во всем его недосягаемом великолепии - узорчатые блюда с присыпанными петрушкой многоцветными салатами проплывали из рук в руки над керамическими горшками с запеченной в пряном соусе бараниной. Этого испытания Ури не выдержал: поймав за рукав торопливо шагающего мимо Джерри, он взмолился:
    - Ради всего святого, принесите чего-нибудь поесть.
    - Но ведь есть в читальне категорически запрещено! - ужаснулся законопослушный Джерри.
    - А умереть от голода разрешено?
    - Ладно, я постараюсь что-нибудь придумать, - согласился Джерри и исчез за дверью, оставляя Ури наедине с дежурной библиотекаршей, которая вежливо ожидала, пока он выйдет, чтобы погасить верхний свет.
    - Спасибо, вы можете идти, я не ужинать не буду, - отпустил ее Ури, отметив про себя, что японец все-таки оставил свой пост. Может, его подозрительное поведение не имело никакого специального смысла? Но едва библиотекарша выключила плафоны под потолком, Ури увидел непогашенную настольную лампу на одном из верхних ярусов и понял, что японец просто работает с кем-то в паре. Хорошо бы узнать, с кем.
    Время в ожидании Джерри тянулось невыносимо медленно. Казалось, прошла уже целая вечность, а его все не было. Наконец, дверь приотворилась и в образовавшуюся щель проскользнула складная фигурка Лу. Почти не касаясь пола, она пружинистым шагом подошла к Ури вплотную и выключила настольную лампу. Потом поставила на стол что-то, зазвеневшее о мраморную столешницу, и под прикрытием наступившей темноты приникла губами к шее Ури. От ее волос пахнуло пряными духами и он отпрянул - во мраке над ее головой он явственно увидел глаза Инге, полные удивления и боли.
    - Осторожней, мы здесь не одни, - прошептал он, имея в виду, конечно, не Инге, а таинственного напарника японца, наблюдающего за ними сверху.
    Но Лу и не подумала продолжать диалог шепотом.
    - Ну и пусть не одни. Мы ведь решили не скрывать наших отношений, - громко засмеялась она, гибко опускаясь на колени, так что лицо ее оказалось на уровне лица Ури. Опасаясь ее дальнейших действий, он поспешно включил лампу и снял салфетку с принесенного Лу сосуда, который оказался керамической цветочной вазой. Из вазы вырвался щекочущий ноздри аромат жареного мяса, перца и имбиря.
    - Видите, на какие жертвы я пошла ради вас?- на этот раз тихо сказала Лу, протягивая ему ложку. - У них правила насчет выноса посуды из трапезной не менее строгие, чем насчет выноса ключей из аннекса.
    Пока Ури блаженно впивался зубами в кусок баранины, с трудом выловленный со дна вазы, Лу похвасталась:
    - Вы бы так и сидели тут, изнывая от голода, если б не я. Вы, надеюсь, не думаете, что Джерри мог бы догадаться спрятать ваш ужин в вазу для цветов?
    Сосредоточив свое внимание на охоте за следующим куском, Ури согласно кивнул, - он не сомневался, что Лу во всех отношениях может дать Джерри сто очков вперед.
    - Ешьте скорей, - заторопила его Лу, - я не знаю, что будет, если нас за этим застукают.
    - Куда подевалась ваша хваленная храбрость? - пробормотал Ури с полным ртом.
    И тут же об этом пожалел, потому что Лу вдруг вскочила, выхватила у него вазу и, прошипев ему в ухо: "Свою храбрость я покажу вам сегодня ночью", ринулась к двери, в которую уже входила дежурная библиотекарша.
    После этой, хоть и не слишком обильной, но частично насытившей его трапезы, Ури впал в полудремотный ступор, так что все остальные события вечера виделись ему в каком-то клочковатом тумане, ставящем под сомнение саму их реальность. Кажется, принц не вышел из аннекса до закрытия читального зала. Во всяком случае, наутро Ури помнилось, что ему пришлось покинуть зал и допоздна сидеть на шатком столике с рекламными брошюрами библиотеки, приткнувшемся у французского окна в центре галереи.
    Что было потом, Ури представлял себе весьма смутно. На задворках памяти всплывала картина парадного прохода принца по галерее в направлении гостиной, где поздние гости еще толпились вокруг чайного столика. Значит, Ури мог еще поспеть к вечернему чаю, однако он никак не мог припомнить себя в гостиной с чашкой в руке. По всей видимости, он, рассыпая по полу рекламные брошюры, сполз со своего столика и помчался в туалет, о котором мечтал последние пару часов. Потом взлетел по лестнице в свою комнату, кое-как, не зажигая свет, разделся, сунул папку с дневником Карла под матрас и заснул, как убитый.
    Он проснулся, разбуженный звонком на завтрак, и начал быстро одеваться, твердый в своем намерении не лишиться на этот раз ни кофе, ни овсяной каши. Пока он ополаскивал лицо холодной водой ему привиделась Лу Хиггинс в тонком халатике поверх прозрачной сорочки, обиженно срывающая с него одеяло. Он так и не смог решить, было ли это видение отражением реальности или лишь плодом его фантазии.
    

КЛАРА

Глядя на плюшевый ковер бескрайнего луга, убегающего вверх по холму к осиновой рощице, Клара в который раз пожалела, что надела туфли на высоких каблуках. Как она будет ходить в них по траве, еще влажной после вчерашнего дождя? Она, собственно, была не виновата, - откуда ей было знать, что "Битва при Ватерлоо", посмотреть которую ее пригласил Ян, вовсе не театральный спектакль, а грандиозный хеппенинг, детально воспроизводящий эту знаменитую битву?
    Откуда ей было знать, что прямо за стенами библиотеки, за которые она ни разу не выходила, простирается необозримый английский парк, полный сейчас музыки и людей? После трех напряженных дней, проведенных в оранжерейной атмосфере хранилища, все здесь казалось Кларе праздничным и нарядным. Все лица, на которые падал взгляд, радовали ее своей доброжелательностью или в крайнем случае равнодушием, таким отдохновенным после трехдневной непреклонной неприязни сэра Эдварда Гранта. А ведь стиль сэра Гранта выглядел уступчивым либерализмом в сравнении с липкой вежливостью профессора Басотти.
    Хоть исход разыгрываемой в парке битвы был заранее предрешен, участники представления относились к своей роли с подкупающей серьезностью. Группы всадников в разноцветных мундирах гарцевали вокруг раскинутых тут и там шатров маркитанток в белых чепчиках, бойко торгующих пивом и вафлями. Откуда-то слева погромыхивали пушки и к небу поднимались сизые дымки. А по краю поросшего кустарником оврага время от времени проносился взъерошенный кавалерист на взмыленном скакуне и исчезал за рощей, где, по словам Яна, находился штаб герцога Веллингтона.
    - Видишь, вон старая римская дорога, за ней ставка императора Наполеона, - пояснил Ян, листая цветную брошюрку, которую он подхватил в окошечке кассы при входе в парк. - А вон шагают гренадеры маршала Жерара.
    Ян указал на отряд пехотинцев в синих туниках с белыми выпушками на плечах, браво марширующий по другой стороне оврага в направлении пушечных выстрелов. Ветер донес от них обрывки лихой песни.
    - Они идут на подмогу кавалерийскому корпусу маршала Груши, почти разгромленному пруссаками Блюхера в деревне Линьи. Хочешь пойти посмотреть, как они там разыгрывают убитых и раненых?
    - А это далеко? - Клара с сомнением попробовала ступить на травяной ковер, он ответно спружинил и высокий каблук тут же глубоко ушел в его влажную мякоть.
    - Изрядно.
    - И все по траве?
    - По траве только до рощи, а за рощей, кажется, есть тропинка.
    - Знаешь, давай пойдем куда-нибудь, куда ведет мощеная дорога, - неуверенно попросила Клара, не решаясь признаться в своей оплошности с туфлями.
    - Тогда идем поищем наше пресловутое жюри. Выясним, кого и за что они будут награждать.
    - Какое жюри? - удивилась Клара.
    - Да ты ведь не знаешь! Вчера какой-то французский профессор, - то ли Бадруа, то ли Бенуа - спровоцировал страшную бурю в рядах наших почтенных старцев. Двух из них он привел в состояние острой эйфории, предложив им войти в какое-то жюри при Ватерлоо, зато остальных чуть кондрашка не хватила от обиды.
    Они двинулись вниз к подножию холма по узкой, вымощенной булыжниками аллее. "Старая римская дорога" сказал о ней Ян, заглядывая в свою брошюрку. Клара хотела было что-то спросить насчет жюри, но не успела: сзади раздался мощный цокот копыт. Клара обернулась и ахнула - прямо на них летели конники в сверкающих на солнце металлических нагрудниках и в металлических касках с гребнями. Ян подхватил Клару под локоть, и резко, так что она чуть не поскользнулась, оттащил в сторону. Конники проскакали мимо.
    - Французские кирасиры маршала Нея, - пояснил Ян. - Им сейчас предстоит схватка с английской пехотой за ту пару передвижных пушек, которые стреляют без умолку. Пехотинцы должны стаскивать кирасиров с лошадей и закалывать штыками.
    Снизу донеслись крики команд и нестройные выстрелы.
    - Ну вот, они уже начали. Хочешь посмотреть?
    - Они всерьез, что ли? - не поверила Клара, наблюдая, как красные мундиры англичан обрушились на бронзовые торсы и головы французов. А, может, все же медные? Нет, медные вряд ли, ведь медь мягкая, а впрочем, не все ли равно. Эти игры взрослых людей, из чего бы ни были их каски и кирасы, показались Кларе нелепо ребячливыми после ее реальной трехдневной схватки со сдвоенными силами сэра Гранта и профессора Басотти.
    - Почти всерьез. Не до крови, конечно, но во всем остальном точно по сценарию. Так, во всяком случае, утверждает брошюра. - Ян потянул ее за руку. - Пошли проверим.
    Но едва они добрались до обтекающей подножие холма лощины, из которой доносились звуки битвы, как сверху на них обрушилась новая волна кирасиров. Пропуская их, Клара и Ян прижались спинами к крутому в этом месте склону холма.
    - Ведь так и задавить могут, - пожаловалась Клара, и как бы в ответ на ее слова из-за поворота римской дороги выехала тележка для гольфа, в которой сидели две дамы в широкополых шляпах.
    - Зрителям запрещено находиться на поле боя, - сказал знакомый голос.
    Клара, не веря своим глазам, уставилась на преобразившуюся до неузнаваемости миссис Муррей. Спортивная рубаха и бриджи до колен придавали ей слегка театральный, но очень деловой вид.
    - Трибуны для публики отделены от театра боевых действий полосатыми красно-белыми веревками, которые хорошо видны издалека.
    - Вы тоже участвуете в этом... - Клара запнулась, подбирая нужное слово, - ...предприятии?
    - Разве вы не знаете, что мне была предложена честь стать членом жюри? Мы с Дениз ездим по полям сражений, фотографируем самые интересные сцены и выставляем оценки участникам.
    Только теперь Клара узнала во второй даме, сидящей за рулем тележки, компаньонку и сиделку миссис Муррей, Дениз, обычно облаченную в скромную одежду монахини. Лихой спортивный костюм неожиданно превратил ее из безликого бесполого существа в довольно молодую привлекательную женщину.
    - А где штаб-квартира жюри? - вмешался Ян. - Мы бы хотели поговорить с остальными его членами.
    - Штаб-квартира находится к востоку от деревни Катр-Бра, но вы вряд ли застанете их там, они ведь должны непрерывно объезжать боевые позиции.
    - Объезжать? На лошадях? - усомнился Ян, прикидывая в уме средний возраст членов жюри.
    - Зачем на лошадях? - в голосе миссис Муррей прозвучал истинный восторг. - Профессор Бенуа обеспечил такими тележками всех нас.
    - А вас много?
    - Преподобный Харви, профессор Излтон, - начала загибать пальцы старая дама, - мы с Дениз, какой-то немецкий историк, имени не помню, две девицы из местного музея и сам профессор Бенуа. Выходит восемь человек. Нет, семь, ведь Дениз не в счет. Ах, боже мой, что это я так заболталась, - спохватилась она, - ведь мы должны поспеть к бою между французскими кирасирами и английской пехотой! Он идет где-то там, в лощине. Поехали, Дениз!
    - Вы уверены, что хотите туда спуститься? - удержал ее за руку Ян. - Там, дальше, тропинка глинобитная и уклон крутой, как бы вы не перевернулись.
    Миссис Муррей озадаченно покачала головой:
    - Но ведь я не могу подвести милейшего профессора Бенуа. Это один из центральных эпизодов первого дня битвы и от его оценки зависит общий счет команд.
    - Пускай Дениз сходит туда пешком и принесет вам фотографии и полный отчет, - быстро нашел выход Ян. - Ведь вы ей доверяете?
    - Конечно, доверяю, - нерешительно сказала миссис Муррей, - но как-то неловко потом притворяться, будто это я...
    - А упасть и сломать ногу ловко? - решил за нее Ян. - Вы ведь согласны со мной, Дениз?
    Дениз, согласием которой обычно никто не интересовался польщено закивала и ловко выпрыгнула из тележки. Легкие бежевые бриджи шли ей гораздо больше, чем унылое бесформенное платье цвета давленых слив, которое она носила до сих пор. Она взяла с сиденья фотоаппарат и исчезла за поворотом узкой тропинки, вьющейся среди кустов.
    - Вот и чудно, а мы останемся с вами, - удовлетворенно сказал Ян. - Ведь вам позволено находиться внутри пространства, отгороженного веревками, а мы воспользуемся тем, что сопровождаем вас. Хочешь сесть за руль, Клара?
    Клара была счастлива сесть за что угодно, лишь бы сесть. Блуждания на высоких каблуках по пересеченной местности доконали ее. Она села на место Дениз и спросила:
    - Куда поедем?
    - Нет, нет, мы не можем отсюда уехать, - испугалась старуха. - Ведь Дениз не будет знать, где нас искать.
    - Ладно, подождем Дениз, - галантно согласился Ян, хоть Клара ясно видела, что ему не терпится прокатиться по полям сражений. - А пока мы будем ждать, миссис Муррей расскажет нам о победах ее подопечных за сегодняшнее утро.
    - Лилиан, а не миссис Муррей. Хватит, я устала от своего официального титула. С тех пор, как я освободилась из своей клетки на колесиках, я хочу, чтобы меня называли моим обыкновенным именем, которое верно служило мне не один десяток лет.
    - Прекрасная идея! Лилиан - красивое имя, в нем есть и женственность, и властность. Оно идет вам гораздо больше, чем чрезмерно почтительное "миссис Муррей".
    Лилиан пролепетала что-то невнятное, в ответ на что Ян наклонился, поцеловал ее руку и она защебетала снова. Любезность Яна показалась Кларе чрезмерной, а оживление Лилиан безвкусным. Ей-богу, если бы старой даме не было за семьдесят, она могла бы к ней приревновать! Но все же ей было далеко за семьдесят и потому, когда Кларе дали понять, что ей нет места в их игривой беседе, она откинулась на спинку тележки и закрыла глаза.
    Едва она на миг отключилась от реальности, накопившаяся за эти дни усталость немедленно дала себя знать. Куда-то исчезло многоцветное поле битвы при Ватерлоо, и взамен в ее перетруженном сознании возникли видения вчерашнего вечера, особенно тяжелого и напряженного. Самой яркой сценой был, конечно, театрализованный вход принца в хранилище из какой-то тайной двери, о существовании которой Клара даже не подозревала. Первые минуты этого зрелища были больше похожи на балет в стиле модерн, чем на прибытие представителя правящей династии к столу дипломатических переговоров.
    Однако, когда принц в окружении свой свиты разместился, наконец, у стола, разговор принял деловой оборот, лишенный какого бы то ни было опереточного элемента. Посланник восточного владыки оказался человеком быстрой хватки, четкого ума и широкого европейского кругозора. В нем не было ни надменной неуступчивости сэра Гранта, ни вывернутой наизнанку вязкой логики профессора Басотти. Его манера отличалась вежливой уклончивостью, оставлявшей его собеседников в странной уверенности, что они выигрывают игру в поддавки, которую гораздо выгодней было бы проиграть.
    В самый разгар этой игры, потребовавшей от Клары мобилизации всех ее знаний и умений, ей пришлось по знаку руководителя делегации вежливо откланяться и покинуть зал. Руководителем делегации был молодой, быстро идущий в гору дипломат, который, по слухам, вертел как хотел, даже самим могущественным министром иностранных дел. И хоть Клара, в предвидении своего изгнания, потратила все утро на детальное ознакомление этого дипломата с наиболее острыми точками противоречий, возникающих при переделе водных ресурсов, самый момент этого вынужденного ухода застиг ее врасплох. Конечно, она заранее знала, что ей придется покинуть заседание, - но почему в самый разгар дебатов, когда она еще не успела поставить все точки над "и"?
    Однако знак был ей подан и ничего другого не оставалось, как, сдерживая сердитые слезы, подняться с места и направиться к двери, где неприветливый норвежский наблюдатель без предупреждения отобрал у нее заветную карточку, дававшую ей право на вход в хранилище. Почему-то эта добавочная обида, которую она сдуру не предусмотрела, задела Клару особенно больно. Задела настолько, что она зачем-то пожаловалась на это Яну, поджидавшему ее у выхода из часовни. Но Ян, вместо того, чтобы ей посочувствовать, только злорадно ухмыльнулся. Мол, не только его здесь обижают, - и для утешения пригласил ее на прогулку в парк, где местные жители будут разыгрывать битву-спектакль.
    Битва интересовала Клару очень мало. Но ради удовольствия быть рядом с Яном, опираться на его руку, слышать его голос она была готова бродить по оврагам на высоких каблуках, подвергаясь опасности быть затоптанной лошадьми. На миг сердце задохнулось при мысли, что еще несколько дней и все кончится. Осознав, как мало времени осталось ей быть с Яном, Клара чуть не застонала вслух, и тут же, внезапным аккомпанементом к ее стону тоненько вскрикнула Лилиан Муррей.
    Клара вздрогнула и открыла глаза: "Что случилось?". Старая дама извивалась рядом с ней в тщетной попытке извлечь что-то из-за ворота своей спортивной рубахи:
    - Гусеница! Мне за шиворот заползла гусеница!
    - Ради Бога, Лилиан, - успокоительно проговорил Ян, оглядывая высокий куст, под сенью которого приютилась тележка, - это скорей всего просто опавший лист.
    - Что вы стоите? - взвизгнула старая дама, повышая голос, - вытащите ее скорей, она ползает у меня по спине!
    - Клара? - нерешительно начал Ян, склоняясь над Лилиан.
    Клара попыталась повернуться лицом к испуганной старухе, но руль задержал ее. "Скорей! Скорей! Скорей!" - запричитала та, глаза ее расширились, бледное лицо побледнело еще больше.
    - Простите, - решительно произнес Ян и запустил руку за шиворот старой дамы. Пошарив у нее под рубахой, он вытащил наружу край толстой цепочки, хитроумно сплетенной из золотых нитей:
    - Ну вот, никакая это не гусеница, а ваша собственная цепочка.
    Глаза миссис Муррей закатились под веки, руки рванули ворот рубахи:
    - Отпустите ее, она меня душит!
    - Хотите ее снять? - озабочено предложил Ян.
    - Снять невозможно, она без застежки.
    Клара хотела было спросить, что это за цепочка без замка, но пальцы миссис Муррей снова лихорадочно вцепились в ворот рубахи:
    - Скорей! Там, на спине! Что-то ползет!
    Ворот распахнулся, открывая едва затененную ажурной комбинашкой увядшую старческую плоть и золотой брелок-карандашик, висящий на цепочке между грудей. Тут Клара, наконец, изловчилась, выскользнула из-под руля и, запустив руку под комбинашку старухи, нащупала у нее на спине что-то живое и мохнатое. Клара с детства терпеть не могла насекомых и при других обстоятельствах немедленно бы отдернула руку, но сейчас она собрала всю свою силу воли и, содрогаясь от отвращения, зажала мохнатое существо в ладони. Когда она раскрыла ладонь, там трепыхался крупный, усыпанный зеленовато-серой пыльцой ночной мотылек.
    - Как это безобидное создание могло нагнать такой страх? - пожал плечами Ян, щелчком сбрасывая мотылька в траву.
    - Сама не понимаю, - смущенно пробормотала старая дама, пытаясь дрожащими пальцами свести на груди края рубахи. Кларе стало ее жаль, она быстро застегнула ей пуговицы и поддакнула:
    - Вы еще героиня! Если бы такой зверь заполз за шиворот мне, я бы наверняка упала в обморок.
    - О, женщины! Кто может вас понять? - в притворном ужасе воскликнул Ян и скомандовал. - А теперь за руль, Клара, и поехали! Нам пора удирать из этой кишащей тварями лощины.
    Клара послушно нажала на педаль и тележка, чуть покачиваясь на камнях, покатилась вверх по тропинке.
    - А как же Дениз? - неуверенно спросила миссис Муррей, явно жаждущая поскорей покинуть эти заросли.
    - А мы отправимся прямо в штаб жюри. Там она обязательно нас найдет, - утешил ее Ян, шагая вслед за тележкой.
    Когда они почти выбрались из кустарника, на них хлынула лавина синих мундиров, офицеры в меховых папахах направляли поток в устье лощины. "Французские гренадеры спешат на подмогу своим кирасирам," - вычитал из брошюры Ян. Гренадеры, оттесняя тележку в заросли, трусцой бежали мимо, неся наперевес тяжелые старинные ружья с пристегнутыми штыками. Лица у них были потные, видно было, что им жарко бегать по солнцу в наглухо застегнутых мундирах со стоячими воротниками. Кларе стало не по себе среди этой потной солдатской толпы. Она жила в стране, где много лет подряд шла настоящая война, и ей было непросто включиться в веселую военную забаву.
    Один из офицеров неожиданно зацепился ружьем за руль и, роняя папаху на колени миссис Муррей, с размаху упал на передок тележки.
    - Это вы, Патрик? Вы что, хотите взять меня в плен? - с улыбкой воскликнула старуха, возвращая ему папаху.
    - Миссис Муррей, вы? Вот уж не ожидал... простите, что я так... - забормотал офицер смущенно.
    - А кто же подает пиво, Патрик? - поинтересовался Ян, явно тоже знакомый с этим французским офицером. - Ведь в такой день, как сегодня, у вас, небось, отбою нет от посетителей!
    - Дочка и зять специально приехали на подмогу из Дублина. Надо же и мне в кои-то веки пожить в свое удовольствие.
    Тонкие лучики смеха разбежались вокруг глаз миссис Муррей:
    - Представляю, какое для вас удовольствие законно втыкать штык в наши английские животы!
    - Что вы, мадам, что вы! По природе я художник, а не воин, - окончательно смутился Патрик и, кое-как напялив папаху, поспешил вдогонку за своими гренадерами, успевшими скрыться за поворотом.
    - Я ведь рассказывала вам, что все местные ирландцы записались во французскую армию, - сказала миссис Муррей Яну, который, поймав вопросительный взгляд Клары, пояснил:
    - Это Патрик Рэнди, здешний кабатчик. В его кабачке подают лучшее в мире ирландское пиво.
    - Кабатчик? - усомнилась Клара. - Почему же он назвал себя художником?
    - Потому что он человек-бабочка. Но ты этого не поймешь, пока собственными глазами не увидишь его кабачок.
    Тут они выбрались, наконец, из зарослей на нормальную асфальтированную дорожку, где их нагнала запыхавшаяся Дениз, - напуганная исчезновением своей подопечной, она всю дорогу, по-видимому, пробежала бегом. От быстрого бега глаза ее увлажнились, щеки раскраснелись, выбившиеся из-под шляпы светлые пряди завились легкими кольцами. Глядя на мелкие капельки пота, выступившие на ее верхней губе, Клара с удивлением осознала, что Дениз гораздо моложе ее.
    - Ну, какие оценки вы выставили своим подопечным? - игриво, как показалось Кларе, полюбопытствовал Ян. И сердце Клары болезненно отозвалось на его игривость - он ведь не принадлежал ей и был волен в любой момент заинтересоваться другой. Желая поскорей прервать его разговор с Дениз, она рванулась с удобного сиденья, готовая вновь шагать рядом с Яном на своих невыносимых каблуках:
    - Вы можете сесть на свое место, Дениз.
    Но Ян мягким упредительным движением остановил девушку, шагнувшую было на подножку тележки:
    - Нет, нет, после бега по такой жаре нельзя сразу садиться, даже за руль. Пусть Клара еще немного поработает шофером, а вы расскажете мне, что вы там видели.
    Клара поняла, что спорить бесполезно. До боли закусив губу, она покорно направила тележку туда, куда указала ей миссис Муррей. Тележка легко скользила по аккуратно подстриженной английской траве, так что Ян с Дениз очень скоро отстали. Старая дама была в отличном настроении. Она весело болтала, даже не подозревая, какие чувства обуревают ее собеседницу, которая, с трудом преодолевая стиснувшие грудь спазмы, отвечала ей что-то невразумительное.
    Время от времени Клара умудрялась притормозить тележку, притворясь, что ее заинтересовала какая-нибудь разыгрывающаяся неподалеку баталия, и не двигалась с места, пока увлеченные беседой Дениз и Ян не догоняли их. Таким образом ей удалось подслушать некоторые обрывки их разговора, прорвавшиеся сквозь болтовню миссис Муррей. Сначала они обсуждали детали битвы за пушки и сравнительные достоинства исполнения своих ролей французами и англичанами. А потом, неизвестно каким образом, они перешли на детали жизни Дениз. Она рассказывала что-то о курсах английской истории в университете и о своем отце, из-за болезни которого ей пришлось прервать учебу.
    Когда Клара и миссис Муррей достигли вершины холма, они к огорчению Клары опять отстали и потерялись из виду, но тут старуха вдруг радостно воскликнула:
    - А вон профессор Бенуа!
    Спиной к ним стоял широкоплечий человек в легкой спортивной куртке и клетчатой шляпе, во всем облике которого было что-то неуловимо французское. Миссис Муррей громко позвала:
    - Профессор Бенуа!
    Человек в клетчатой шляпе обернулся на зов и Клара с изумлением увидела знакомое лицо Меира.
    - Профессор, познакомьтесь, эта очаровательная дама приехала сюда из Иерусалима! - восторженно сообщила ему старуха.
    Меир галантно взял протянутую Кларой руку и спросил, задержав ее в своей:
    - Неужто из самого Иерусалима?
    - Это небольшое преувеличение, я всего-навсего из Тель-Авива. И Клара попыталась освободить руку, однако Меир не отпустил. Горячие толчки крови в кончиках его пальцев подавали ей какой-то сигнал, но она не хотела понимать, какой.
    - А вы, значит, и есть тот самый знаменитый профессор Бенуа?
    Она с силой вырвала свою ладонь из его и решительно выпрыгнула из тележки. С нее хватит. Если Дениз отлынивает от своих обязанностей, пусть Меир сам ее заменяет!
    - Чем же я знаменит? - спросил Меир предостерегающе и отступил в сторону, как бы давая Кларе возможность поговорить с ним наедине. За спиной у нее раздались голоса наконец-то догнавших их Яна и Дениз.
    - У нас в библиотеке все только и говорят о вашем жюри, - напряженно прислушиваясь к ним, ляпнула Клара. И ужасаясь собственным словам, добавила. - Удивляются, кто вас назначил председателем.
    Меир измерил лукавым глазом расстояние между ними и приближающимися голосами и сказал тихо, но внятно:
    - Я сам себя назначил и сам утвердил.

УРИ

     Меир распоряжался в гостиной, как у себя дома. Он велел Ури составить три стола и сам пододвинул к ним стулья. По-видимому, стульев оказалось недостаточно, потому что он попросил Ури помочь ему придвинуть диван из-под окна и кресло от камина. Они еще не закончили создание банкетного стола, как в гостиную явилась Лу с подносом уставленным бокалами. А вслед за ней Ян ввел миссис Муррей, которая, опираясь на его руку, довольно бодро проковыляла к креслу и приютилась в уголке, нарядная и бестелесная. На ней была белая блузка с кружевной манишкой и длинная концертная юбка из черного атласа. Впрочем, может это был не атлас, а какая-то другая переливчатая ткань, но Ури давно приспособился называть все подобные ткани атласом - так было верней.
    Меир отправил Яна в монастырский сад за букетами, цветы для которых он, как оказалось, самолично выбрал еще утром. А Ури в соседнюю кондитерскую за пирожными, которые он тоже заказал с утра. Пока Меир вытаскивал из бумажника оплаченный счет за пирожные, Ури окинул критическим взором празднично накрытые столы. Все было слишком красиво - хрустальные бокалы на белой скатерти, фирменные десертные тарелочки с голубым узором, кусты цветущей сирени за окном, и даже задремавшая в кресле живописная старуха с прямой, как у балерины, спиной. Слишком красиво и потому неправдоподобно.
    - С какой стати банкет? - спросил Ури Меира, продолжая эксплуатировать свое еще не до конца иссякшее право на дерзкое нарушение субординации, обеспеченное их давней неприязнью.
    - Я ведь предупреждал, что мне придется устранить всех владельцев именных ключей, - как бы не замечая его дерзости терпеливо объяснил Меир.
    - Я оценил импровизацию с жюри, - вынужден был признать Ури. - Но к чему еще и банкет?
    - А кто может поручиться, что кто-нибудь из наших ученых червей не ринется в аннекс по возвращении с поля боя?
    - Сдаюсь, - поднял руки Ури. - Могу только поражаться твоей стратегической мудрости.
    И не оставив Меиру времени решить, комплимент ли это или очередное ехидство, выскользнул из гостиной на улицу, все еще освещенную вечерним солнцем северного лета. Небольшая пробежка по свежему воздуху пришлась ему как нельзя кстати после целого дня, проведенного в сумраке читального зала. От быстрой ходьбы затекшие мышцы начали наполняться кровью и он с непредвиденной благодарностью подумал о Меире, освободившем его на этот вечер от тягомотной скуки дежурства в читальне.
    По пути ему встретилась мать, тащившая за одну ручку огромную корзину с фруктами, которую за вторую ручку тащила незнакомая молодая особа в веселеньком ситцевом платье. Впрочем, возможно это был не ситец, просто Ури для удобства с детства называл ситцем всякую материю в цветах. При ближайшем рассмотрении незнакомая особа оказалась знакомой, но неузнаваемой - это была бессловесная верная тень, обычно сопровождающая миссис Муррей. А сегодня, когда она не была чужой тенью, у нее вдруг обозначилось лицо - вполне миловидное, фигура - вполне приятная, и даже имя - Дениз.
    Заметив, что под предлогом необязательного разговора с ним Дениз и Клара с видимым облегчением дружно отпустили ручки корзины и шмякнули ее о булыжники тротуара, Ури галантно предложил им дождаться, пока он смотается в кондитерскую. Тогда он понесет корзину, а они пирожные. Всю обратную дорогу он присматривался к матери. Хоть она выглядела весьма эффектно в черном кружевном наряде, ниспадающем до земли мягкими складками, что-то неуловимое в ее облике встревожило его. Щеки ее впали, глаза блестели слишком ярко, она говорила слишком много, сама себя перебивая, и была так напряжена, словно ее лихорадило.
    Когда они вошли в гостиную, букеты в хрустальных вазах уже украшали стол и почти все участники банкета были в сборе. Преподобный Харви и второй ископаемый старец сидели на диване по левую руку от кресла миссис Муррей, а Ян, стоя по правую ее руку, умело открывал многочисленные бутылки с шампанским. От Ури не ускользнуло, что Ян повесил свой пиджак на спинку соседнего стула, сохраняя его таким образом свободным для Клары. Дениз положила коробку с пирожными перед Меиром и оглядела стол в поисках места. Обнаружив, что окруженная кавалерами миссис Муррей не нуждается в ее услугах, она нерешительно обогнула стол и села напротив Яна.
    - Дениз, - сказал ей Ян тоном заговорщика, - выпьем за нашу победу при Шарлеруа!
    И плеснул шампанского в ее бокал из только что открытой бутылки. Рука Клары, державшая протянутый Яну бокал, дрогнула и отдернулась - или Ури это просто померещилось? Наверно померещилось, потому что уже через секунду Ян сидел рядом с Кларой и, интимно закинув руку на спинку ее стула, наливал ей шампанское.
    Меир постучал ложечкой о бокал и потребовал тишины. Все постепенно смолкли, только французский профессор с надменным лицом преждевременно состарившегося балованного ребенка продолжал шепотом пререкаться со своей соседкой по столу.
    - Мосье и мадам де Витри! - призвал их к порядку Меир. "Значит, соседка профессора по столу - его супруга", отметил про себя Ури, одновременно поражаясь умению Меира без каких бы то ни было оснований присваивать себе право на руководящую роль. Оставалось загадкой, зачем Меиру понадобилось приглашать на банкет этого высокомерного де Витри, да еще с супругой, но уж наверно у него были на то свои расчеты.
    Французы замолчали, давая Меиру возможность приветствовать всех досточтимых членов жюри, так искусно справившихся со своей непростой задачей. Он яркими красками расписал трудности, осложняющие работу жюри, все подняли бокалы и выпили, после чего беседа перестала быть общей и разбилась на множество отдельных бесед, в центре каждой из которых оказался один из членов жюри. Со всех сторон слышались слова "кирасиры", "драгуны", "гренадеры", "Линьи", "Катр-Бра", "Веллингтон", "Блюхер", "Наполеон". В одной из групп вспыхнул спор, который Меир поспешно загасил, поднявши очередной тост - на сей раз за очаровательную миссис Муррей, щедрость которой украсила банкет этим дивным шампанским. Все опять выпили и потянулись за пирожными.
    Миссис Муррей, зардевшись, как юная гимназистка, поднялась с кресла:
    - Я не знаю, как мне отблагодарить вас всех за ту радость, которую мне доставил сегодняшний день. Хотите, я вам сыграю?
    И она протянула над столом руку, уверенная, что кто-нибудь придет ей на помощь. Охотников оказалось слишком много. Даже преподобный Харви сделал неловкую попытку подхватить миссис Муррей под локоть. Но всех опередил Меир - он первый оказался возле кресла с нужной стороны и торжественно повел старую даму к роялю. Устраивая свою больную ногу на диванной подушке, по ее знаку брошенной Дениз под рояль, миссис Муррей предупредила:
    - К сожалению, сегодня я смогу нажимать на педали только одной ногой, но я надеюсь с этим справиться.
    И заиграла "Марсельезу". Ури, который в детстве по настоянию матери долго обучался игре на фортепиано, с изумлением отметил мощность удара ее пальцев по клавишам, и мягкость ее туше.
    - Вы дивно играете, - сказала Клара, когда она закончила.
    - Играла, - поправила ее старая дама. - Когда-то, четверть столетия назад, я и впрямь играла дивно. Выступала с концертами по всему миру. Но всему приходит конец...
    - Муррей - ваше концертное имя?
    Это, конечно, опять выступила Клара, - она была помешана на музыке и половину ее квартиры занимала коллекция пластинок, кассет и компакт-дисков.
    - Нет, что вы! В то невозвратное время меня звали Лилан Сэвидж.
    - О Боже! - выдохнула Клара. - У меня есть ваша пластинка! Три сонаты Бетховена, правда?
    - Неужто вы так хорошо помните... - начала было польщенная миссис Муррей, как вдруг французское окно за ее спиной распахнулось. В гостиную шагнула босая нога, за ней другая, и из сгущающихся над кустами сирени сумерек появилось лицо Толефа Сига.
    - Шампанское? - воскликнул он. - С какой стати?
    - В честь битвы при Ватерлоо, - пояснил ископаемый старец.
    - За это просто необходимо выпить! - обрадовался Толеф и направился к столу. - Надеюсь, не прогоните?
    "Неужто они уже кончили? Что-то рано!" - промелькнуло в голове Ури, и прочитав тот же невысказанный вопрос в глазах Меира, он подошел к окну и выглянул наружу. В саду было безлюдно и дорожка, ведущая из часовни, была пуста. Когда Ури вернулся к столу Толеф уже сидел рядом с Кларой в освободившемся кресле миссис Муррей и щедрой рукой наливал себе шампанское. Клара склонилась к его уху и прошептала что-то, по всей видимости ехидное, потому что норвежец метнул на нее густо-синий неприязненный взгляд и процедил сквозь зубы односложный ответ. Но Клару его неприязнь только подогрела:
    - Как, ваша вегетарианская диета позволяет вам пить вино? - спросила она громко, подтверждая что она и впрямь недолюбливает златокудрого викинга.
    - Вы что, подозреваете, будто шампанское приготовлено на мясном бульоне? - подъел ее Толеф, единым духом опорожняя бокал и наливая себе новый. Стало ясно, что он платит ей той же монетой.
    Лилиан начала играть что-то вибрирующе-нежное, кажется Шопена, но ее неожиданно перебил преподобный Харви:
    - Простите, Лилиан, но это не то, что сегодня нужно. Лучше сыграйте нам что-нибудь воинственное, в духе событий сегодняшней битвы.
    Старуха задумалась:
    - Ничего не могу придумать, - пожаловалась она и обернулась к норвежцу. - Толеф, может вы мне подскажете? И сыграете со мной в четыре руки?
    Толеф с сожалением оглядел строй бутылок с недопитым шампанским и пошел к роялю.
    - У меня есть одна идея, но не знаю, всем ли она будет по вкусу.
    Он придвинул к роялю стул и принялся что-то оживленно нашептывать миссис Муррей, которая выслушав его, согласно кивнула и начала левой рукой брать какие-то бурные, но не слишком согласованные, как показалось Ури, аккорды.
    - Прекрасно! - одобрил ее норвежец. - Я думаю, при вашем и моем мастерстве мы можем играть без репетиции. Если мы даже собьемся, нас простят.
    Он чуть-чуть отодвинул вертящийся табурет миссис Мурей, так что педали оказались под его босыми ступнями, дал ей знак, и они в четыре руки грянули вагнеровский "Полет валькирий". Играли они, возможно, не слишком чисто, но зато вдохновенно, за что по окончании были вознаграждены бурной овацией. Глядя на весело аплодирующую Клару, Толеф, наконец, ответил ей ехидством на ехидство:
    - А я думал, что израильтянам запрещено слушать Вагнера.
    "Небось, только ради этого мелкого укола он и сыграл Валькирий!" - пожалел мать Ури. Было очевидно, что за эти дни в хранилище они с норвежцем хорошо вгрызлись друг другу в печенки. Щеки Клары вспыхнули нервным румянцем:
    - Что значит, запрещено? Вагнер у нас подвергнут общественному бойкоту, но у себя дома каждый может слушать его сколько угодно!
    - А вы слушаете? - не выдержал Ури, припоминая многократные семейные скандалы по этому поводу.
    Мать смутилась было, но тут же оправилась:
    - Конечно, слушаю. Когда хочу.
    Ури не поверил ей: - И часто вы хотите?
    Он хорошо знал патологическую неспособность Клары ко лжи, - эта неспособность порой вырастала у нее в серьезное жизненное препятствие. И потому он удивился, когда она легко, без натуги ответила:
    - Последнее время довольно часто.
    "Что же с тобой случилось за последнее время?" - спросил его взгляд. И хоть губы не промолвили ни слова, мать, как всегда, прочла его вопрос и быстро добавила, подчиняясь своему дурацкому внутреннему импульсу говорить правду даже себе во вред:
    - Я случайно узнала многое из его жизни и любопытство заставило меня пересмотреть свое абсолютное отрицание.
    Интересно, что значит "случайно"? - хотел бы выяснить Ури, но обстоятельства не позволяли. Он и так перехватил предупреждающий взгляд Меира - мол, прекрати эту интимную беседу при всех! - и прикусил язык. Клара, как видно, тоже перехватила взгляд Меира и вдруг ужасно испугалась чего-то. Ее лихорадочно горящие щеки внезапно покрылись пепельной бледностью и Ури на миг показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Как ни странно, связывающая их когда-то пуповина все еще не усохла и передала Ури ее испуг толчками электрических содроганий по всему телу. Но разум их уже не работал на одной волне, так что причина охватившего Клару панического страха ему при этом не открылась. Нести в себе чужой страх без понимания его природы было невыносимо и Ури, невольно отключившись, начал настойчиво искать объяснения странному смятению ни с того, ни с сего подавившему мать.
    Что такое она брякнула, о чем проболталась? Ури старательно прокрутил в памяти только что записанную ленту с их разговором - вроде бы, ничего криминального там не было. Однако она сама заметила, что сболтнула что-то невпопад, - значит, надо проанализировать ее последнюю фразу и найти в ней занозу. Ури повторил про себя эту фразу снова и снова, окончательно убеждаясь, что самым подозрительным было слово "случайно". Оно прозвучало фальшиво и разоблачающе, явно указывая на кого-то, кто за последнее время умудрился пробить брешь в ненависти Клары к Вагнеру. В этом, однако, тоже не было ничего криминального, чего же она так испугалась?
    Снова грянула музыка, возвращая Ури к шумной реальности банкета. Погрузившись в свои расчеты, он даже не заметил, как рядом с ним оказалась Лу. Она пристроилась на стуле Дениз, которая куда-то исчезла. Он поискал ее глазами и нашел: скорчившись под роялем, она удерживала непослушную подушку под ногами миссис Муррей, которая, старательно прислушиваясь к командам Толефа, наяривала в четыре руки с ним что-то бурное, кажется, увертюру к "Летучему Голландцу".
    - Благодарю вас! - сказал голос Яна за спиной Ури и музыка смолкла.
    - В этом отрывке ясно звучит тема смерти, любимая тема Вагнера, - произнес Ян, словно читая лекцию, и Ури понял, что, задумавшись, он что-то пропустил. Он обернулся - Ян, мерно взмахивая рукой в такт словам, шагал по паркетным елочкам между камином и роялем, - взад-вперед, взад-вперед, как маятник.
    - Вы не замечали, что мы, северяне, рожденные от предков, тосковавших по солнцу в сумрачных европейских лесах, можем ощущать истинный вкус жизни только на острие ножа? На грани гибели, на краю пропасти? Спросите хоть у Толефа - почему ему становится хорошо только после трех бокалов шампанского?
    - Четырех, - поправил Толеф, поднимаясь из-за рояля, чтобы взять со стола еще один бокал.
    - Именно эта особенность арийской души приводила Вагнера в трепет, как совершенно чуждая и непостижимая.
    - Почему чуждая? - усомнилась Лу.
    - Ведь вы считаете Вагнера антисемитом, не правда ли? - спросил Ян у Клары, игнорируя Лу. Клара молча кивнула, глядя на него завороженно, как кролик на удава.
    - А вам не приходило в голову представить антисемитизм Вагнера как обратную сторону его скрытого еврейства? Как специфическое проявление хорошо известной в психологии еврейской самоненависти? Ури насторожился - совсем недавно он читал нечто подобное.
    - Ну и цирк! Вагнер - еврей?! - засмеялась Лу, но Ян умоляюще поднял руку, призывая всех к тишине:
    - Еще Ницше писал об этом, за что Вагнеры рассорились с ним навеки.
    - Ницше, тоже мне авторитет! - снова усомнилась Лу. - Небось, сводил какие-нибудь счеты.
    - Ладно, забудем про Ницше, - легко согласился Ян. - Я приведу вам другое доказательство, физиономическое, так сказать. Я ведь архивный червь, и заинтересовавшись этой темой, я нашел и наклеил рядом два портрета. На одном - Рихард Вагнер собственной персоной, сфотографированный на склоне лет, на другом - его отчим, художник Людвиг Гейер, который, будучи другом семьи, женился на овдовевшей матери Рихарда, когда младенец еще не достиг и полугода. Многие биографы утверждают, что он - отец Рихарда. И впрямь, сходство этих двоих поражает воображение. Разница между ними только в возрасте, все остальное неотличимо: глаза, нос, складка губ, овал лица. И не меньше поражает имя отчима - Гейер. Известно, что многие немецкие евреи носили имена городов, а ведь под Дрезденом, где родился Вагнер, есть городок Гейер. Да и сам Рихард до тринадцати лет носил фамилию Гейер... - Великий Вагнер - Рихард Гейер? - ахнула Лу.
    - Именно так. Создателем новой немецкой оперы мог бы стать Рихард Гейер.
    - Ну Ян, - восхищенно выдохнула Лу - вы даете! Вы что, тоже антисемит?
    - Глупости, - рассердился Ян, - из чего это следует?
    - Из того, что вы хотите смягчить вину антисемита Вагнера.
    - Ну уж и вину, - вступился норвежец, то ли за Вагнера, то ли за Яна, - ведь Вагнер никого не убил. А такой мелкий грех, как антисемитизм, можно простить человеку, который написал эту музыку.
    - Да и антисемитизм ли это? - воздел руки Ян. - Он ведь всего-навсего хотел открутиться от собственного еврейства...
    "...а это, в конце концов, желание вполне простительное." - процитировал про себя Ури, чувствуя, как холодная рука сжимает сердце. Это место из дневника Карла произвело на него сильное впечатление и он хорошо его запомнил, - там все было именно так. Разве что вместо "откреститься от своего еврейства" Ян сказал "открутиться". Зато все остальное повторил точно, особенно про два портрета, наклеенных рядом. Да нет, это просто случайное совпадение. Кто, кроме Ури мог прочесть дневник?
    Ури прижал локтем свою неразлучную рабочую сумку, чтобы ощутить прикосновение лежащей в ней жесткой пачки листков. Все было в порядке, листки были на месте, разве что кто-нибудь их подменил. Правда, неясно, зачем. Преодолевая настойчивое желание открыть сумку и взглянуть на шифрованные страницы дневника, Ури постарался сосредоточиться на чем-нибудь другом, например, на том, что говорил Ян. А Ян увлекся своим рассказом:
    - ...эта революция в Дрездене только называлась революцией. Был там робкий мятеж, скорей сотрясение воздуха, чем реальное восстание. Когда прусские войска подошли к Дрездену, революционная армия рванула оттуда, наложив со страху полные штаны. Но восставшие и прусской армии не дождались бы, они бы разбежались еще раньше, если бы на их голову их не возглавил русский богатырь Мишель Бакунин. Кто-нибудь из вас о нем слышал?
    - Не тот ли это Бакунин, который боролся с Карлом Марксом за первое место в "Интернационале"? - вдруг оживился ископаемый старец, до того мирно дремавший на диване, уронив голову на плечо преподобного Харви.
    - Тот самый! - обрадовался Ян. Он говорил легко и вдохновенно, никогда раньше Ури не видел его в таком приподнятом настроении:
    - Именно на него кивают некоторые биографы Вагнера, пытаясь объяснить, зачем главному дирижеру дрезденской королевской оперы, изрядному трусу и прожигателю жизни, понадобилось губить свою карьеру на баррикадах. - И зачем же? - перебила Яна Лу, но он не рассердился, он был слишком захвачен волной собственного красноречия. "Неужто слишком много выпил? - подумал Ури.
    - А затем, что он был влюблен в Бакунина.
    - Как это - влюблен? Он же был ужасный бабник! - ворвалась в беседу молчавшая до сих пор супруга профессора де Витри.
    - Он пытался выглядеть бабником, но кем он был, вовсе неясно. А вот Бакунин никогда бабником не был. Он избегал женщин, зато его всегда и всюду сопровождал очередной молодой друг, страстно увлеченный его революционными идеалами. Известный пианист Адольф Райхель даже оставил ради Мишеля молодую жену и довольно долго следовал за ним по всей Европе.
    - Неужели вы хотите сказать, что Бакунин был гомиком? - окончательно сбилась с толку Лу.
    - Что-то, во всяком случае, было у него не в порядке. И хоть многие дамы были от него без ума, за ним не числится ни одной любовной авантюры, ни одной романтической истории. А ведь он был бретер, лихач, нарушитель приличий.
    - Но всем известно, что Бакунин был женат и имел детей! - с некоторой обидой воскликнул преподобный Харви.
    - Ах, лучше не упоминайте этот брак! Семейная жизнь Мишеля - это отдельный сюжет. И дети были не его, а его друга и соратника Карло Гамбуззи, с которым его жена Антония открыто жила при молчаливом согласии супруга.
    - Почему же об этом никто нигде не писал?
    - В те времена открыто признаться в таком было невозможно. И жить с этим было опасно. Но сам-то Мишель знал правду о себе. И становится понятным, почему этот синеглазый красавец, этот просвещенный аристократ, сын богатых и знатных родителей, как безумный, метался по Европе от мятежа к мятежу. Похоже, он искал случая умереть красиво. И, кажется, именно этим он покорил плебейское сердце крошки Вагнера.
    "Я что, схожу с ума?" - содрогнулся Ури. - "Я же это только что прочел, может, выраженное чуть иначе, но по смыслу то же самое. Или такой подход просто стал теперь общим местом и все это знают?"
    Однако недоуменный интерес, с которым присутствующие слушали Яна, скорей говорил о том, что его трактовка нетривиальна и непривычна.
    - Об этом где-то можно почитать? - спросил Ури, смутно надеясь, что Ян назовет какую-нибудь неизвестную ему немецкую книгу, которую он сможет найти у себя в университетской библиотеке, чтобы развеять это наваждение. Но нет, в ответ на его вопрос Ян только рассмеялся счастливым гордым смехом:
    - Не думаю, чтобы кто-нибудь из исследователей жизни Вагнера решился изложить столь самоубийственный вариант. Ведь за такое осквернение святыни верные последователи вполне могли бы побить отступника камнями.
    - Вы хотите сказать, что построили эту теорию единолично и без соучастников? - ископаемый старец, окончательно пробудившись, гневно уставился на Яна.
    - Именно единолично и без соучастников! - смиренно признался тот. - И готов понести наказание за то, что приписал революционный порыв Вагнера его страстной влюбленности в революционера Мишеля Бакунина, способного жить полной жизнью только на краю смерти. Ведь для него Бакунин был живым воплощением его идеального героя, жаждущего погибнуть, чтобы хоть в последний миг ощутить острую радость жизни. Недаром он хотел посвятить Мишелю первый вариант своего Зигфрида, - тем более, что тогда он еще назывался "Смерть Зигфрида".
    - Если хотел, почему же не посвятил? - ворчливо вмешался преподобный Харви, явно разделяя недовольство своего ископаемого соседа.
    - На это у него были весьма веские причины, - загадочно улыбнулся Ян. - Однако если я расскажу вам их вкратце, вы мне все равно не поверите.
    - Об этих причинах тоже нигде нельзя прочесть? - спросил Ури, чувствуя, как его замешательство постепенно превращается в звенящее предчувствие какого-то ужасного открытия. Само предположение о том, что все полнее вырисовывалось - пока где-то в подсознании, - было таким чудовищным, что разум делал последние лихорадочные попытки если не отменить, то хотя бы отсрочить нависшую над ним догадку.
    - Увы, тоже негде, пока я не решусь о них написать, - отозвался Ян как-то слишком уж вызывающе.
    - Так что же, мы до тех пор так их и не узнаем? - поинтересовался Ури, удивляясь странному поведению Яна, который, обычно такой сдержанный, такой джентльмен, был сегодня на себя не похож, - взвинченный, говорливый, словно его подменили.
    - Почему же? Я мог бы рассказать желающим... - предложил Ян, нерешительно оглядывая собравшихся за столом. - Но возможно, вам уже надоела эта тема?
    - Нет, нет, расскажите! Это безумно интересно! - воскликнула миссис Муррей, которая сегодня тоже была слегка не в себе, и пробежала пальцами по клавишам, рассыпая в воздухе серебристые брызги мажорных аккордов. Толеф подхватил брошенную ею мелодию, но в другом, скорей минорном ключе, бархатисто, уверенно, неспешно. И Ян в такт музыке начал говорить, вернее декламировать, словно читал наизусть нечто загодя отрепетированное.
    - Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего задать другой. Почему Вагнер ни разу не попытался встретиться со своим бывшим другом, когда тот после семи лет тюрьмы убежал из сибирской ссылки и поселился в Швейцарии? Причем поселился в Лугано, в двух шагах от виллы Вагнера. Но ни тот, ни другой не сделали ни одной попытки встретиться. Почему? - Он сделал эффектную паузу. - А потому что оба знали, что после разгрома восстания Вагнер, спасая свою шкуру, выдал своего возлюбленного Мишеля полиции.
    Ян взял со стола чей-то неполный бокал и выпил единым духом. Все молчали, словно зачарованные. "Что еще он расскажет? Или он на этой ударной ноте завершит свое выступление?", - смятенные мысли Ури, намеренно задерживаясь на сиюминутных частностях, заскользили по поверхности какого-то решительного открытия, словно страшились заглянуть в разверзающуюся под ними бездну. Но Ян и не думал прерывать свой рассказ:
    - Ведь Мишель не случайно оказался в центре восстания и стал главным советником временного правительства по вопросам воинской стратегии. Сам Рихард почти насильно притащил его в городскую ратушу, где заседали руководители восстания. И Мишель забыл о своем презрении к их мелкотравчатому мятежу. Его, как всегда, увлекла сама стихия революционной динамики: треск выстрелов, запах пороха и вкус опасности. Только такая жизнь имела для него смысл, всякая другая была тусклым прозябанием, не стоящим затраченных усилий...
    Тут зазвенел звонок к вечернему чаю и в гостиную шумно ворвалась истомившаяся за дверью толпа неприглашенных на банкет. Кое-кто из них, сохраняя достоинство, с чашкой в руке последовал за Брайаном, вкатившим в гостиную свой столик с чайниками, зато американцы, все, как один, прямо от двери направилось к сдвинутым банкетным столам, вынуждая Меира любезно предложить им остатки шампанского и пирожных. Те, кому достались бокалы, подняли их, приветствуя миссис Муррей, она в ответ взметнула кисти рук над клавишами и звуки рояля заглушили речь Яна.
    Одним из последних вошел очкастый господин с одутловатыми щечками, будто приклеенными к его вполне молодому лицу, которого Ури вчера опознал по фотографиям в израильских газетах. Значит, на сегодня совещание кончилось. Слава Богу, сейчас не его дежурство и он может спокойно остаться в гостиной, не торопясь занять свой пост. Однако он невольно проследил, как очкастый господин взял со столика чашку чая и с минуту постоял, облокотясь на буфет, словно искал кого-то глазами. Ури уже было потерял к нему интерес, как он, подхватив еще одну чашку чая, подошел к банкетному столу и сел рядом с Кларой. Любезно улыбаясь, он поставил перед ней чашку и сказал ей что-то, от чего она вспыхнула и резко выпрямилась, будто ее ударили. Потом овладев собой, рассеянно поднесла чашку к губам, отхлебнула несколько глотков и быстро написала несколько слов на бумажной обертке от пирожного. Господин аккуратно сложил обертку, сунул в карман, молча поднялся и не спеша понес пустую чашку обратно на буфет.
    Ури перевел взгляд на Яна, от которого тоже не ускользнула эта сцена, хоть он сделал вид, что ничего не заметил. Толпа его слушателей пополнилась восторженной стайкой американских дам и отцом Георгием, вернувшимся ради вечернего чая к маскарадной версии своего костюма. На столе перед ним стояла почти полная бутылка "Фанты", содержимое которой он, стараясь быть справедливым, аккуратно разливал по составленным полукругом чайным чашкам, ни на миг не прерывая бурной дискуссии с Яном. Язык его сильно заплетался и он время от времени смачивал его, отхлебывая глоток из чашки, которую тут же наполнял снова. Ури заподозрил, что темная жидкость в бутылке - вовсе не "Фанта", а пресловутая румынская цуйка. Утверждений отца Георгия, высказанных на взрывоопасной смеси английского с румынским, Ури не понял, но ответы Яна звучали бы вполне внятно, если бы священник не перебивал его в середине каждой фразы, создавая впечатление опереточного дуэта:
    Ян: Было еще не поздно, Мишель еще мог удрать - еще не весь город был оцеплен...
    ОГ: Трам-пури-пури-трури-пам!
    Ян: ...не все границы перекрыты. Но не такой это был человек...
    ОГ: Трам-пум-па-пам! Там-пури-пам?
    Ян:...чтобы искать спасения в бегстве. За то и любил его Рихард,..
    ОГ: Трам-пури? Пури-трури-пам-пури-трури-пам-пам-пам!
    Ян: ...за то и любил. Но он понимал, что сам погибнет...
    ОГ: Трури-пури, тури-пури-трури-пури, трам-пам-пам!
    Ян: ...если не отдаст Мишеля в руки зятя.
    Чей зять, при чем тут к черту зять? И тут Ури вспомнил, что в дневнике тоже написано про зятя, он просто не успел прочесть, что именно. Выходит, что если его безумная догадка может иметь хоть какое-то отношение к реальности, подтверждение ей нужно искать в дневнике. Он огляделся вокруг, обдумывая, как бы незаметно выскользнуть из гостиной, чтобы запереться у себя в комнате и спокойно прочесть оставшиеся страницы.
    Вечер уже подходил к концу, звуки рояля смолкли и гости начали расходиться. На смену им появились две кухонные девушки, которых наверно нанял Меир, чтобы они привели гостиную в порядок после банкета. Чудно, значит, от Ури помощи не потребуется и он свободен удрать. Ури поднялся из-за стола и, кивнув Меиру, двинулся к двери, но его перехватила Лу. Она заметила его маневр по направлению к выходу и, когда он проходил мимо, со смехом подставила ему ножку.
    - Куда вы? Или вы избегаете меня?
    Ури покачнулся и, вынужденный схватиться за спинку ее стула, чтобы не упасть, оказался с ней лицом к лицу.
    - Конечно, нет. Что за странная идея?
    - Однако прошлой ночью мне не удалось вас разбудить. Вам не стыдно?
    - Еще как стыдно. - "Значит, не приснилось" - Но что поделать, если наш босс загонял меня, как соленого зайца.