- А знаешь, в прошлый раз ты мне показался заурядным, самоуверенным кретином, помешанным на бабах...
Света стояла перед круглым настенным зеркалом, рамой которому служила резиновая мотоциклетная покрышка, и легкими взмахами щетки придавала надлежащую форму своим густым оранжевым волосам. За окном, задрапированным тяжелыми коричневыми шторами, снова шумел ливень, и маленькая, обклеенная плакатами комната в освещении настольной лампы на суставчатой лапе казалась
необыкновенно уютной.
- Ага, тогда я показался тебе "кретином заурядным". А теперь каким? - спросил с ухмылкой Гриша, двигая на столике посуду в поисках сигарет.
- Теперь, естественно, незаурядным!
Она произнесла эту реплику в той же манере иронического трепа, которой они, не сговариваясь, придерживались с первой минуты знакомства. Но, подняв голову и заглянув в зеркальный иллюминатор, Гриша внезапно уловил настороженность в движении ее глаз. Как бы скрытое опасение в уместности последней реплики в подобных обстоятельствах.
Он, наконец, обнаружил зажигалку, прикурил и подошел к девушке.
- Слушай, я, правда, произвожу дурацкое впечатление? - он обнял ее за плечи, потерся носом об ухо и нежную кожу длинной шеи. - Мне в последнее время самому кажется, что прохожие на улице крутят у меня за спиной пальцами у виска!
- Что ты, дурачок! Я пошутила, - она прижалась к нему спиной и, откинув голову, влажно и медленно трижды поцеловала худую щетинистую щеку.
- Почему ты не побрился?
- Не было настроения.
- Почему?
- Так... Мутило с утра.
- Похмелье? Отмечали завершение марафона?
- Похмелье, но моральное.
На Гришу разом накатила тоска в связи с гнусностями уже произошедшими и теми, которые неизбежно предстоят. Он погладил Свету по голове, отошел к окну и приоткрыл штору. По ту сторону слегка запотевшего стекла виднелись мокрые темно-зеленые кусты сирени и толстый ствол грецкого ореха, похожий на одинокую слоновью ногу.
- А это что такое? - послышался за его спиной голос Светы.
oн обернулся и увидел, что она сидит за письменным столом и с удивлением листает самоучитель иврита.
- Это тебе не интересно, - ответил он с каким-то сложным чувством, которое вряд ли сам смог бы точно сформулировать. - Изучаю потихоньку язык ископаемых предков...
- Батюшки, да ты никак еврей?
- Да, сударыня! Если это, конечно, не оскорбляет ваши национальные чувства...
- Вот дубина! - в свете лампы блеснули ее ровные зубы. - Я ведь и сама того же роду-племени. Так ты, барбос, значит, собираешься в дальний путь?
- Не то чтобы собираюсь, но подумываю. Впрочем, вру! За последние несколько дней у меня созрело вполне отчетливое желание - не только дунуть из России-матушки, но и проделать это как можно быстрей.
- Можно уехать по турпутевке и не вернуться...
- Знаю. Мне родственники писали, что очень многие так и делают. Чтобы не мучаться здесь с формальностями.
- Мне тоже тетя писала...
- Так, оказывается, мы с тобой, Светка, просто две жидовские морды, - Гриша присел на стул с другой стороны письменного стола и заглянул в ее глаза, отдающие коричневатой зеленью в свете лампы. - Я - небритая жидовская морда...
- А я?
- А ты - рыжая! Расскажи мне о себе, рыжая морда. А то встречаешь девушку, влюбляешься, кувыркаешься с ней в постели и только после этого начинаешь о ней что-то узнавать...
- Правильно, нужно сначала предъявить друг другу краткие автобиографии и справки с места работы! Ты всегда допрашиваешь женщин после полного удовлетворения половых потребностей?
- Нет. Сегодня в первый раз.
- С чего бы это?
- Сам удивляюсь.
- Ну, что тебе о себе рассказать? - она закинула тонкие руки за голову и сладко потянулась. - Двадцать восемь лет, из служащих, образование высшее, разведена, детей нет... Четыре года работала художественным редактором в торгово-промышленной палате. Сейчас - на вольных хлебах. Чего еще тебе, балбесу, нужно? Не привлекалась, срок не отбывала, из окружения не выходила ...
- Отчего разошлась с мужем? Изменял с посторонними женщинами?
- Ага, изменял. Только с посторонними мужчинами.
- Не понял! Он гомик у тебя, что ли, был?
- Что-то вроде, - с легкой гримасой ответила она. - Только это, к сожалению, не сразу выяснилось. Он у меня танцором был. В опереточном кордебалете...
- А! Ну, эту братию я хорошо знаю. У них там через одного - "голубоватые". Специфика такая: грим, подбривания, пластика... К тому же, и традиции много значат. Если вокруг все в попку шпилятся, неудобно как-то откалываться от коллектива! Но они, насколько мне известно, жен особо не практикуют...
- А мой вот взял и женился. Правда, поначалу ничего такого я за ним не замечала. Наоборот - влюблена была по уши. Представь: рост, фигура, как у Аполлона, синие глаза, русые локоны...
- Хватит, хватит! А то у меня уже начинается эрекция...
- Ну тебя к черту! Не буду я тебя ничего рассказывать.
- Молчу, молчу! Рассказывай, пожалуйста. Мне эта история как инженеру человеческих душ крайне интересна. И поучительна...
- Ладно. Прожила я с ним четыре года и стала постепенно ощущать в нем какие-то странные перемены. Ну, то, что он детей не хотел, это отчасти объяснимо. "Хочу карьеру сделать", то да се... Но, когда муж по два месяца не притрагивается к жене в постели, у той, сам понимаешь, неизбежно портится настроение. Ой, не хочу я тебе всю эту мутоту пересказывать! Короче, после полугода более чем странных отношений вернулась я раньше времени из командировки и застала его с другим кудрявым аполлончиком из их кордебалета...
- Это изумительно! - захохотал Гриша. - Старый добрый анекдот с поправкой на конец двадцатого века. Жена возвращается из командировки, а муж в это время трахается с товарищем по работе.
- Напрасно я начала рассказывать.
- Нет, не напрасно. Что потом было? Ты его турнула?
- Да, сказала, чтобы он выметался немедленно. Иначе завтра полгорода будет знать про его педерастические наклонности.
- И он ушел?
- Смылся, как миленький. А я с тех пор полгода живу, словно пришибленная. Все мне кажется, что меня вываляли в зловонной жиже, и теперь люди воротят от меня носы. Даже мужчины, по-моему, внимания не обращают...
- А я что, не в счет? - обидчиво возмутился Гриша.
- Ну, разве что такой урод, как ты!
- Значит, я урод?
- Конечно, урод. Моральный...
- А ну, иди сюда, рыжая бестия!
- Ты, правда, меня хочешь?
- Со страшной силой.
- Предъявите доказательста!
- Сейчас предъявлю. Иди ко мне...
Субботнее утро сияло, как фальшивый бриллиант. За сутки дождь промыл город до последней веточки, и он слегка курился под еще не жаркими лучами заспанного светила.
Гриша проснулся от противных цокающих звуков и булькающего горлового урчания. На металлическом карнизе распахнутого окна раздувшийся от похоти жирный голубь склонял к сожительству худенькую и с виду невинную самочку. Он выставлял вперед распушенный зоб, неловко кланялся, вертелся и вообще сильно смахивал на комедийного гусара из какого-нибудь дешевого фильма, снятого на Одессой киностудии.
- Пошел вон, сволочь! - буркнул Гриша пернатому развратнику, но тот лишь на мгновение остановился, блеснул бусинкой бессмысленного глаза и продолжил ритуал обольщения.
Гриша потянулся, треща нетренированными суставами, и спустил вниз худые мохнатые конечности. Некоторое время он тупо изучал свои ступни, из которых особо отвратительной ему показалась левая, а потом с кряхтеньем поднялся и, вспугнув голубей, выглянул из окна.
Двор еще не пробудился от сладкой субботней спячки, и внизу виднелась лишь неугомонная старуха по кличке Карповна, которая вперевалку несла к провисшей веревке громадный таз со свежепостиранным бельем. С клумбы за перемещением старухи следил, мерцая наглыми глазами цвета крыжовника, ничейный полосатый кот. Усы у кота были толстыми, пышными и сияли на солнце, словно алюминиевые. Из древней неисправной колонки струилась тонкая ниточка воды, на асфальте шевелилась дырявая тень от листвы старой катальпы, а из соседнего двора доносились резиновые звуки ударов по мячу и крики: "На! На! На!"
Все эти жанровые картинки Гриша наблюдал уже около двух лет, с тех пор, как выменял себе паршивую однокомнатную квартирку в старом фонде после склочного развода с Тамарой. Он зевнул, еще раз с хрустом потянулся и потащился под душ.
Поскуливая под холодными струями, он окончательно просыпался и старался настроить себя на бодрый лад. Для этого следовало вообразить нечто приятное и бодрящее. Сначала он вспомнил, что его не сегодня-завтра может настигнуть облеченный властью маньяк. "Нет, не то! - подумал он и отчаянно замотал головой. - Случилось же недавно что-то хорошее и радостное... Е-мое, Светка! Теперь у него есть Светка!"
Он сразу вспомнил все подробности вчерашнего дождливого дня, и мышцы мгновенно переполнились звенящей молодой радостью. Он выключил воду и, схватив колючее полотенце, принялся зверски растирать тело.
- Не надо печалиться! Вся жизнь впереди, - фальшиво пропел он строчку из шлягера пятнадцатилетней давности и, вставив вилку в розетку, начал ежеутреннюю схватку с окаянной щетиной.
Рыжую голову Светы он заметил еще из окна троллейбуса. Девушка сидела на каменном парапете маленького фонтанчика в глубине сквера и тревожно поглядывала в сторону остановки. На часах было без пяти десять, но она, судя по всему, пришла заранее и теперь ждала его с явным нетерпением.
- Привет, рыжая!
- Здравствуй, худой!
- Не-ет, такой эпитет мне не нравится.
- Но ты же действительно худой!
- Но это же не главный мой показатель. Ты бы могла сказать: "Здравствуй, худой и красивый!" Или: "Приветствую тебя, худой и гениальный!"
- Приятно видеть человека, который так замечательно к себе относится, - насмешливо прищурилась Света. - А что это у тебя за акушерский саквояж?
- Видеокамера "Панасоник М-5", - ответил он, похлопывая по твердому боку чемоданчика. - Хочу запечатлеть наши юные и прекрасные тела на пляже.
- Это еще зачем?
- Знаешь, начал потихоньку снимать друзей и пейзажи. На всякий случай...
- На случай чего?
- На случай отъезда.
Девушка едва заметно сдвинула тонкие рыжеватые брови.
- Значит, я тоже имею шанс попасть в число покинутых, но милых вещей ?
- С вами, гражданка, сложней.
- А именно?
- Но ты же, если я правильно понял, тоже подумываешь об Израиле...
- Но это еще... В общем, хватит об этом! Мы идем на пляж или нет?
Гриша заметил, что у нее внезапно улучшилось настроение. Они свернули на улицу, которую при Горбачеве превратили в пешеходную аллею, закрыв движение и замостив серой продолговатой плиткой. Улица имела крутой наклон к реке, и спускаться по ней в густой тени растущих по обе стороны столетних платанов было необыкновенно приятно.
- Когда я был совсем маленьким, мы с отцом часто ходили по этой дороге купаться.Тогда здесь тоже не было асфальта.
- А что было?
- Булыжная мостовая, и по ней часто проезжали подводы.
- Это что, до революции еще было? Я даже не предполагала, что связалась с такой ископаемой личностью!
- А что ты думаешь. Я ведь старше тебя на десять лет!
- Я и говорю, что люди столько не живут...
- Молчи, нечестивица! - он в шутку обхватил ее за шею, притянул к себе и вдруг, впервые за многие месяцы, почувствовал себя сильным, молодым и способным на веселые глупости.
Весь примерно трехкилометровый аппендицит затона был усыпан по берегам отдыхающими, словно конфета - муравьями.
- Нет, здесь купаться невозможно! - сказал Гриша, недовольно оглядывая месиво из голых спин, волосатых животов, полотенец, газет и бликующих на солнце защитных очков. - Лично мне этот пейзаж сильно напоминает мясной ряд на рынке. Даже запах какой-то похожий...
- Да, народу многовато, - согласилась Света. - Может, пойдем на текучку?
Этим термином в их городе традиционно именовалось основное русло реки, в отличие от многочисленных затончиков, ответвлений и остававшихся после весеннего половодья маленьких озер, где, в, основном, и купались страдающие от зноя горожане.
Утопая в песке, Гриша со Светой миновали пляжные каракумы и вступили в тень старых тополей парка, тянувшегося от затона до берега реки. Парк располагался как бы на полуострове и когда-то был обычной диковатой рощицей, посещаемой лишь рыбаками днем и жаждущими уединения парочками ночью. Но лет десять назад тогдашнему градоначальнику после очередного прилива мочи к головному мозгу вздумалось разбить на этом месте парк, посвященный годовщине Победы. Рощу моментально разворотили, расчленили асфальтовыми дорожками и через каждые сто метров водрузили посреди газонов танки, самоходки, гаубицы и тому подобные устройства для истребления рода человеческого. В одном месте, на мелководье затона, даже утопили небольшую подводную лодку. Ее ржавая рубка и краешек корпуса торчали из зеленоватой воды, как плавник спилберговской механической акулы, и редкий хулиган мог отказать себе в удовольствии запустить в эту реликвию пустой бутылкой из-под только что выпитого портвейна.
Кроме механических орудий убийства в парке соорудили еще одну достопримечательность. А именно: колоссальную железобетонную трибуну, изукрашенную звездами, знаменами, серпами, молотами и колосьями до такой степени, что сравнительно небольшие барельефы трех канонических вождей выглядывали из их чащи с робкой надеждой, словно туристы, наконец-то выбравшиеся на шоссе после многих часов блуждания по болотам. По замыслу архитекторов, с этой циклопической трибуны седовласые ветераны должны были в юбилейные дни вещать о былых сраженьях многотысячным толпам молодежи, для коих на месте вырубленных деревьев вымостили огромную площадь. Но эта похвальная традиция, увы, не привилась, и громадную заасфальтированную площадку пристрастились использовать начинающие автоводители, выписывая на ней неуверенные восьмерки, овладевая навыками торможения, переключения передач и парковки.
Гриша и его спутница сейчас как раз и приближались к этому "ходынскому полю", когда с удивлением услышали за деревьями мощный гул голосов, похожий на ропот футбольных болельщиков перед началом матча.
- Слушай, да здесь никак очередной митинг! - присвистнул Гриша, вглядываясь в мелькавшую между стволами тополей пеструю толпу на площади. - Интересно, кому это не лень заниматься политикой в этаком пекле? Не иначе, коммуняки! Вот неугомонное племя...
- Это казачки, - сказала Света, когда они приблизились к толпе еще на несколько шагов, и стали отчетливо видны сверкающие газыри и курчавые папахи людей, стоящих на трибуне. - Впрочем, нет. И коммуняки тоже...
Теперь, когда они вышли на саму площадь, обнаружилось, что она на четверть запружена гомонящими людьми, очень похожими на киномассовку. Причем возникало ощущение, что снимаются сразу два фильма. Один - на революционную тему, а другой - на этнографическо-комедийную. Основную часть героической массовки составляли пожилые суровые люди, у многих из которых блеск наградных колодок рифмовался со стальным сиянием металлических зубов. Некоторые торжественно сжимали в руках древки алых знамен, а два кряжистых старикана каменно застыли, поддерживая провисший транспарант с надписью: "А паразиты - никогда!".
Другая часть митингующих была гораздо моложе, пьянее, и их разномастная казачья сбруя, перемешанная с мундирами неведомого воинства, с покушением на форму то ли врангелевской, то ли деникинской армии, сразу вызывала в памяти развеселые мюзиклы типа "Свадьбы в Малиновке" и "Неуловимых мстителей".
Между этими двумя определяющими массами виднелась не сразу заметная, но весьма активная группа совсем молодых парней в черных рубахах с черными же стягами, на которых неясно белели непонятные значки.
- Э, да тут весь зверинец! - невесело протянул Гриша, с неудовольствием чувствуя, что ладонь, сжимавшая ручку чемоданчика, внезапно сделалась влажной.
- Никак не могу привыкнуть к этим сборищам, - тихо проговорила Света, беря его под руку. - Все время кажется, что сейчас они либо рассмеются и сбросят свое тряпье, либо пойдут кого-то убивать...
- Второе, к сожалению, более вероятно. Давай подойдем поближе. Я хочу запечатлеть эти рожи для истории.
- Не надо! Это опасно. Ты же видел по телевизору, как на таких митингах относятся к телерепортерам!
- Не бойся, - усмехнулся Гриша. - Если что - мы с тобой снимаем фильм о возрождении доблестного казачества. У нас, кстати, есть в плане заявка на такой шедевр от Общества охраны памятников...
Они подошли к самой трибуне, и Гриша, расчехлив камеру, принялся оглядывать лица окружающих. Внезапно он прыснул, а потом отвернулся и мелко затрясся, с трудом сдерживая смех.
- Что с тобой? - Света потянула его за рубашку и попыталась заглянуть в лицо.
- Подожди! Ой, я сейчас умру, - с натугой проговорил он, давясь от смеха. - Видишь вон того сопляка в черной гимнастерке с шевроном? А рядом старого казачину в белой папахе? Да, этого. С бородой!
- Ну, вижу.
- Так вот, один из них работает в кафе барменом и вчера продал мне из-под полы две бутылки пива на опохмелку, а второй - в конце семидесятых был вторым секретарем обкома партии! Ай, красавцы! Соратнички... Дай-ка я их сниму для потехи.
Гриша поставил камеру на плечо и медленно повел стволом объектива по окружающей их толпе. Внимания на него пока никто не обращал, и он, пользуясь этим, начал медленно двигаться среди участников митинга, запечатлевая десятки физиономий. Света медленно шла за ним следом. В ее руке болтался пустой чемоданчик от камеры, и ей больше всего на свете хотелось поскорей выбраться из этого дикого сборища ряженых идиотов, добраться до пляжа, раздеться и броситься в освежающую прохладу реки.
Таким манером они пересекли толпу поперек и теперь оказались с левой стороны трибуны.
- Достаточно, - сказал он, выключая камеру. - Ты заметила надпись на майке у одного урода?
- Нет.
- Да ты что! Поэтический шедевр. "Жид вонючий, я с тобой выхожу на смертный бой!" Я снял. Потом, дома, продемонстрирую...
Митинг, между тем, все еще не начинался. Было заметно, что обстоятельство сие не способствует дисциплине собравшихся. Над толпой летал уже отчетливый матерок, и время от времени слышались крики: "Пора начинать!" и "Какого хрена стоим без толку?"
Рядом с Гришей, в тени трибуны, остановились двое мужчин распорядительного вида в костюмах и при галстуках.
- Может быть, еще раз позвонить в приемную? - спросил один, нервно щелкая зажигалкой.
- Сколько можно! - вскинулся второй, выкатывая голубые бешеные глаза. - Я три раза звонил, и эта секретутка каждый раз говорит одно и то же: "Помощник мэра отсутствует. Поехал в аэропорт встречать делегацию голландских бизнесменов".
- Не прилетают сегодня никакие голландцы! - зашипел первый. - Я проверял по своим каналам. Крутит что-то Андрющенко. Крутит, падла! Хрен с ним. Нужно начинать митинг...
У Гриши уже второй раз за этот день позорно вспотели ладони и неприятно задергалось веко. Эти люди говорили о человеке, которого он в даный момент меньше всего хотел бы видеть на одном квадратном километре с собой. Похоже, что именно из-за него задерживается этот костюмированный шабаш.
"А любопытно, почему эта тварь не приехала на митинг? - подумал внезапно он. - Не из-за того ли, что не знает, в какой момент и где выплывет страшная видеозапись? Затаился, сволочь. И политика уже ему не в радость..."
Один из мужчин, беседовавших о помощнике мэра, задрал в это время голову и принялся подавать начальственные знаки стоящим на трибуне соратникам. Гриша рефлекторно вскинул камеру и нажал на кнопку, фиксируя его деятельность.
- Россияне! Православные братья! - взревел над головами усиленный мощными динамиками голос. - По поручению казачьей рады и других патриотических организаций города разрешите открыть наш митинг!
Гриша плавно перевел камеру на говорившего и с изумлением увидел в кадре старого своего знакомого, бородатого доцента с кафедры фольклора местного университета, наряженного в курчавую генеральскую папаху.
- Патриоты! Кругом сплошные патриоты, мать их за ноги! - со смехом сказал он Свете, не отрывая глаза от видикона и совсем позабыв, что они окружены людьми.
- Что ты сказал, паскуда? - услышал он внезапно за спиной хриплый хмельной голос и тут же почувствовал болезненный толчок между лопаток.
Он развернулся и, не прекращая снимать, поймал в кадр нападавшего. Это был огромный мужик с красной распаренной рожей в узкой гимнастерке с неясными орденами.
- Глядите, люди! - орал красномордый, - Какая-то черножопая сука патриотов русских лает и фотографирует к тому же!
Стоящий рядом с ним широкоплечий опереточный казачок с горящим окурком в редких пшеничных усах резко вытянул руку и полез пятерней на объектив.
- Гриша, пошли отсюда! - взвизгнула Света и вцепилась ему в руку.
- Спокойно! - сказал он, снимая камеру с плеча. - Не горячитесь, ребята. Фильм снимается по заказу Всесоюзного общества охраны памятников...
- Я те щас покажу памятник! - завопил казачок. - Я из тебя самого, падла, памятников наделаю... За бугор, небось, хочешь пленку продать? В ЦРУ? Православные, бей черножопых!
Света вцепилось в его руку еще сильней и снова пронзительно взвизгнула.
- Не отставай от меня! - шепнул Гриша и, резко рванувшись назад, стал продираться мимо трибуны к выходу из толпы.
- Серега, а ну держи его! - послышался за их спинами голос красномордого. - Его и блядь его рыжую!
Их не догнали сразу только из-за страшной толкучки на площади. Когда Гриша, держа камеру в левой руке, правой вытащил из толпы насмерть перепуганную Свету, два их преследователя все еще с руганью прокладывали себе путь в двух метрах позади.
- Скорей отсюда, - крикнул Гриша, - а то, не дай Бог, разобьют камеру!
Они бросились бежать между деревьями по направлению к пляжу, слыша за спиной приближающиеся топот и мат рассвирепевших черносотенцев.
"Нужно останавливаться и драться, - понял Гриша. - Все равно с чемоданом и с камерой от них не убежишь..."
Он резко притормозил и вильнул в сторону, пропуская вперед пыхтящего красномордого патриота, как ни странно, опередившего более легкого казачка.
- Держи! - крикнул он Светлане, передавая ей в руки камеру. - Не бойся. Тебя они не тронут!
Он поднял руки и выставил вперед левый кулак, ожидая нападения.
- Ну, иди! Иди сюда! - прошипел он пузатому противнику. - Сейчас ты у меня похудеешь...
Красномордый налетел, как вепрь, но Гриша успел увернуться и влепить противнику слева в ухо. Почти в тот же миг он получил сильнейший удар в челюсть от подбежавшего казачка и, не устояв на ногах, под истошный крик Светы полетел в колючий куст дикого шиповника.
"Ну, приехали, - обреченно подумал он, пытаясь вырваться из колючих объятий. - Сейчас отметелят ногами. Хоть бы девчонку с камерой не тронули..."
Между тем крик ее резко оборвался и сменился каким-то зловещим уханьем и звуком падения тяжелых мягких предметов. Когда Гриша, весь исцарапанный вскочил на ноги, на траве под деревьями, подвывая, корчились два его поверженных супостата, а над ними, придерживая Свету за локоть, стоял невысокий, очень ладный паренек с длинными русыми волосами, стянутыми за плечами в узкую косицу.
- Ребятишки, - сказал он, массируя ладони, - надо сматываться. Пока не началось...