На площади между похожим на бетонную тарелку зданием цирка и сплошной стеной ларьков, магазинчиков и закусочных, за которыми начинался стариный Сенной рынок, гудела черная толпа тысячи на три голов. В эпицентре сборища располагался хлипкий деревянный теремок, который еще на Гришиной памяти воздвигли для очередной колхозной продуктовой ярмарки, но разобрать позабыли. В обычные дни внутрь этого сооружения проникали лишь мальчишки, бомжи да граждане, желающие экстренно справить малую нужду. Но сейчас на одной из бревенчатых стен теремка виднелся черно-белый плакат "Убийц наших детей - к ответу!", а на маленькой верхней площадке чернели две усилительные колонки и шевелилось несколько фигурок у микрофонов.
- Ты видишь, что творят, паскуды? - Пан дернул Гришу за рукав и указал пальцем на площадь. - Слабо собрать на митинг большую кодлу, так они установили свои матюгальники прямо в центре барахолки!
Друзья стояли на возвышении, опоясывавшем цирковое здание, и отлично видели все происходящее внизу.
- Подожди, так ты хочешь сказать, что большинство этих людей - продавцы и покупатели? - засомневался Гриша.
- Да ты что, сам не видишь? Вон, у половины из них шмотки в руках. Другие прицениваются, щупают... Обыкновенный вещевой толчок.
- Ловкачи! - Гриша сунул сигарету в рот и с трудом прикурил на ветру. - Значит, воткнули микрофоны посреди уже имеющейся толпы, привели сотню ряженых, навесили плакатик- и вот вам, пожалуйста. Многотысячное волеизъявление народного гнева!
- И заметь, среди какой публики митингуют! Домохозяйки ошалевшие,челноки, жулики, бродяги, старики, вынужденные приторговывать для прокорма бренного тела. Тут только брось спичку...
Между тем события внизу принимали все более организованный характер. Подошли еще десятка два казаков в полном песенно-танцевальном облачении и большая группа решительных женщин с красными флагами и еще не развернутыми транспарантами. Вновь прибывшие присоединились к группе, стоящей непосредственно возле терема, и оттуда стало доноситься нарастающее скандирование.
- Что они кричат? - спросил Гриша, стараясь уловить повторяющееся слово. - Калачей, что ли, требуют? Прямо античность какая-то. "Хлеба и зрелищ"...
- "Античность", - передразнил Пан. - Тут тебе не Средиземноморье. Слово "палачи" они кричат. Палачи, мол, кремлевские. Пошто губите наших детушек в Чечне?
- Но ведь натурально, губят!
- А кто говорит, что нет? - зло бросил Пан, массируя грудь под курткой. - Только не для того эти ребята сабантуй устроили, чтобы бойню прекратить. Нет, народ завести нужно! Давай подойдем поближе. Наш клиент, наверно, уже прибыл.
"Клиент" действительно оказался на месте. Когда приятели, с трудом протолкавшись через лабиринт продавцов и покупателей, оказались в двадцати метрах от радиофицированного теремка, на шатком его балкончике произошло некоторое замешательство. Находившиеся там несколько человек резко подались в сторону, и перед микрофонами появился человек в сером двубортном пальто и мохнатой енотовой шапке. Он скользнул темными стеклами очков по шевелящемуся муравейнику человеческих фигурок и резко повернул голову к стоящему рядом, видимо, отдавая распоряжение.
- Явился, - глухо выдавил из себя Гриша, чувствуя, как кровь отливает от лица. - Вот тебя-то мне и нужно...
- Граждане соотечественники! - поплыл над толпой театрально рыдающий женский голос. - Кровью невинно-убиенных детей наших переполнилась земля русская. Преступной волею кучки пособников западного империализма и международного сионизма сотни тысяч наших сыновей отправлены в чужие страшные горы под пули и ножи извергов-иноверцев! Гибнут русские солдаты с офицерами, горят православные церкви, утекают в карманы носатых жуликов миллиарды трудовых рублей. Наших с вами рублей, братья и сестры! Позвольте, с вашего разрешения, митинг солдатских матерей, посвященный протесту против кровавой чеченской авантюры коррумпированного правительства, считать...
"А мы там, в своих газетенках, еще глумимся над израильскими глупостями, - думал Гриша, с искренним страхом наблюдая за происходящим. - Пейсатые нам не по сердцу, восточные мелодии раздражают, "эфиопские льготы" спокойно спать не дают! Вот куда нужно зажравшихся репатриантов притащить. Сюда, на эту площадь..."
Между тем, события на митинге продолжали быстро развиваться. После профессиональной плакальщицы, в которой Гриша с изумлением опознал знакомую актрису из драмтеатра, выступали депутат местной думы, работяга с маслозавода, какой-то (как он сам себя отрекомендовал) "рыцарь фольклористики" из института культуры, несколько "солдатских матерей", визгливо причитавших с кликушескими интонациями... Все клеймили правительство и лично президента и требовали их отставки с последующей отдачей под суд.
- А твой-то молчит! - сказал Пан, сопя в бороду. - Не хочет пасть разевать на рынке. Не тот уровень...
- Ошибаешься, - ответил Гриша, не сводя глаз с неприятеля. - Он действует, руководит всем этим паскудством! Гляди, опять отдал местным мудакам какое-то распоряжение. Сейчас что-нибудь произойдет...
Пророчество его оправдалось. После того, как режиссер в сером пальто и мохнатой шапке подал подмеченную Гришей команду соседу по трибуне, перед микрофоном появилась новая ораторша.
Можно было подумать, что эта женщина только что выскочила из горящего здания, где пыталась безуспешно спасти грудного ребенка. Прическа ее была всклокочена, пальто распахнуто и перепачкано чем-то ядовито-желтым, глаза пылали диким огнем.
- Люди! - крикнула она, судорожно хватая себя за волосы. - Люди добрые! В Грозном они наших мальчиков режут, а здесь нас на рынке трудовой копейки лишают. Сейчас вот, пяти минут не прошло.. Обсчитал меня черкесец проклятый. Обобрал! Последние деньги вдовьи захапал! А у меня трое деток некормленных. А отец ихний второй месяц, как от рака в могиле...
Толпа шевельнулась и зарычала. Вопли последней ораторши стали тем самым мелким камешком, который иной раз рождает губительные лавины, способные сокрушить целые города.
В одно мгновение посетители вещевого рынка и митингующие превратились в единое свирепо урчащее стадо. Еще пару минут назад торгующимся людям было глубочайшим образом наплевать на кучку сумасшедших, сипящих в микрофоны о политике. Но вот достиг их ушей громкий и понятный еще с пещерных времен крик: "Наших бьют!", и сотни искаженных гримасой лиц повернулись к балкончику с беснующейся на нем провокаторшей.
- Паскуды усатые! - выплеснулось слева из толпы.
- Житья от них нет, - донеслось справа. - Никак крови нашей не насососутся!
- Бей черножопых! - резюмировал хрипатый бычий бас в центре, и это предложение было встречено одобрительным многоголосым ревом.
- Что творят, мерзавцы! - прошептал Пан, сжимая кулаки. - Ведь среди торгующих полно кавказцев. Сейчас на них натравят толпу, а вокруг ни единого мента!..
Гриша обвел глазами площадь и с изумлением убедился, что на всем огромном пространстве, заполненном людьми, не видно серых милицейских шинелей. Это было тем более странно, что на явно санкционированном (и, следовательно, благословленном местным начальством) мероприятии присутствовал знатный московский гость. Что за черт!? Митинг на самую взрывоопасную тему. Проводится в месте большого скопления люмпенов. По идее, площадь должна быть оцеплена не только милицией, но и подразделением ОМОНа...
- Похоже, что это спланированная провокация, - мрачно проговорил он. - И я догадываюсь, кто ее инициатор...
А события продолжали развиваться самым мерзопакостным образом. В рядах торгующих образовалось уже несколько воронок вокруг продавцов с характерной внешностью, и там возникли очаги визгливого бабьего лая. Кого-то уже хватали за грудки, кто-то орал с припадочными придыханиями, чья-то плешивая голова уже моталась среди пуховых платков, словно чертополох среди стелющейся в поле травы.
Несколько "солдатских матерей" с помощью четверки казаков тащили к терему растрепанного бородатого брюнета в рыжей породистой дубленке. Пойманный бешено упирался, но "матери" весьма профессионально его конвоировали, заламывая руки, а расступившиеся зрители норовили подтолкнуть в спину или отвесить "лещей" под зад.
Вся группа с трудом протиснулась в декоративные тесаные воротца, и через минуту человека в дубленке втащили на балкон.
- Говори, сукин кот, - кричала в микрофон баба с помидорными щеками, ухватившая пленника за правую руку, - какого лешего ты тут у нас делаешь? Сидел бы в своих горах! Пас бы, сволочь, баранов! Нет, ты здесь в дубленочке по рынку рыщешь...
- Послушайте, - начал перепуганный насмерть брюнет, но его тут же перебила вторая конвоирша.
- Нет, это ты, зараза, русскую женщину послушай! - взвизгнула она, пихнув бородатого локтем в бок. - Ишь какой сытый да гладкий. Приехал, небось, сберкассу ограбить, пару наших девок испортить - и обратно к Дудаеву?
- Послу-шай-те! - оглушительно завопил пленник, дернувшись к микрофону. - Какой Дудаев? Что за абсурд? Я армянин по национальности! Завлаб проектного института. И родился я здесь, вырос... Жена у меня русская!
- Вот падла! Женщину нашу стратил, - заорал снизу еле стоявший на ногах небритый дядька и запустил в армянина сырым яйцом.
Толпа взорвалась злорадным хохотом, видя, как желток растекается по темному цигейковому воротнику дубленки.
- А твой-то слинял! - сказал Пан, дергая Гришу за рукав. - Вон он, в лимузин загружается.
Гриша посмотрел в указанном направлении и действительно обнаружил Андрющенко, стоящего позади теремка возле черного сияющего "мерседеса". Он, видимо, спустился вниз в тот момент, когда несчастного завлаба волокли на позорище.
- Мне нужно к нему подойти! - дернулся было Гриша, но Пан мгновенно перехватил его железной рукой.
- Куда, псих? Взгляни, какие ребята его пасут!
Гриша бросил взгляд на черную машину и только сейчас разглядел группу из пяти-шести устрашающих мордоворотов, оттирающих прохожих от господина в сером пальто, энергично разговаривающего по пелефону. Вот он закончил давать указания невидимому собеседнику, сунул черный аппаратик в карман и скользнул на заднее сидение. В то же мгновение в "мерседесе" скрылись четверо его сопровождающих, а один поспешно побежал к зеленой "ниве", стоящей чуть поодаль.
- Не подступиться! - скрипнул зубами Гриша. - Весь в "гориллах".
- Голый номер, - согласился Пан. - Пошли-ка лучше отсюда.
- А что с этим парнем будет? - спросил Гриша, кивая на армянина, по дубленке которого растекалось уже третье яйцо. - Забьют же, зверье.
- Ничего не будет, - буркнул Пан. - Покричат, покуражатся и отпустят. Ну, вломят в худшем случае пару раз по рогам... Ты же знаешь наших храбрецов! Да и Андрющенко наверняка уже распорядился по этому поводу. Пошли, не хрен на это глазеть. Для сердечно-сосудистой системы вредно...
Они медленно шли по затопленной весенним солнцем, малолюдной в этот час центральной улице города. Гриша двигался, словно во сне, рассеянно отвечая на реплики приятеля. Ничего не изменилось в этом покинутом им мире! Те же витрины, те же трещины на стенах, те же длинногие девчонки, жующие мороженое... Несколько раз встречались хорошо знакомые люди, но они раскланивались с Пановым, равнодушно скользя взглядом по его небритой харе и темным очкам. Прогулка начинала походить на путешествие в загробный мир и рождала пугающий холод в груди и дрожь в кончиках пальцев.
- Ты Иоганычу звонить будешь? - спросил Пан, когда они проходили мимо кукольного театра, в двух шагах от которого располагалась киностудия.
- Нет, - тихо ответил Гриша.
- А Воробью?
- Тоже нет.
- И к дочери больше не зайдешь?
Гриша не ответил. Он пристально смотрел на пожилую, опрятного вида женщину, торгующую горячими беляшами у входа в гостиницу "Юг". Старушка суетливо заворачивала очередную порцию в полоску бумаги в школьную клетку и протягивала покупателю.
- Ты чего, - хмыкнул Пан, - родиной подавился?
- Это моя класная руководительница, - с трудом выдавил из себя Гриша. - Она нам Пастернака читала в десятом классе. Вместо Демьяна Бедного...
Они немного помолчали.
- Скажи честно, ты не жалеешь, что уехал? - спросил Пан.
- Нет, - ответил Гриша, не задумываясь. - Теперь нет.
- А ты представь себе, что это не микрофон, а...
- Тысячу раз уже пыталась. Не стоят они у меня на него, и все!
Альбина в очередной раз выставила кассету в нужном месте и застыла с микрофоном в руке перед гигантским зеркалом, занимающим половину стены полупустой комнаты. Ее поджарые стройные ноги обтягивали ярко-красные блестящие лосины, заправленные в грубые шерстяные носки ручной самоедской вязки, а верхнюю часть туловища столь же плотно облегала почти невидимая сиреневая маечка с глубоким вырезом. Вороные волосы, туго стянутые позади в толстую "гулю", делали ее головку змеино-миниатюрной и подчеркивали хищную прямизну длинной шеи.
Альбина с профессиональной сноровкой попала в ритм оркестровой фонограммы, доносящейся из колонок, и, медленно опустившись на левое колено, пропела:
"Уж если ты возник,
Противиться не смею.
Возьми меня, возми.
Я трепещу и млею!.."
Это была концовка ее нового хита "Возьми меня, возьми!", который в качестве видеоклипа уже месяц не сходил с телеэкранов. Особой популярностью у зрителя пользовался ударный план указанного шедевра. А именно: операторский "наезд" на просвечивающие сквозь прозрачное одеяние груди певицы. В клипе Альбина томительно медленно поводила набалдашником микрофона по отчетливо различимым соскам, и они напряженно вздымались прямо на глазах у телезрителей...
Эпизод вышел эпатажным донельзя, пенсионеры исходили гневными письмами, но успех клипа у молодых либеральных зрителей превзошел все мыслимые ожидания.
Однако теперь перед Альбиной стояла нелегкая задача - повторить тот же трюк "живьем" на сольном концерте в зале "Россия".
- "Возьми меня, возьми. Я трепещу и млею!" - раз за разом страстным речитативом повторяла Альбина, стоя на коленях перед зеркалом, и, откинув голову назад, водила микрофоном по своим упруго подрагивающим прелестям.
- Ну? - с надеждой спросила она после того, как на шестом повторе речитатива завершила номер, эффектно распластавшись на ковре. - Получилось?
- Полный ноль! - констатировал Гриша, отводя от лица бинокль. - Не наблюдается ни малейшей эрекции сисек.
Он полулежал в породистом кресле тонкой коричневой кожи у противоположной стены и сочетал контроль за поведением альбининых грудей с поеданием подсолнухов.
- Я убью этого мудака-постановщика! - вскричала взбешенная звезда и с ожесточением пнула ногой разноцветный пуфик. - Зачем мне эффектные придумки, если их нельзя потом повторить?
- Ерунда, - молвил Гриша, щелкая подсолнухи и наслаждаясь тем, что они не пересолены, как в Израиле. - На сцене, один черт, ничего не будет видно...
- Дурак! Операторы же с ТВ непременно "наедут". И потом, зрители специально приползут на концерт с биноклями, чтобы рассмотреть этот скандальный трюк!
- Подожди, но во время съемок у тебя же получилось...
- И это говорит бывший киношник! Ты что, позабыл, как делается клип?
- Верно, - сконфузился Гриша. - Извини, мать. Одичал в Азии!
- На съемках мне эти сиськи Галка-ассистентка нализывала.
- Чья, извиняюсь, ассистентка?
- Режиссера, естественно...
- Скажите пожалуйста! Ну и как девушка Галя справлялась с ответственным поручением?
- Не хуже других, - без улыбки ответила Альбина и усталой походкой вышла из комнаты.
К Альбине он поехал сразу из аэропорта, убедившись предварительно с помощью телефона, что та пребывает на дому и непрочь предоставить аудиенцию старому товарищу. Через полтора часа он приехал по уже знакомому адресу на общественном транспорте, был впущен в шикарные пятикомнатные апартаменты (богато меблированные, но, похоже, очень редко подвергающиеся влажной уборке), накормлен обедом, доставленным из ресторана, и усажен с биноклем в кресло, дабы вести неустанное наблюдение за фазами возбуждения популярного бюста. Альбина проделала с ним все перечисленные манипуляции столь оперативно, что ему так и не удалось заикнуться об истинной причине визита.
Со вздохом отодвинув от себя блюдо с семечками и покинув удобное кресло, Гриша подошел к окну. От морозной кустодиевской зимней Москвы не осталось и следа. Под низким серым небом чернела вспухшая от дождя земля, ветер гнул голые мокрые ветки старой липы, а на одном из балконов соседнего дома неподвижно, словно уродливый манекен, стояла закутанная в шубейку и платки старушка.
Гриша минуты три наблюдал за ней, стараясь уловить хоть какое-нибудь движение, но темная фигурка оставалась неподвижной. "Уж не окачурилась ли бабка? - подумал он. - А что, разве не могла одинокая пенсионерка выйти подышать неделю назад и помереть ненароком? Вот постоит еще с полмесяца - и найдут ее тимуровцы. По запаху..."
В это время покойница поправила двумя руками платок и, медленно развернувшись, исчезла в глубине квартиры.
- Хочешь куда-нибудь поехать? - услышал он за спиной голос Альбины.
Гриша обернулся и обнаружил свою благодетельницу стоящей у зеркала в коротеньком халатике и протирающей полотенцем рассыпанную по плечам черную мокрую гриву.
- Ты ресторан имеешь в виду?
- Ну, ресторан, ночной клуб, кегельбан...
- Ты знаешь, - поморщился Гриша, - мне ваша светская жизнь как-то не пошла. Пока ты Сибирь покоряла, я тут на одной презентации побывал...
- Ну и как?
- Еле ноги унес!
- Значит, прожигать жизнь не желаешь?
- Спасибо, Альбиночка. Мне бы отлежаться после посещения родных мест...
- Понятно. Круто, наверное, гуляли?
- Представь себе, нет. Посидели с Паном, попили чайку, поговорили о старых временах... Он ведь с водочкой уже завязал.
- Я в курсе. Когда его шарахнуло, мне Милка в Москву позвонила, и я через Андрющенко ему отдельную палату в спецбольнице пробила.
Услышав фамилию сановного подлеца, Гриша внутренне съежился и нервно потянулся за сигаретой. Альбина сама упомянула своего благодетеля, и сейчас было самое время завести разговор о цели его появления в этой квартире.
- Знаешь, Гришка, меня тоже сегодня никуда не тянет, - приближая лицо к зеркалу и рассматривая какой-то микроскопический объект на кончике носа, протянула певица. - Давай посидим сегодня вдвоем, раздавим бутылочку "камю", в кроватке порезвимся... Кстати, ты же еще не видел мою спальню! Это нечто обалденное. Настоящий скандинавский сексодром. Пошли покажу.
Альбина подхватила вялого гостя и потащила его через всю свою обширную жилплощадь, словно муравей дохлую муху. По ходу экскурсии ему были предъявлены: немецкая велюровая гостиная, французская столовая, английский кабинет с непонятно зачем потребными мисс Валиевой громадным письменным столом и прекраснейшими книжными стеллажами во всю стену. Под конец он был доставлен в пресловутую шведскую спальню с дивным черного дуба трельяжем, замысловатым креслицем и необъятной дубовой же кроватью на черных львиных лапах.
- Ну как? - гордо спросила Альбина с победоносной улыбкой кухарки, вышедшей замуж за барина.
- Нет слов, - ответил Гриша и поднял руки вверх. - Я смят и опрокинут.
- Еще нет, - хохотнула звезда российской эстрады и вдруг резким толчком повалила его на необозримое скандинавское ложе и ловко запрыгнула сверху. - Вот теперь ты, парнишка, на лопатках!
Гриша лежал на спине, не открывая глаз и чувствуя приятную подвижную тяжесть ее гибкого тела. Но когда он поднял веки, то его немедленно одолел нервный хохот. Оказывается, у шведского "сексодрома" имелся сплошной зеркальный потолок.
- Ты чего заливаешься, скотина? - нахмурила брови Альбина. - Или, может быть, ты теперь трахаешься только с еврейками?
- Извини, Альбинка, - сказал он, притягивая ее к себе и ласково целуя в шею. - Просто мне этот потолок кое-что напомнил.
- Что он тебе напомнил, рифмоплет? - прошептала певица, нащупывая молнию на брюках гостя. - Признавайся!
- Это связано с твоим высоким покровителем из Думы.
Хватка Альбины моментально ослабла. Она с недовольной гримаской отодвинулась от Гриши и села на кровати по-турецки.
- Раньше ты таким не был, - сказала она, поправляя волосы.
- В каком смысле?
- Ну, например, не болтал в постели о разных неприятных вещах.
Он понял, что нужно ковать железо, пока оно не остыло.
- Альбина, еще раз извини, если эта тема вводит тебя в минор, - начал Гриша, осторожно поглаживая ее по колену, - но я должен признаться, что напросился к тебе и вообще приехал в Россию, чтобы встретиться с этим человеком.
Альбина молчала. Она оставила в покое свою прическу, сложила крестом руки на груди и смотрела на Гришу своими удлиненными черными глазищами с каким-то совершенно не свойственным ей раньше тревожным вниманием.
- Если тебе неприятен этот разговор, скажи, и я заткнусь навеки. Я вообще могу сейчас собраться и уйти!
Альбина молчала, легонько покусывая нижнюю губу. Можно было подумать, что она видит Гришу в первый раз и весьма удивлена подобным экземпляром мужской особи.
- В общем, у меня к тебе единственная, но очень серьезная просьба.
- Какая?
- Устрой мне свидание с Андрющенко.
- Для чего?
- Хочу сделать ему одно заманчивое предложение.
- А хочешь, я тебе сделаю заманчивое предложение? - спросила Альбина, прищуривая глаза.
- Я весь внимание!
- Не подходи к этому человеку ближе, чем на километр.
- Почему?
- Чтобы возвратиться в свою банановую республику в целости и сохранности.
- Спасибо за заботу о моем здоровье, - усмехнулся Гриша. - Но все же я хотел бы потолковать с ним наедине. Ты мне поможешь?
- Ладно, черт с тобой! - устало молвила она и прилегла рядом, уткнувшись носом в его четырехдневную пегую щетину. - Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь?
- Кого?
- Ангелочка.
- Хорош серафим! Морда колючая, в костях ломота...
- Все равно похож. Такой состарившийся, небритый ангелочек. Поцелуй меня, скотина!
- Может, сначала по коньячку?
Но до коньячка в тот вечер дело так и не дошло.