"А не повеситься ли в этом сортире? - размышлял Гриша, сидючи на унитазе в самой жалкой позе. - Вон и крючочек некий на потолке наблюдается. Забраться на унитаз, приспособить пояс от брюк и... конец всем проблемам. Навсегда!"
У него болело все: голова, в которой бродили последствия замеса коньяка с шампанским, израненные запястья, разодранные лодыжки, искусанные грудь и колени. Ныло даже то место, которое вчера было избавлено от терзаний и подвергалось исключительно ласкам.
Гриша оторвал взгляд от пакостного крючка и помял обеими руками заросшую щетиной физиономии. Мать честная! Тут тоже не было живого места. Невозможно дотронуться до распухшего носа, губы, как оладьи, язык горит огнем... Все мерзкое, липкое и, по всей видимости, вонючее.
- Да, адон Рывкин, - промолвил он вслух, - так тебя еще не трахали! Теперь ты знаешь, как чувствуют себя изнасилованные с особым цинизмом...
Он с жалобным поскуливанием поднялся, спустил воду и, пошатываясь, направился в ванную.
О божественная благодать горячей воды, омывающей униженное тело десятками тугих струй! Как благотворна и целительна она ранним утром для того, кому, казалось бы, уже не поможет никакое снадобье на свете.
Не менее получаса Гриша тщательно намыливал костистые покусанные телеса и стонал от наслаждения под дармовым обжигающим водопадом. Мало-помалу воздействие горячей терапии начало сказываться на помраченном сознании. Просветлело в глазах, рассосались занозы, засевшие в висках, ослабла тупая боль в шее и позвоночнике.
Гриша перекрыл воду, осторожно переступил через край ванны и, до красноты растершись казенным полотенцем, еще сохранявшим запах дезодоранта его мучительницы, протер запотевшее круглое зеркало.
- Да, экстерьер еще тот! - пробормотал он, гадливо рассматривая свою перекошенную харю с распухшей переносицей, двухдневной пиратской щетиной и блудливыми покрасневшими глазками.
В его походной сумке валялась электробритва, но он еще в самолете решил в поездке не бриться, чтобы меньше походить на себя самого дорепатриационных времен. Расчет был на то, что небритая морда и темные очки вкупе с полуседыми космами до плеч должны сделать его неузнаваемым для людей, шапочно знакомых.
Гриша многократно, с особым пристрастием, вычистил зубы при помощи указательного пальца, звучно прополоскал горло и только после этого покинул ванную. Беглый осмотр номера показал, что никаких следов его хозяйки на поверхности не наблюдалось. Видимо, Макарона скрылась задолго до его пробуждения, забрав все вещи, напоминавшие о ее присутствии.
Гриша медленно одевался, припоминая постыдные подробности своего конфузного любовного приключения. Он ведь поплелся тогда за длинноногой манекенщицей, можно сказать, из чистого принципа. Не мог же он,"известный израильский журналист", малодушно проигнорировать недвусмысленное предложение столь знойной красотки уединиться с ней в гостиничном номере? Как бы выглядело при таком раскладе альтернативное предложение мирно потанцевать или выпить кофейку в баре? Нет, такой потери лица Гриша, конечно, допустить ни в коем случае не мог...
Помнится, окаянная Макарона не стала делать никаких преамбул.
- Как у вас там, на Ближнем Востоке, по части сексуальных извращений? - спросила она, полулежа на тахте с коричневой сигареткой в длинных пальцах с кровавыми коготками.
Сказано это было буквально через пять минут после их прихода в номер и коротенькой словесной разминки на самые общие темы.
- Мне кажется, что по этой части на Ближнем Востоке - полный порядок, - ответил Гриша, щурясь на ее круглую коленку в черном чулке. - Хотя я не совсем понимаю, что именно в конце двадцатого века можно назвать извращением. Минет жирафу разве что...
- Минет жирафу? - она расхохоталась и откинулась на подушки. - А что, это, наверное, было бы любопытно! Нет, я о другом. Как у вас насчет садо-мазохистских вариантов?
И вот здесь Гриша совершил гибельный промах. Ему бы отшутиться, подать себя этаким консервативным сперматозавром и склонить раскрашенную сучку к самому обыкновенному одноразовому пистону... Но подвела подлая художественная натура. "Почему бы, - мелькнуло в пьяном мозгу, - на сороковом году существования на свете не попробовать еще один способ наслаждения? В конце концов, я же писатель! И, стало быть, должен изучать жизнь во всем ее многообразии..."
Короче говоря, не прошло и десяти минут, как Макарона облачила себя и партнера в специальную кожаную спецодежду, хранившуюся, как выяснилось, в особом саквояжике, и разложила на журнальном столике несколько устрашающих орудий заплечных дел мастерства.
Поначалу все эти приготовления и собственный вид в кожаных плавочках и наморднике вызвал у Гриши приступ гомерического хохота. Но когда, нежно его целуя, девушка приковала наручниками запястья и щиколотки к спинкам кровати, по спине у глупого инженера человеческих душ прошел первый озноб приближающихся неприятностей. Но он еще пытался иронизировать, хохмить, держать хвост пистолетом, надеясь на простое баловство с обычным потным финалом. Увы, все закончилось гораздо плачевней...
Когда стонущая гладкая белокожая гадина с конвульсивными содроганиями удовлетворила свою похоть в третий раз, она, наконец, сползла с лица полузадушенной жертвы и принялась грубо стягивать с бессильных Гришиных чресел тугие позорные плавочки.
- Сейчас я тебя отблагодарю, - шептала она и вспухшими губами пыталась реанимировать его скисшую плоть. - Ай-яй-яй! Что я вижу. Дорогой, ты меня совсем не любишь...
В конце концов ее старания завершились относительным успехом, и из Гришиных расквашенных губ вырвался мучительный спазматический хрип, сопровождаемый судорогами измученного тела.
- Вот и ладненько, - услышал он, уже впадая в душное забытье. - Сладенький ты мой...
От пакостных воспоминаний его опять замутило. Гриша поспешно распахнул балконную дверь, шагнул за порог и, втягивая ноздрями морозный воздух, стал нашаривать сигарету в сплющенной пачке.
Балкончик был по-российски мал и отделен от соседнего тонкой перегородкой из выкрашенной в белый цвет древесноопилочной плиты. С трудом прикуривая на ветру, Гриша услышал, как на соседнем балконе кто-то надсадно закашлял, а затем смачно сплюнул. Потом скрипнула дверь, и, судя по всему, любителей свежего утреннего воздуха стало двое.
- Значит, номер не прорезал? - проговорил густой бас после длинного зевка. - Послал-таки его Джохарка на хер!
- И не удивительно, - ответил надтреснутый баритончик. - Сейчас, когда о нем кричит весь мир, когда, наконец, в Пентагоне научились выговаривать слово "Чечня", было бы глупо пойти на попятную! Джохарке нахаркать и растереть, что под бомбами лягут сто тысяч черкесов с черкесятами. Главное - устоять и удержать контроль над нефтью...
- Но тогда, выходит, наш пан-атаман крупно обосрался?
- Ни хрена подобного! Подумаешь, завалил миссию президента. Личный-то контакт с Дудаевым он наладил. На будущее...
Секунд на десять на соседнем балконе установилась тишина, прерываемая кашлем и плевками.
Гриша прирос к полу, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Он уже догадывался, о ком идет речь, но боялся поверить в столь неправдоподобное совпадение.
- Стало быть, сегодня он уже будет в Москве? - снова послышался бас.
- Нет, я в шесть утра звонил в администрацию области и меня проинформировали, что "господин Андрющенко пробудет на родине еще двое суток".
Гриша захлебнулся морозным воздухом и обеими руками зажал рот, чтобы не закашляться. "Это он, это он!" - гонгом звенело в мозгу.
- Погудеть, видно, решил с родней! - хохотнул бас.
- Некогда ему "гудеть"! Бабий бунт там какой-то назревает. Антивоенный. Вот наш пан-атаман и хочет на нем отметиться.
- Молодец! Все делает с прицелом на 1996-й. Не то что некоторые... Ну что, по сто граммов - и в дорогу?
Снова послышались скрип дверей, тяжелое топтание и повторный скрип.
Пятьдесят шестой номер оказался запертым. Гриша отыскал Андрея только после потной скачки по всем этажам и переходам этого пропахшего табачным дымом, алгоголем и женскими духами здания. Фотограф обнаружился в одном из холлов - он смотрел теленовости с тем самым седым кавказцем, который уже попадался Грише на глаза прошедшей ночью. На столике перед ними стояли баночки с пивом, они прихлебывали его, наблюдая за происходящим на экране.
- Опять на полвека заваруха, - сумрачно произнес седой, поглаживая усики и глядя, как закутанные до глаз женщины и оборванные мальчишки колотят палками по завязшему в их толпе БТРу с перепуганными солдатиками.
- Вы так полагаете? - тихо отозвался Андрей.
- Все это уже было сто пятьдесят лет назад. Начали при Екатерине и еле-еле закончили при Николае Первом. Чеченцы! Их даже соседи боятся, как чумы...
- Прошу прощения, - пробормотал, Гриша, приближаясь к столу. - Андрей, можно тебя на два слова? Дело чрезвычайной важности.
Отведя своего благодетеля в сторону, он, не вдаваясь в подробности, сообщил, что ему срочно нужно вылететь в родной город.
- Старик, я понимаю, что веду себя нагло и напрягаю тебя. Но,если есть такая возможность, закинь меня во "Внуково". Если нет, подбрось хотя бы до Москвы.
- Ноу проблем, - ответил фотограф, с интересом рассматривая изменения. которые претерпела за ночь физиономия беспокойного гостя. - Один черт мне нужно в редакцию. Сейчас поговорю с водителем. Думаю, он будет не против.
- Я заплачу!
- Само собой. Сунешь ему долларов десять. Не больше. Он мой должник... С Макаронкой славно погуляли?
- Не то слово, - нехотя ответил Гриша. - Как-нибудь расскажу, если будет настроение.
- Круто исполняет?
- Круче только в КПЗ... Андрюша, дружище, если можно, давай поедем прямо сейчас!
К половине первого вишневая "тойота" доставила путешественника во Внуковский аэропорт, а через десять минут он уже ловил ртом душный воздух в угрюмом толковище перед кассами южного направления. Только здесь он окончательно почувствовал себя на родине. Что такое "Шереметьево-2"? Всего лишь пародия на средней паршивости европейский аэропорт. А вот здесь Россия-матушка раскрывалась во всей своей сдобной красе. Зверски толкались шарообразные бабы в пальто с воротниками из синтетического зверя, наступали на ноги бородатые инвалиды на скрипучих протезах, выли грудные дети, визжали цыгане, сверкали глазами небритые кавказцы в барашковых кепках и сванских шапочках. Иной раз среди людского водоворота мелькали такие морды, каких не придумали бы и нанюхавшиеся кокаина голливудские гримеры. И над всем этим скопищем шапок, платков, шляп, разнообразных шевелюр и сияющих лысин стоял почти осязаемый дух немытой и пропотевшей человечины. И гудел гомон, смачно сдобренный отечественным матерком.
В первый момент Гриша просто растерялся. Надо всеми окошками, обслуживающими рейсы в родной город, висели зловещие записки об отсутствии билетов на ближайшие сутки, а подступиться непосредственно к кассам не было ни малейшей возможности. Гриша полез в карман и нашарил бумажку с Андрюшиной инструкцией. "Елизавета Семеновна, - прочел он. - Сказать, что от Ахвердова, и показать визитку".
Он повертел в руках кусочек сиреневой плотной вощеной бумаги, который Андрей взял у своего седовласого знакомца, и еще раз недоверчиво пробежался глазами по тексту на русском и английском языках: "Азамат Ахвердов. Шеф-президент ассоциации "Мзымта". Тел... Факс...".
Он тяжело вздохнул, покрепче вцепился в ручки своей спортивной сумки и, выдавливая из себя остатки сопливой иностранщины, грубо ввинтился в пахучую толпу.
Женщина за двойной плексигласовой броней, по всей видимости, во внеслужебное время выглядела молодой и красивой. Но сейчас, отражая наскоки осатаневших кандидатов в авиапассажиры, она напоминала прожженную содержательницу салуна из классического вестерна. Ту, которая держит сигару в уголке накрашенного рта и лупит по голове всякого неплательщика пустой бутылкой от мексиканского виски.
Когда растерзанный интурист оказался перед окошком, она разговаривала по телефону и, судя по энергичной мимике, утверждала кому-то смертную казнь на электрическом стуле.
- Девушка, миленькая! Два слова!
Гриша постучал пальцем по опущенной прозрачной перегородке и сделал умоляющее лицо.
Женщина скользнула по нему глазами, как по унылому ланшафту, и продолжала разговор. Гриша постучал настойчивей и провел ладонью по горлу, сигнализируя о неотложности дела.
Женщина говорила в трубку, глядя сквозь просителя серыми холодными глазами прокурора.
Он полез в карман, достал визитку и приложил ее лицевой стороной к пластмассе. Реакция хозяйки салуна была быстрой и столь решительной, что Гриша даже перетрусил.
- Куда билет? - спросила она, мгновенно бросив трубку и отодвинув прозрачный заслон. - Город, время, количество мест?
"Ни черта себе оперативность! - размышлял Гриша, выбираясь через пятнадцать минут из кассового омута и счастливо прижимая к груди билет на ближайший рейс. - Золотые у Андрюши знакомые. Просто 96-й пробы..."
А в родном городе никакой зимы не было и в помине. В раскрытое окошко такси врывался теплый сырой ветерок, по обочинам зеленела аппетитная молодая травка, а в серые колючие верхушки тополиной лесополосы садилось красное весеннее солнце. Пахло вспаханной землей, утренним дождем и набухшими почками.
- Какой запах! - шептал Гриша, прикрывая глаза и по-звериному втягивая ноздрями сладкий пьянящий воздух. - Три года не дышалось так легко.
- В гости приехал?
Таксист говорил со знакомой южнорусской хрипотцой, выдавая мощное фрикативное "г".
- Да, - счастливо улыбнулся пассажир. - Приехал погостить на родину.
- Дело хорошее. Говоришь, в центр тебя?
- Угол Микояна и Южной.
- Где торговый центр?
- Точно, земляк.
Город не изменился совершенно. Если физиономию столицы за прошедшие годы слегка перекосило на западный лад, то здесь все милейшим образом сохранилось в первобытном состоянии. Те же невысокие дома (гораздо менее ободранные, чем в Москве!), те же простоватые лица прохожих, те же "жигули" и "москвичи" на дорогах, те же красно-серые скрипучие трамваи, те же безродные упитанные псы без ошейников, сосредоточенно бегущие по своим делам...
Он высадился неподалеку от нового крытого рынка, который начали строить еще года за три до его отъезда, и, расплатившись с водителем какими-то малопонятными тысячами, быстро зашагал в направлении Тамаркиной квартиры.
Солнце уже село, и в синеватых ранних сумерках посвежевший воздух еще сильнее отдавал приближающейся весной. С невольной глуповато-радостной улыбкой на лице Гриша миновал мемориальную стену старого кладбища, Дом быта, универсам и, перейдя центральный бульвар, свернул налево в знакомую арку. Три крайних окна на третьем этаже ярко светились, и потому он прибавил шаг, пересекая покрытое потрескавшимся асфальтом пространство двора.
Под фонарем, возле самого подъезда, фырчал черный японский "сузуки", сработанный под "харлей девидсон" со всеми полагающимися никелированными примочками. В седле расслабленно восседал добрый молодец из разряда тех, от кого Гришу тошнило уже лет пятнадцать. Фальшивые плечи, кожаная куртка в заклепках, серьга в ухе, незажженная сигарета на мокрой губе и рыжий "ирокез" на выбритой квадратной голове.
- Огонь есть? - повернув бычью шею, спросило чудище.
Гриша, не отвечая, остановился и щелкнул зажигалкой под носом у кожаного наездника.
- Спасибо, чувак, - выдохнул тот, выпуская дым из ноздрей.
- Бэвакаша, мотек, - автоматически бросил Гриша и, дивясь сам себе, скользнул в подъезд.
Вошел и тут же напоролся на спускающееся по лестнице экстравагантнейшее создание. Навстречу ему летела кардинально лысая девица лет шестнадцати в почти несуществующей кожаной юбчонке, полосатых гетрах выше колен, тяжелых солдатских бутсах и шуршащей курточке из серебристого синтетического материала, похожего на фольгу. В розовой ноздре у этого милого существа сверкало крупное колечко. Такое же, но только поменьше, обхватывало нижнюю губу, а на левом ухе блестел целый ряд металлических скрепок.
Гриша от неожиданности застыл и сделал робкое движение, чтобы уступить дорогу.
- Папка! - внезапно заорало лысое диво. - Ты чего, не узнал меня, черт старый?
У Гриши разом куда-то опустились желудок, пищевод и прочий ливер. Во-первых, он был контужен тем, что его уже, оказывается, можно назвать "старым чертом". А во-вторых, от жуткого узнавания знакомых черт собственной дочери в этой лысой окольцованной ехидне.
- Ниночка! - прошептал он, чувствуя слабость в ногах. - Это ты, доченька?
- Конечно, я! - завопила Нинка и повисла у него на шее. - Ты откуда взялся? Из Африки своей сбежал?
- Израиль не в Африке. Он на Ближнем Востоке расположен, - отвечал Гриша, с оторопью ощущая, как касаются его щеки дурацкие железки на лице дочери.
- А, какая разница! Все равно тундра...
- Нинуха, я тебе подарки привез, - засуетился Гриша, прыгающими пальцами расстегивая молнию на сумке.
- Потом, потом, папка! - она явно торопилась и от нетерпения постукивала по кафелю своими дикими башмаками. - Иди домой, оставь этому придурку Костику, а я потом, утром, посмотрю. Ну, пока. Звони!
Дочка еще раз чмокнула его в щеку и вихрем вылетела из подъезда. Гриша сделал два рефлекторных шага вслед за ней и увидел, как его Ниночка, которой он стирал пеленки и ставил клизмочки, подбежала к кожано-клепаному дебилу, запечатлела быстрый поцелуй на его мерзких вывернутых губах, а потом, резво вскочив на седло, унеслась со двора в грохоте и клубах бензинового дыма.
Он стоял столбом в пустом, беспощадно освещенном подъезде, сжимая в руках черно-белого китайского медведя-панду и пакет с зеленой джинсовой курточкой, купленной в бен-гурионовском "дьюти фри". Ноздри еще ощущали запах выхлопных газов, а в голове бурлило какое-то мутное густое варево.
"Дым отечества, - подумал он. - Вот как, оказывается, пахнет дым отечества..."
Путешественник медленно и тупо поднялся на третий этаж и притормозил перед обитой коричневым дерматином дверью.
Вступать в контакт со стокилограммовым половым исполином Костиком ему категорически не улыбалось. Помедлив, Гриша опустил подарки на коврик под дверью, надавил на кнопку звонка и поспешно устремился вниз по лестнице.
- Старина, это абсолютно исключено! - печально проговорил Пан, когда Гриша после первых десяти минут, состоящих из возгласов, объятий и поцелуев, вытащил из сумки похожую на стеклянную балалайку бутылку "Кеглевича".
- Да-да! - поспешно подхватила Милочка. - Саша больше не пьет.
- Это еще почему? - недоверчиво протянул гость, откручивая по инерции бутылочную пробку.
- Сердце, - грустно ответил Пан, поглаживая левую часть груди. - Мотор у меня сдал, дружище.
- У Сашки ведь обширный инфаркт был, - шепнула Милочка, гладя мужа по лохматой голове, в которой, как только теперь заметил Гриша, заметно прибавилось седых волос. - Чуть в ящик наш Панов не сыграл в октябре 93-го...
- Вот так номер! Как же тебя, старче, угораздило? - присвистнул Гриша. - Казалось, сносу орлу не будет...
- И на старуху бывает проруха, - вздохнул Пан. - Переволновался во время тогдашней московской заварушки. Все пялился в телевизор, матерился и...
- Водку хлестал, - закончила Милочка. - Вот сердчишко и не выдержало. Ты не представляешь, Гришка, что я пережила. Прихожу домой - он валяется трупом на ковре. Вызвала "скорую", а они пощупали пульс и говорят: "Готов старичок. Отмучался..."
- Ах, суки! - прошипел Гриша. - Что, даже не пытались реанимировать?
- Какое там! Пощупали и пошли курить на кухню. Но я их привела в чувство. Сорвала со стены двустволку и кричу: "Оживляйте его, твари, не то вас раньше него похоронят!"
- Подействовало?
- Еще как! Колоть начали, током бить. Потом, когда он задышал, спецмашину вызвали... Вытащили!
- Значит, ты, Пан, уже побывал там? - невесело улыбнулся Гриша, тихонько хлопая по плечу постаревшего буяна.
- Побывал, - хмыкнул тот. - Но впечатлениями об экскурсии с тобой делиться не буду. Расскажи лучше о своей загранице. Как жизнь? Как Светка? Какой черт тебя сюда принес?
И Гриша рассказал. Почти обо всем.