Алина Загорская

 

 

ВЕЧЕР  В  ЯПОНСКОМ СТИЛЕ

 

 

Тридцать голубеньких таблеток. Или сорок – слава Богу, запаслась вовремя. Если съесть две – можно проспать сутки. Если все сразу, то должно получиться. Вопрос в том, запивать их водкой или нет. С одной стороны алкоголь ускоряет действие снотворного, а значит долго лежать и прислушиваться к переменам внутри не придется. Но с другой, она где-то читала – можно захлебнуться рвотными массами, и тогда легкой смерти не жди. Такие мысли крутились в голове, пока она добиралась в "Ганей Тааруха" на выставку чего-то гламурного, что ей предстояло снимать. 

Сумерки опускались на Тель-Авив - странное, смутное время. Зман а-димдумим на иврите - причем этимология этого слова не ясна и самим израильтянам: то ли кровотечение, то ли маленькая смерть. В эти минуты все вокруг становилось незнакомым, опасным, не совсем реальным, и она чувствовала себя инопланетянкой.

Решение было принято давно: если он бросит, это станет ответом на вопрос жить или не жить. Нельзя отнимать у человека последнее, а когда отнимают – надо уходить. Жаль, конечно, отдавать это тело, такое удобное и тренированное, и мозги, в которых рождается куча смешных вещей. В следующей жизни вряд ли выдадут что-то равноценное, за прогул рабочего дня не награждают, это ясно. Но и продолжать невозможно, бессмысленно и... беспощадно.

"Пожалуйста, не оставляй меня, я не смогу без тебя, просто не смогу!" – эти ничтожные, убогие, стыдные слова произнесла не героиня мексиканского сериала, а она, чьими остроумными статьями зачитывалось полгорода. А он ответил: "Больше не хочу – хватит драм". Он, который так восхищался ею поначалу, долго добивался, а потом, постепенно, стал необходимым как воздух. 

Нет, об этом не надо, нельзя, такую боль не вынести. Живем здесь и сейчас – дотянуть до полуночи, обработать фотографии, отправить их шефу, и только потом привести в действие незатейливый план. Она никогда никого не подводила - коллега Леночка Чижикова называла ее "социально послушной" и была права. 

Это состояние, когда мир становится черно-белым, ничем не пахнущим и совершенно пустым, было ей знакомо с юности: депрессия, лечится в психушке. Он спасал целых три года, даже когда перестал любить и только звонил. Но все равно - было чего ждать. А теперь больше нечего. 

 

"И если ты уходил к другой,

Иль просто был неизвестно где,

Мне было довольно того, что твой

Плащ висел на гвозде". 

 

 

В выставочном комплексе, мимикрировавшем на этот раз под Японию, собралась прорва народа: морщинистые светские львицы в многоярусной бижутерии. Толстозадые менеджеры – лоснящиеся, самодовольные, озабоченные. Русские журналисты с их не приспособленными для улыбок лицами, уминавшие деликатесы так рьяно, как будто ВОВ окончилась только вчера. Сотовые телефоны постоянно звонили – кто-то ждет их дома, с поцелуем наготове. Наверное они хорошие люди, в отличие от нее, и заслужили это счастье.

Слава богу, тусовка закончилась – зовут в зал. Можно сбросить маску с несчастного лица, сесть на пол поближе к сцене, поругавшись предварительно с охранниками и настоящими фотографами, обвешанными многотысячным "циюдом", и заняться делом. 

Погас свет, кто-то черный и официальный вышел на трибуну и стал рассказывать, как он счастлив, что "мы все тут сегодня собрались". Может и правда счастлив – его ведь никто не бросал. А если и бросал, то уж точно не сегодня.

Ивритский канцелярит она понимала плохо, но выражение лица и интонация оратора заставили прислушаться: выступающий извинялся. За что? Ох... Нашли похищенных террористами мальчиков-ешиботников – мертвыми. А отменять праздник поздно, будем веселиться под сенью трех трупов. Мир жесток и уродлив – кажется, она это уже говорила, нет?

И началось веселье: по сцене маршировали плотными рядами разные женщины – сначала толстые тетки в диковатых национальных костюмах, потом манекенщицы с длинными ногами и суровыми лицами, похожими на забрала, и на десерт - трансвеститы. Волшебный объектив-полтинник превращал их всех в живописные цветовые пятна - спасибо другу-фотографу Мишке, который догадался, что ей надо, и привез это маленькое чудо из Европы за почти доступные деньги. 

Ей хотелось, чтобы действо продолжалось вечно – оно было сродни наркотику и позволяло не то что забыть, а чуть-чуть отвлечься от предстоящего ужаса. Но все на свете кончается – и опять ярко освещенное фойе, опять надо с кем-то здороваться и улыбаться. Какая мука!

Вот Катька Гиммельфарб, с которой они познакомились, работая в рекламном агентстве. Она тогда была юной, стройной и злой, как оса. За прошедшие десять лет Катька повзрослела, обзавелась собственной конторой и еще больше ожесточилась – бизнес нелегкое занятие. Издерганная, выжатая до корки маленькая женщина средних лет. Есть ли у нее хоть какая-то личная жизнь? Расцеловались по-израильски в обе щеки, и она почувствовала в этом объятии что-то человеческое. Возраст сближает – трудно не любить того, кто стареет у тебя  на глазах.

Ну вот и все, праздник позади - она остается наедине со своим планом. И жалеть себя не надо – многие через это прошли и ничего. Умерли. Чем она хуже?

"Лин, возьми карточку!" Кажется, это к ней обращаются... Какая карточка, причем тут карточка? "От организаторов мероприятия – купон на 250 шекелей. Можешь выбрать себе, что захочешь".

Бред. Зачем покупать косметику – ведь завтра ее уже не будет на свете. Ну, в лучшем случае конечно – если все получится. Про худший не думаем. "Нет, спасибо, не надо". Но в бизнесвумен Катьке внезапно проснулся живой человек: "Бери, ты женщина – кремы на халяву всем нужны", – и всунула в руку жетончик. 

Черт! И что с ним делать? Надо отовариваться, чтобы не обидеть. Она вспомнила, что кончились тушь для ресниц и крем под глаза. Брать нужно хороший, проверенный бренд  – "Ланком" например. Хотя толку от них никакого, но все же...

Получив нарядный пакетик с золотой розой, она вышла на улицу. Дневная жара спала, томительно  пахло апельсиновым цветом,  вдали шумел ночной город.  У ограды  ее  ждал  верный  старый  велосипед: не угнали  – уже хорошо.  "Отдам кремы  дочке. Теперь не отвертится – подарки по интернету передавать  еще не научились". 

Она летела птицей по  сверкающему шоссе, обгоняя на светофорах  автомобили. "Ма ата омер, блядь!"  громко возмутился в телефон  кто-то невидимый, но родившийся, без сомнения,  в Рязани. "Надо запомнить",   подумала она   и внезапно   поняла, что план провалился – суицид отменен. По крайней мере, на сегодня. Потому что затариться косметикой и тут же наглотаться таблеток - это полный идиотизм и отчаянная безвкусица. Приоткрылось облако, из него выглянул Тот, Кого Нет и сказал: ты мне нравишься – поживи еще. 

 

 

              

 

ЖОПА  С ВИНТОМ ИЛИ  ПРЕКРАСНЫЙ БЕЛЬМОНДАУН

 

 

 

Всем известно, что хитрые израильтяне любят обманывать наивных и чистых душой "олим хадашим", отнимая у них последние крохи. Наверное это правда – в глобальном масштабе. Но банки и всякие "битуах леуми" на меня не покушались – или отымели так нежно и профессионально, что я ничего не заметила. Моим злым гением стал, вопреки стереотипам, земляк – Борька Аблоухов.

Борька, несмотря на чисто русскую фамилию, был типичным местечковым евреем, с печальными глазами навыкате, неотразимым обаянием жулика и непосредственностью на грани идиотизма. Он мог, например, засунуть свой длинный нос в дамскую сумочку и взволнованно сообщить окружающим: "Ленкой пахнет!" И впарить той же даме фейковые духи по цене настоящих. Словом, прозвище Бельмондаун мой дважды соотечественник схлопотал вполне заслуженно – хотя больше напоминал юного Челентано из "Блефа".

В начале 90-х мы тусовались в одной компании, где постоянно ругались, не желая поступаться принципами, а в перерывах между спорами по-родственному перепихивались. В остальное время Борька мотался по парикмахерским, толкал дефицитные джинсы обожавшим его розам, адам и фирам, а потом внезапно женился и на волне большой алии отбыл в Израиль.

Тут мы и встретились через десять лет – совершенно случайно. Постаревший, но вполне узнаваемый Борька куда-то спешил, знакомо ссутулившись и по-чаплински разбрасывая огромные стопы – только не по улице Ленина, а вдоль Дизенгоф.

Это было круто, но внутренний голос, который я слышу довольно редко, внезапно проклюнулся и твердо заявил: не окликай, не надо – посмотри, какая у него противная футболка цвета какашки. А мозги, которые, антр ну, никогда не были моим сильным местом, прошипели: шозабред, ну как это можно не поговорить с Борькой! И они победили – от слова беда.

Радость Бельмондауна была неподдельной и хорошо подогретой эмигрантской ностальгией: "Это просто счастье неэпическое, что мы встретились! Я был дерьмом, но жизнь меня обломала, и теперь я совсем другой человек!" - примерно так, хотя точно я уже не помню.

Впрочем, если судить по фактам, Борька нисколько не изменился и продолжал совершенствовать свои челентановские навыки. Он, в отличие от большинства "олим", не работал на заводе и не "шмерил" в офисах – Бельмондаун был владельцем "массажного салона" на улице Фришман. Для тех, кто не живет в Израиле, надо пояснить, что в Стране Обетованной так называют дешевые бордели. Но Борька, уроженец "делаварской" семьи, не видел в этом занятии ничего плохого и простодушно делился производственными проблемами:

- Я ей говорю "не соси", а она сосет!

Или:

- Вы что, блядь, ебаный в рот - охуели, суки?!

- Ну, и как ты все это выразил на иврите?

- Штуйот!

Через несколько дней он попросил одолжить ему не очень крупную сумму – около полутора тысяч шекелей. "Если у тебя нет такой возможности – пойму и не обижусь, ты одна с ребенком, без работы". Как трогательно,  подумала я, и тут же выдала Бельмондауну эти деньги – половину полученного от работодателя при увольнении.

Глупо, правда? Но в те далекие годы я придерживалась странного принципа "помоги нуждающемуся, не раздумывая, и отдай последнее". Хотя почему странного – вполне советского, чук-и-гековского и тимуро-командовского, но совершенно неправильного. На самом деле помогать надо только тем, кого любишь – а думающие иначе мне уже давно не единомышленники.

Бельмондаун вернул деньги строго в назначенный срок, а еще через три дня ворвался с перекошенным лицом в мою квартиру, упал на четвереньки и пополз как танк, пытаясь лобызнуть руку. Это было так дико и нелепо, что я не сразу поняла, чего ему, собственно, надо. А Борька продолжал ползти и по дороге умолял спасти его от бандитов, которые "поставили на счетчик, грозят спалить бизнес и содрать кожу заживо". И на этот раз цена вопроса оказалась очень серьезной – десять тысяч, которых у меня просто не было, от слова вообще.

Но Бельмондаун очень хотел жить: градус его речитатива поднимался все выше, а круглые еврейские глаза бешено вращались, излучая тоску и ужас приговоренного к казни. Я чувствовала себя монстром, который не хочет протянуть руку утопающему – недаром, ох недаром Борька получил свое прозвище.

Кончилась эта жуткая сцена полным фиаско: я пообещала занять деньги, а Борька сказал, что если не отдаст – не сразу конечно, а постепенно, небольшими порциями – то будет последним говнюком, которому нет места ни на этом свете, ни на том. Отдышавшись, экс-гроза парикмахерских не преминул отметить, что я была "охуительно красива" в тот момент, когда принимала единственно правильное со всех точек зрения решение. И мы отправились к моей подруге Ане, которая согласилась выдать эти огромные деньги – под умеренный процент.

Дело было зимой, Бельмондаун принарядился в белый свитер ручной вязки, украшенный ромбами и косицами, и включил свое челентановское обаяние на фул вольюм. Аня, а также ее мать, звезда дореволюционных салонов Ираида Самсоновна, пришли в полный восторг, заявив, что Борька – очень, очень интересный мужчина, и незамужней мне следует тщательно обдумать этот факт.

Так в этот милый светский вечер был заключен договор, связавший нас с Борькой крепче брачного на долгие два года, из которых без отвращения можно вспомнить разве что последний день.

Жили мы в соседних домах и общались довольно плотно – в силу необходимости: свой долг я отдавала из тех денег, которые получала от Бельмондауна. Сначала регулярно, согласно контракту, а потом все реже и реже.

В качестве бонуса он рассказывал о своей нелегкой и полной опасностей жизни. Выяснилось, что Борька недавно развелся с женой, которая не хочет его видеть и грозит судом за невыплаченные алименты. А дочь Катя, высокомерная юная израильтянка, дико раздражает снобскими замашками. И особенно его бесит фраза "тумар ли, аба" - выражение, трудно переводимое на русский. Примерно как "отнюдь" и "весьма" - слова, за которые народ России возненавидел спасшего его от коммунизма Егора Гайдара.

Тем не менее, Бельмондаун утверждал, что они с дочерью любят друг друга "без всяких условий". Впрочем, этот пункт не вызывал вопросов: даже самых простых условий, не лгать и не жульничать например, такой папаша просто не смог бы выполнить.

"Массажный салон" приносил больше неприятностей, чем дохода, и Борька "метапелил" для заработка престарелого колясочника Хаима. Мой прекрасный жулик, не будучи психологом и даже просто умным человеком, знал что-то очень важное про эту жизнь. "Куда тебя, кибенемат, понесло? Вот брошу прямо тут и пиздуй домой сам – ползком или на четвереньках, как хочешь". И Хаим был счастлив: впервые за много лет с ним разговаривали как с человеком.

Эту добрососедскую идиллию разрушали два обстоятельства: разговоры о "бизнесе", грязные подробности которого сильно напрягали, и деньги. Все чаще Борька сообщал, что не может отдать очередную порцию, потому что купил туфли или брюки – ну не ходить же ему голым из-за какого-то долга, о котором он уже плохо помнил.

Минус в банке неуклонно возрастал, Бельмондаун меня почти ненавидел, и вместо комплиментов я теперь, в основном, слышала фразы типа "Чего ты бесишься, я же сказал, что отдам!" Когда же  Борька стал откровенно избегать встреч, я поняла, что деньги пропали –  если не придумаю чего-то неординарного. А забыть о долге не позволяла нужда – и обида.

Я не спала ночами, придумывая, как спастись от банкротства, и в один прекрасный день меня озарило: эпизод, описанный вначале – то самое ружье, которое все это время висело на стене. Осуществить этот план помог й израильтянин Яков – колоритная личность, извращенец и, как я подозревала, агент Мосада. Эту полную аморальность в сочетании с актерскими данными наши органы не могли не использовать, и следовать их примеру показалось мне разумным.

Яков позвонил Борьке, назвался  главой знаменитого клана Альперон и сообщил, что он, как и другие представители этого славного семейства, защищает слабые слои населения – в частности, матерей-одиночек породы "оле хадаш" - от неблагородных проходимцев. И если Бельмондаун не отдаст долг, его "поставят на счетчик, спалят бизнес и сдерут шкуру живьем".

Рецепт классика сработал – ружье выстрелило. Услышав в трубке безупречно криминальный и совершенно безжалостный голос, Борька понял, что дело плохо. И назавтра я встретилась с его матерью, внушительной теткой, похожей на учительницу, которая отдала всю сумму со словами: "Прямо рэкет какой-то! С кем приходится общаться интеллигентному мальчику!" Я не стала возражать – такая концовка мне очень нравилась.

В последний раз я видела Бельмондауна пару лет назад – на заправочной станции, где он мыл автомобили и заправлял их бензином. Жизнь, как это часто бывает, подкинула прелестный эпилог. Я приехала туда на роскошной ауди цвета шампанского с вальяжным седовласым адвокатом Эли за рулем. Борька смиренно выполнил все указания и с благодарностью принял чаевые. "Мне отмщение, и аз воздам" – так называлась эта сцена, организованная Всевышним специально для Бельмондауна.

Не знаю стоит ли говорить, но Эли, в свой черед, оказался не мелким жуликом, а крупным мерзавцем – я давно подозревала, что мало интересую Того, Кого Нет. Впрочем, это уже совсем другая история.