Маргарита Сливняк

 

АРБУЗ

 

 

Снег с утра оседал на Геулу, точно вековая пыль на Гемару. Машины с трудом продвигались по улочкам религиозного квартала. Все время  приходилось останавливаться, чтобы пропускать мужчин в черных длиннополых сюртуках с полупрозрачными шлемами на головах, которые делали их обладателей похожими на пришельцев из будущего. Впрочем, при ближайшем рассмотрении чары рассеивались, и фантастические шлемы оказывались заурядными полиэтиленовыми мешками, по хитроумному местному обычаю защищавшими от непогоды высокие головные уборы прохожих.

В машине было тепло и уютно, негромко  играла музыка, и учительница получала бы даже удовольствие от поездки, если бы не тоскливое ноющее ощущение где-то в желудке, как всегда, усиливающееся по мере приближения к школе. Школу она не любила и работала там только из страха оказаться в полной нищете. Животный ужас перед нищетой стал ее верным спутником с первых дней в Израиле.

В конце восьмидесятых ей как-то довелось преподавать юному поколению Великий Русский Язык, заменив заболевшую польскую коллегу, у которой она тогда гостила. Было это в Варшаве. Одиннадцатый "а" класс медицинского лицея состоял из тридцати девушек и двух юношей. Юноши − один маленький, румяный и пухленький, а другой долговязый, длинноволосый и прыщавый − сидели за последним столом и с упоением играли в карты. Иногда они посылали записочки двум девушкам, уютно устроившимся в противоположном углу комнаты, тоже за последней партой. Одна из них была могучего телосложения, с длинными косами и безмятежным выражением лица. Учительнице вдруг показалось, что она видит перед собой  статую колхозницы, сбежавшую с самого высокого небоскреба коммунистической Варшавы − Дворца Культуры, который долгие годы охраняла вместе с сестрами-близнецами.

"А пани профессор из России или просто так русский язык преподает?" − вежливо осведомился прыщавый юноша. Слово "профессор" приятно пощекотало самолюбие учительницы, хотя она знала, что в Польше так принято обращаться к школьным учителям.

"Я потому спрашиваю, − не дожидаясь ответа, продолжал юноша, задумчиво дотрагиваясь до кончика длинного носа, − что сейчас невыгодно такую профессию иметь."

 "Это почему?" − притворно удивилась учительница.

"Потому что русский язык в школе скоро отменят. Это нам так не повезло, а через год-два никто его учить не будет."

"Если вы из России, переезжайте к нам, у нас веселее" − добродушно посоветовал розовощекий толстячок.

"А это правда, что вы преподаете английский?" − спросила девушка с веснушками и соломенными косичками, как у Пеппи Длинныйчулок.

Учительница ответила утвердительно, и в классе послышался одобрительный шум.

"Что же вы сразу не сказали? − воскликнул длинноволосый. − Давайте, вместо русского поучите нас английскому. Кому нужен этот русский? А английский каждый должен знать. Все ведь согласны, правда?"

"Да зачем вам английский?" − учительница снова притворилась удивленной.

"Как это зачем? Зная английский, можно покупать доллары прямо у иностранцев, а не у посредников, которые процент берут!"

"Да не слушайте вы его, у него интеллекта совсем нет, − вмешалась худенькая девушка с коротенькой стрижкой, большими очками и серьезным выражением лица. −С английским можно уехать за границу и найти там хорошую работу. В гостинице, например."

"Английский! Хотим английский!" − раздались со всех сторон возгласы, сопровождаемые хлопаньем в ладоши и ударами по партам.

"Я хочу знать, как сказать по английски "курс доллара"!" −выкрикивал длинноволосый юноша, от избытка энтузиазма колотя своего кругленького соседа карточной колодой по голове. Богиня-Колхозница тоже отрешенно постукивала беломраморной рукой по учебнику, храня, впрочем, полное молчание.

"Ладно, - согласилась учительница, - давайте договоримся так. Сначала у нас будет урок русского языка, а если останется время, то позанимаемся и английским. Сегодня мы проходим тему "хобби". Вот, расскажите мне по-русски о своих увлечениях."

"Ходить на дискотеку!"

 "Смотреть видео!"

 "Курить!"

"Целоваться," − задумчиво произнесла Пеппи Длинныйчулок.

"Ну, а вы?" − спросила учительница, подойдя к невозмутимой Богине-Хранительнице Дворца Культуры. "Что вы любите делать?"

Большие светло-серые глаза смотрели на нее спокойно и непонимающе.

"Как вас зовут?" − спросила учительница по-польски, думая, что ученица не понимает вопроса. Польский она знала от дедушки и бабушки − выходцев с Западной Украины.

"Дорота."

"Ну, Доротка, так что же вы любите делать?"

Девушка взяла в рот толстый, желтовато-соломенный кончик косы, неторопливо пожевала его и с отвращением выплюнула. "Не вем"*, сказала она безразлично.

"Такого не бывает,− не унималась учительница, − все что-нибудь да любят. Если не можете по-русски, скажите по-польски. Может, вы любите танцевать или ходить в кино?"

Теперь Дорота смотрела на нее с напряженным изумлением. "Не вем" − решительно отрезала она, обмотав косу вокруг шеи, словно это была толстая веревка.

"Ну ладно, − не сдавалась учительница, которой становилось любопытно, − Вы все-таки подумайте еще, а потом мне скажете."

Полтора часа прошли незаметно и даже весело. Все были довольны: учительнице удалось приобщить молодежь к русскому языку, а прыщавый юноша смог, наконец, сказать по-английски "курс доллара". В течение урока учительница несколько раз осведомлялась у Дороты о ее увлечениях, но  всегда получала в ответ решительное "не вем".

Наконец прозвенел звонок. И тогда Дорота подняла руку. "Я знаю! − радостно сказала она, − я знаю, что я люблю делать. Спать!"

 

Вспомнив этот эпизод, учительница, как всегда, улыбнулась. Потом озабоченно посмотрела на дорогу. Мужчин в черных одеждах и космических шлемах становилось все больше, они стекались изо всех закутков и переулков Геулы и медленно плыли между ветхими блекло-серыми домишками, сбиваясь в большие и малые кучки, как буквы в слова. Казалось, древний текст Талмуда живой рекой заструился между застывшими комментариями Раши и других мудрецов. Река эта бурлила все сильнее и готова была выйти из берегов. Черные фигуры-буквы окружали медленно ползущие машины, стучали руками по капоту и стеклам. Учительница остановила свой "фиат". Она уже не видела машин ни впереди, ни позади себя. Она была одна на всем свете, полузатопленная ожившим и внезапно вырвавшимся на свободу Талмудом. "Может, это происходит повсюду? − невольно думалось ей. − Может, Источники открылись везде и превратили Израиль в подводное царство?"  К счастью, вскоре появились полицейские, и черный поток возвратился в свое обычное русло. "Что случилось?" − спросила учительница, приоткрыв окно. "Ничего особенного, приехал знаменитый цадик, проезжайте, проезжайте" − нетерпеливо ответил эфиоп-полицейский, сверкнув белыми волчьими зубами.

 

По причине задержки в дороге учительница добралась до своего "тихона" только к началу перемены. Обычно она приезжала пораньше, чтобы спокойно и не торопясь пройти в учительскую. Во время перемены, когда двери классов извергали толпы проголодавшихся и остервеневших от долгого сидения парней, сделать это было невозможно. Вот и сейчас в вестибюле ее чуть не сшибли с ног юноши, желавшие выяснить отношения с преподавателем компьютерного дела. Особенно негодовал рябой парень в малиновой кипе с мятым, как переспелая груша, носом, острым подбородком и бескровными губами. "Учитель! − кричал он, − ты не прав, учитель! Почему ты поставил мне двадцать? Мне причитается пятьдесят!" Учительница уселась на скамейку в углу, наблюдая, как маленький лысый компьютерщик с пушистой охапкой контрольных работ под мышкой улепетывает от своей свиты. Потом, выждав некоторое время, медленно поплелась на второй этаж. "Ему уже наверняка удалось заскочить внутрь, и все разошлись" −с надеждой думала она. Но не тут‑то было. Еще на лестнице она снова услышала пронзительный тенор рябого парня: "Это несправедливо, учитель! Почему двадцать? Поставь мне мои пятьдесят!" Однако счастье учительнице все-таки улыбнулось: она подошла к учительской как раз в тот момент, когда компьютерщику удалось, наконец, открыть тяжелую дверь − ключ от нее всегда заедал. Прошмыгнув в комнату, учительница с удовольствием устроилась в удобном кресле возле продолговатого стола. "Хотите кофе?" − предложила она пунцовому от быстрой ходьбы и волнения компьютерщику, который в изнеможении прислонился к закрытой двери, судорожно сжимая взлохмаченные контрольные. В ответ тот только махнул рукой и приник к смотровому отверстию, подобно глазу циклопа, сиявшему посреди стальной  и, наверное, пуленепробиваемой двери. Во всяком случае, учительнице всегда казалось, что дверь эта спокойно устояла бы перед средневековыми таранами. Рябой парень, однако, не сдавался. "Учитель, объясни, почему ты поставил мне двадцать! −  визгливо требовал он, колотя кулаком в бронированную дверь, − я не понимаю! Мне нужно пятьдесят!"

Чтобы чем-то заняться, учительница приготовила себе кофе с молоком. Молоко было холодное, и кофе получился противно-тепловатый.

В углу старый физик в черной кипе с неровно подстриженной бородой и кустистыми бровями тихо беседовал с новой математичкой − пожилой репатрианткой в стареньком сером платье и с немодной завивкой на голове. "Вы уж мне поверьте, − глухо бубнил он себе под нос, не глядя на собеседницу,− о пропитании заботиться совсем не нужно. Не наше это дело. Вот я никогда не суетился, не бегал, а Всевышний всегда обо мне заботился, работу посылал. И ученик у меня не переводится, слава Богу."

"Конечно, − горестно поддакнула математичка, − вы правы. А как вы думаете, деньги за проезд мне все-таки вернут?"

Дверь приоткрылась, и в щелку протиснулся директор − худенький американец с пепельной бородкой клинышком и грустным выражением лица. "Надо что-то делать с Гади, − вздохнул он, глядя в "глазок", − совсем парень распустился." Имя Гади принадлежало неугомонному рябому ученику. Он не оставил свои попытки добиться правды от компьютерщика и в знак протеста расположился на полу возле учительской, в буквальном смысле слова путаясь под ногами у учителей. "Выгнать бы его из школы, −мечтательно произнес физик, − а то, упаси Бог, выкинет что-нибудь такое, как Азулай."

"Ну, вы же понимаете, что тогда нам надо выгнать половину школы, − с сильным американским акцентом сказал директор, печально взглянув на физика добрыми серыми глазами. − И где мы тогда возьмем зарплату?"

"А что такого натворил Азулай?" − осведомилась учительница.

"Как, вы не знаете? − изумился физик. − Мамочка, да об этом вся школа только и говорит! Вчера он кинул стул в математика. Прямо, знаете, изо всей силы. Тот, видите ли, поставил ему несправедливую оценку."

"И что, попал?" − глупо спросила пораженная учительница.

"Да что вы, мамочка, в самом деле! Если бы попал, то мы бы сегодня не здесь были, а на похоронах. Но брешь такую в доске пробил, не дай Бог. А математика нашего Всевышний уберег. Да еще молодость помогла, да сноровка. Он ведь только недавно вернулся из милуима. Вот реакция у него и сработала − сразу ничком на пол бросился, между партами, а стул над ним пролетел и врезался в доску."

Учительница живо представила себе распластавшуюся на полу худую фигуру математика, над которой со свистом пролетает железный стул. По коже у нее поползли мурашки. Математик ей нравился. Он недавно приехал из России и, хотя был кандидатом наук, работал в школе, вернее, в нескольких школах. Два раза в неделю он приезжал из своей Герцлии в их злополучный "тихон". Только недавно он хвастался учительнице, что наконец-то установил контакт с классом. "Даже Азулай, − сказал он с гордостью, − написал контрольную. Правда, хорошую оценку я ему поставить еще не могу, но прогресс уже виден." Вот за это, наверное, стулом и схлопотал, бедняга.

"А какой Азулай, Ави или Рони?" −спросила она вслух.

"Рони. Братишка его ведь вообще потише, сами знаете. Может потому ,что молод еще, всего в десятом классе. Рони-то уже в двенадцатом штаны просиживал."

"Просиживал? А что, его выгонят?" − удивилась учительница. В их школе это было дело неслыханное.

"Придется", − печальный голос директора перешел в шепот. "А что  делать? Нельзя такого оставлять. Хотя и учеников выгонять тоже нельзя. А-ах!" Он горестно махнул рукой и принялся деловито наливать воду в блюдце вместо чашки.

Перемена подходила к концу. Учителя забирали с полок журналы и по очереди выходили из учительской, осторожно обходя несгибаемого Гади. Один только компьютерщик по-прежнему сидел в углу, тоскливо глядя на дверь. "Послушайте, − сказал он, когда кроме него и учительницы в комнате не осталось никого, − у вас сейчас урок в десятом классе, в группе этого Гади, кажется. Может, вы его уведете отсюда? Я ведь уже кончил работу, а пока он здесь торчит, мне не выйти. Поможете, а?" Учительница подумала, что это был бы прекрасный способ отплатить пузатому компьютерщику за пренебрежительные высказывания о репатриантах. Сердце у нее, однако, было жалостливое и незлобивое. "Ладно, − вздохнула она,− попробую. Но за результат не ручаюсь."  Впрочем, Гади, наверное, самому надоело сидеть на холодном каменном полу, потому что он с явным облегчением согласился оставить свой пост возле учительской и пойти писать контрольную по английскому. "Считайте, что ему повезло,−заявил он учительнице, − не пропускать же мне из-за него контрольную!" 

Проходя по коридору, они вскоре оказались возле кабинета математики. Учительница с трепетом заглянула внутрь. Одинокая проломленная доска зияла в пустой комнате откровенно и вызывающе.

Подойдя к своему классу, учительница услышала громкое завывание, сопровождаемое следующими словами: "А сейчас, гаденыш, я разобью твою башку и посмотрю, что там внутри." Торопливо открыв дверь, она увидела, что высокий, грузный и краснощекий Ави Азулай восседает на растянувшемся под ним худом глистообразном парне по имени Иссахар, вцепившись обеими руками ему в глотку. Восемь молчаливых учеников почтительно созерцали его действия. "Этот сын проститутки сказал, что я жирный," − пояснил Ави, неохотно слезая со своего извивающегося узкого сидения. "А разве я жирный? У меня во какие мускулы! Я боксом занимаюсь. Ух ты, червяк!" − снова набросился он на Иссахара. "Жирный, жирный!" − ехидно дразнил тот, ловко увертываясь от могучего кулака Ави. "И сам сын проститутки," − добавил он, вытирая шедшую  из носа кровь. Алая  струйка веселым ручейком стекала по его  серо-картофельной коже. Учительница посмотрела на часы. До конца урока оставалось всего тридцать минут. "Ладно, −сказала она решительно. − Поразвлекались, и хватит. А сейчас мы займемся английским." Кое-как ей удалось заставить учеников поставить на ноги перевернутый учительский стол, служивший воротами во время футбольной игры на перемене, и рассесться по местам.

"У меня есть вопрос,"− сказал Ави Азулай, грузно усаживаясь за свой стол. −"Почему, учительница, ты все время учишь нас английскому? Зачем нам этот английскиий?"

"Как зачем?" −изумилась учительница. − "Это вам пригодится на работе. Вот ты, например, подрабатываешь где-нибудь?"

Сочные красные губы Азулая растянулись в добродушной улыбке. "Еще бы!" − ответил он снисходительно. "Я на рынке арбузы каждый день продаю и зарабатываю больше, чем ты, учительница, в этой школе."

"Так разве английский тебе не нужен, чтобы продать товар?"

"Слова, которые мне для этого нужны, я уже знаю" − объяснил Ави. − "Хау мач, чип, кам хиа и другую чушь. А вот русских слов я не знаю. Мне сейчас русский учить надо."

"Русский?" − не переставала удивляться учительница. −"Зачем?"

"Как зачем? Покупатель сейчас больше все русский пошел, на иврите плохо говорит. Теперь все на рынке должны знать русский. Вот ты, учительница, русская, так поучила бы нас русскому вместо английского. Ребята согласны."

Класс одобрительно загудел.

"А я знаю, как по русски будет "аватиах", − похвастался Иссахар, хлюпая подбитым носом, −"ха-бруз". А ты знаешь, жирный?"

Ави завистливо и брезгливо посмотрел на него и не ответил.

"Хорошо," − согласилась практичная учительница. "Если вы сейчас напишете контрольную, я в конце урока поучу вас русским словам."

Контрольную Ави написал, как всегда, плохо, потому что английского совсем не знал. На следующий день в школу он не пришел, и учительница отдала его работу одному из учеников, который вызвался передать ее Азулаю.

В тот день она ушла с работы поздно. Погода исправилась, но кроваво-красный закат предвещал ветреный день. С удовольствием вдыхая свежий вечерний воздух, учительница медленно спускалась по ступенькам школы, как вдруг увидела перед собой Азулая. В лучах заходящего солнца щеки его полыхали, как два костра, карие глаза возбужденно блестели. В руках он держал огромный полосатый арбуз. Учительница содрогнулась. Грустная тень математика явственно предстала перед ее мысленным взором. "Вот она, месть" − обреченно подумала она. "Не надо было ставить ему плохую оценку за контрольную. Все-таки он брат Рони. Что же делать? Может, прыгнуть с лестницы?" 

Ави тяжелой поступью приблизился к учительнице. Гигантский арбуз он нежно прижимал к животу. "Учительница, −сказал он наконец торжественно,  −спасибо, тебе, учительница! Твои русские слова мне очень помогли. Я сегодня благодаря им много арбузов продал, хотя сейчас и зима. Вот, подарок тебе принес. Как это по- русски? Иды сьюда! Я это хорошо запомнил, сегодня раз сто повторить пришлось."

"Спасибо, Ави," − сказала учительница, с трудом удерживая тяжелый арбузный шар. "А контрольную ты посмотрел?"

"Да наплевать мне на этот английский!" Для большей убедительности Ави смачно сплюнул. "А вот русский − это хорошо. Знаешь, учительница, приходи ко мне на рынок, когда захочешь. Я тебе всегда самый лучший арбуз выберу. Бесплатно. Иды сьюда, иды сьюда!" − повторил он в восторге. −"Ну я пошел, спасибо, учительница!"

Прижимая к груди светло-зеленый прохладный арбуз, учительница задумчиво смотрела вслед удаляющейся грузной фигуре. "Иды сьюда! Иды сьюда!" – постепенно затихало в наступающих сумерках.