Яков Лотовский

 

ЧЁРНЫЙ ПОЛКОВНИК

 

 

“Полковник наш рождён был хватом...

...Да жаль его...”

М.Ю.Лермонтов. “Бородино”

 

В нашем микрорайоне его называли Черным Полковником. Прозвище прилипло к не­му со времени печально известных греческих военных правителей, прослывших на весь свет лет двад­цать назад своим самоуправством. Имя такое не совсем подходило его носите­лю. Ну, потому хотя бы, что по слухам, имел он чин подполковничий. И никаким греком он, ко­нечно, не был. Впрочем нет, что-то греческое в нём было. Ну, не греческое, так римское. Сло­вом, что-то не наше - крючковатый нос, синяя щетина. Но это только снаружи, а по сути он был исконно наш че­ловек: удалой, храбрый и даже отчаянный.

         А как прикажете его называть, если он в отставной своей шинелишке, при военной фуражке решительным шагом входит в гастроном с потрёпанной своей авоськой и прямиком следует к прилавку, требуя колбасы вне всякой очереди?

         Его обмундирование от будничной многолетней носки, магазинной толчеи и контакта со всякого рода жирным, липким, сыпучим и жидким продуктом имело сильно засаленный и потёртый вид, однако всё ещё представляло его хозяина покупателем не рядовым, а заслу­женным. Оно придавало ему облик как бы прибывшего с фронта, с передовой линии, и ему некогда толкаться здесь по тыловым очередям среди досужего штатского обывателя. Несмот­ря на уважение к прославленному мундиру, мирный покупатель испытывал досаду и даже не­приязнь к Чёрному Полковнику. Но в то же время и побаивался его воинственного, грозного вида. Вот и нарёк таким именем.

         Завсегдатаи очередей, каковыми, как известно являются у нас женщины, имели, ко­нечно, на него сердце, но наскоки его сносили безропотно: боялись грозного его, воинского пыла. Разве что позволяли себе перешепнуться, когда он являлся в гастроном: опять этого  принесло. Случалось постороннему покупателю из другого микрорайона, не знающему, что он такое, этот Полковник, возмутиться. Да и как не возмутиться, когда ты добросовестно от­стояв час или полтора, протягиваешь руку за желанным дефицитом в виде, скажем, колбасы или тех же бройлеров, а тут откуда ни возьмись, как снег на голову, налетает с неожидан­ного фланга этот полувоенный покупатель и за здорово живёшь требует эту редкую нынче колбасу и бройлера вперёд тебя. Вот и скажешь, что это вы, уважаемый, - без очереди. Скажешь даже и не очень возмущённо, а со сдержанной укором, нажимая на гражданскую совесть. Так этот самый Полковник, или как там его правильно, тут же вспыхнет, как спичка, как порох вспых­нет, рванёт на себе засаленную шинелишку, и как заорёт, захрипит: кровь, мол, проливали под Сталинградом. Причем, грозно нажимает на «р»: кр-р-ровь пр-р-роливали. Мирный поку­патель, конечно, опешит и ощутит себя тыловой крысой, видя перед собою горячее коман­дирское лицо, с какими-то даже верховнокомандными усами столбиком.

         А не приведи Господь, найдёт коса на камень, и терпеливо отстоявший свои часы по­купатель возьмёт и брякнет, что для вас, отечественных ветеранов имеются-де специальные салоны с наилучшими товарами, то Чёрный Полковник сильно выходит из себя, начинает наседать, махать руками и нередко переходит к рукоприкладству. Часто в таких схватках фуражка скатывается с его головы, но бедовый Полковник не сразу наклоняется за нею. А лишь получив в руки колбасу, точнее, отвоевав её, поднимет бывалую свою фуражку и, не отряхнув, кое-как поставит на голову. Иногда фуражку подают ему посторонние люди, ценя его былые заслуги и неубывающий боевой запал. Он никогда за это не благодарит, считая, что сие есть священный долг каждого гражданина.

         Иной раз в предпраздничных очередях, азартных и бесконечных, Чёрный Полковник по нескольку раз совершает свои кавалеристские наскоки, каждый раз являясь всё более воз­буждённым,  дыша вином и тесня штатского покупателя.

         В описываемый день выброшен был в продажу совсем уж редкий продукт - баранина, точнее, бараньи рёбра с хребтом, можно сказать, бараньи полукаркасы.

         Продавец мясного отдела - и по обычным дням фигура важная и даже презрительная, с неспешными сановными телодвижениями - сегодня и вовсе выглядел каким-то жрецом, что священнодействует после гекатомбы, раздавая её остатки нищим и набожным.

         Покупатели же, что впритык стояли друг за другом, по мере продвижения к прилавку бросали на мясника всё более искательные взгляды, желая загодя войти с ним в интимный контакт с помощью своей кротости, и одновремённо поглядывали на таявшую гору каркасов - хватит ли? От такого подобострастия мясник чувствовал себя чуть ли не вершителем судеб. И впрямь, чем тут надо быть - каким-нибудь праведником, святым - чтобы при таком к тебе всеобщем благоговении не возомнить этак о себе. Среди соискателей бараньих рёбер, воз­можно, и имелись гордецы, что в грош не ставили мясника, но среди всеобщего поклонения как-то незаметны были. Возможно, их даже и не было, хоть каждый и имел в себе тайное достоинство, но загонял его ещё глубже ради приобретения такого редкого товара и поддер-живал культ почтения к мяснику. И только, когда уже отходил от прилавка с приобретённым добром, искательность на его лице сменялась довольством и возвращённым наружу достоин­ством.

         Сперва ход продвижения очереди был вполне размеренный и не отражал тревоги, что таилась в каждой душе: а что, как не хватит? Но вот мясник, величаво творивший обряд, под­нял голову и послал поверх голов повеление в конец очереди: “Больше не занимать! Не хва­тит!” И тут же по всей череде покупателей, что плотнёхонько (мышь не проскочит) стояли в затылок, прошла су­дорога. Всё пришло в волнение. В хвосте стала зарождаться смута, броже­ние умов, что выра­жалось в злых взглядах на тех, кто с самодовольными ухмылками один за другим отваливали от прилавка, гружёные изрядными ворохами каркасов. В конце концов вся эта смута сформи­ровалась в раздражённые выкрики в адрес мясника: “Отпускайте по два кило в одни руки!”

         Это стало лозунгом восстания задних. По два кило в одни руки! То есть всем понем­ногу, зато поровну, с учётом создавшегося положения. По два кило в руки, и никому приви­легий, у нас все равны. У всех задних без исключения пробудилось острое чувство общест­венной справедливости. Они исповедовали уравнительный принцип военного коммунизма, вплоть до экспроприации. Зато те, кто вот-вот дожен был войти в сферу получения, презри­тельно хмыкали в ответ на призывы задних, поджимали губы и считали ниже своего достоин­ства даже оборачиваться в сторону неимущих бунтарей. Переговаривались только с рядом стоящими, людьми своего круга: “По два кило. Два часа простоять, и теперь спрашивай у них, сколько мне брать.” Те же, что находились в середине очереди, хранили молчание и только вертели головами, поглядывая то на восставших, то на таявшую кучу рёбер.

         По мере приближения вперёд бунтари неуловимо для самих себя претерпевали стран­ную метаморфозу. Прямо на глазах крикливый сторонник уравнительного принципа переро­ждался в молчаливого середняка, питающего в душе надежду, а затем у прилавка зажигался в его глазах жадный огонь и оборачивался он вдруг махровым инидивидуалистом с девизом “каждому по потребности”. Все эти стадии можно было наблюдать на каждом члене очереди по мере его продвижения к заветной цели.

         И тут в разгар всех эволюций и метаморфоз нанесло, конечно, Чёрного Полковника. Он, как всегда, был при всём своём затрапезном параде. Безошибочно нашёл он взглядом наиболее популярное место в просторном магазине и решительно направил туда свои стопы. Шаг его не отличался твердостью (его даже чуть пошатывало), но от этого ничуть не потерял в решительности. В руке его болталась всем хорошо знакомая, истрёпанная авоська, разме­ром своим не уступавшая сетке, в коей приносят мячи на футбольную тренировку.

         Местные тут же узнав Полковника, лишь выразили свою досаду, страдальчески зака­тив глаза: “Опять он. Третий раз сегодня”. То есть отнеслись к его прибытию, как к неизбеж­ному стихийному явлению. Посторонние же не придали никакого значения появлению за­штатного вояки, ничего примечательного в нём не найдя. Чёрный же Полковник между тем категорически проследовал прямо к прилавку, хрипло приказал мяснику: ”Давай восемь ки­ло!” и бросил на прилавок непомерную свою, прямо как невод, авоську.

         Как на беду, был черёд покупательницы, которая знать не знала, что такое этот Чёр­ный Полковник. Видать, проживала в другом микрорайоне, и пригнали её сюда слухи о ред­ком товаре, которые каким-то образом умеют распространяться среди таких вот, как она, ис­пытанных магазинных бойцов.

         Она, конечно, возмутилась тут же и отпихнула в сторону руку в потёртом шинельном рукаве, чёрт знает откуда взявшуюся перед её носом. Рука неожиданно пихнула её в грудь. Чёрный Полковник, ни слова не говоря, а лишь издавая одни боевые междометия, сразу по­шёл врукопашную. Не стал даже хрипеть своё сакраментальное “кр-ровь пр-роли­вали”. Воз­можно, почуял, что усовестить такую - дело безнадёжное, и перешёл непосредст­венно, зна­чит, к боевым действиям.

         Очередь не шелохнулась. все знали крутой нрав Полковника, а кто не знал, мог теперь убедиться воочию, какой он отчаянный рубака. Потасовка шла при полном молчании и не­вмешательстве.

         Однако нашлось всё же лицо, которое не дало разрастись безобразию. Об ту пору про­ходил мимо бравый такой, молодой в кожреглане и тельняшке парень с далеко заломлен­ным на затылок берете, что непонятным образом удерживался на его голове. Шёл мимохо­дом, ку­пив пачку сигарет, не обременённый заботами и очередями, удалой такой, бессемей­ный па­рень с широкой шеей. Он поначалу слегка удивился, видя военного, вроде, человека в распре с цивильной женщиной. Но удостоверясь, что его товарищ, так сказать, по оружию (пусть без погон) занят рукоприкладством, тут же подлетел к месту схватки и вставился меж­ду против­ными сторонами.

         - Батя, да ты што? Батя, да разве ж так можно, батя?! – затараторил он, пытаясь вразу­мить Чёрного Полковника, и захватил его руки, чтобы унять.

         Но тот собою уже не владел. Боевой пыл затуманил ему голову. Снова покушались на его право пользоваться завоёванными на фронтах льготами. Он снова шёл в бой за свои пра­ва. Поскольку руки его оказались захваченными, он боданул головой в лицо молодого чело­века, не снимая своей фуражки с целуллоидным козырьком. При всей своей выдержанности справедливый молодой человек не стерпел.

         - Ах ты, чурек! - выдохнул он и с жутким вывертом ковырнул молодой своей но­гою Черного Полковника в самый низ живота. От такого специального, боевого удара Чёр­ный Полковник утробно ёкнул и повалился на пол, покрытый опилками, разбросанными уборщи­цей, чтобы чище убиралась мокредь и грязь, нанесённая с осенней улицы.

         Кожаный молодой человек отошёл в сторону, достал платок и стал унимать кровь, что побежала у него из носу, успев замарать тельняшку. Чёрный же Полковник, лёжа на полу, морщился от боли. Бывалая его фуражка валялась в стороне. Слипшиеся пряди волос едва прикрывали череп. Бросалась в глаза уродливая вмятина на темени от былого ранения. Лежи он сейчас под дождём, лунка бы эта заполнилась водой.         

         Свалившись, он тут же попытался встать, но сил ему не хватило, и он от слабости снова лёг на грязные опилки.

         - Фашист! Ух ты, фашист! - только и смог прохрипеть он, приподняв голову и уронив снова.

         Вся очередь, так много претерпевшая от Чёрного Полковника, поначалу испытала да­же род удовлетворения. Но теперь зрелище становилось просто нестерпимым: на магазин­ном полу, исхоженном многими ногами, закрыв глаза, лежал навзничь человек в разметав­шейся военной шинели, с осколочным ранением в голове, неподалёку валялась военная фу­ражка. Всякому, кто стоял в очереди за бараньими рёбрами - будь они неладны! – привиде­лась ще­мящая картина: на поле боя лежит раненный, или даже убитый, наш боец.

         - Зачем же ты его так?- раздался из очереди чей-то пожилой голос. И все с неприязнью посмотрели на молодого человека, на его берет, который несмотря на все перепетии, точно приклеенный, оставался сидеть на затылке.

         - Говорят, полковником был, воевал, - отозвался ещё кто-то

         - А я что делал в Чечне? Груши околачивал? - с вызовом отвечал молодой человек, глазами отыскивая автора реплики.

         И тут выступил из очереди седой покупатель и, указывая перстом на лежачего, сказал со значением:

         - Он Родину защищал. А ты?

         - А я?.. - запнулся берет. - А мамашу эту кто защитил?

         - Шёл бы ты от греха подальше. Защитнички. Сами разберёмся, - был ему ответ.

         Носитель берета с досадой посмотрел на всех, плюнул в пол и покинул гастроном.

         Между тем Черный Полковник поднакопил силы и со словами “врёшь - не возьмёшь!” по-пехотному перекатился на четвереньки, но встать никак не умел.

         И тут на подмогу ему рванулся народ - всё больше из тех,  что стояли в самом хвосте и были предупреждены, что рёбер им не выйдет, а поэтому были более свободны для сердобо­лия. Это их стараниями был поставлен на ноги Чёрный Полковник, водружена ему на голову фуражка, вложена в карман отскочившая от хлястика латунная пуговица, а, главное, получе­ны от мясника заказанные полпуда рёбер и вложена в полковничью руку увесистая авоська.

         Никого так и не удостоив вниманием, Черный Полковник, качнувшись, развернулся кругом и с завоёванным трофеем в виде бараньих каркасов пошёл прочь из магазина. Он ста­рался держаться прямо, ступать твёрдо. И всё же заметно припадал на ногу. И шинель из-за оборванного хлястика висела теперь на нём мешком. Очередь с сочувствием глядела ему во­след. Даже принявшая побои покупательница, и та элегически вздохнула:

         - Откуда у молодёжи столько жестокости?

   Но вздох её был несколько деланным и обращён был больше к мяснику, в расчёте на душевный с ним контакт - авось тот подаст ей рёбер, где мясца потолще.