Екатерина  Деришева

 

Безымянная

 

 

 

«Безымянная» на рабочем столе
Господа. Расширение – GIF. Дату – не помню.
За спиною – пару десятков лет,
а я, радуясь светлому дню, жду преисподню…

Я забыла, кто я, и какие слова умолчать.
Наше время бежит молоком, не убавить конфорки.
Но закрою глаза, и представлю небесную гладь,
как хэбэшное сердце белеет от ревностной хлорки…

Закрываю глаза, и … я – нераскрашенный лист.
Я – без сотен прожилок и без хлорофилла, –
можно запросто взять животворящую кисть,
чтоб раскрасить иначе, чем жизнь наделила.

 

 

Т р и. о. а д а

 

1

Светлица.
Свет лица
угас
в полуночный час...
Бес – смысл лица? 
– Бессмыслица!

А, впрочем,

пронзительный взгляд
присущ больше дьяволу,
нежели ангелу...
В глазах – яд?
 
2

При виде меня

священники крестятся:
«Во имя Отца, 
Сына и Святаго духа...»
Я краем уха
слышу их голоса, –
оплеуха!

По их венам, верно,
проходит святая вода.
По моим же – вино,
да и то – тленное...

3

Я слышу,

как местные

чиновники и господа
у Господа
вымаливают прощения,
рассказывая про -щен-

и я,
глядя на них, думаю:

– Неужели бес – это я?

 

 

Бессмыслица

 

Бессмыслица.
Бес смыл лица 
прохожих
пресным
проливным
дождём.
Мы постоим-подождём,
когда небо вновь расхохочется
и согреет озорным лучом… 

Капли дождя
стекают по стёклам –
выливаются в птице-(троки.
Тебе кажется, что капли похожи на лам,
а я отчётливо вижу – «()ТРОКИ».

«Все мы отроки неба», –
думаю я, и спрашиваю: «Был ли в Крыму зимой?
Или не был?»
Ты мотаешь головой, мол, нет.
Я в очередной раз повторяю: «Ясно»
и достаю несколько монет,
вглядываясь – орёл или решка?
– Р е ш к а!

Я стою под дождём. 
Капли стекают
на губы, грудь, плечи…
Я кричу: «Не молчи!»
И тут же теряю дар речи…

 

 

Бессонница

 

Бес-сонница
уснул и не просыпается.
Город – не спит –
бессонница.
Скитальцами 
полнится
улица,
будто их притянул маг Нит[1].

Город не спит – целуется:
он давно познал похоть 
и плоть, 
и не помнит 
молитв.
Город – бездонная улица:
одни требуют чувств,
а другие – гражданский сплит[2].

Город не спит. 
День – не сменяется ночью, ночь – днём. 
Я возьму тебя за руку, тихо скажу: «Пойдём».
Люд разбегается с улицы –
город застыл в слезах.
Бес просыпается – сонница

бесно, любя, грозя.
Я возьму тебя за

руку?

 

 

 

 

бис!

 

Я каждое утро играю на бис
в глупом и дерзком спектакле.
Ночь – это время самоубийц
и чертей, начертивших пентакли…

Просыпаясь, вижу: грядёт гроза,
покрывалом укутано небо, гудят электрички.
Я же, мысленно: «Как бы вернуться назад,
где небесный хорал мне поют по привычке...»

Мне от  н е б а  д о а д а  п о д а т ь  рукою.
Я – Иуда и Ангел в едином обличье,
и не знаю, куда  п оп а д у – в  а д у  мало коек.
Как глаголют в Раю, на каком языке – птичьем?

(Но я верю – однажды вернусь в себя,
угольки не дотлеют, и тушить не стану).
Я очнусь от игры, эти краски меня ослепят

и посыплются звёзды мне солью на раны…

 

 

 

 

МАЯТНИК

 

Туча дождями стучит в окно –
греюсь воспоминаний шарфами.
Без тебя мне так волокнό!
Сколько воды утекло между двумя мирами?

– Столько не сосчитать! Звёзды мелочью окажутся
из порванного кошелька, а ночь – синей птицей.
Он тебе не чета, судьба показала, как саван шьют
для чувств, не способных родиться.

Выродиться из пепла прошлых любовей,
внесённых в красную книгу вечности…
И каждая из них друг другу – вровень
пыталась примоститься – лечь, но Стикс

не жалел никого. Инкогнито души

чувств приходили.
Они зрели во мне – росли, желтели

и падали, как переспевшие груши,
которые забыли убрать в холодильник.

«Подумаешь! Ха, смогу!
Перечёркнута линия прошлого –
не останусь в долгу.

Звёзды, всего лишь, небесное крошево,
а луна – это жгут».

Маятник памяти завершает свой круг,
дождь пунктирно терабайтит по крыше.
В прошлом – каждый склон – крут...,
только нынче езда – без покрышек...

 

 

 

 

В е р ю

 

Выть
накануне вечерней молит-вы,
слезами очерчивать пусто-ту
туг.

Верить, что за рассветом – рассвет,
хоть после рассвета ты – труп.

Ждать, что дождь из пшеничных круп
пройдёт, и день будет светл...

Ведь

после десятка проклятых зим
холод души – зрим.

 

 

Ночьстальгия

 

Как грустно – дневники и письма
минувших дней.
Пестрят забытые «I miss you»,
гул площадей...

Когда твои глаза – пустыня,
не океан, 
а чай без сахара остынет
на фоне ран.

Всё, что отложено на завтра,
то на потом…
Прольётся из высот Монмартра
второй Потоп.

 

 

 

А. К.

Ты взял меня за руку
и отвёл, как детей водят на прогулку,

в мир чудес и слов...
Знаешь, когда-то мне снился вечерний Харьков:
Шевченковский Сад, и Собор.
Чья-то услышанная невзначай фраза:
«Девушка, наденьте головной убор –
тепло... спасает от сглаза»

 

 

 

 

 

Вдохни в меня жизнь!..

 

вдохни в меня жизнь с первым попутным ветром
разбери сознание на  до и после тебя
пусть небо сольётся в страсти

с лучиком света
а кончик языка коснётся нёба неба

вдохни в меня жизнь
касаясь пальцами кожи
учащая дыхания ритм
будь строже
острее чем сотни бритв

вдохни в меня жизнь
разыщи во мне новые ориентиры
если когда-нибудь

строчки, тире
исчезнут
на их месте появятся пунктиры

 

 

 

 

Лепта

 

1

Любовь не придаёт мне цвета жизни,
иду по лезвию ножа...
Мне боль 
заангажировала мысли –
я пью любовь –
тихонько, не спеша...
Смотрю на остров в океане – мыс ли?

2

Любовь
к тебе
я прячу по карманам,
как карамельки в детстве 
от ребят.
Ты для меня не то, что манна –
ты свет –

мои глаза рябят!

3

Я спрячу мысли в длинный ящик
и подпишу – «ненужный хлам».

Я без тебя – ненастоящая.

Я без тебя – напополам…

 

4

Я без тебя – напополам.
Пронзают тысячи иголок,
акупунктирно давят грудь –
ещё немного, и по жилам
начнёт бежать живая ртуть...

 

 

 

 

 

Глоток

 

Не любишь! Сделай пару глотков 
души и проваливай в небыль
затуманенных снов-оков,
оставайся в безликом небе
белым сердцем из облаков!

 

 

 

 

***

 

Любовь к тебе – белая нить,
не порвалась – огрубела!
Сильнее – желание жить,
но губы – белее мела.

 

 

 

 

ЯРЬность

 

Остаться в своей шкуре –

быть – не казаться – волком.

Боль написать с натуры,

сердцу не биться толком.

 

Тушить об любовь сигарету.

Быть – не казаться – чёрствой.

С ига бежать, с ига – return –

в спешке наматывать вёрсты...

 

Азъ тмение

 

Я живу без лица.
Твоё имя мне дарит голос.
И хотелось бы злиться
на небо… да выстрел – холост…

Ночь становится Тьмой –
время точит наждачкой нервы.
Слышу голос – «г л а ЗА к р о й,
ни к чему твои жертвы…

Ты напишешь строку
и разделишь сознанье на ан-ки[3],
отдавая кусочек от неба – лоскут,
этот мир на изнанке замкнут…

Проверяя – тьма или свет – секут...

 

 

                       

Парадигма

 

Как будто не было меня и вовсе –
жила посерединке – между светом и гардиной.
Я – млечный путь. Я – неба россыпь.
Я – тоненькая паутина

 

в руках твоих. Попробуй удержать
песок, что утекает между пальцев,
победы исчезающих держав
и голос преданный и преданный: «останься».

 

Я – солнце, потонувшее во мгле
морей твоих. Утеряна корона.
И солнце превращается в омлет,
Бог им насытится, и с берега иного

 

рождаюсь снова...

 

из прочной глины,
теста,
может быть,
металла
в одной из демиургских клиник.

 

И наплевать, что жизнь нарисовала 
нечёткость линий.

 

Плевать!..

 

Я – млечный путь. Я – неба россыпь.
Представь, как будто не было меня и вовсе...

И в овсе...

 

 

Демиург

 

На лестничной площадке бытия

курю, ищу, где зажигают смысл жизни

и не найти включатель. Был и я

искателем, электриком.

 

В/из ни-

 

откуда спрашивал Господь:

«Чьего ты рода? Имя! – Grazie».

Косился, но с Cоздателем поспорь,

и из меня – в ад – депортация

 

без права на прощенье и возврат...

А, впрочем, был и так потерян

ключами, выключателем и над...

И вытянут рукой, как лотерея

 

без совпадений, вперемешку с

везением – иудой неудачи.

SOSловлен, по(но)верженный на вкус

судьбою, будто неуд., значит

 

что жил моментами

монет

разливневых,

теряясь между ангелом и бесом –

менялся сам, подозревая вывих

Создателя, и стал Им покаместно,

 

Он спал.

 

Я опрометчиво опрометеил мир собой,

питался и питал других лишь светом,

чинил, крепил словами как скобой,

свой дом, а древо увядало – с веток

 

текла смола, которая могла

залечивать мои ушибы, раны,

но опускается, занавесом – мгла

и просыпается Он – вечностью избранный...

 

Стою на лестничной площадке декабря.

Нет сигарет, но руки по привычке

наощупь

ищут

выключатель чувств,

а зря...

Вон – сверху зажигают свет, подобно спичке...

 

 

 

ЛЕСТНИЦА

 

Человечество жаждет денег.
Человечество жаждет крови.
Человечество детство денет –
как билетик его уронит

на холодную землю быта
для сыреющего взавТРАТства.
Человечеством мирь разбита
и колючками бьёт акация

по лицу. Покалечено время – сломано,
костылями – перила лестницы,
замест гипса – здесь слово, но
не поможет, и перекрестишься,

и пойдёшь своею дорогою:
строить заново жизнь и не кланяться.
И подумаешь, чёрт, как здорово –
пусть всё катится, катится, катится...

 

 

 

Убиквист

Я живу в междолетье и в средизимье.
Мои точки плывут, становясь запятыми.
Я ввернул сердце в строчку, прикупив в магазине
новое – на двести ватт с незапятнанным именем.

Этот девственный стук, неопознанный – кардио-
граммами проверяет меня на искусство любить.
Я забыл, что такое любовь, но опять по радио
сообщают, кто выиграл в одной из битв...

Неизбита строка и душа прорастает травами,
если сможешь найти – забери с собой.
Я себя излечил кулаками и травмами,
заглушая стон сердца – болью, но бой

не принёс ничего, только память убил 
мою намертво. Сердце новое – более не болит.
Приспособился жить в пустыне и без оазиса – убик-
вистам легче. Буквами меряю бит...

 

 

 

Клепсидра

 

Освобождаю текст. 
Плавно текут минуты.
Для поколения next
время не для уюта,

жизнь не одним маршрутом
в поезде на нижней полке.
Горе проходит мимо, будто
грейпфрута долька:

съешь и оттерпнет лихо,
выпьешь бокальчик «завтра».
Станция «прошлое» – выход,
минута любви – дозатор –

клепсидра недолгого счастья –
вымеряешь и забудешь.
Буквы по свету мчатся,
бьются каёмки блюдец.

Раны засолит утро 
солонкою звёзд н е ч а я н н о.
Прошлое время – бутор
сыпется старыми тайнами...

 

 

ПУСТЬ!

Мы стали чужими –
заявкой в литературу.

Чем уже мир
чувств, тем громче орут

мне: дура!

Глупые,
думают, научусь:

розы и жемчуг
пускать
из уст.

Пусть,

(как по мне)
боль
полнее
существующих
ноне
(на дне)
искусств

воспринятых
мною
вперемешку с 

горечью

обороненной
обронённой
в речи...

И кричи, не кричи
чужие, чуждые,

но спрятал
страус
страсть
и чувств выю

в песок...

Вновь день, как берёза точит свой сок,
за песком следят часовые...