|
Евгений Деменок
ИЛЬФ, ПЕТРОВ И ПРАГА ВСТРЕЧИ РЕАЛЬНЫЕ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ
Тому, кто родился и вырос в Одессе, трудно избежать влияния великих одесситов. Да и зачем, собственно, его избегать? Этим влиянием лучше наслаждаться. Илью Ильфа и Евгения Петрова великими одесситами назвать можно без сомнения, и под влияние их я попал очень быстро. Начал с того, что жил на улице их имени. Вдвойне интересно читать Ильфа и Петрова, сидя на балконе дома по улице Ильфа и Петрова. С нашего девятого этажа было видно море, в котором где-то далеко белел одинокий парус. Он напоминал мне Валентина Катаева, подкинувшего брату и другу идею романа о сокровищах, спрятанных в стуле, и затем спокойно уехавшего в Батум, никак не ожидая, что его «литературные негры» напишут гениальный роман. Ученики превзошли своего учителя. Мне посчастливилось быть знакомым с дочерью «Ильфа и Петрова» Александрой Ильиничной Ильф. Добрая, умная и в высшей степени интеллигентная женщина, она снисходительно читала мои первые опусы и даже хвалила их, что безмерно меня радовало. Благодаря самоотверженной работе Александры Ильиничны над архивами отца мы можем сегодня познакомиться не только с полной версией двух гениальных романов, но и с не опубликованными ранее записными книжками и увидеть настоящего Ильфа – человека, которому были присущи в том числе и слабости, и сомнения. А ещё можем узнать правду о людях, которые Ильфа окружали, и о местах, в которых он побывал. Например, можем узнать о том, что неразлучные соавторы Ильф и Петров по пути во французский Гавр, где их ждал пароход «Нормандия», отправляющийся в Америку, побывали в Праге. Варшава, Прага, Вена и Париж были остановками на пути к «Одноэтажной Америке», но в самой книге упоминания об этих остановках нет. Разве что фраза Ильфа в письме жене, Марии Николаевне Тарасенко, написанном прямо на пароходе: «Ем не очень много, в меру, сплю, вообще отдыхаю после беготни по Праге и Вене. В Париже я не бегал». Значит, по Праге бегал… Интересно, где? Ответить на этот вопрос нам как раз и помогут дневники Ильфа, из которых мы можем узнать массу любопытных подробностей. Ведение дневника – прекрасная привычка. Илья Ильф считал это очень важным. Борис Галанов в своей книге «Илья Ильф и Евгений Петров» писал: «Записная книжка была постоянным спутником Ильфа. Он часто говорил Петрову: - Обязательно записывайте, - всё проходит, всё забывается. Я понимаю - записывать не хочется, хочется глазеть, а не записывать. Но тогда нужно заставить себя». А вот что писал сам Ильф в своём дневнике: «Если не записывать каждый день, что видел, даже два раза в день, то всё к чёрту вылетит из головы, никогда потом не вспомнишь». Что же записал он о посещении Праги? Я буду цитировать в дальнейшем «Записные книжки» Ильи Ильфа (1925-1937), составленные его дочерью Александрой Ильиничной, а пока – несколько деталей о путешествии. Собираясь в поездку, Ильф записывал нужные адреса и телефоны в разных городах и странах. В числе первых записей – адрес посольства Чехословакии в Москве: Малый Харитоньевский переулок, 10. Им с Петровым нужно было получить транзитные визы. Путешествие началось утром 19 сентября. На следующее утро соавторы оказались в Минске, а вечером уже в Варшаве. Они были там два дня, и 22 сентября 1935 года Ильф записал: «Уезжаем на вокзал и в 5 часов 15 минут в карлсбадском вагоне уезжаем в Прагу». Записи о посещении в Праге датированы 23 и 24-м сентября. 23 сентября Илья Ильф записал: «Мчались всю ночь с громадной быстротой, но всё-таки опоздали на полчаса и в Прагу приехали в 7 часов утра. Обменяли деньги в бюро де шанж (бюро обмена валют – прим. автора), за 10 долларов дали 235 крон. Сдали чемоданы в камеру хранения, умылись и побрились (здесь мажут холодной водой, пальцем растирают мыло по лицу и после бриться смывают мокрой губкой) и зашли в вокзальный ресторан поесть сосисок. Но сосисок нам не дали – не поняли, пили кофе с рогаликами и маслом. Из окна виден перекрёсток. Поразительная картина движения на работу. Апогей – без четверти восемь, без 2-х минут уже тише, а ровно в 8 улица опустела. Напротив магазин платья – детске, дамске, паньске. Вокзал со статуей сидящего Масарика. Утром у Туманова. Поездка с ним. Американский буфет. Возвращение. Знакомство с С.С. Поездка к «У Шутеры». Цеховые дворы. Часы Апостолов. Венеция и владычество янычар. Синагога. Две подписи. Терраса в Баррандов. Снова возвращение. Вечер «У Флеку». Завтра в 6.25 с вокзала Вильсона уезжаем в Вену.
Шофёр вместо полпредства повёз нас в отель «Амбассад». С трудом распутали эту ошибку с помощью двух полицейских. Приехали на Дудлевскую улицу в очень опрятный особняк и после разговора с чешкой и Касимовым попали к Туманову, с коим оказались уже знакомы по Спиридоньевке 17 (адрес московского особняка, где с 1932 года жил Максим Горький – прим. автора). Жена его – нервическая особа. Выехали на «форд-люксе» и ездили с тысячей приключений. 24 сентября, уже будучи в Вене, Ильф ещё раз описывает в дневнике события вчерашнего дня: «Прага. Вернулись в полпредство, съев сосисок в американском буфете, самом не-пражском месте Праги. Оказалось, что здесь Девяткин с женой, которых видел в Греции (осенью 1933-го и в начале 1934-го Ильф и Петров путешествовали по Европе, они побывали в Стамбуле, Афинах, Неаполе, Риме, Венеции и Вене, а на обратном пути заехали в Варшаву – прим. автора). Коммунальные отношения по поводу уплотнения. Нас приглашает к себе Сергей Сергеевич, знакомит с женой Кларой Давыдовной (парик маркизы) и предлагает большую программу – обедать «У Шутеры», потом смотреть город, ужинать «У Флеку». Снова мы выезжаем с Дудлевской». Сергей Сергеевич Александровский был в то время полпредом СССР в Чехословакии. Судьба его похожа на судьбы многих кадровых революционеров, – несколько арестов в начале 1900-х, побег в Германию, после революции карьерный взлёт – до Чехословакии он был сотрудником полпредства в Германии. В Прагу семья Александровских перебралась в июле 1933 года. Именно Сергей Сергеевич от имени Советского Союза подписал с Эдвардом Бенешем в 1935 году Советско-Чехословацкий договор о взаимной помощи. Далее – падение. В 1938-м внезапный отзыв в Москву, в «резерв» Наркоминдел. В первые дни войны Александровский пошёл добровольцем на фронт, попал в плен, в немецкий концлагерь в Борисове, под Минском, бежал, в 1943 году арестован и в августе 1945 года расстрелян по приговору Особого совещания при НКВД СССР как немецкий шпион. Как обычно, родные не знали ни о приговоре, ни о месте погребения мужа и отца. Революция пожирает своих детей. Жена и сын Сергея Сергеевича в 1945 году также были приговорены к бессрочной ссылке как члены семьи изменника Родины («чэсэиры»), до своей реабилитации в 1956 году они жили в Енисейске. Судьба «чэсэиров» зависела от «признательных» показаний отца; но Александровский не признал свою вину даже на допросах у Берии. Наблюдательный Ильф не преминул отметить необычную причёску Клары Давидовны – она действительно похожа на парик маркизы. Клара Давидовна Спиваковская была и сама необычной личностью – примадонна Венской оперы, она пела вместе с Энрико Карузо. Блестящая карьера, прекрасная семья – и затем четыре пересыльные тюрьмы, ссылка, инвалидность… Клара Давидовна умерла в 1963 году в Москве. А тогда, в 1935-м, всё ещё было хорошо. Сергей Сергеевич Александровский был настолько известной и уважаемой в Праге личностью, что его даже попросили оставить автограф в книге почётных посетителей Староновой синагоги. Об этом мы можем прочесть в дневнике Ильфа – рядом с описанием красавицы-Праги: «Тесный, красивый, романтический и очень в то же время современный город. По порядку. Мы смотрели так – цеховые дворы, часы на ратуше (золотая смерть тянет за верёвку, часы бьют четыре), толпа на тротуаре напротив, пражская Венеция с моста Карла Четвёртого (золотой Христос с еврейскими буквами и владычество янычар), синагога готическая, здесь Сергея Сергеевича заставили расписаться в книге почётных посетителей, его подпись шла сейчас же за подписью Ротшильда, потом поехали на Злату уличку в Далиборку, казематы вроде казематов Семибашенного замка в Стамбуле. Раньше этого обед «У Шутеры». Моравские колбаски, жаренные на решётке, вино «Бычья кровь» в кувшинчиках по четверть литра, фроньское вино и кофе в толстых чашках. Ужин «У Флеку» в старом монастыре. Всё это очень похоже на немецкие годы импрессионизма. До этого пили кофе на террасе Баррандова. Ужасные мысли о войне. «Ресторашка», «Зайдём в ресторашку». Ночевали в консульстве среди металлической мебели на сверхъестественных постелях. Уехали в Вену в 6.25 минут с вокзала Вильсона». 24 сентября Ильф записал в своём дневнике: «Топичек – жареный в масле и чесноке хлеб, коленка свиная, миндаль, орехи чищеные, редька, нарезанная машинкой, плацки, редиска, отдельно рыбок на зубочистках. (Вообще всё называется уменьшительно: бабичка, пивочко, скляничка, хлебичка)». Наблюдательный Ильф не мог не заметить этой действительно прелестной чешской особенности. Так закончилась эта единственная реальная встреча великих писателей с Прагой. А до этого были встречи… литературные и экранные. Первая литературная встреча авторов с Прагой произошла на страницах их первого романа «Двенадцать стульев». Вспомним известный эпизод с Кисой Воробьяниновым: «После недолгих уговоров Ипполит Матвеевич повёз Лизу в «Прагу», образцовую столовую МСПО — «лучшее место в Москве», как говорил ему Бендер». Остап знал толк в ресторанах. «Прага» действительно была одним из лучших мест в Москве – ещё с 1902 года, когда купец Пётр Тарарыкин перепрофилировал находившийся здесь трактир с тем же названием в ресторан для состоятельной публики. «Прага» тогда быстро стала одним из центров культурной жизни Москвы – здесь устраивались ежегодные «рубинштейновские обеды» в честь основателя Московской консерватории, композитора Николая Рубинштейна. В ресторане бывали Лев Толстой, Иван Бунин, Александр Куприн. В 1913 году литературная Москва устроила в «Праге» банкет в честь приехавшего в Россию писателя Эмиля Верхарна, в том же году там чествовали Илью Ефимовича Репина – по поводу восстановления картины «Иван Грозный и сын его Иван», изрезанной ранее иконописцем Абрамом Балашовым. После революции 1917 года ресторан у Тарарыкина, разумеется, отобрали, и в нём расположилась столовая Моссельпрома, которую по привычке продолжали называть «Прагой». Причём не только посетители, но и писатели. Помимо Ильфа с Петровым, так делал, например, Маяковский, который выпускал такие «Листовки для столовой Моссельпрома, бывшая «Прага»»: 1
Каждому нужно 2 В других столовых люди — тени. Лишь в «Моссельпроме» сытен кус. Там — и на кухне и на сцене
здоровый обнаружен вкус. блюда полны, там — лишь пробьет обеда час —
вскипают вдохновенья волны, на неведомых дорожках
следы невиданных зверей, на ножках стоят, дежуря у дверей. Там чудеса, там Родов бродит,
Есенин на заре сидит, в рагу...
Поэт, художник или трагик, в бывшей «Праге», тебе готовится обед. 3
Где провести сегодня вечер? не может быть проще: «Все дороги ведут...» на Арбатскую площадь. Здоровье и радость — высшие блага — в столовой «Моссельпрома» (бывшая «Прага»). Там весело, чисто, светло, уютно, обеды вкусны, пиво не мутно. Там люди различных фронтов искусств вдруг обнаруживают общий вкус. Враги друг на друга смотрят ласково — от Мейерхольда до Станиславского. Там, если придется рядом сесть, Маяковский Толстого не станет есть. А оба заказывают бефстроганов
(не тронув Петра Семеныча Когана). и ты там
весь проникаешься аппетитом. как мал поразительно счет, требуешь пищи еще и еще. Все, кто здоров, весел и ловок,
не посещают других столовок. возиться дома, если дешевле у «Моссельпрома»...
Спасибо Владимиру Владимировичу – благодаря этим стихам-агиткам мы видим, что и после революции «Прага» была местом встреч интеллигенции. А о том, что убранство её осталось таким же роскошным, мы можем прочесть у Ильфа и Петрова: ««Прага» поразила Лизу обилием зеркал, света и цветочных горшков. Лизе это было простительно: она никогда ещё не посещала больших образцово-показательных ресторанов. Но зеркальный зал совсем неожиданно поразил и Ипполита Матвеевича. Он отстал, забыл ресторанный уклад. Теперь ему было положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами, штучные довоенные брюки и лунный жилет, осыпанный серебряной звездой. Оба смутились и замерли на виду у всей довольно разношерстной публики. - Пройдемте туда, в угол,— предложил Воробьянинов, хотя у самой эстрады, где оркестр выпиливал дежурное попурри из «Баядерки», были свободные столики». В 30-е тихий прежде Арбат стал одной из главных улиц Москвы, и столовая была перепрофилирована под обслуживание сотрудников НКВД, в том числе охранников Сталина. В 1954 году после капитального ремонта с участием чешских специалистов ресторан «Прага» был вновь открыт для публики, и несколько десятилетий он был одним из самых престижных ресторанов Москвы. В его девяти роскошных залах часто проводились дипломатические приёмы. С распадом СССР он стал переходить из рук и в руки, что неизбежно отразилось на качестве обслуживания. Работает «Прага» и сегодня – правда, в усечённом режиме. Вторая литературная встреча с Прагой случилась у Ильфа и Петрова на страницах второго романа. Удивительное постоянство, не правда ли? Вернее, встреча эта случилась не у самих авторов двух легендарных романов, а у их… персонажа. Реального персонажа. Единственного настоящего сына лейтенанта Шмидта. Именно в Прагу попал из Галлиполи в 1921 году Евгений Петрович Очаковский-Шмидт. Ирония судьбы – единственный сын «красного адмирала» стал активным участником белого движения. Более того - крейсер «Очаков», переименованный сначала в «Кагул», а затем, в сентябре 1919-го, получивший название «Генерал Корнилов», принял перед этим самое деятельное и во многом решающее участие в высадке десанта Вооружённых сил Юга России в Одессе и освобождению города от большевиков. А начиналось всё совершенно иначе. Узнав о том, что отец возглавил восстание на мятежном «Очакове», шестнадцатилетний Евгений Шмидт немедленно прибыл на крейсер и присоединился к отцу. Когда «Очаков» был расстрелян и начал тонуть, Евгений вместе с отцом бросился за борт и спасся на миноносце № 270. Такое единство отца и сына неудивительно – Пётр Петрович Шмидт после развода с женой воспитывал сына самостоятельно и, несмотря на сложный и конфликтный характер, отцом был хорошим. Евгений был арестован, но, как несовершеннолетний, не был приговорён к наказанию. Уже в Праге он написал книгу воспоминаний об отце под названием «Лейтенант Шмидт («Красный адмирал»)». Она вышла в 1926 году в пражском издательстве «Пламя» и была переиздана в Одессе в 2006 году. В конце одесского издания – краткая биография Евгения Шмидта (вторую половину он добавил к фамилии в 1914 году). Родился в 1887 году в Санкт-Петербурге, учился в одесском реальном училище святого Павла, севастопольском «Константиновском» училище, после расстрела отца жил в Одессе и Керчи, затем переехал в Санкт-Петербург, где учился в Технологическом институте, но война помешала ему получить высшее образование. Евгения призывают на военную службу, он оканчивает школу прапорщиков инженерных войск и получает звание прапорщика сапёрных войск. В 1917 Евгений Шмидт присутствует на церемонии перезахоронения останков отца в Севастополе, затем воюет в Крыму на стороне Врангеля. После эвакуации с полуострова – обычный путь офицера-эмигранта. Галлиполи, затем Прага, где благодаря Русской акции помощи Чехословацкого правительства он смог завершить высшее образование в Высшей технической школе. Евгений Петрович Очаковский-Шмидт состоял в Галлиполийском землячестве в Праге и в Обществе русских, окончивших вузы в Чехословакии. Как мы видим, Бендер совершенно не подготовился ко встрече с председателем арбатовского исполкома - он не только не смог назвать имени знаменитого отца, но и не догадывался о настоящем имени сына лейтенанта Шмидта и о том, что сын был с отцом на мятежном крейсере. Да и сам предисполкома не был силён в истории: - Скажите, а вы-то сами помните восстание на броненосце "Очаков"? - Смутно, смутно, - ответил посетитель. - В то героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя. - Простите, а как ваше имя? - Николай... Николай Шмидт. - А по батюшке? - Да-а, - протянул он, уклоняясь от прямого ответа, - теперь многие не знают имен героев. Угар НЭПа. Нет того энтузиазма. Я, собственно, попал к вам в город совершенно случайно. Дорожная неприятность. Остался без копейки... Председатель очень обрадовался перемене разговора. Ему показалось позорным то, что он забыл имя очаковского героя». Да что там Бендер с председателем… Вот фрагмент из книги Евгения Шмидта, где он вспоминает дни заключения сразу после их с отцом ареста: «Большинство офицеров было в полном походном снаряжении, а их возбужденные лица ещё носили следы пережитых ночных волнений и боевого задора. Меня они совершенно не замечали, настолько не замечали, что когда, после долгих и мучительных колебаний, я попросил папиросу у одного пожилого капитана, самого добродушного на вид (мы с отцом сильно страдали из-за отсутствия табаку), он, с готовностью раскрыв портсигар, впервые обратил на меня благосклонное внимание и недоумевающе спросил, глядя на мою матросскую куртку: – А ты, малый, как сюда попал? Ты кто? – Я сын лейтенанта Шмидта и арестован вместе с отцом, – ответил я с гордостью. – Что ты, голубчик, у Шмидта никогда не было детей, я его хорошо знаю, – небрежно отозвался незнакомый капитан. Я вытаращил глаза. – Позвольте, господин капитан, – начал я, не приходя в себя от изумления, я... Но капитан уже не слушал меня и, повернувшись к сослуживцам, продолжал свой рассказ». Прошло двадцать лет, и вся Россия узнала о «сыне лейтенанта Шмидта». Даже не о сыне – сыновьях. Их стало много. Слишком много. У «красного адмирала» появились даже «дочери». Все они ездили по бескрайним советским просторам и выманивали деньги у доверчивых чиновников. Наивность некоторых бюрократов Ильф высмеивал со страниц юмористического журнала «Чудак». Например, в самом первом номере журнала за 1928 год опубликован его фельетон «Холостой мальчик», в котором рассказывается о четырнадцатилетнем аферисте, который, выдавая себя за детского корреспондента «Пионерской правды», сначала получил во ВЦИКе бесплатный проездной на трамвай, а затем в ВСНХ вообще легковой автомобиль на несколько дней – якобы для того, чтобы показать город немецким пионерам. Мальчик умудрился даже взять во ВЦИКе с неизвестного гражданина три рубля за то, что пропустил его на приём без очереди. Сразу вспоминается «реконструкция провала» из «Двенадцати стульев». Видимо, таких случаев было в то время так много, что Ильф и Петров решили описать подобных «деятелей» в романе «Великий комбинатор», ставший впоследствии «Золотым телёнком», над которым они как раз начали в то время работать. Два вопроса, которые неизбежно возникают при погружении в эту историю – почему Ильф и Петров выбрали в качестве персонажа именно сына, а точнее – сыновей лейтенанта Шмидта и знал ли сам Евгений Шмидт о «сухаревской конвенции» и Балаганове с Паниковским? Поиски ответов на них не менее увлекательны, чем разгадка запутанной детективной истории. И вправду – как можно было насмехаться над героем революции 1905 года, имя которого вознесли на пьедестал не только победившие «красные», но вначале, после Февральской революции, Александр Керенский и адмирал Колчак, которые перенесли его останки с острова Березань в Севастополь и торжественно перезахоронили ещё весной 1917 года, возложив на могильную плиту Шмидта офицерский Георгиевский крест? В советское время это могло быть попросту опасным. Ответ прост. В советском правительстве прекрасно знали о том, что сын героя первой революции выбрал иной путь и вовсе не симпатизирует большевикам. Настолько не симпатизирует, что против них воевал. Небольшой фрагмент из книги об отце красноречиво характеризует его отношение к советской власти: «Теперь, через 20 лет после экспериментов советских извергов и голодного галлиполийского «пайка», подобное меню показалось бы мне райским блаженством, но тогда, в 1905 году, оно не могло не возмутить нас обоих». Евгений Шмидт вспоминает тут о случае, когда им с отцом – уже арестованным, - принесли вместо офицерского солдатский паёк. Белым эмигрантом стал и сводный брат лейтенанта – Владимир Петрович Шмитт – капитан 1-го ранга, гидрограф и океанограф, преподаватель Колумбийского университета. С 1925 года проживал в США и являлся активным членом Общества бывших русских морских офицеров в Америке. Наверное, именно по этой причине настоящее имя сына лейтенанта Шмидта не было известно в Советском Союзе. Информацию о нём просто «закрыли», а шутить о нём можно было безбоязненно. Знал ли Евгений Очаковский-Шмидт о том, что его имя стало вдруг невиданно популярным на родине? Вполне мог знать. Безусловно, встретиться с ним в Париже Ильф и Петров никак не могли – это было слишком рискованно. Встречи с белоэмигрантами не входили в планы несколько раз побывавших в Париже соавторов. А вот прочесть роман сын лейтенанта Шмидта мог - в 1930 году он переезжает из Праги в Париж, а с мая 1931 года парижский журнал «Сатирикон», редактором и издателем которого был Михаил Корнфельд, начинает публиковать роман «Золотой телёнок», - одновременно с его публикацией в советском ежемесячнике «Тридцать дней». В «Сатириконе» были опубликованы первые четырнадцать глав. Обидела ли его эта слава – или, наоборот, он обрадовался возрождению хотя бы в таком виде памяти об отце, которого горячо любил – мы уже не узнаем. Евгений Шмидт вёл замкнутый образ жизни и так и не стал своим в кругу эмигрантов – для «белых» он был слишком «красным», для «красных» - слишком «белым». В Париж он перебрался именно из-за конфликтов с пражскими эмигрантскими кругами. Нуждался, брался за любую работу, жил в одиночестве. В последние годы он провёл в приюте «Маленькие сёстры бедных» на улице Сен-Жак. Евгений Петрович Очаковский-Шмидт умер 25 декабря 1951 года и похоронен в общей могиле. Место его захоронения неизвестно. Две экранные встречи Ильфа, Петрова и Праги были гораздо более оптимистичными. Более того – самая первая экранизация «Двенадцати стульев» была именно чехословацко-польским проектом. Вышедший в 1933 году одноимённый фильм был снят чешским режиссёром Мартином Фричем и поляком Михалом Вашиньским, а роль Кисы Воробьянинова сыграл известный чешский актёр, директор Театра комедии Власта Буриан. Роль Остапа Бендера (в фильме это антиквар Камил Клёпка) сыграл польский актёр Адольф Дымша, а весь сценарий был адаптирован под европейские реалии – чехи и поляки не поняли бы тогда, что такое экспроприация имущества. Сюжет был таким. Пражский парикмахер Фердинанд Шуплатко получает письмо, в котором сообщается, что умершая в Варшаве тётушка оставила ему огромное наследство. Он бросает всё и уезжает в Польшу, по дороге истратившись в пух и прах. Но… в пустом доме он находит только двенадцать старых стульев, которые, недолго думая, сдаёт в антикварный магазин. Той же ночью Фердинанд находит записку от тётушки, в которой говорится, что сто тысяч долларов спрятаны ею в одном из стульев. Он бросается к антиквару, но уже поздно – стулья распроданы поштучно. Фердинанд рассказывает антиквару о спрятанном сокровище, они решают действовать совместно и отправляются на поиски стульев. Увы, безуспешно – главный стул попал в детский приют, и найденные в нём деньги пошли в пользу сирот как вклад анонимного пожертвователя. Ильф и Петров знали об экранизации – во время своего первого визита в Варшаву в январе 1934 года они присутствовали на показе фильма; после сеанса их неоднократно вызывали на сцену. Авторы встретились тогда с Адольфом Дымшей – он рассказал об этой встрече в своём интервью «Литературной газете» в 1960 году. Роман «Золотой телёнок» был экранизирован в Чехословакии в 1970 году – через два года после самой первой, канонической советской экранизации с Сергеем Юрским в главной роли. В чехословацком прокате фильм вышел под названием «Командовать парадом буду я», режиссёром фильма стал Ярослав Мах. Действие было перенесено в шестидесятые, Остап стал шофёром и сменил имя на Фолька, а Корейко получил имя Альфонс Дртилек. И, хотя все герои получили свои собственные чешские имена, сюжет адаптировать уже не пришлось – к тому моменту чехи на собственном опыте узнали о «прелестях» социализма. Вообще история экранизаций романов Ильфа и Петрова в достаточной степени курьёзна. После чешско-польской экранизации «Двенадцати стульев» фильмы по роману были сняты в Германии (1938 (!) год), Бразилии (1957), на Кубе (1962) и только после этого в СССР (1966). Роман был экранизирован в США, Германии, Австрии и даже в Иране. «Золотой телёнок» был в первый раз экранизирован в 1968 году – через тридцать семь лет после выхода романа. После СССР фильмы по роману были сняты в Чехословакии и Венгрии. Почему же быстро ставшие классическими романы были экранизированы в Советском Союзе с таким опозданием? Они ведь и сегодня кажутся многим очень «советскими» и «идеологически выдержанными». Отчего же такая задержка? На самом деле Ильф и Петров ходили по тонкому льду.
«Ильф и Петров, два необычайно одарённых писателя, решили, что если взять в
герои проходимца авантюрной складки, то, что бы они ни написали о его
похождениях, критиковать их с политической точки зрения всё равно будет
невозможно… До начала тридцатых… Опубликованный в 1928 году и моментально ставший популярным роман «Двенадцать стульев» серьёзная критика впервые заметила… через год. Это молчание объясняется просто – менялась политическая конъюнктура, и роман не «вписывался» в неё. Более того, первые рецензии в газете «Вечерняя Москва» и журнале «Книга и профсоюзы» были откровенно разгромными. Эти рецензии и молчание критиков крупных столичных литературных журналов – «Красной нови», «Октября», «Нового мира», при всём при том, что книга мгновенно разошлась на цитаты, были настолько оглушающими, что сподвигли Осипа Мандельштама и Юрия Олешу заступиться за авторов. Помимо политической конъюнктуры (борьба с Троцким, Бухариным и т.д.), немалое влияние на такую странную реакцию критики оказало и увольнение со всех постов друга и покровителя авторов Владимира Нарбута – именно он был главным редактором журнала «30 дней» и издательства «Земля и фабрика», в которых был напечатан роман. Наконец, 17 июня 1929 года в «Литературной газете» была опубликована статья Андрея Тарасенкова «Книга, о которой не пишут», которая начиналась фразой: «Коллективный роман Ильфа и Петрова, как правильно отметил Ю. Олеша в своей недавней анкете в «Вечерней Москве», незаслуженно замолчан критикой». По сути, эта статья стала официальной «справкой о благонадёжности» для книги. Что сыграло свою роль в таком резком изменении отношения к роману – то, что после опального Нарбута авторы нашли себе покровителя в лице стремительно набирающего авторитет Михаила Кольцова, благожелательный отклик Бухарина, который сам вскоре попадёт в опалу, очередное изменение конъюнктуры? Пожалуй, всё это вместе. Но, несмотря на последующие хвалебные отзывы, советские власти так и не приняли роман до конца. История его экранизаций – лишнее тому подтверждение. Похожая реакция ожидала и «Золотого телёнка» - Главлит отказался печатать роман отдельной книгой, Александр Фадеев, а вслед за ним критики разгромили авторов, и лишь после вмешательства Горького и Луначарского роман удалось напечатать. Пожалуй, именно зарубежные экранизации обоих романов поставили точку в споре о том, «советские» ли они. Именно адаптации сюжетов под реалии совершенно разных стран подтвердили, что «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» - классические плутовские романы, продолжившие в ХХ веке многовековые традиции этого жанра. Проходят столетия, меняется название страны и общественный строй, но Прага всегда прекрасна, а традиции её неизменны. Я читал «Двенадцать стульев» в Одессе, в квартире на улице Ильфа и Петрова. Самое время перечитать «Золотого телёнка» на улице Кременцовой в Праге, в пивоварне «У Флеку», где ужинали Ильф и Петров и где своё собственное пиво варят вот уже пятьсот лет. *******
Тель-Авивский клуб литераторов
Объявления: |