А есть ли мальчик?

Мехти Али

(заметки варвара на полях тетради)

— Чего мы ждем, сошедшись здесь на площади?

— Да, говорят, придут сегодня варвары.

 

— Так почему бездействие и тишина в сенате?

И что ж сидят сенаторы, не пишут нам законов?

 

— Да ведь сегодня варвары придут сюда.

Сенаторам не до законов более.

Теперь писать законы станут варвары.

 

— А император наш зачем, поднявшись рано утром,

У главных городских ворот на троне восседает

В своем уборе царственном и в золотой короне?

 

— Да ведь сегодня варвары придут сюда.

И император наш готов принять

их предводителя, — он даже приготовил

указ, чтобы тому вручить: указом сим

ему дарует титулы и звания.

 

— А консулы и преторы зачем из дому вышли

сегодня в шитых золотом, тяжелых багряницах?

Зачем на них запястия все в крупных аметистах

и перстни с изумрудами, сверкающими ярко,

и опираются они на посохи резные,

из золота и серебра, в узорах прихотливых?

 

— Да ведь сегодня варвары придут сюда,

так роскошью им пыль в глаза пустить хотят.

 

— А что же наши риторы не вышли, как обычно,

Произносить пространные торжественные речи?

 

— Да ведь сегодня варвары придут сюда,

а варвары не любят красноречия.

 

— А отчего вдруг поднялось смятение в народе

и озабоченно у всех враз вытянулись лица,

и улицы и площади стремительно пустеют,

и по домам все разошлись в унынии глубоком?

 

Уже стемнело — а не видно варваров.

Зато пришли с границы донесения,

что более не существует варваров.

 

И как теперь нам дальше жить без варваров?

Ведь варвары каким-то были выходом.

«В ожидании варваров», Константинос Кавафис

 

С удовольствием читаю литературный альманах «Артикль» русскоязычных литераторов Тель-Авива. В нем появляются весьма любопытные материалы, которые позволяют взглянуть на те или иные аспекты нашего бренного бытия с совершенно неожиданной стороны. Интервью профессора Бенни Морица газете «Ха-Арец», размещенное в двадцать втором номере журнала, повергло меня в печальные раздумья. Боюсь, уважаемый профессор превысил лимит экзистенциальных ошибок в своих рассуждениях. «Ха-Арец» — уважаемое издание, на мой взгляд. Поэтому столь типичная в своих вопиющих заблуждениях система взглядов может оказать влияние на умонастроения общественности — уже оказала, причем давно, раз сам профессор Мориц стал ее жертвою.

Достоинство любого вступления — в его краткости. Полагаю, я сказал достаточно, и пора перейти к главному — моим замечаниям.

Предисловие самого интервью меня поразило. Судя по всему, профессор — весьма творческая личность.  Он отказался служить в ЦАХАЛ, публикует статьи о насилии против арабов в 1948 году, крайне левый. Так, во всяком случае, его отрекомендовали. И он же, — невероятно! — сионист; причем одобряющий те зверства, которые сам же и описывает. Судя по всему, взявший интервью журналист несколько пикирован от эдакого скрещения ужа с ежом. И пишет: «Неужто он не боится, что именно он содействовал превращению Израиля чуть ли не в осажденную крепость?». Профессор встревожен и признается: да, боится. И продолжает спич, по размаху и сюрреалистичности вполне способный составить конкуренцию пассажам из великолепного опуса мадам Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери»…

Начало ценных сведений о сорок восьмом году, которые доносит Бенни Мориц до читателей весьма смахивает на беглый очерк преступлений нацистов во время Второй мировой войны. Изнасилования, немотивированные расстрелы, этнические чистки… «Сербосеков»[1], правда, нет. Но даже без них фон в достаточной степени мрачный.  Судя по выводам профессора, сам Бен-Гурион отдавал приказы о массовой депортации арабов. А подтолкнуть бегство мирного населения должны были образцово-показательные расправы.

Читатель! Я не знаток новейшей еврейской истории, и откровенно признаю это. Поэтому оставляю верность этих описаний этих ужасных зверств на профессиональной совести историка.  Обвинение высших должностных лиц государства в обдуманных убийствах мирного населения должно основываться на авторитетных источниках.  Профессор применяет римский правовой принцип в уголовном делопроизводстве, «Cui prodest?»[2]. Cui, судя по всему, был prodest сионистам. Тут-то и начинается фирменный спектакль абсурда Бенни Морица.

Он полагает, что убийства и преследования были необходимы. То есть, делаются определенные оговорки, играющие роль декорума — но суть остается прежней. В какой-то момент профессор впадает в раж, и заявляет откровенно:

— Общество, задавшееся целью убивать, само вынуждает его уничтожить. Когда существует альтернатива: уничтожить или быть уничтоженным — предпочтительно первое.

Честное слово, этот великолепный спич можно было бы разместить в одной качестве цитаты в очередную пропагандистскую статью, подписать «Адольф Гитлер» и заявить победительно: «…видите, кого цитируют и кому подражают евреи?». И почтенная публика с удовольствием проглотила бы эту наживку, и гуляла бы эта цитата из одной антисемитской брошюры в другую антисемитскую брошюру, кочевала бы в качестве вирусного статуса из одного поста в социальной сети в другой… Не секрет, что «фюрер германского народа» воображал себя великим знатоком биологии. Все недоучки мнят себя мудрецами, таки да. Из учения Чарльза Дарвина он позаимствовал идею о «выживании наиболее приспособленных», истолковал его в вопиюще вульгарном смысле, разбавил механоламаркизмом[3], который был органически присущ самым одиозным диктаторам двадцатого столетия — и применил в качестве радикального средства излечения различных «недочеловеков», в числе которых, между прочим, значились и евреи. Ведь именно они были назначены сначала черносотенной, а затем и нацисткой пропагандой в качестве универсальных фантомасов, жаждущих физического уничтожения и порабощения человечества. Это всего лишь одно из цепи откровений Бенни Морица. И такое экзотическое, что журналист признается, что оно вгоняет в жуть. Откровенный шокинг преисполняет профессора сатанинской гордостью и ощущением тяжести белого плаща с кровавым подбоем на плечах. И он громогласно заявляет, прохаживаясь по комнате шаркающей кавалерийской походкой:

— Если ты ожидал, что я разрыдаюсь, мне придется тебя разочаровать: я этого не сделаю.

Увы! Не буду пророком, если замечу, что целый легион последователей Никколо Макиавелли пыталась подражать его циничному Государю, не замечая попутно те существенные детали, которые делали макиавеллизм умеренным, иными словами — куда более глубоким, чем безумные политические эскапады его эпигонов. Практикующий Государь, по меньшей мере, не стал бы с удовольствием признаваться прилюдно в своей черноте миру, тем самым давая врагам в руки превосходные этико-правовые козыри для сколачивания новых коалиций против  такого воплощенного исчадия ада... Но продолжим.

Макиавеллизм, очевидно, продолжает терзать профессора и далее, ибо на коварный вопрос журналиста о том, одобряет ли он этнические чистки, отвечает уверенно: да, одобряет. И вновь бросается головой в омут, побуждаемый тем же белым волшебным плащом с кровавым подбоем:

— В истории бывают обстоятельства, когда этническая чистка оправдана. Ясно, что это утверждение совершенно неприемлемо с точки зрения XXI века, но когда выбор лежит между этнической чисткой и геноцидом, геноцидом твоего народа, я голосую за этническую чистку.

Превосходно. Балканские и малоазийские народы в начале двадцатого века наперебой утверждали, что вынуждены прибегнуть к этническим чисткам, дабы избегнуть геноцида. Так сказать, окончательное решение вопроса. Финал известен истории, и он ужасен: депортация и физическое уничтожение миллионов выбирающих этническую чистку народов. Зато теперь на этих территориях вопрос решен окончательно. Греки живут в Греции, турки живут в Турции, армяне живут в Армении, болгары живут в Болгарии, арабы если и живут в Александретте — то только в качестве «приморских турков». Каждому зверьку — по своей клетке. Нацисты тоже избрали окончательное решение вопроса. Думаю, что вопрос был решен окончательно, когда все немцы были изгнаны из всех восточноевропейских государств местными националистами, дабы не было соблазна начать очередное решение. Мне самому пришлось наблюдать окончательное решение вопроса в Южном Кавказе в прямом режиме. Увы, оно лишь породило пылающую линию фронта, беспрецедентную гонку вооружений, яростное мифотворчество — и новую грядущую войну. Все линейные схемы выглядят очень простенько, и очень привлекательно — беда лишь в том, что они порочные, и ведут в никуда. Бенни Мориц делает вывод, что если бы израильтяне полностью депортировали арабов в 1948 году, проблема была бы уже решена. Весьма сомнительный вывод, даже с точки зрения политика. Корни всех бед и конфликтов на Ближнем Востоке лежат  совсем не в палестинских арабах. Они гораздо глубже, и это вплотную подводит меня к рассмотрению следующего положения профессора:

— …арабский народ контролирует значительную часть поверхности земного шара. Отнюдь не в силу своих способностей или каких-нибудь особых достоинств, а оттого, что он захватил, убил или изменил веру покоренных им народов и проделывал это в течение поколений.

Как говорил Кейкавус ибн Искандер[4], великий пророк всех персов и тюрков: «…не почитай своего врага ничтожным, ибо тот, кто называет врага «ничто» сам в один прекрасный день станет ничем». Для историка порок вообще непростительный. Можно подумать, что Бенни Мориц и представления не имеет о жесточайших схватках с греками, доисламскими персами и китайцами империи Тан[5], где арабы продемонстрировали  доблесть, и глубокое понимание тактики и стратегии. Халид ибн аль-Валид[6] — без сомнения, один из гениальнейших полководцев всех времен и народов. Невозможно отрицать отвагу и величайшее хитроумие арабов в битве при Кадиссии[7]. Перечень выигранных мусульманами кампаний и важных сражений на суше и море занимает не одну страницу. Наконец, исламизация покоренных народов потребовала немалых организаторских талантов, что легко можно установить по историческим трудам на соответствующую тему. Согласно парадоксальной логике профессора, разбить в многочисленных побоищах великое множество безусловно отважных народов, от сасанидских персов и левантинских греков до тюрков Хазарии и Средней Азии  — да еще навязать им свой язык и национальную религию (sic!) не требует ни способностей, ни каких-нибудь особых достоинств. Очевидно, это доступно всем и каждому. Полагать возникновение такого феномена планетарного масштаба, как Халифат грабительскими походами бедуинов — все равно, что объяснять Великую французскую революцию побегом из Тулона партии галерных каторжников. Заблуждение, мягко говоря…

И тут же — новое любопытное положение:

— Если уж начал выселять, вероятно, надо было довести работу до конца. Я понимаю, что мои слова взбесят арабов, либералов и многих политиков. Но у меня есть чувство, что это место было бы более тихим и менее многострадальным, если бы дело было сделано. Если бы Бен-Гурион по-настоящему вычистил страну. Весь Израиль до Иордана. Со временем может оказаться, что это было его фатальной ошибкой. Если бы операция по трансферу была не частичной, а полной, он бы создал устойчивый Израиль для многих поколений.

Вновь журналист отказывается верить своим ушам. Бен Гурион, по мысли профессора, был политик сентиментальный, склонный поддаваться угрызениям совести. А вот если бы он депортировал из страны все арабское население, это было бы окончательное решение вопроса. Симпатичная черта характера, но по логике мышления под сенью белого плаща с кровавым подбоем есть черта преступно слабая и непростительная. 

Все это подводит меня к самым двум важным заблуждениям Бенни Морица.

Первое заблуждение состоит в том, что  он полагает корни арабо-израильского конфликта в противостоянии между местными арабами и евреями. Если бы это было так, то арабский мир каждый раз не бросал бы на Израиль целые полчища регулярных войск, и не спонсировал бы террористов. Более того — значительное расширение географии противостояния явно указывают на еще одну важную черту — арабы воспринимают борьбу с Израилем, как битву цивилизаций. Мысль Бенни Морица почти нащупывает истину:

— Он (Ясир Арафат — М.А.) хотел отправить нас обратно в Европу или в море, по которому мы приплыли сюда. Он действительно видел в нас государство крестоносцев и полагал, что нас ждет такой же конец. …Но проблема не в Арафате. Вся палестинская национальная элита склонна видеть в нас крестоносцев и тяготеет к поэтапному плану.

 Важная мысль. Увы, профессор пытается опереться на нее… и, противореча самому же себе, соскальзывает в тину обыкновенного европоцентризма, да еще с колонизаторским душком. Чем же иначе можно объяснить такой, с позволения сказать, пассаж:

— …Я думаю, что война между цивилизациями — это наиболее характерная черта XXI века. Мне кажется, что Буш заблуждается относительно характера этой войны. Речь идет не только о Бин-Ладене. Это сражение против целого мира, чьи ценности совершенно иные. Мы находимся на переднем фронте. Точно так же, как крестоносцы, мы — несущий наибольшие потери форпост Европы в данном месте.

И что же, — скажет на это пропагандист-интеллектуал из числа самых яростных противников Запада, — арабы неправы? Сам еврейский историк подтверждает, что проблема не в арабо-израильских противоречиях — а в том, что Израиль есть передовой отряд легионеров на сарацинском лимесе. Без Римской империи евреи есть никто  и ничто. Мы ведем борьбу не просто с евреями — а с демонами и бесами из числа проклятых фиренгов, которые ели людей в аль-Маарате при втором крестовом походе. Пусть Израиль, это государство новых крестоносцев утонет в крови — и будет сброшено в море, как мы уже раз сбросили в море жителей палестинских королевств.

А между тем, такая вот постановка вопроса менее всего служит еврейским интересам. Признаюсь, шизоидное мышление профессора поразило меня. Оно показывает, насколько Бенни Мориц не понимает цели и задачи классического сионизма. Отцы-основатели Израиля пришли в Палестину, чтобы остаться на этой земле навсегда. И для Бен Гуриона, и для Голды Мейер крайне важно было перевести конфликт с категорий пещерного национализма и религиозного фанатизма образца эпохи крестоносных войн на правовое поле межгосударственных и межэтнических противоречий. Этим и объясняется сам принцип «территории в обмен на мир», и нежелание тотальной депортации арабского населения. Классическому сионизму было важно нанести арабским националистическим режимам критические поражения, которые вынудили бы их подписать мир на условиях, в той или иной степени отвечающим первоочередным целям и задачам молодого еврейского государства. Следующим шагом, по мысли сионистов, было установление добрососедских отношений с арабами, которое позволило бы Израилю гармонично встроится в систему внешнеполитических отношений на Ближнем Востоке. И нельзя сказать, чтобы этот план не удался полностью: доказательство — само существование Израиля, причем не только в поле де-факто, но и де-юре, коль скоро ряд арабских государств его признали.

Но целый ряд заинтересованных лиц подталкивает противоборствующие стороны именно к экстремальному сценарию развития событий. И что важно — деструктивные силы, генерирующие все новые и новые циклы насилия, находятся за пределами Израиля, и арабского населения близлежащих территорий. Любая попытка перенести формат с межэтнического арабо-израильского конфликта на цивилизационный объективно работает на эти силы. Ниже я коснусь истинных причин столь масштабного противостояния на Ближнем Востоке подробнее, а пока задержусь на самом, по моему мнению, вопиющем заблуждении Бенни Морица. А оно просто прелестно:

— …Я изучал историю палестинцев. Я прекрасно понимаю, в чем причина их ненависти. Палестинцы мстят нам сегодня не только за закрытие территорий, что было вчера, но и за "нехбу" вообще. Но этих объяснений не достаточно. Африканские народы угнетались европейскими странами не меньше, чем палестинцы нами, и все же я не вижу африканского террора в Лондоне, Париже или Брюсселе. Немцы убили во много раз больше евреев, чем мы убили палестинцев, но мы не взрываем автобусы в Мюнхене и Нюрнберге. …нечто другое, более глубинное, связанное с исламом и арабской культурой.…Есть внутренние проблемы ислама. Это мир, самые основы которого иные. Мир, где человеческая жизнь не имеет той ценности, как на Западе. Где свобода, демократия, открытость и творчество — по сути, инородные понятия. Мир, обесценивающий кровь того, кто не принадлежит к исламскому лагерю. Весьма важно и понятие мести. Месть занимает центральное место в племенной арабской культуре. Поэтому у противостоящих нам людей и направляющего их общества нет моральных преград. Если в их руках окажется химическое, биологическое или ядерное оружие, они пустят его в ход. Если это будет зависеть от них, они не остановятся и перед геноцидом.

 

Итак, ответ уважаемый профессор нашел. Интересный ход мыслей. Оказывается, арабы агрессивны потому, что они мусульмане. Я даже не буду говорить, что эдакий вывод автоматически делает врагами израильтян полтора миллиардов мусульман на планете, позволяя экстремистам вербовать новых федаинов по всему миру. Беда в том, что история не позволяет сделать однозначный вывод о безусловной агрессивности мусульман, как неотъемлемой черте их экзистенциальной природы. В период своего первоначального расширения ислам был в достаточной степени жесткой прозелитической религией. В сельджукский период пассивность мусульман вообще, и арабов в частности, дошла до того, что они равнодушно наблюдали занятие Иерусалима крестоносцами, и учиненную ими при этом фантасмагорическую резню. Египтяне, выродившиеся в феллахов, позволяли себя безнаказанно захватывать самым разнокалиберным завоевателям, вплоть до английских колонизаторов. Русские с поразительной легкостью захватили огромные пространства в Евразии, населенные мусульманами — но не столкнулись ни со скрытым террором, ни с какой-то особой мстительностью. Бессилие и внутренняя опустошенность турков привела к тому, что накануне Первой мировой войны сама их столица оказалась блокированной греческой эскадрой во главе с тяжелым крейсером. И лишь турецкий светский национализм в своих крайних выражениях вернул туркам былую жестокость и боевой задор.

Еще более нелепый путь — искать исламское зло в священных текстах этой цивилизации. Коран — удивительно противоречивая книга. Содержание хадисов, порой, диаметрально противоположно друг другу[8]. Подобно любой цивилизации, прошедшей достаточно большой исторический путь, ислам накопил немало зла и добра в своих закромах.

Террор — многоликое явление. Подобно растению, пустившему корни на скале, оно находит мельчайшие трещины, самую малую толику почвы — и пышно распускает крону, постепенно подтачивая и разрушая своими корнями несокрушимую, на первый взгляд, твердыню. Но сколь много не было у него личин, природа у террора одна �— месть, ressentiment[9]. В приложении к арабам логика его сработала почти по литературному источнику, где он был описан. Арабы, возвысившееся до владык мировой империи последовательно терпели от персов и тюрков, превращаясь в подневольную массу, обязанную подчиняться все новым и новым иноземным владыкам. Именно этим можно объяснить тот бурный энтузиазм, который вызвала у арабской интеллигенции пропаганда англосаксов, столь коварно изложенная в книге Лоуренса Аравийского «Семь столпов мудрости». Сей хитроумный мистер бесстыдно льстил арабам, называл их прямыми потомками великих цивилизаций Шумера, Ассирии, Вавилона и Египта; арабский именовал чудеснейшим и богатейшим языком мира, противопоставляя его грубому, словно рев ослов, турецкому; и, разумеется, предрекал арабам великое и славное будущее под покровительством Британской империи. Судя по тем обещаниям, кои были даны арабам, они были вправе ожидать, что им немедленно отдадут весь Ближний Восток в полное распоряжение, позволят учредить новый, уже вполне националистический Халифат, сделают хозяевами жизни… Увы, после того, как мавр сделал свое дело, мавр должен быть уйти. После уничтожения Османской империи арабские националисты оказались просто не нужны новым англосаксонским господам. Впрочем, надо отдать должное англичанам: старые колониальные традиции кое-что значат — и на бывших османских территориях были созданы протектораты, управляемые прикормленными арабскими элитами. Национализм стал знаменем этих элит; вся история арабов теперь стала трактоваться в воспаленном воображении новой идеологии, как цепь непрерывных обид и побоев, которые наносились арабам иноземными завоевателями из глубин Азии[10].

Приход сионистов всколыхнул все слои арабского общества. В новом, чудесном мире возрождения евреи были прямым оскорблением новому халифату, который арабы собирались создать сразу же после падения колониальных империй британцев и французов. А планы были, надо признаться, масштабные. В старой египетской мелодраме «Подростки» школьник в числе великих прародительниц египетских женщин называет… цариц Нефертити и Клеопатру. Не больше, ни меньше! То, что первая из цариц относилась к иному типу цивилизации и народу — а вторая вообще была гречанкой из македонской династии, особенно не смущает ни учителя, ни бедного ребенка, ставшего жертвой самой разнузданной националистической пропаганды. Из чего можно сделать вывод, что демагогические писания лоуренсов вполне достигли своей цели.

Сбросить евреев в море при таком умонастроении казалось легкой задачей. Увы, начиная с этого момента арабское самолюбие стало терпеть жесточайшие удары, которые привели его в состояние, близкое к мономании. Непрерывная череда поражений прекрасно оснащенных регулярных арабских армий от израильтян каждый раз погружала арабское общество в шоковое состояние. Более того — национализм оказался не в состоянии дать уже всему исламскому миру то, ради чего он был триумфально возведен в ранг божества. Экономическое процветание не наступило. Светские режимы погрязли в жесточайшей коррупции и преступлениях. Часть из них вообще скатилась к нацизму, подобно националистической диктатуре Пехлеви в Иране. Вообще, сотрудничество части элит арабов, персов и тюрков с нацистами — весьма любопытное, даже сейчас мало исследованное явление; и оно показывает, что национализм при определенных условиях легко способен переходить в нацизм. Ни одна из стран исламского мира не смогла  в двадцатом веке перешагнуть через бездну отсталости: экономической, политической, и научной. Причины этого явления — тема отдельного, весьма обширного исследования. Но в одном можно быть уверенным. Большая ошибка и заблуждение связывать его лишь с одним каким-то фактором. Беды народов приходят издалека. Чума, поразившая исламский мир, имеет весьма глубоко лежащие корни. Лучше всего гнев и растерянность обитателей стран исламского ареала описан в необычайно глубокой притче Орхана Памука о Великом Паше и Махди[11]. Монолог Великого Паши, сказанный в присутствии Мессии, настолько точно характеризует суть кризиса, что я привожу его целиком:

Как и все, я сразу понял, что ты — Он (так начал Grand Pacha). Чтобы это понять, мне не пришлось — как это делалось сотни, тысячи лет — обращаться к тайнам букв и цифр, к знакам на небе или в Коране, к предсказаниям о тебе. Когда я увидел на лицах людей в толпе радостное волнение, я понял, что ты — Он. Сейчас все ждут, что ты поможешь им забыть боль и печаль, оживишь утраченные надежды, поведешь к счастью, но сумеешь ли ты это сделать? Много веков назад надежду несчастным сумел внушить Мухаммед, потому что вел их от победы к победе с мечом. Но сегодня, какой бы сильной ни была наша вера, оружие врагов ислама сильнее нашего. Военная победа невозможна! Разве не ясно это из того, что Лжемахди, выдававшие себя за тебя, поначалу обосновались в Индии, Африке, у англичан, французов, но потом были уничтожены, исчезли; результатом же была еще большая разруха. (Победа не только ислама, но Востока над Западом — это всего лишь мечта, что совершенно очевидно, стоит лишь сравнить военную и экономическую мощь: Grand Pacha как политик-реалист показал богатство Запада и нищету Востока, а Он — ведь это был не какой-нибудь шарлатан, а Он — молча и грустно соглашался с этой мрачной картиной.)

Крайняя нищета вовсе не означает, что невозможно дать несчастным надежду на победу (так продолжал Grand Pacha, а время было уже далеко за полночь). Единственное: мы не можем сейчас начать войну против внешних врагов. А внутренние? Разве причина нашей нищеты и наших бед — не наши собственные грешники, ростовщики, кровопийцы, деспоты, которые внешне выглядят праведниками? Ты ведь и сам понимаешь, что надежду на счастье и победу можешь дать своим несчастным братьям только объявлением войны внутренним врагам! Ты отлично знаешь, что вести эту войну будут не отважные герои, а доносчики, палачи, полицейские. Надо показать отчаявшимся виновного в их нищете, да так, чтобы они поверили, что, когда ему отрубят голову, на земле установится рай. Последние триста лет мы только этим и занимаемся. Чтобы дать надежду нашим братьям, указываем на виновных, живущих среди них. А поскольку надежда нужна, как хлеб, люди верят. Самые умные и порядочные из виновных понимают, что все вершится согласно таким рассуждениям, и поэтому, совершив небольшой проступок, они еще до вынесения приговора умножают свою вину в десять раз, чтобы таким образом дать надежду несчастным братьям. Некоторых мы даже прощаем, и они присоединяются к нашей охоте за виновными. Надежда, как и Коран, питает не только духовную, но и мирскую нашу жизнь, ибо надежду и свободу мы ждем оттуда же, откуда ждем хлеб.

Я знаю, ты силен и можешь совершить все нелегкие дела, которых ждут от тебя, ты в состоянии в мгновение ока найти в толпе виновных и даже, пусть и неохотно, подвергнуть их пыткам, все это ты можешь, потому что ты — Он. Но сколько можно тешить людей надеждой? Через некоторое время они увидят, что дело не идет на лад. Хлеба у них не станет больше, и надежда, связанная с тобой, станет улетучиваться. Они опять начнут терять веру в Книгу и в оба мира и снова погрузятся в глубокое уныние, безнравственность, духовную нищету, в которых недавно пребывали. Самое ужасное, что они станут сомневаться в тебе, ненавидеть тебя. Доносчики начнут испытывать угрызения совести перед теми, кого они с радостью сдали твоим палачам и мучителям; полицейские и тюремщики так устанут от бессмысленности своих занятий, что их не утешат ни имеющиеся у них новейшие орудия пыток, ни даруемая тобой надежда; они решат, что несчастные, висящие на виселицах, как гроздья винограда, зря были принесены в жертву. И в день Страшного суда ты увидишь, что они больше не верят ни тебе, ни историям, которые ты им рассказываешь; а когда не будет истории, в которую все верят сообща, у каждого появится своя история, каждый будет верить в нее и захочет ее рассказать. По замусоренным улицам многолюдных городов, по их грязным площадям, где никак не могут навести порядок, миллионы нищих будут бродить со своими рассказами, неся их гордо, как венец мучеников. И тогда в их глазах ты перестанешь быть Им: ты станешь Даджалом, а Даджал — тобой! И они захотят верить не твоим, а его, Даджала, рассказам. Я или кто — то вроде меня, вернувшийся с победой, станет Даджалом. И он скажет этим несчастным, что ты годами обманывал их, нес им не надежду, а ложь, что ты — не Он, а Даджал. Впрочем, возможно, в этом и не будет необходимости, потому что или сам Даджал, или какой-нибудь несчастный, убедившись, что ты много лет обманывал его, ночью на темной улице разрядит пистолет в твое бренное тело, которое прежде считалось неуязвимым для свинца. Вот так, из-за того, что ты долгие годы, давая им надежду, обманывал их, однажды ночью на грязной мостовой, к которой ты уже привык и даже начал любить ее, найдут твое мертвое тело.

Рано или поздно отчаявшееся общество при таком катастрофическом развитии событий начинает призывать Даджала — иными словами, пожирателей огня. Таким «коллективным Даджалом» выступили исламисты, обещающие людям радикальное решение всех экзистенциальных проблем через погружение во Вселенную боли и страданий. Без сомнения, столь зловещее учение, как исламизм в различных салафитских трактовках не смог бы утвердиться так радикально, если бы ему не помогли. Нападение СССР на Афганистан оказалось той точкой отсчета, где политический ислам, призванный элитами США, Пакистана и Саудовской Аравии стал набирать серьёзную силу. Алгоритм успешных действий исламистов известен — и ничем не отличается от такового всех кровожадных революционеров, начиная со времен лжепророка Маздака, погубившего раннесредневековый Иран своей проповедью. Подобно маздакитам, исламисты оказались востребованы разочаровавшейся в прошлых идеалах, и не находящей выхода в борьбе с внешними и внутренними врагами господствующей элитой. Именно негласная поддержка правящих кругов позволила исламистам из числа «братьев-мусульман» набрать такую силу в Египте. Идеология афганских моджахедов базировались на политическом исламе благодаря тому, что он оказался чрезвычайно удобен в качестве мобилизационного учения, просто и без лишних изысков дающего Единственный Ответ на Многие Вопросы. Шиитская сеть в послевоенном Иране росла на недовольстве «людей базара», словно на дрожжах. Рано или поздно ислам должен был стать господствующим политическим учением; а поскольку был призван в качестве «коллективного Даджала» — то просто обязан стать столь же мракобесным, злобным, лицемерно-ханжеским и склонным к насилию, как этот мифологический персонаж.

Чем же закончить мои заметки? Бенни Мориц полагает, что сражается с Драконом. Но парадокс состоит в том, что Дракон погиб в то же мгновение, как распахнул свои крылья. Исламизм не может предложить исламскому миру прогресс, процветание, духовное совершенствование. Единственное, что он делает хорошо — радикально разрушает тело цивилизации, которую призван спасти. Последние прискорбные события, где исламисты уже разрушили целый ряд ближневосточных стран, и предали их огню и мечу, только подтверждают мою мысль. Что же касается процветающих арабских деспотий Залива, то приходится констатировать: они есть всего лишь сырьевые колонии Первого мира…

Так-то вот. Ранее прочел путевые заметки Давида Шехтера об Иерусалиме, опубликованные в двадцать пятом номере альманаха «Артикль». Оказывается, не все так плохо, и арабы могут жить с евреями в одном государстве. Мэр Иерусалима Нир Баркат не делает грозных пророчеств, а пытается совершить нечто полезное, как для евреев, так и для арабов. Возможно, предложение одного из авторов «Артикля» изменить гендерные стереотипы палестинских арабов[12], и тем самым сделать материал для террористической растопки, арабских юношей ценным в глазах их матерей более продуктивно, чем строить километры стен, которые никого ни от чего не спасают. Еще более странно, что автор заметки — совсем не левый, не записной прогрессист, не обличитель, и не либерал. Боюсь, что между свирепой идеологией джихадистов и тем выходом, который предлагает Бенни Мориц, разница, в конечном счете, невелика.

А есть ли мальчик? Так ли уж неисправимы арабы? Является ли ислам готовым пособием для террористов и убийц? Варвары ли мусульмане? Боюсь, нет. Но Бенни Морицу вслед за рефлексирующей в своем скучном политкорректном буржуазном распаде Европой, очень нужны варвары.

«Ведь варвары каким-то были выходом.»

 

Баку, 21-22 августа 2015 г.