Владимир Глазов

 

 

ЕЖЕДНЕВНИК

 

Я, Боже, как и Ты, не знаю

кому что говорю.

Чернеет книжка записная

от мая к сентябрю.

 

Июня только две недели,

а август весь размыт

грозой и молнией потери,

потоками обид.

 

Чернильные не сохнут лужи

на числах сентября.

И голос слышится снаружи –

то кличешь сам себя.

 

 

***

 

Белых листов безмолвие.

Год – это сколько не

сказано! Белокровие.

Ночи белее дней,

стен, обложенных кафелем,

наволочек, простыней.

Кровью – не пишем – кашляем

и выдыхаем с ней

иней. Сирень зачахла вот.

Кто же мне их принес –

торт медовый из сладкого

заоконного мира грез?

Нет, ничего необычного.

Двадцать семь лет и лун.

Доктор! Опять обыскивать?

         - С губ соскоблить поцелуй.

           Мазью – язык – чесночною.

           И – телевизор включить

           да бы узрел воочию

           в прямой трансляции – жисть!

Боже! Уж лучше скальпелем

горло – чтоб не скулил.

Или – хоть пару капельниц

одушевленных чернил.

 

 

* * *

 

Бессонницы мука мельчайшего помола,

окурки, что дрова, зола, огонь плиты.

Стихи берут свои великие поборы –

от хлеба до любви и вечной немоты

с того, кто вдруг слова случайно так расставит,

что Бог со стороны узнает голос свой. –

И Каин подойдёт, его обнимет Авель

вслед за ещё одной взволнованной строкой.

 

 

 

В ЛЕТНЕМ ПАРКЕ

 

                                           А. Л.

 

В летнем парке на рассохшейся скамейке

между озером и бывшей танцплощадкой

вспомни детские игрушки и линейки

школьные с начинкой кисло-сладкой

вплоть до прошлых жизней, до рожденья

первого с тем выдохом счастливым.

Судороги саморазрушенья

отступают пред твоим мотивом

колыбельным. Голосом с хрипинкой

заговаривай поползновенья трещин.

Мир мне возвращаешь, без запинки

все его перечисляя вещи.

 

В летнем парке на рассохшейся скамейке

вечереет чуть быстрее, чем в округе.

Здесь была, мне помнится, лазейка

в будущие горести и муки.

Так давай опять бродить по парку

в сумерках, смеясь, навстречу бедам.

Я смотрю в ладонь твою, шпаргалку,

Змея жду, крадущегося следом.

 

 

 

ВОРОБЕЙ

 

Завсегдатай парков, скверов и аллей,

я такой же попрошайка-воробей,

 

на орехи получающий под дых,

десять слов в секунду, все – без запятых.

 

Теплый дождик и с порывом ветерок

всё же лучше, чем промозглый матерок,

 

проницающий от лап к рыльцу в пуху,

будто жаль им шелуху и чепуху.

 

Этот город, это только черновик

лунатических прогулок выходных

 

с непросохшими чернилами грозы

на рыжеющих полях озимой ржи,

 

где маячит воробьиная душа,

чуть дыша…

 

 

 

* * *

 

Водки и пива мне, и коньяка!

Баб мне, чтоб справа – смерть, слева – тоска!

 

Только – не сон, не виденье. Угар!

Забвение, морок, ужас, кошмар.

 

Что, голубица, стучишься в окно?

Я уж с вороной прижился давно!

 

Зернышко к зернышку. День, там и год.

Я поплюю, и она поклюет.

 

Что же, что тесно нам в клетке? Смешно!

Песенки петь – это, право, грешно.

 

Сладкоголосых – до черта без нас.

Рыком ли, скрипом – и волк не продаст!

 

Водки и пива мне, и коньяка!

Чтобы ни звука мне тут, у виска!

 

Сам разолью, подставляй стаканЫ,

пять с половиною литров вины.

 

 

РЕЦЕПТ

 

Сиди на сухом пайке:

 

Информационности,

Гражданственности,

Оппозиционности,

Не пей шампанского

Властолюбия.

 

Принимай каждый день:

 

Ампулу вдохновенья,

Капсулу отчужденья,

Инъекцию солнечного луча

От паралича

Зренья,

Таблетку забвенья,

Настойку обладанья,

Микстуру измены,

Капельницу любви,

Электрофорез разлуки.

 

И тогда, возможно,

Избегнешь –

 

Ожирения собственной значимости,

Исторической необходимости,

Экономической недостаточности,

Рака представительской железы,

Открытого перелома сердца.

 

 

ДОМ

 

1.

 

Так, дорогая, все так –

пол из-под ног, сквозь чердак

мышь залетит иль звезда.

Даром, что август прошел.

Платок накинь, капюшон.

Бедность – еще не беда.

 

Нам не уехать отсель –

фундамент, видишь, просел.

Дом корни пустил. Воды

и дров принесу, любовь

моя, приготовишь борщ

красный – до первой звезды.

 

2.

 

Так далеко никогда

никто, дружок, не зайдет.

Облако или звезда,

снег, может быть, или дождь –

вот и все гости. Вода

в чане вскипела – смотри! –

бедность – еще не беда –

борщ мне не пересоли…

 

 

***

 

Я в девять лет на кухне сочинил –

и было это в восемьдесят третьем –

первейшее свое стихотворенье

о том, что, может быть, Земля

гранитною плитой сегодня станет.

Такой серьезный мальчик был.

 

Провидца из меня не вышло, слава богу.

Но это вот неясное волненье,

когда слова в необходимом ритме

приливом катят, тайный смысл являя, –

со мною навсегда осталось.

 

По-прежнему пацан девятилетний

с восторгом принимает на себя

удары слов в необходимом ритме…

Боится смерти общей и своей

и шепотом неясным пишет

первейшее свое стихотворенье.

 

 

ПЕСЕНКА

 

Ну что ты будешь без

полуночных звонков?

Тот голос, как надрез,

выталкивает кровь.

 

Ну что ты так, один,

пойдешь, вернешься… Что ж

счастливо до седин

случайно доживешь?

 

От холода в глазах

при лампочке – темно.

Хоть галстук завязать

да выйти бы в окно.

 

Иль в зеркало смотреть

бесстрастно. Навсегда

в том зеркале сгореть.

Горсть пепла и вода.