Артикль

Юрий Соломко «Скоморохи»

Ничего не вижу. Ничего не слышу

1

   Возвращаясь домой с работы, я увидел своего дядю
   (мы с ним не виделись несколько лет) роющимся
   в баке с мусором… Присмотревшись к дяде Мише
   внимательнее, я с облегчением понял, что обознался.

   До казуса с моим дядей я почему-то наивно полагал,
   что рыться в баках у нас приходится только пенсионерам.

   Я, понятно, и раньше видел роющихся в баках людей. Но до казуса
   их присутствия в собственной жизни не осознавал. А значит, для меня
   этих людей — как бы и не было. И я легко мог верить (и верил): в то,
   что и со мной, и с нами, и с этим миром — все в порядке. Что мир этот
   устроен благодатным образом. Что мир этот — прекрасен и справедлив.

2

   На следующий день, идя на работу и возвращаясь с нее,
   я вглядывался в каждого, кто находился возле баков;
   Я поймал себя на мысли, что боюсь и сильно не хочу
   заметить там своих сверстников или кого помладше.

   Через пару недель я увидел девушку. (Она шла чуть впереди.
   На ее плече была хозяйственная сумка.) Внезапно она свернула
   к домам в направлении баков; Я не замедлил шага и не повернул
   головы в ее сторону. И благополучно не увидел ее возле них.

3

   Спустя пять минут девушка поравнялась со мной,
   обгоняя и говоря на ходу. Сначала я подумал, что
   это она не мне. (Сейчас мне смешно, что я так подумал, —
   это ведь мне: даже если она говорила кому-то другому

   или сама себе, а я — услышал). Она сказала: «Это ж надо —
   сколько нищих развелось!» Я повернул голову и посмотрел
   на девушку — явно была не в своем уме. Но сказала
   (как есть), то в чем я попросту струсил себе признаться.

Скоморохи

   Около входа в зоопарк — двое
   изнывающих от жары мужчин.
   Один в костюме казака. Другой — Микки-Мауса.
   У каждого в руках — голова своего персонажа.

   Ночью под окнами общаги ссорятся
   мужской и женский голоса. Мужской
   кричит: «Сука!» Женский просит:
   «Пожалуйста, только не по лицу!»

   Почтальон пристегивает велосипед
   к пруту забора. Отдает почту
   в офисный центр охране. Возвращается —
   у велосипеда нет переднего колеса.

   Мужчине на костылях, хромающему по вагону,
   бросают в жестянку монету. (Ударяется о дно
   с глухим звуком.) Мужчина останавливается,
   встряхивает жестянку и, забинтованной ногой
   в направлении — вперед по проходу, буцает
   вылетевшую из нее одно-двухкопеечную монету
   со словами «ни в пизду, ни в красную армию!».

   Пассажиры покупают у юноши черно-белые
   ксероксы календарей. Посевного и с расписанием
   православных праздников — за те же деньги, что
   стоят цветные на специальной бумаге. На одной
   из станций, отведя парня в сторону, милиционеры
   пытаются взять с него «местовое». Парень косит
   под придурка, и ребята в форме — уныло отваливают.

   Врач приходит только к десяти. И только в половину
   одиннадцатого вызывает двоих по списку. Отправив
   второго за бутылкой, закрывает дверь — наливает
   с початой и пьет с первым. Продолжают втроем.
   Поднявшись до состояния «я тебя уважаю», сочиняет
   истории болезни и направляет на исследования, куда-то
   звонит и называет фамилии — оба остаются на гражданке.

   Пьяный в дым, с цветами и с татуировками на пальцах,
   вручает букет прохожему: «Может, хоть тебе пригодится!»
   И просит «на выпить». Получив пару мелких купюр, забирает
   часть букета обратно. Сквозь дым до него доносится «нечетное
   дарить не принято» — чешет репу и возвращает одну розу. Затем
   думает вслух: «Та, хули!» И одну за другой добавляет еще четыре.

   Тащим с соседом Костей газовый баллон на заправку,
   находящуюся в паре автобусных остановок от дома.
   «Ну, его… волочить его пешком, — говорит Костя , —
   обратно — едем в автобусе!» (Стою на задней площадке
   в обнимку с баллоном. Водитель: «С баллоном нельзя!»
   Костя: «Отец, — мы заплатим!» И платит за баллон, как
   за пассажира; Так мы и едем втроем: Костя, Я и Баллон.)

   Репортаж из начала 10-х
    (Украина, Харьков, ул. Сумская)

   Рев моторов, писк и гул клаксонов,
   хлопки открываемого шампанского.
   По центру проносятся машины
   с высунувшимися из окон
   курсантами-выпускниками,
   приветственно размахивающими фуражками.

   Слева от проносящихся машин, по тротуару,
   шествует колонна Свидетелей Господа Бога.
   На одежде каждого Свидетеля бейджик
   с призывом «Бодрствуйте!». Такая себе
   колонна учителей из близлежащего райцентра.
   Только что лица радостные! Только
   что глаза у них какие-то, что ли, безвольные.

   Справа от курсантов работники ЖКХ,
   фактически на четырех костях,
   закрашивают надписи вроде «могила дуба 247»
   на дороге, проложенной ценой вырубки
   более пятисот деревьев городского парка,
   без учета мнения горожан —
   по воле власть имущих.

   Ближе к площади, перед банком
   люди в камуфляже и масках. Один
   говорит по мобильному. У другого —
   рука на цевье автомата; с балкона здания
   хозяин банка (его не выпускают из кабинета)
   отвечает журналистам (их не впускают в банк)
   на выкрикиваемые с тротуара вопросы.

   На площади, между фанзоной Евро-2012
   и облсоветом, около сотни заводчан
   (в основном, предпенсионного возраста)
   с флагами Союза рабочих и портретом Че (?),
   с плакатами на русском и английском языках:
    «А как же «пацан сказал — пацан сделал»?
   Губернатор, выполни свои обещания!»

   [Мимо курсантов, словно в наложенном
   на наше параллельном пространстве,
   скользит кабриолет с двумя красотками.
   Из машинки деликатно звучит музыка.
   Такая, чтобы ясно: не стервозные суки мы
   и не соски на содержании, мы — что ни на есть
   те самые. Из ваших, блядь, мужских грез.
   Из ваших сосок, блядь, бабских кошмаров.]

   Восстанавливая привычные контуры мира,
   но не возвращаясь к исходному наполнению,
   с фанзоны на площади мимо облсовета…
   Братаясь с заводчанами и футбольными
   фанатами, с местными и гостями города,
   с медицинскими работниками и ментами.
   Со словами благодарности на транспорантах:
   «Спасибо Вам — Вы прекрасные люди!».
   …по нашим улицам идут. Нет: плывут.
   Нет: текут, — реки голландских болельщиков.

Три орешка для Золушки

За полгода штат отдела доставки сократился на 20%,
а освободившиеся участки присоединили к маршрутам
«выживших» курьеров. Чуда не произошло —

заработная плата упала ещё ниже, а её выплату
стали задерживать. «Логика тут ни при чём!» —
пояснила сотрудникам управляющая филиала.

Зарплата курьера складывается из трёх составляющих:
разноска, транспортные, премиальные. Правда, сейчас она —

разноска фактически. Транспортные остались
из расчёта стоимости проезда двухлетней давности.

Премиальными (и ранее) «латались дыры» в фонде зарплаты,
и только их остаток расходовался по прямому назначению.

Теперь же (после сокращения премиального фонда вдвое)
и остаток «на прямое назначение», по сути, отсутствует.

На прошлой неделе руководитель отдела доставки
озвучила (не сказать, чтобы вовремя — коллектив

и так был во взвинченном состоянии) пожелания
вышестоящего руководства, которые свелись к фразе:

«Войдите в положение нашей Компании и временно
обеспечьте оплату труда уборщицы своими силами».

Уже на текущей к нам пожаловала управляющая филиала:
«Если среди нас есть сотрудники, не считающие своим долгом

поддержать нашу Компанию в тяжёлую минуту,
я буду вынуждена установить график дежурств!..

Ведь никто не отменял, что каждый сотрудник
должен содержать своё рабочее место в чистоте!»

(Это она — курьерам говорит.) «И туалет.
Нам необходимо помнить о туалете!..»

«Так, может, нам оплачивать нашему филиалу
и коммунальные услуги? Раз уж наша компания —

сама не справляется», — отозвался Саша Заикин.
«И давайте взымать за вход и за выход с нашей

территории с нас же. Разумеется, в пользу
нашей компании», — добавил Володя Конёк.

Касательно туалета, Галина Александровна, женщина 68-ми лет
(бабушкой её не назвать — в день тяжёлой доставки проходит

порядка 20-ти километров), предложила альтернативу:
«А давайте возле входных дверей — ведро поставим.

Выходишь на маршрут: попúсал — вынес. Пришёл
с маршрута: попúсал — вынес. Порядок и дисциплина!»

Саша подвёл итог словам Галины Алексанны:
«Как по мне, так даже два ведра поставить:
ну, чтоб не создавать — ненужного ажиотажа».

Казалось бы, реплики с места: в них и увязнем.
Но веское па конём водителя Андрея:

«Поднимите руку те, кто не намерен “обеспечивать
ставку уборщицы” и заниматься не своей работой!» —

И наша победа в первой партии
(в которой не то что не осмотрелись —
в которую не заметили, как и ввязались).

Большинство из нас, хоть и не без колебаний,
поддержало Андрея. Управляющая, запаниковав,

едва слышно сказала: «Значит, будем
увольнять…» И вышла, хлопнув дверью.

«Будем жаловаться вышестоящему руководству!» —
бросил ей вслед один из курьеров.

Спустя пару недель в город приехал
генеральный директор компании.

По официальной версии: на конференцию.
На деле: разобраться и принять меры.

В день его приезда, как всегда, ехал на работу в метро.
Шёл через сквер. После — через подземный переход

(слева от меня промелькнули магазинчики, справа —
афиши, расклеенные на стене по две и более каждая).

На одной из афиш прочитал:
«Не будите спящую собаку!»

Вовремя её тут повесили, подумал.
До этого не видел. (Может, не замечал?)

Выходя из перехода, увидел возле ступеней
удобно расположившуюся собаку, чуть поодаль —
вторую. Собаки не спали — грелись на солнце.

Гендиректор поздоровался. И с издёвкой в голосе:
«Мне тут сказали, что у вас есть ко мне какие-то вопросы…»

Вступил Серёжа. Излагал длинно. Суть улавливалась с трудом.
Павел Адольфыч пару раз пытался Серёжу перебить. Забил.

Серёжа закончил притчей. То ли я был так перепуган,
то ли он настолько витиевато бомбил. Понял, о чём притча

и что Серёжа хотел ею сказать, только спустя полгода,
вспоминая уже со смехом его монолог. В общем,

Серёга тонко (очень тонко) сказал Адольфычу,
что если руководство не ослабит хватку — бастанём!

Интересно, понял ли это Адольфыч,
и многие ли из наших поняли?

В ответ гендиректор рассказал бородатый анекдот.
Где-то так: «Работодатель “закручивает гайки” —
работники терпят. Крутит до не могу — терпят.

Не знает уже, что и придумать: вводит
каждодневную плату за право прохода на работу…
Вот тут-то типа — и прокололись, родимые. Тут-то типа —

и показали свое подлинное нутро. Стали, ПСЫ БЕСПОРОДНЫЕ,
приходить на работу в понедельник утром —
уходить в пятницу вечером. В общем, экономить стали

в некотором роде». Ничего хорошего от гендиректора
я, конечно, не ожидал. Но этот его анекдот
окончательно убедил меня: сука он — редкостная!

На наши вопросы, смахивающие, скорее,
на требования, отвечал Адольфыч предельно

аккуратно. Когда же неудобный вопрос задала
руководитель отдела, Коннова, сорвался.

Рявкнул на неё, словно прохрипел
вслух: «Ты кому, падла, перечишь?!»

По окончании беседы с курьерами — монолог Адольфыча
в сплошь женском отделе подписки. «Не оставил выбора —

пришлось усиленно кивать, — делились с нами сотрудницы после. —
Вылитый, чтоб его, Змей Горыныч!» — «А вы бывали на фаер-шоу? —

неизвестно к кому обращаясь, впорхнула в разговор сослуживцев
специалист по подписке Иришка. — Так приходите в четверг!

Будем крутить с друзьями! …Ну, в смысле, выступление
фаерщиков будет — кто не понял, — закончила немного

севшим голосом. Генеральный, дело в том что, —
вернулась с паузы на рекламу так же внезапно,

как её и взяла, — вылитый фаерщик-новичок! Дышал огнём,
понимаете, во-вторых. А, во-первых, злился и отплёвывался,

словно от керосина. Прям себя узнала. Сама
ещё недавно такой вот… коровой на льду была».

Синхронно началу монолога генерального в отделе подписки —
в курьерку как будто кто-то втолкнул троих в неплохих костюмах.

На фоне стеллажей с прессой и нас — смотрелись так же,
как смотрелись бы на пляже: во фраках и при бабочке.

«Где ваш главный?» — спросили. «Она отошла», —
кто-то ответил. «Но сейчас позовём, что вы хотели?» —

«Не-надо-не-надо. Мы из редакции, хотели поговорить
о распространении нашей газеты. Не суетитесь. Не-суетитесь…

Зайдём попозже». И выскользнули в дверь.
Стоит ли говорить, что больше мы их не видели.

Практически следом вышли покурить с Геной
(работает в компании с самого основания).

«Валер, ты ж в курсе, — спросил, — что генеральный
и прочие мудозвоны из высшего руководства — бывшие

сотрудники службы безопасности?» — «Не в курсе.
А что?» — «Да то, Валер, — что те трое (хочешь верь —

хочешь не) прослушку поставили. Валер, это
в курьерке, блядь. Джеймсы Бонды сраные!»

III

На этом — и остановиться бы.
На этом — и остановимся:

«И жили мы поживали,
и жили они наживали.

Вот и конец — почти сказки,
вот и сказки — почти конец,

а Компания — сменила рожу на физиономию,
как бы — поворотилась к нам передом —

три орешка для Золушки,
три поцелуя воздушных,
три гондона цветных:

— возобновила своевременную выплату заработной платы;
— вернула часть премиального фонда;
— приняла волевое решение —

в Харьковском филиале (в единственном из 28-ми по стране)
продолжать оплачивать труд уборщицы — силами организации,
несмотря на её затруднительное финансовое положение».

Обратимая фотография

Посвящается жителям кв. 4: Тане, Ире, Вите,

Косте, Юле, Валере, Лизе, Лене, Пете, Людмиле.

Наше общежитие — одна из трёх пятиэтажек из некогда белого кирпича.

Я очень хорошо помню своё первое сильное впечатление от здешней жизни. К тому времени я успел прожить тут буквально пару недель.

По-настоящему тёплый вечер после зимы. Я возвращаюсь с работы. На детской площадке в нашем дворе мамы с колясками; дети, играющие в песочнице; папа, подхватывающий своего трёх-четырёхлетнего малыша, скатывающегося с горки с радостным визгом. Малыша, который, кажется, пока ещё вообще ничего не боится. Возле второго подъезда нашего общежития стоит мангал — готовится мясо. Рядом с площадкой несколько испитых мужичков. Мальчик лет десяти под моим подъездом многократно кричит: «Ва-а-дик, вы-хо-ди!» Из окна соседней общаги мама зовёт сына: «Саша, домой. Саша, домой. Домой, я сказала!» Чуть в стороне от нашего двора составлено несколько столиков. Два или три. Они, по-моему, уже пустуют — в смысле, на них нет ни закуски, ни выпивки. Вокруг застеленного клеёнкой, а возможно, и скатертью длинного стола — женщины ближе к пятидесяти и чуть старше. Из-за стола звучат народные песни. Женщины поют… Поют, не знаю как и сказать, как-то не по-городскому, в хорошем смысле. Что-то удивительно несегодняшнее и нездешнее в этом пении.

(Увидел бы подобную сцену в каком-нибудь фильме, подумал бы, что передо мной маленький городок в 90-е, даже нет, скорее в начале 80-х. Что это 2009-й и что на экране один из микрорайонов Харькова, я бы просто не поверил.)

За четыре года жизни в общежитии со мной много чего случалось. Не происходило — именно случалось. Я стал участником (чаще всё-таки свидетелем) огромного количества вещей, которые, кажется, никогда не уложатся в голове. Элементарно не найдут себе подходящего места…

А вот женщины вокруг длинного стола обосновались в моей памяти сразу, словно снимок, выезжающий из моментального фотоаппарата с едва уловимой временной задержкой. Да и могло ли случиться иначе?

Когда услышал пение тех женщин, как будто ощутил, что воспоминание о них было со мной всегда. Увидев их, как будто его припомнил.

Женщины сидят вокруг стола. Поют. Не суетятся.