Михаил Юдсон

 

ТОМ СОБРАНИЙ

 

        (Огни столицы. Альманах, выпуск 6-й. – Иерусалим: Скопус, 2014. – 420 с.)

 

 

            Вышел в свет шестой номер альманаха, издаваемого Содружеством русскоязычных писателей Израиля «Столица», и разошелся по свету. Даже я в своей избе-читальне, в тель-авивском захолустном далеке получил красивый глянцевый томик в четыреста с лишним страниц. Щедрое послание друзей и незнакомцев! Что ж, сидя в чертогах чулана, в общих чертах перескажу содержание.

            На обложке – дивный иерусалимский трамвай вечерней порой. Светлый путь! Вспрыгну на подножку – с котами нельзя, а с читателями можно. Аж тридцать два автора совершают творческую поездку, поэтому, увы, буду краток, и, ура, без оценок почти, хотя многие тексты «Огней столицы» крайне интересны и достойны отдельной эпистолы с почтительными комментариями. Эту же заметку я пишу исключительно для того, чтобы сподвигнуть инертную массу к усердному чтению. Раньше читатель-ленивец хоть листы должен был разрезать, сопутствовать трудам, а теперь ко рту подносят да разжевывают...

            Раздел «Поэзия» – Пегас снесет и восемь седоков!

Елена Аксельрод: «День занимался в Мертвом чумном переулке./ Нехотя ночь погружается в Мертвое море./ Меж них наше время – морозные знойные сутки –/ бочком проскользнуло, как будто сквозь щелку в заборе./ Хранит нас, не отпускает брошенный переулок./ Выталкивает, просаливая, жалостливое море./ Мы рады стараться, хоть, вроде бы, не до шуток,/ пока еще не в Содоме, пока еще не в Гоморре».

Ася Векслер: «Глядя на ранневечернюю пору,/ улица Исланд взбирается в гору./ А обернешься – и вон из игры:/ улица Исланд сползает с горы./ Классик ошибся, взглянув однобоко./ Тьма в этот город приходит с востока,/ с моря – ветры, с океана – дожди./ Кроме прогноза, что там, впереди?»

Виктор Голков: «Исчезли дамы, господа/ И вся красивая эпоха./ Исчезла посредине вздоха/ Лихих товарищей орда./ Ислам бессмысленный идет,/ Мелькает полумесяц белый./ И мусульманин оголтелый/ Тротил за пазуху кладет».

Лиора Кнастер: «Мне хочется придумать слово,/ Чтобы искрилось и гранилось,/ Чтоб я была к нему готова,/ Чтобы Господь мне сделал милость./ Мне хочется придумать имя,/ Рожденное в огне и дыме,/ Чтоб мне была к нему дорога,/ Чтоб Бог судил меня не строго».

Михаил Кравцов, «Песнь о жемчужине» – стихотворное переложение знаменитого гностического текста, зачинается так: «Когда я был во время оно/ Еще беспомощен и мал,/ То в отчем доме возле трона/ В добре и славе проживал».

Зинаида Палванова, «Вид на Иерусалим с горы Скопус», импрессионистский кубизм иудаизма: «Восторг неодолим, непроизволен.../ Гул разногласий в сердце разом стих./ Прекрасен вид кварталов городских,/ бульваров, минаретов, колоколен./ Весенний мир округл, остроуголен./ Я – тварь земная, краткий Божий стих./ Живет во мне Господь, и Он доволен/ твореньем рук божественных Своих».

Григорий Трестман, цикл «Реквием», приведу отрывок: «А если существует адресат,/ чей статус выше наивысших гор,/ куда молитвы бренные летят,/ то почему молчит Он до сих пор?/ Что означает Божья немота:/ бесстрастность, безразличье, баловство?/ Иль человечья эта суета/ и есть великий Замысел Его?»

Владимир Френкель, «Иерусалим, Иерусалим...» (вид с горы Гило): «Вечерний город, весь в огнях,/ готов сверкать неутомимо./ Но почему внушает страх/ Мне этот вид Иерусалима?/ Гляди и радуйся, эстет,/ Пока виденье не пропало./ Вот Бог погасит этот свет –/ И города как не бывало».

            Далее «Проза» – десяток прозаиков, хороших и разных.

            Иосиф Букенгольц, четыре рассказа – написаны в привычной для автора манере внутреннего монолога, точнее, диалога с самим собой. «Мне давно уже не страшно признаться самому себе, что в моей придуманной жизни, испещренной морщинами разочарований, нет ничего, кроме этого одряхлевшего романа».

            Михаил Гончарок, четыре рассказа – остроумных, отлично выписанных, особенно понравилось «Чудо», про раввина Г.: «Раввинша, дымя «Беломором», принесла из кухни и, морщась от дыма, грохнула на стол трехлитровую бутыль шотландского виски. Мне становилось все приятнее и приятнее». Мне тоже, но читайте сами.

            Лина Городецкая, два рассказа. Взволнованно-трогательная женская проза: «Вновь и вновь задаю себе вопрос: почему? Почему я приняла доводы Анатолия и согласилась, чтобы дети росли отдельно? Почему хотя бы не переехала в Беэр-Шеву?»

            Игаль Городецкий, заметки о милуиме и рассказ «Воображение» – с присущим автору со времен «иерусалимского трамвая» сдвигом реальности: «Что-то мы замедляем ход. Или мне кажется? Нет, правда. Останавливаемся. Сразу душно как стало. Провода на стенах туннеля обросли серой бахромой, похожей на водоросли. Ой, крыса пробежала! Здорова». Здорово, согласен.

            Лея Динес, три рассказа – эдакие «Записки молодого ветеринара», очень смешные и хорошо написанные, только зачем-то от мужского лица: «По спине продрал мороз, и вкусная колбаса оледенела в желудке. Понятное дело, все это туфта, не столько там уж было в отаре бруцеллезных, и потом все-таки триста градусов по Цельсию да четыре атмосферы в автоклавах, безопасно, конечно... а все-таки лучше всего сейчас простерилизовать организм водочкой как следует, а завтра закусить тетрациклинчиком, усиленной дозой».

            Леон Кержнер, «Сотая обезьяна», увлекательная детективная история про российского братка с иерусалимским синдромом: «А потом, Бивень, заболел я. Сильно прихватило меня. Знаешь, как болезнь называется? Иерусалим, братан. Пока жена моя полы мыла в подъездах, я исходил каждую улочку, каждый уголок, каждый дворик, все остановиться не мог».

            Наталья Кристина, одиннадцать маленьких зарисовок в прозе – мне очень понравилось, вроде бы и просто сделано, а славно. Вот, например, о смычке с деревней: «Никто уже не говорил нам вслед «евреи», звучащее в устах деревенских жителей как «яуреи»... Все деревенские мечтали о сепараторе. Когда яурейская корова вошла в деревенское стадо, а яурейская фамилия в список деревенских мечтателей, то глухою ночью огородами к нам прибежала продавщица и, отдышавшись, сказала отцу: «Всего один привезли, слышишь, Львович? Иди забирай».

            Вера Руинская, «Семиделуха», воспоминания о детстве, родителях, жизнь да судьба: «Укатили мы в Израиль. И закрутила нами круговерть новой жизни. И строим мы свой семейный очаг. И мечтаем, что вокруг него всегда будут собираться наши дети и внуки... Ведь папы и мамы, дедушки и бабушки – вот они – живая машина времени».

            Ольга Саварец, два рассказа и заметки о поездках в Европу: «В салон авиалайнера с напором нехилого цыганского табора хлынуло несколько многодетных израильских семей. Громко переговариваясь и ничуть не смущаясь присутствием не столь уверенных в себе пассажиров, они стали шумно устраиваться на своих местах со всем возможным в таких условиях комфортом». Привычные дела, родимые мотивы!

            Татьяна Эстрина, два рассказа. «Бенина жизнь» – грустная история о несуразной судьбе, о романах и разводах, тянет на полноценный роман. «Еврейский мальчик» – про немецкого юношу, по большой любви сделавшего гиюр: «У человека, всем сердцем принявшего иудаизм, меняется лицо... Лицо меняется... Понимаете?»

            Переходим в раздел «Эссе, статьи, воспоминания, интервью» – здесь тринадцать счастливцев напечатано.

Лея Алон (Гринберг), «Псалмопевец еврейской истории» – о Семене Дубнове. «Осень. Вот и пришла она к нему. Он называет ее иначе. Есть у него любимое слово. Закат... Он писал о закате жизни, благословлял судьбу, что она даровала ему возможность полвека быть учителем еврейской истории».

            Яков Басин, «Создание Израиля в контексте современной геополитики». Серьезная статья про «создание Государства Израиль и существование его в течение нескольких десятилетий – вопреки таким потрясениям, как Катастрофа, вопреки откровенной антисемитской политике многих государств мира». Ну, до 120-ти!

            Йегуда Векслер, «О версификации Танаха». Очень интересное, скажем так, билингвистическое исследование: «Стало прописной истиной, что в Танахе представлены все возможные литературные жанры: так, ранние пророки – это исторические книги, охватывающие период почти в тысячу лет от прихода евреев в Страну Израиля до разрушения Первого храма; Рут – это лирическая повесть, а Эстер – приключенческая; Шир-гаширим – величайший в мировой литературе образец любовной лирики...»

            Хаим Венгер, «Только одно лето». Рассказ о послевоенном детстве, о первой влюбленности, о дружбе еврея с пацанами: «Когда мы с Лешкой завели велосипед во двор, держа его с двух сторон за руль, хозяйский внучок, глядя куда-то в сторону, вдруг сказал: «Ты того, не серчай на меня, ежели можешь, конечно», – и, немного подумав, добавил: «Я ведь раньше никогда евреев не видал, слышал только, что полицаи болтали».

            Зеэв Гольдин, «Утро слепца» (из книги воспоминаний): «Поезд довез нас сперва до Москвы. Там в квартире дальних родственников Нисхизовых состоялась грандиозная пьянка. Дядя Миша в орденах и медалях даже мне дал глотнуть водки. Я успел подергать медали у нескольких присутствовавших. За столом мужчин в гражданском вообще не было. Так я и запомнил: мужчина – это воин».

            Алиса Гринько, «Тайны пещеры Махпела» – с истинной болью описывается нынешнее путешествие в Хеврон с историческими отсылами, тоже ничего особо доброго не сулящими: «Мы уезжали в большой город, где районы на холмах, оживление и автобусные пробки на улицах, много магазинов, рынок Маханэ-Йегуда и Большая синагога. А они оставались здесь, семьсот человек да еще двести учащихся ешивы против семидесяти тысяч мусульман».

            Борис Камянов, «По собственным следам» (из книги воспоминаний). Должен признаться – не оторваться. Прекрасная проза – очень объемная, вещественная, плотская, с запахами и разноцветьем: Арбат, юность, непорочная еще белизна водки, первичный бульон творчества... А как сладко и славно звучит, прямо в духе катаевского мовизма: «Знаменитый на всю Москву магазин «Восточные сладости». В его центральной части на мраморном прилавке возвышались четыре больших стеклянных конуса с яблочным, томатным, сливовым и вишневым соками. В нижней, узкой части каждого конуса был кран, под который продавщица, наполнив стакан, немедленно пододвигала другой, чтобы ни капли не пролилось понапрасну. Освободившиеся стаканы она ставила донышком вверх на мойку – металлический кружок с ручкой – тянула ручку на себя, и из дырочек били снизу вверх струйки воды. Около конуса с томатным соком всегда стояли солонка и перечница, и лежала чайная ложка...»

            Валентин Кобяков, «По волнам моей памяти» (главы из исповедальной повести): «Наконец мы в Израиле! Прямо в здании аэропорта имени Бен-Гуриона, меньше чем через час после прибытия, мы с Эллой обрели статус граждан Государства Израиль... Поразило в этой акции меня одно обстоятельство. Ну ладно Элла, имеющая право на репатриацию по израильскому закону, по возрасту еще успеет принести какую-то пользу стране, а я? Да в том же законе прописано, что и я как супруг... Но где же государственная логика? Мне шестьдесят три, ничего этой стране, этому государству не дал, не совершил для него ничегошеньки и уже ничего полезного не совершу...»

            Михаил Копелиович, «Из моего литературного календаря» (в жанре напоминания). Год 1962-й. «Один день Ивана Денисовича» и все, все остальные: Твардовский, Эренбург, Каверин, Аксенов... А также печальное повествование о повторном участии самого автора в творческом конкурсе при поступлении в Литературный институт: «Ответ – снова негативный – пришел спустя примерно две недели после отсылки мною статей в Москву... Мои бедные сироты были девственно чисты: стало совершенно ясно, что их не только никто не проштудировал, но они были мне возвращены в том же порядке, что я их сложил при отправке. О чем это свидетельствовало? О том, что мой пакет попал теперь в руки записного антисемита, ограничившегося ознакомлением с моей анкетой...»

            Эли Корман, «Незнаемый классик». Занимательное литературоведение Кормана сроду влекло читателей – Эли находит в текстах то ли незримое, то ли запрятанное. Ну, естественно, читатель кучкуется (частое слово Кормана) окрест, разув глаза. Здесь перед нами анализ рассказов Амброза Бирса: «В литературе и в фольклоре волшебные, магические свойства кругов, вращательных движений, поворотов могут «работать» к добру, а могут – не к добру. Так, в гоголевском «Вие» круг, очерченный Хомой Брутом, выполняет защитную функцию, то есть работает к добру. Еще более явно работают к добру повороты кольца на пальце, – например, в итальянской сказке «Волшебное кольцо». (Именно в итальянской, потому что, например, в русском варианте кольцо не поворачивается, а перебрасывается с руки на руку.) А вот у Бирса круги, повороты и т.д. почти всегда приводят к смерти – или, в лучшем случае, к бесследному исчезновению человека».

            Татьяна Лившиц-Азаз, два очень интересных эссе «Еврейские рукописи в Матенадаране» и «Дневники счастливого человека» – о фильме Феликса Якубсона. «В судьбах евреев и армян есть много сходства: отстаивание национальной самобытности и автономности духовной культуры на протяжении веков преследований, отсутствия политической независимости и государственности... Не менее страстно армянский народ разделяет с нами и веру в Книгу, в Слово, в их значимость в человеческой судьбе...»

            Дина Ратнер, «Жить со сверхзадачей» – маленький изящный философский трактат о духовном поиске: «Религия Израиля, где человек ведет разговор с Богом один на один, диалог без посредника, является свободной творческой религией. В познании мира и Бога два пути: путь интеллекта и путь чувств. Иудаизм подчеркивает приоритет рационального постижения мира; интеллект более значим, чем эмоции. При этом разум развивается в процессе познания».

            Михаил Сидоров, две статьи – «Кое что о мифах» и «Искупительная жертва». Должен отметить, что лично мой слабый разум развивается в процессе познания именно текстов Сидорова. В них есть то, для чего вообще-то и читаешь: и написано блестяще, и мысль ясна, просветление наступает. Чтение же издревле сродни сиденью у костра – и душу греешь, и на огонь смотришь. «Помнится, в «Приключениях Чиполлино» Джанни Родари, кум Тыква построил себе крохотный домик величиной с голубятню – на земле, завещанной ему еще графом Вишней. Какой гнев вызвал этот дерзкий поступок у синьора Помидора! Какие «санкции» обрушились на бедного кума Тыкву! И как эта сказочная история смахивает на недостойную антиизраильскую возню, ведущуюся сегодня в мире! Шутка ли сказать – через девятнадцать веков после изгнания евреев из их страны наглые сионисты, мечтающие о мировой гегемонии, ухитрились оттяпать для своего государства – единственного нарушителя международного спокойствия – территорию в целых двадцать тысяч квадратных километров! Если и дальше такой темп экспансии-оккупации сохранится, то не пройдет и десяти миллионов лет, как евреи захватят всю обитаемую ныне сушу...»

            И, наконец, пьеса Владимира Ханана (при участии Хаима Плавина) «Морской пейзаж в сухопутном интерьере». Сия пьеса и читается легко, и на сцене, наверняка, будет выглядеть достойно. А тема вечная, тюкающая в темя – о свободе, любви и предательстве, о том, что в Санкт-Петербурге намертво засел Ленинград, а евреи застыли в России, как мошки (от Моше) в янтаре: «ЮРИЙ. Соня, давай покончим с этим раз и навсегда. Я российский гражданин. И патриот, нечего улыбаться... неважно, что по национальности я еврей. Я от своей национальности не отрекаюсь. Но по культуре я русский. Да-да, русский, не меньше чем Солженицын или Проханов. Между прочим, вчера по телевизору была передача из Иерусалима – я смотрел, ну, интересно, конечно, но, знаешь, так, чтобы за сердце взяло – нет. А когда показывают какой-нибудь российский городишко, вроде моего Осташкова, у меня слезы текут».

            Такие дела. В общем, иерусалимский альманах «Огни столицы» содержит тексты на любой вкус. Раздобудьте и читайте.