Александр  Дорошенко

 

Дети Города

 

 

 

Начало

Морис Дени. Марфа и Мария

Сцена у Колодца, и в небе – Глаз Божий

 

 

При свете вечереющаго дня,

Мой детский возраст смотрит на меня

 

О, бедный призрак, немощный и смутный,

Забытого, загадочного счастья!...

Федор Тютчев

 

Бобров шёл по дороге и думал: почему, если в суп насыпать песку, то суп становится невкусным.

Вдруг он увидел, что на дороге сидит очень маленькая девочка, держит в руках червяка, и громко плачет.

– О чем ты плачешь? – спросил Бобров маленькую девочку.

– Я не плачу, а пою, – сказала маленькая девочка.

– А зачем же ты так поёшь? – спросил Бобров.

– Чтобы червяку весело было, – сказала девочка, а зовут меня Наташа

 

Даниил Хармс. 1930

 

Наше Дитя

 

 

За чужую печаль и за чье-то незваное детство

нам воздастся огнем и мечом и позором вранья...

 

Александр Галич

 

Тогда пришли две женщины блудницы к царю и стали перед ним. И сказала одна женщина: …умер сын этой женщины ночью, ибо она заспала его; и встала она ночью, и взяла сына моего от меня, когда я, раба твоя, спала, и положила его к своей груди, а своего мертвого сына положила к моей груди… И сказала другая женщина: нет, мой сын живой, а твой мертвый. А та говорила ей: нет, твой сын мертвый, а мой живой… И сказал царь: рассеките это живое дитя надвое и отдайте половину одной и половину другой. И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к сыну своему: о, господин мой! Отдайте ей этого ребенка живого и не умерщвляйте его… И отвечал царь и сказал: отдайте этой живое дитя: она – его мать

3 Царств. 3. 16-27

 

 

Нельзя сказать об этой истории, что она с хорошим концом. Во-первых, потому, что она жизнь, и конец в ней пусть будет не скоро. И вообще есть некая странность в этом американском термине «хэппи энд». Происходят всякие опасные события, герои неоднократно в них гибнут и чудом выживают, но вот, под самый занавес, они понимают, что любят друг друга и, счастливые, отправляются в загс (мэрию) и там женятся. Лев Николаевич относительно такого «хэппи» заметил, что закончить роман сценой женитьбы героя, это все равно, как, описывая его приключения, поставить точку в месте, где герой попадает в руки каннибалов на необитаемом острове.

 

Но в известной мере развитие этой истории счастливое. В моем дворе живут две подружки. Я наблюдаю их жизнь уже больше десяти лет. Началось с того, что, еще девчонками, они всегда и всюду бегали вместе: играли, ходили в школу… У них были общими игрушки и тайны.

 

Сегодняшняя наша жизнь стремительна и опасна.

Одна из них вышла замуж и муж ее, как выяснилось чуть позднее, был очень пьющий человек. Она с ним рассталась, но результатом этого дела оказался мальчишка, сын. Вот она и стала жить одинокой мамой, если это подходит под определение жизнь. Отец ребенка куда-то навсегда пропал. Родители ее были неимущие в прошлом, а в новых временах и подавно. Отец был инвалидом и жила семья на пенсию эту инвалидную, хватавшую на хлеб… Мать подрабатывала, где могла…

А дочка образования не получила, а если бы и получила, то в стране в это время уже был утрачен на образование спрос. Вот она и работала в магазине продуктовом, за углом нашего дома. А, поскольку мама ее правильно воспитала, то она и правильно жила, то есть не жила с владельцем магазина, например, … и по этой причине денег зарабатывала всего ничего…

 

А вторая подружка оказалась со счастливой внешностью и судьбой и пошла на панель. Она стройна необычайно, и, всякий раз, когда я возвращаюсь в вечерних сумерках домой с работы, или иду уже ночным часом с прогулки со своим псом, она выходит на промысел… Высокая, стройная, … не всякая яхта стройностью и оснасткой бывает так хороша. Ею нельзя не любоваться. Мне непонятно, где и кто мог научить ее этой походке. Так кот ходит на вежливых и стальных лапах. Мягкость его походки есть просто сдерживаемая сила броска. Ноги у нее так высоки, так стройны, как колонны тосканского ордера, но живые. Всегда великолепно натянуты ее чулки, – еще Гойя в «Капричос» отметил, насколько это важно, … притом на таких высоких ногах! У подъезда нашего двора ее ожидает дорогая машина и увозит… Мы всегда здороваемся. Я мало кого знаю в этом дворе, но ей однажды помог, когда у нее подвернулся высоченный каблук на нашем дворовом пространстве. И то сказать, по нашему двору можно ходить только на плоской надежной подошве, если ты при этом знаешь географию местности, где люк, где канавка, где что…

А в дождь так и вообще только в резиновых сапогах. Что многие и делают – выскочить на босу ногу, ранним утром, в халате по-домашнему, на угол за водкой…

 

Дворовые женщины ее не любят и многие не здороваются. Это – зависть, к интересной жизни, к запаху дорогих парфюмов, к одежде, к деньгам… Я иногда, с ней разминувшись поздним вечером, безошибочно узнаю, что только что она здесь прошла – шлейф нежного запаха висит в воздухе нашего двора и вытесняет все, привычное жильцам дома, – запахи жареной рыбы, дворовых обмоченных стен…

 

А мальчишка растет замечательный. Он всегда хорошо и чисто одет. Он счастливый, поскольку я часто вижу его, идущим с мамами на прогулку, в выходные дни. Он, я это заметил, их обоих называет «мама». И всегда он тянет какую-то новую игрушку с собой. Пистолет, например, и расстреливает меня из него, поскольку мы с ним тоже знакомы. Они, девочки, растят его совместно. Я полагаю, что деньги на его жизнь большей частью это деньги от любовного промысла названной мамы.

Она, проститутка, его крестная мать.

За такими крепостными стенами, как руки матерей этого малыша, он может спокойно расти. Они держат совместную оборону ото всего окружения, – нашего двора, страны, которой в одночасье не стало и которой безразличны ее дети, харкающего и матерящегося быдла вокруг, наших мужчин, и злобного шипения женщин…

В дневное время обе мамы одеты хорошо и неброско. На прогулку они выходят уже к середине дня – названной маме нужно выспаться после работы. Я встретил их сегодня утром. Сейчас начало мая, солнечного и зеленого. Вся наша улица вибрирует от весеннего воздуха и цвета – вчера еще это были серые стены домов с обвалившейся штукатуркой, и на их фоне мусорные баки, с горами мусора рядом (трудно с пьяных глаз попасть в бак). А сегодня все голые веточки в зеленых листиках или, рядом, в белом цветении, и веточки эти, встряхнувшись от долгого зимнего сна, тянутся к небу. Так дружно, так весело!

И сразу повеселела наша старая Дегтярная улица.

 

Они шли, видимо, к морю, на склоны, и несли с собой большую корзинку с детскими вещами, игрушками и едой. Малышу сейчас где-то четыре годика и он непрерывно задавал им обеим вопросы – об окружающей жизни, например, чей это кот, и почему он полез на дерево. Малыш очень ласковый и спокойный. Так бывает, когда у ребенка счастливое детство и в нем много любви. Около нас они задержались, чтобы малыш погладил моего пса, своего тезку (они оба Денисы).

Две мамы – это не каждому так повезет в жизни!

 

Я волнуюсь за малыша, когда вспоминаю опасную профессию одной из его мам, когда слышу змеиное шипение дворовых ведьм, когда вспоминаю, в какой стране он родился, и тогда я шепчу слова охранительной молитвы.

 

 

 

 

 

Дворец для Золушки

 

 

 

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают –

значит – это кому-нибудь нужно?

Значит – это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

 

Владимир Маяковский

 

 

Есть масса вещей, лучших быть может на свете, о которых мы, взрослые, не догадываемся, а дети нам забывают рассказать

 

Уильям Сароян

 

Творческие идеи чаще проявляются у людей, обладающих большой любознательностью, которая свойственна всем детям, однако угасает в людях зрелого возраста

 

Percy H. Hill.

The science of engineering design. N.Y., 1970

 

Он одноразовый Дворец, и был построен только для этого бала. Даже не на один день был он создан – только на один этот вечер.

В Городе есть большой район, где весело и весь день стучали молотки и топоры, пели пилы, где всегда пахло древесной стружкой и дегтем. Там делали кареты и повозки. Улицы там, поэтому, так и назывались: Кузнечная и Дегтярная, а между ними Каретный переулок. Здесь жили ремесленники, в основном трудолюбивые немцы. Теперь это самый центр Города, тихие и спокойные, заросшие зеленью улицы, здесь практически нет движения транспорта, но когда-то это была шумная рабочая окраина, с громадными дворами, шумом работы и множеством колесных экипажей и повозок.

Дома здесь двух и одноэтажные, преимущественно застройки восьмидесятых годов девятнадцатого века, но уцелело несколько совсем старых, видавших все эти кареты и повозки, помнящих множество таких редких теперь на улицах Города лошадей, цоканье копыт и шумное всхрапывание жующих корм тружеников извоза. И веселый перестук кузнечных молотков.

Однажды здесь выполняли срочный заказ – карету для Золушки.

А на Пушкинской, через дорогу от знаменитой гостиницы, был построен Дворец, и заказан для нее Бал[1].

 

Жила в Городе маленькая девочка. Родители ее куда-то надолго уехали и жила она со своей бабушкой в маленьком домике в Каретном переулке. Жили они скромно. Днем они гуляли по улицам Города, а перед сном бабушка читала ей чудесные книжки, и так, однажды, когда за окном их домика шумел злой осенний дождь, бабушка прочла ей историю о Золушке-Попелюшке, маленькой девочке, у которой тоже куда-то подевались родители. Как топила она большую каминную печь, и выгребала из нее золу, отчего всегда были черными ее руки, и их не удавалось дочиста отмыть холодной ледяной водой. Как дружила она с маленькой мышкой, которой жаловалась, что нет давно мамы. У мышки были глазки-бусинки и вежливые лапки, она все понимала…

 

Я вечером встретил

Мышонка у печки.

Мышонок глядел

На меня независимо

Глазами

Из самого черного бисера[2]

 

Так вечер за вечером читала бабушка своей внучке эту старую и правдивую историю, где маленькую девочку звали Золушка, и как однажды поехала она на дворцовый бал, в золотых маленьких туфельках.

Когда бабушка шла спать и девочка оставалась одна в своей постельке, она долго лежала с открытыми в темноте комнаты глазками, и казалось ей, что это она сама маленькая замарашка с въевшейся в руки черной угольной копотью, что за окном, вместо злого дождя, лег тихий глубокий снег… Как выходит она из дверей их старого домика, а там, прямо посреди Каретного переулка, стоит и ждет ее золотая карета, вся в огне золота и факелов. И черные лошади, обернувшись к ней, бьют нетерпеливо копытами в булыжник мостовой. И летят из под кованных копыт искры… Пора в путь!

Как потом неслась через весь Город карета, ко Дворцу, к высокой в коврах лестнице, и много людей стояло вокруг, но сама лестница была пуста… И бежит она вверх по ступенькам, а там, на самой последней, стоит ее мама и ждет ее, распахнув объятием руки… И много ночей снился ей все тот же прекрасный сон, как бежит она по бесконечным этим ступенькам, как опережает ее сердце, … боясь не успеть добежать…

 

Как водится, шли годы, и росла девочка. Она хорошо училась в школе, помогала бабушке… Ее многому научили и она поняла, что история про Золушку выдуманная сказка, что никогда не было этого бала… Но засыпая, она видела все тот же сон – про золотую карету, и черных ночных лошадей и свет на верхних ступенях лестницы, в котором ее ждет мама…

Однажды ночью она услышала странный стук. Спал Город, и все на их улице спали, спали даже дворовые собаки и ее любимец Полкан… А стук был как мелодия, стучали молоточки, тихо, трудолюбиво. Что-то они там заколачивали, как гвоздики, что-то пилили пилы, что-то мастерили старые мастера. Это было как песенка, … что все непременно получится…

Так продолжалось много ночей подряд, пока была зима и лежали сугробы снега по бокам городских улиц, на островерхих куполах Кирхи, пока нес ветер снежную злую крупу… И наступил первый теплый весенний день, когда вернулись в Город ласточки, и родились первые почки на веточках, еще не видимые взгляду, но вполне ощутимые…

Вот этим вечером все и произошло.

 

Это было пугающе красиво – в уже ночную, освещенную фонарями Пушкинскую улицу, плавно и стремительно развернувшись, ворвалась карета, и в двойном ряду пылающих фонарей шестерка вороных, в львиных гривах, заплетенных змеями, пронесла вдоль всей этой улицы золотую карету. Искры сыпались от копыт и гранита булыжников. Разбегались в испуге прохожие. Прогремели копыта по булыжнику мостовой и намертво стали у ворот бешенные кони…

Распахнули дверцы прыгнувшие с запятков кареты веселые расторопные слуги (еще недавно бывшие просто шаловливыми мышатами), и самая маленькая в Городе ножка ступила осторожно на тротуар.

Худенькая и стройная, как оловянный солдатик, девушка в белом из пены платье, осторожно пряча руки от жадных окружающих глаз (не вполне успели отмыть копоть золы), невесомо ступая по плитам подъезда, прошла в распахнутые торжественно двери… Ветер с моря успел распушить и ласково пригладить ее длинные волосы, пока шла она к распахнутым высоким дворцовым дверям.

Эта торжественная лестница только один раз жила полной жизнью – в тот день, в тот вечер, когда испуганная девчушка поднималась по ее ступеням вверх, к свету, к музыке… Стояли по сторонам лестницы королевские гвардейцы и каждый держал в поднятой приветствием руке зажженный факел…

 

Ради этого Бала стоило строить Город, мостить его улицы, ковать бешенных лошадей, ковать из лепестков роз на усиках рессор золотую карету, – только на один этот вечер. Стояло над Городом в ту ночь высокое холодное и прозрачное небо и на нем множество мигающих любопытных звезд, ярко горели уличные фонари, миллионы свечей дружно и весело горели в высоте бального зала и на его стенах, и яркий свет готических окон далеко был виден идущим в море кораблям. Много лет рассказывали потом бабушки своим засыпающим внучкам эту, однажды увиденную ими историю, – как ярко светились огнями окна Дворца, как играла музыка и, когда замирала, били лошади копытами по плитам двора, ждущие свою юную повелительницу черные лошади, с яростными белками африканских невиданных глаз.

Шла девочка высокими дворцовыми залами и искала свою маму, а за нею шел, ничего так и не понявший, принц…

 

И как потом, когда башенные часы на колокольне Собора начали бить удары двенадцатого часа, и вторить разными голосами им стали часы на Театральной и других площадях Города, рванулись с места ждущие кони и вынесли карету к самым ступенькам этой парадной лестницы, прямо под ноги бегущей по ступенькам своей повелительницы, … как катилась по ступенькам маленькая золотая туфелька, как упруго звенела она, прыгая со ступеньки на ступеньку, … как бежал, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, принц за беглянкой, а потом, возвращаясь в бальную залу, безутешный, он подобрал золотую туфельку…

Смешной парень, он поставил ее, эту невесомую туфельку, на столик, рядом со своим изголовьем, но когда он заснул, раздалось хихиканье в тишине комнаты, и маленький мышонок, легко соскочив со столика, бегом отправился домой, в Каретный, к маме, и к своей юной подружке.

 

В этом переходе между дворцовыми башнями они потом объяснились, местный принц и стройная девушка из Каретного переулка…

И жили они долго-долго и счастливо, родились у них дети, мальчики и девочки, и все девочки оказались светловолосыми красавицами, в маму, а мальчишки были, как принято в Городе, темноволосы и смешливы, … а потом родились и мы…

 

Вот с тех самых пор и стоит заколоченным этот Дворец, занятый под всякую ерунду.

 

Но когда-нибудь в Городе вырастет девочка… Она будет расти, как растут все дети, с куклами, игрушками, и будет у нее любимая собака, длинноухий и короткохвостый пес… Однажды ей неосторожно кто-нибудь из старших в семье расскажет старую, давным-давно позабытую историю, о девочке с почерневшими от золы руками…

В этот вечер в Городе тихо начнется работа, кузнечная и столярная, и каменных дел мастера станут подправлять стены старого Дворца. Да и булыжник надо поправить на наших уличных разбитых дорогах… Торопиться в этой работе они не станут, девочке ведь надо еще вырасти…

Но наступит день, … когда распахнутся эти решетки и зажгутся разом все городские фонари вдоль всех городских улиц, … и маленькая ножка вновь ступит на первую ступеньку лестницы, ведущей в наш настоящий завтрашний день.