Александр Карабчиевский

 Река литературы: плёсы и перекаты

 (О некоторых общественных тенденциях и социальных стимулах)

 

                      Этому писателю многого удалось добиться. Он снизил общий уровень.

                                                                                 Станислав Ежи Лец

 

Если кто-то скажет вам, что быть израильским русскоязычным писателем легко и приятно – плюньте в него. Понимаю, что такая рекомендация может показаться некультурной, но другого способа бороться с тяжелейшим заблуждением не вижу. Жизнь израильтянина, сочиняющего на русском языке, полна терниев и огорчений. Ещё до написания первой строки его терзает мысль, что труд останется совершенно безвозмездным. Преодолев её, автор ушибает сознание о другую мысль: его работа не найдёт читателей, его слово никак не отзовётся, его глас вопиет в пустыне. Справившись и с этой сложностью, бедолага-писатель обнаружит, что вынужден заниматься делами, плохо совместимыми с творческой сосредоточенностью. Например, продажей собственных книг, или организацией своих же выступлений, или выколачиванием средств из различных фондов. А периодические издания устаревают и забываются на следующий после публикации день, даже если автору кажется, что размещённый в них текст был написан кровью его сердца. Тем не менее, в Союзе русскоязычных писателей Израиля состоят и даже платят взносы около трехсот человек. Герои! Подвижники. Сумасброды…

Чтобы писать (внимание: ставьте, пожалуйста, верное ударение в этом слове) человеку нужны только стило и бумага, ещё лучше – пишущая машина или компьютер. Но чтобы быть писателем, ему нужна ещё некая поддержка социума, общественная атмосфера, хоть сколько-нибудь доброжелательное окружение. Приток говорящих по-русски репатриантов, заметно оскудевший, но не прекращающийся по сей день, такое окружение вяло создает. Доказательства? Да вот хотя бы тот альманах, который вы сию минуту читаете. Издание солидное, не худенькое. Над его изготовлением и доставкой в читательские руки работало немало людей, и далеко не все из них – аматоры. Возможно, вы заплатили за него, - в чём искренне сомневаюсь, а вероятнее всего - получили от знакомых, но каким бы путём он ни попал к вам, в нём синтезирован овеществлённый труд многих людей. В частности тех, фамилии которых перечислены в разделе «содержание».

Понравилось ли читателям произведение, не понравилось ли, увлекло или оставило равнодушными – для писательского статуса это совершенно неважно. Для популярности сочинителя – важно, а для того, чтобы числить себя писателем – не существенно. Нужно только видеть свою фамилию напечатанной. Тогда её и другим можно показать. Удивительный, но закономерный парадокс: многие люди, ощущающие в себе литературные потенции на русском, после репатриации выпускают на скудные гроши собственные книжки – и используют их вместо визитных карточек, раздаривая знакомым, хотя за те же деньги в условиях местного капитализма могли бы доставить себе гораздо больше удовольствий. По моим предварительным подсчётам, как минимум одну собственную книжку в Израиле издаёт или уже издал приблизительно один из тысячи взрослых, половозрелых репатриантов. Если бы какая-то хвороба подкосила одного человека из каждой тысячи, врачи говорили бы об эпидемии. В данном случае врачам вмешиваться нет причин, и радуются только владельцы небольших типографий.

Именно поэтому, рассматривая тенденции современной израильской литературы на русском языке, я постараюсь избежать в тексте каких бы то ни было фамилий. Тенденции не зависят от фамилий, и бывает, что писатели, к прискорбию, помирают, а тенденции при этом не изменяются. Но это во-вторых. А во-первых: неназванные обидятся. Кого ни назови – неназванных останется больше. Не переписывать же сюда весь справочник Союза русскоязычных писателей с отдельным списком желающих поступить. А обижать писателей нельзя, грех. Им и без того нелегко живётся.

Чтобы понять тенденции, придётся немножко отодвинуться на временной шкале и окинуть мысленным взором ретроспективу. К примеру, за тридцать лет. Тридцать лет – срок для литературы сравнительно небольшой, тем не менее, это  примерно половина деятельной человеческой жизни. Поставим три условные вешки: 1980-й год, 1995-й год, и 2010-й год, и бегло посмотрим, как изменялась литература на русском языке вообще и израильская русскоязычная в частности.

Итак, восьмидесятые до «перестройки». В СССР процветает советская литература, потому что ни к какой другой свободного доступа нету. Даже изувеченная редактурой, втиснутая в рамки соцреализма и принятая издательством к печати книжка стоит в плане три-пять лет.  Существует «самиздат» и «тамиздат», который приходится доставать из-под полы, и за который со знакомых не принято брать денег. Некоторые жанры отсутствуют как явление; например, любовный роман – он ещё называется «женским романом», религиозное просвещение, политические непереводные мемуары, фэнтези. Эротическая литература и порно – ни слова понятного, только иностранные журналы в картинках. Таможня бдит, чтобы это в СССР не попадало, КГБ смотрит, чтобы не распространялось. За чтение журнала «Посев» можно свободно схлопотать тюремный срок. Это – исходное положение. В то время в Израиле сосредотачиваются как раз те, кто совершил два подвига без перерыва: сумел преодолеть все советские препятствия к выезду, и после этого предпочёл бедный Израиль богатой Америке. Впрочем, их сравнительно немного. Средства на израильскую русскоязычную литературу выделяют люди, ни слова не понимающие по-русски.  Поэтому израильский «тамиздат» доходит к массовому читателю в Россию только специфический, еврейский, и по увлекательности и широте художественного спектра он частенько проигрывает не только американским, но даже французским и немецким издательствам. Создаётся впечатление литературной провинции: более сытной и более свободной по сравнению с метрополией, но всё же подлинной провинции со своей внутренней «табелью о рангах», твёрдо распределённым скудным бюджетом и двумя основными тусовками: тель-авивской и иерусалимской. Что ж, «если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря»…

«Перестройка», изменившая литературные тенденции языковой метрополии, мало повлияла на состояние русскоязычной литературы Израиля. В СССР стала гораздо свободнее пресса, а вслед за ней и издательства. «Самиздат» перетёк в типографски исполненные издания, задымился и исчез за ненадобностью. На книжный рынок вывалилась масса новых переводов, преимущественно с английского. В таких переводах были представлены публике и отсутствовавшие прежде жанры – своих-то авторов русскоговорящая среда ещё не успела воспитать в достаточном для этого рынка количестве. Крушение компартии со всей её идеологией ударило и по издательским планам: срок ожидания выхода актуальной книги сократился до  времени, необходимого, чтобы подготовить её к печати. При этом многие книги не успевает толком прочитать даже корректор. Прошумел стихотворческий бум, появилось множество неслыханных дотоле литературных журналов, мгновенно сравнявшихся тиражами с журналами старыми и известными. И не потому что новые журналы оказались интересными, а потому что у старых резко сократились тиражи. Многие рукописи вышли из-под спуда, хотя и не в таком количестве, какого ожидали ревнители свободы. Но в Израиле литературная ситуация всерьез не изменялась до начала Большой Алии. Лишь захлопнутая политиками калитка в Америку привела в Израиль тысячи людей, у которых не оказалось выбора. Многие из них помнили совсем недавнее положение: напечатанное на обложке имя давало его носителю не только существенные материальные блага, но и возможности интересного общения, право входа в элитарные места отдыха. Этим людям нечего было доставать из-под спуда – литература прежде не была их профессией, художественных запасов они не накопили – но они готовы были попробовать себя в новом амплуа. И репатрианты устремились в литературу. На следующей временной вешке, в 1995-м, можно обнаружить резкое увеличение числа местных газет, учреждение новых журналов, всплеск книгоиздания, активное пополнение числа авторов и выраженное у них стремление хоть как-то заработать литературой. Создаётся впечатление некоторой оголтелости этого сообщества. При этом владельцы газет и распорядители поддерживающих литературу фондов, не понимающие русского языка и слушающие его с отвращением, пребывают в полной уверенности, что на улице стоят десятки желающих заменить любого имеющегося сотрудника за нищенское жалованье. Углубилось противостояние между тель-авивской и иерусалимской тусовками - ещё бы, они же делят средства из одних источников. Возникает множество литобъединений, служащих не кузницей литературных кадров, как прежде бывало, а средством общения людей, желающих иметь отношение к литературе. Зато появилось значительное число переводов израильской беллетристики на русский. Сравнимые объемы переводов русских авторов на иврит появятся чуть позже, когда подрастёт поколение понимающих по-русски переводчиков, родным языком которых стал иврит.

Несмотря на всплеск местного книгоиздания, потребляют говорящие по-русски израильтяне, как правило,  российскую книжную продукцию. Со временем и здешние писатели нащупали дорожку в языковую метрополию, так что немногие наиболее успешные из них печатаются в России, попадая своими произведениями в Израиль уже оттуда. Все больше текстов оказывается в Интернете, - и тут изготовленная в Израиле литература на русском практически незаметна на фоне российской.

На третьей вешке, в 2010-м, можно заметить относительное умиротворение, устранение ажиотажа, успокоение местных страстей. Рынок и штаты израильских русскоязычных газет и журналов стабилизировались. Нежизнеспособные закрылись, а выжившие влачат безгонорарное существование и зачастую бывают принуждены украшать свои страницы работами иностранцев. В израильской русскоязычной литературе произошло значительное постарение. Алия уменьшилась, а молодёжь, уже интегрированная в окружающий социум, предпочитает понятный ей иврит. Те, кто «занимался литературой» в Израиле в восьмидесятые, продолжают то же самое и тридцать лет спустя. И что показательно – с тем же успехом. Если представить ситуацию в образе свадьбы, на которой художественное слово венчается с вниманием читателя, то во главе праздничного стола сидят не те, кто это слово породил, а те, кто сумел добыть больше средств для обеспечения застолья. Истинными вдохновителями писателей становятся спонсоры и фандрайзеры, собиратели пожертвований. Если, проходя предыдущие вешки, писатели задумывались о том, как пополнить свой литературный архив, то на этой вешке их беспокоит более серьезный вопрос: как распорядятся этим архивом те, кто его унаследует?

Крупные российские издательства поделили сферы влияния, придавили или поглотили мелкие, и освоили выпуск обширных серий, так что читателям, увидевшим обложку, сразу становится ясно, с каким жанром они имеют дело. Если мелкие российские издательства выпускают в лучшем случае по нескольку десятков новых книг в год, то крупные – по несколько тысяч. Если на первой вешке тираж в десять тысяч экземпляров считался крохотным и назначался, как правило, только книгам начинающих поэтов, то на второй вешке этот тираж считался уже весьма значительным, пригодным лишь для самых «ходовых» изданий, а на третьей – это нормальный, достойный тираж, которым выходят имеющие стабильный спрос книги. При этом вовсе не обязательно совпадение указанного тиража с действительным. В советских условиях по тайному соглашению издательства и типографии удавалось напечатать чуть меньше книг, чем указано в выходных данных. Бумага была фондируемым, распределяемым сверху ресурсом, и этот ресурс следовало сэкономить в свою пользу. В постсоветских условиях, когда бумага стала товаром рыночным, иногда указывается меньший тираж, нежели реальный выпуск. Это делается для сокращения налогов, авторских отчислений и прочих платежей. Впрочем, Израиля такая тенденция не коснулась – изданные здесь книги практически невозможно отыскать в России. А если даже они отыщутся – то из рук в руки больше не передаются. «Тамиздат» сохранился как явление, но напрочь утратил литературную ценность. Правду о жизни и отточенное художественное слово теперь говорят русскоязычному читателю России и Израиля именно российские писатели и издатели. Не осталось «западных» журналов на русском, за которые в России можно схлопотать тюремный срок, – и это прекрасно. Но эти журналы стали скучными и унылыми; во всяком случае – более скучными и унылыми, чем прежде. Спросите у их сотрудников, а если их не встретите, то спросите у сотрудников местных, израильских русскоязычных средств массовой информации об их сокровенной мечте – и вы услышите: «пенсия».

Русская литература, пережившая смены режимов и массовые эмиграции, различные цензуры и революционные перемены в обществе, гордо и плавно несёт свои могучие волны, разбрызганные по книжным страницам или окнам компьютеров. Её израильский филиал тихо струится среди свирепых амбиций и неиспользованных возможностей. На жизненных перекатах пошатнулось даже равновесие первоначального писательского импульса. Это вот что означает: берясь за литературную работу, автор следует двум векторам, двум условно обозначенным устремлениям - импульсу «я должен об этом рассказать, и делаю это в первую очередь для себя» и импульсу «я должен понравиться читателю, и потому даю ему то, чего он, по моему мнению, хочет». К примеру, в подавляющем большинстве изданных за свой счёт книжек, которые авторы называют поэтическими, а я – рифмованными, первый импульс резко преобладает над вторым. То же происходит и в большинстве мемуаров. А в юмористических приключенческих романах, в обучающей литературе либо, к примеру, в порнографической - второй импульс очевидно преобладает над первым. Стабильная общественная ситуация слабо влияет на борьбу этих импульсов в сознании автора, и результаты его трудов зависят в основном от его собственного таланта и спроса на литературном рынке. Утрата же стабильности вынуждает автора следовать какому-либо одному из импульсов в ущерб другому. Читатель мгновенно реагирует на это, откладывая такую книжку прочь и беря в руки что-нибудь поинтереснее.

Изменился и смысл фразы «он печатается». На первой вешке эта фраза чаще всего означала, что тот, о ком говорят, достиг приемлемого соглашения с властями; на второй вешке – что у него есть знакомства в «литературном мире» либо его текстам удалось обратить на себя внимание издателей, на третьей – что он располагает свободными средствами. Впрочем, подобным образом изменилось значение и других слов. К примеру, слово «отказник» в 1980-м году обозначало человека, которому отказано в выезде из СССР, а в 2010-м оно же обозначает оставленного в роддоме ребёнка, от которого отказались родители.

Прослеживая тенденцию, можно предсказать промежуточный результат. Промежуточный – потому что конечного результата у литературы не бывает. Предстоящий подъем русскоязычной израильской литературы во многом определяется работой политиков, как израильских, так и зарубежных. Чем хуже будут вести дела в СНГ зарубежные политические лидеры и чем спокойнее будет ситуация в Израиле, тем больших художественных шедевров вправе ожидать публика. Разумеется, у каждого в отдельности писателя есть творческие удачи. Но общий подъем возможен только при целенаправленной социальной работе. Активное стимулирование литературной деятельности может привести местных авторов к таким успехам, на которые пока не способны не нюхавшие Израиля россияне.