Яков  Шехтер

 Из  романа    «АСТРОНОМ»

 

 

«Досточтимой  Латронии,  славной  патрицианке и несравненной властительнице дум от всадника  Децима Симмаха. 

Ты  помнишь,  как  мы  с тобой  повздорили из-за  Ицика,  юного палестинского раба? Хозяин,  чем-то  рассерженный, просил  за мальчишку  цену   хорошего мула. Но  кто  думал  о  деньгах,  я хотел  Ицика для своих  утех,  а  ты –  для своих. Мы поспорили,   ты слегка  возвысила  голос, и  твоя верхняя  губка  искривилась,  обнажив   полоску   блестящих  зубов.

Когда  я  объяснил,  что  раб слишком  юн,  и  тебе  придется  кормить его несколько  зим,  прежде чем  он  станет готов  к  услаждению  женщин,  мне  же  он  подходит   немедленно,  ты  успокоилась  и уступила. Ицика подвели  к  нам,  ты  провела   ладонью по   нежному  бархату  его  щек и,  тяжело  вздохнув,  взяла  с меня  обещание писать  о  его  судьбе.  Вот,  я пишу.

Для  начала  я  определил  мальчишку на  кухню,  приказав управляющему  поручить  ему  самую  грязную  работу,  и кормить впроголодь.  Прежде, чем попасть в  мои  покои,  Ицик должен был   познать, насколько  тяжел  труд  и утомителен  быт простого  раба. 

Спустя  неделю  я, как бы случайно,  проходил  через   хозяйственный  двор   моей усадьбы  на Яникульском  холме. Ицик  в одной  набедренной  повязке,  весь  перепачканный  золой,   чистил   огромный   бронзовый  котел. Сам  он  был  немногим   больше  этого котла  и  его  тонкие  пальчики  покрывал  толстый слой  сажи. Сердце мое сжалось,  но я  не  подал  виду  и  остановился, словно задумавшись  о каком-то  деле. Рассеянно  взглянув  на  Ицика,  я подозвал  его,  и  начал  расспрашивать нравится  ли ему  жизнь на  новом  месте.

Он молчал,  глядя  исподлобья,  точно,  загнанный  собаками молодой  бельчонок. Тогда я  спросил,  хорошо ли  его  кормят. Он  отрицательно  покачал  головой. 

– Пойдем, – сказал я, и, взяв  его  за  перепачканные пальчики, повел   в термы. 

Раздеться при мне  Ицик  отказался  наотрез. Я  не стал  настаивать, передал  его  рабам, велев  отмыть  хорошенько,  умастить  маслом, переодеть  в чистую  тунику и  привести   в  дом.

Ты  бы  видела, как  он  набросился  на  еду! Я  решил  приучить его  к себе,  к виду  моего  тело, исподволь,  не принуждая.  Нет  ничего слаще  преодоленного сопротивления.

Несколько  недель  Ицик, вместе  с  другими  мальчиками  прислуживал в  опочивальне. Я  поручал  ему  самые  деликатные   работы:  выщипывать  волосы  на моих  ногах,  лобке   и ягодицах,  натирать  маслом  члены,  массировать спину.  Мне  нравился  его  испуг, когда  он  прикасался  своей  ручонкой,  густо  облитой  благовонным  маслом   к моему  детородному  органу. Но я  не  торопил  событий, отвлекая его в  этот момент  расспросами  о семье  и  городе, в котором  он  вырос. Все  должно было  выглядеть  самым  естественным  образом,  привыкание  происходило медленно,  но верно. Спустя  месяц  он уже спокойно  массировал  мою  мошонку,  ведь я  не  давал  ему  повода  для  страха, и  процедуры  носили  чисто  лечебный, профилактический  характер.

Мы стали  друзьями,  и в  один  из вечеров, он  рассказал  мне  свою историю. Хозяин,  тот  самый, что   сердился по  непонятной  причине,  купил  его в  Яффо. Он  собрал   полный  корабль  юных  рабов  обоего  пола и  отправился  к  берегам  Италии, рассчитывая  выгодно  продать  товар  владельцам  публичных  домов. Намерений  своих  он  не скрывал,  и по  грубости  простонародья,  во  время плавания пользовался  товаром   сам.  Девчонки-рабы сговорились  между собой  и  решили   во  время  ежедневной  прогулки  по  палубе   броситься в море.  Узнав  об  их  намерении,  мальчишки решили  сделать  то же  самое.

– Если  даже девочки, – сказал  Ицик, – решили, что   лучше умереть, то тем  более  мы, мальчики.

На  мои  расспросы,  он  объяснил, что  их  Бог  запрещает  мужчине  ложиться  с мужчиной,  и  за   это преступление   виновный  лишается  доли  в  будущем  мире. Я  долго  смеялся  и  пробовал  его  переубедить,  говоря,  что  сейчас  он в  Риме, а   боги  Италии, в  отличие  от  его  жестокого  и сумрачного Вседержителя,  любят  человека  и  радуются  вместе  с  ним, когда  он  получает  удовольствие. Но  этот маленький  фанатик  не соглашался.  Испорченное  в  детстве   плохо  поддается  исправлению.

Когда в полдень раззява  хозяин  вывел  рабов  на  палубу  и,  прохаживаясь между  ними, выбирал  себе  очередную  игрушку,  эти  дикари по  условленному  сигналу  оттолкнули  в сторону  стражников   и бросились  в море. Все до  одного. Плавать  они  не умели,  да  и  не  хотели  спасаться, поэтому пошли  ко  дну, словно  булыжники  римских мостовых.  Я  так  и  вижу  черные, коричневые,  каштановые  головки  в  лазурной воде, пробитой  столбиками  солнечных  лучей.

Матросы  прыгнули вслед,  принялись  нырять,  хватая  за  волосы  тех, кто  не еще  успел  погрузиться  достаточно  глубоко. Спустили  лодку, затолкали  в  нее блюющих утопленников.  Немногих,  совсем немногих и среди  них  – моего  Ицика.

Его рассказ подвигнул  меня  на  размышление  о  сути  божественного. Я приказал   вынести на  балкон   ванну,  наполнить ее   горячей  водой, и, разглядывая  величественный вид  на  город,  раскрывающийся  с Яникульского  холма,  провел  в  ней  несколько счастливых  часов. Рабы  постоянно  меняли  воду,  поддерживая  ее  в состоянии приятном  для тела, а  Ицик  подносил   кубок со старым фалернским  вином,  разбавляя его  двумя  ложками  снега.  Клянусь всеми   святынями Рима, это были  не самые плохие  часы  в  моей  жизни!

Тяга  к  божественному есть  часть  человеческого  характера. Так  уж мы устроены,  от простого  крестьянина  до  императора.  Каждый  хочет  верить,  что не все  зависит  только  от людских  желаний, что  в сумятице жизни   существуют некие   законы,  высшие правила.  Разница  между  дикарями  и  цивилизованными  странами состоит в  том, как перевести  это тягу к  божественному  на  язык культуры. Примитивные  народы придумывают  себе  жестокое,  беспощадное   божество, превращающее   людей в  рабов. Наши,  римские  боги,   больше   похожи  на  друзей,  продолжение  человека. Как  и мы,  они  гневаются,    любят, ссорятся,  пьют  вино. Они  понятны  нам,  подобно  тому, как мы  понятны  им.  С  такими  богами   легко  жить:  они  радуются   нашим  радостям  и  помогают  в  минуты  печали.

Народ  Ицика  выбрал  себе  сурового,  требовательного  владыку. Бедный мальчик!  Вся  его  жизнь  могла  пойти  по  куда  более счастливой  дороге,  но  предпочел  стезю  мучений  и  страдания.

Когда  мне  показалось, что  мальчишка  достаточно привык, я  попробовал приласкать  его  во  время массажа.  Он  бросился в  сторону, словно  в  его руке  оказалась  не самая нежная  часть моего  тела, а   гадюка.  Я  был  милостив  и добр,  вместо  того, чтобы  выпороть  негодного  раба,   сделал вид, будто  ничего  не произошло.

Спустя  неделю  мне  понадобилось  отправиться  по  делам  в  Мессину.  Уезжая,  я  приказал  управляющему  отыскать  какую-либо провинность в  поведении   Ицика и  отправить  его на  чистку скотного  двора.

– Пусть обхаживает  коров, – сказал, – если  не хочет  ухаживать  за  своим  господином. Держи  его при   навозе  до моего  возвращения.

Дел  оказалось больше,  чем  предполагалось, и  вернулся только через  полтора  месяца. Мальчишка  бросился  ко мне, будто к  родному  отцу,  он  думал,  что  в его  наказании повинен  только  управляющий.  Запах  от  него  исходил  ужасный,  понадобилось  несколько  дней   мытья  в  термах  и  умащения  благовонным  маслом,  чтобы его  руки  перестали   смердеть.

На сей раз, я решил  действовать  иначе. Вечером, после ванны,  я  приказал  Ицику держать  в  руках  лампу,  а сам показал ему на  одном  из  рабов  опочивальни, чего  жду  от  него. Он  смотрел  на  нас   с ужасом, но  при  этом  мордашка у  него  была  очень  милой. Сказать честно,  его  сопротивление возбуждало  меня  куда  больше, чем,  если  бы  он, подобно  другим  купленным  мною мальчишкам, безропотно  выполнял  бы  все  мои  прихоти.

Ицик  держал  лампу   целых  две  недели. Когда  выражение  ужаса  на его  лице сменила  гримаса  безразличной  привычности,  я  приказал ему  передать  лампу  другому  мальчишке, а самому   лечь ко мне  в постель. Он  молча повиновался, и  его  покорность меня  чрезвычайно  взволновала. Однако  на  ласки  он  отвечать  не  захотел,  а  принялся  извиваться подо мной и верещать  дурным  голосом.  Моему терпению пришел конец и я взял  силой, то, что  давно полагалось  по  праву.

Когда  возбуждение  спало,  я попытался его поцеловать его в  знак  благодарности,  но  этот  гаденыш,  повернув  залитую слезами  мордочку,   вцепился  зубами в мою  щеку  и прокусил  ее  насквозь.  Кровь   хлынула ручьем,   ослепленный  внезапной болью  я рассвирепел,  и  несколькими  ударами  лишил  его  пары   зубов.

Произойди   все  это  наедине, возможно,  участь  Ицика  оказалась иной, но возле постели  стояло несколько   рабов  опочивальни,  регулярно   поставляющих мне  аналогичные   услуги,  и  оставить  такой поступок без последствий  было  бы  в  высшей  степени  непедагогично. Как  хороший  хозяин  я был  обязан проучить  негодного раба и  его  примером  устрашить и воспитать  остальных.

После  долгих  размышлений  я  решил посвятить  мальчишку  традиционным  богам   домашнего  очага.  Честно  говоря,  о  древнем  обычае   ритуальных  жертвоприношений  я только слышал от стариков,  но разузнать  все  подробности  ритуала  не составило  большого  труда.  Спустя  несколько  дней  я собрал  рабов  и клиентов  перед   домашним храмом  на склоне  Яникульского  холма и  специально  нанятый жрец  приступил  к  выполнению  обряда.

С утра  дул  холодный  восточный  ветер,  потом  зарядил  частый  дождик. Мальчишке,  лежащему  голым  на камне  жертвенника было   холодно. Его  кожа покрылась мелкими пупырышками,  но он молчал,  словно  набрав  в рот  воды.  Не  знаю, как  бы  я поступил,  взмолись  он  о пощаде  или  расплачься,  но  он молчал,  подчинив себя  власти  своего  сумрачного  божества.

Жрец,  кстати,   потребовал  за  свои  услуги  изрядную  сумму.  Ты  ведь  знаешь,  стоит   человеку оказаться в  их  власти,  как  они  поднимают  цену  до  небес. Можно  подумать,  будто у ворот  храма  стоит  очередь  желающих  принести   такое  жертвоприношение!  Это  они  должны  были   заплатить мне  за  возможность  выполнить столь  редко  выпадающую работу.

Перед началом  процедуры  я  поговорил  со жрецом, выспросив  подробности  ритуала.  Жертве полагалась  сначала перерезать  горло,   потом  вскрыть  живот,  извлечь  внутренности  и отдельно воскурить  на  алтаре. Не  знаю,  какая  муха укусила меня  в то  утро, вероятно  от  сырости  прокушенная  щека   болела  особенно  сильно,  но  я попросил  жреца  не  убивать Ицика,  а,  слегка  надрезав шею,  только  пустить  кровь. Мне  хотелось  услышать  его  мольбу  о пощаде.

Но  он  молчал,  маленький  негодяй!  Я стоял  возле  жертвенника и  следил  за всеми  подробностями. Когда  нож  жреца  надрезал  кожу  его  горла,  он  вздрогнул и  посмотрел  на меня.  Наверное,  мальчишка  подумал, будто я   решил  его  попугать,  устроив  небольшое  представление. Однако  когда   нож  рассек живот  и  пальцы  жреца проникли  в  брюшную  полость, Ицик  понял, что  время  шуток прошло. Его  тело  затрепетало,  он попытался  выгнуться дугой,  но  веревки  держали  крепко. И  закушенной  губы  потекла  кровь,  но  он молчал,  храня  верность  своему  Богу. Застонал  он,   когда    жрец обхватил  пальцами  печень  и  сильно  потянул на себя.  Внутренности  у мальчишки  держались  крепко  и  чтобы  вырвать   печень,  жрецу пришлось  немало  потрудиться.  Вот  тут  Ицик,  наконец,   заверещал.   Жалобно  и  тонко,  как  побитый  щенок.   Подай  он  голос   немного  раньше  я  бы,  скорее всего,  отменил жертвоприношение. Но   сейчас  остановка  уже  не имела  никакого  смысла.

 Вырвав  печень,  жрец поднял ее  высоко  над  головой,  посвящая  наблюдающим  за  нами  богам.  Струйки  крови  стекали  по его  обнаженной   руке,   застревая в  густых  волосах. Ицик   хрипя,  дергался  на  жертвеннике . Я  думаю,  в  этот момент  сознание  уже  оставило  его. Но  даже  если  не  так,  мучиться  ему  оставалось  недолго. С поклоном возложив  печень  на алтарь  для  воскурения,   жрец   двумя рывками  вырвал  из  мальчишки  сердце.

 Стойкость  Ицика навела  меня  на  некоторые мысли. Я приказал  поставить  ванную  с  горячей  водой  перед  окном залы  и  провел  в  ней  несколько  часов,  размышляя  о случившемся.  Немного  сетийского  вина  в  хрустальном  стаканчике, вид  на  Рим,  приятная  истома прогретого  тела.

Почему меня  так  разозлила стойкость  раба? Ведь  та же черта  характера,  проявленная  при других  обстоятельствах  и  другим человеком, как,  например  Сцеволой,  приводит  нас  в  восхищение.  Думаю,  что человеческие качества   не  существуют сами  по себе,  их  нельзя  заранее, вне   конкретной  ситуации  и места,   определить  как   хорошие  или плохие.

 Доброта по  отношению к рабам  вредна, она  портит их, и, в  конечном  итоге,  только усложняет  им  жизнь.  Трусость в  некоторых  обстоятельствах  превращается  в  разумную  предусмотрительность,  а  милосердие  – в  расточительство. Верность  Богу  у  Ицика   проявилась  как примитивный  фанатизм,  но в  культурном  и просвещенном  обществе  Рима,  она могла  бы   обратится в  поднимающую душу  жертвенность.  Без  конца упрекающие  нас  морализаторы делают  одну  и  ту же  ошибку:  им  хочется привести  всех  к  некоему  сочетанию качеств, какое   представляется  им  совершенными,  забывая  о том, что  качества  эти  могут  диаметрально  меняться в  зависимости  от человека  и  ситуации.  В итоге,  каждый  должен  судить  себя  сам,  зная, что  есть в  его случае  добро, а  что  зло, и  действовать  в  соответствии  с  этим  судом.  Единственное условие,  которое  необходимо  соблюдать,  дабы  общество  не  превратилось  в  стаю  рвущих  друг друга  волков – суд  должен  быть  честным.  Да,  судить  себя  нужно  честно  и это главное правило, которого следует  придерживаться в вопросах  этики  и  морали.

Вот, собственно,  и все, моя  несравненная  и  далекая  госпожа. В  знак любви  и  грусти посылаю  тебе  киньяр  домашнего вина. Помнится,  ты  смеялась, что  на  моей  давильне   трудится  целая  деревня. На  сей  раз  и  я   надел  короткую  тунику  и  прыгнул  в  чан  вместе с  другими  работниками.  Рабов  я  выгнал и  вместо  их  поставил  молодых  рабынь.  Вино,  выжатое  их  нежными  пятками,  отличается  особенно  мягким вкусом.

Представь:  громадный  чан из  черного  базальта,   белые ноги девушек, молодые груди,  слегка  подрагивающие в  такт движениям  ног. Я   велел рабыням  раздеться  и получил  двойное  удовольствие: от  крепкого  духа  раздавливаемого  винограда и  от   юной  красоты  работающих рабынь.

К вину  прилагаю  франкского  раба мальчишку.  Я  купил  его  неделю назад,  он  невинен  и чист, и поверь,  мне   стоило немалого  труда сохранить  его в  таком  состоянии.  Только  мысль,  что  он достанется  тебе,  помогла  мне   сдержать  порывы  чувств. Однако  поторопись вдохнуть  первый  цвет,  пока старый  жирный  боров, твой   муж,  не  нанизал   мальчишку на  себя,   как  это случилось  с  моим  предыдущим  подарком.

Возвращаясь  к Ицику,  хочу  заметить, что  и ты,  отчасти, виновата в  его смерти.  Твое  упорное  нежелание  вернуться в Рим, лишающее  меня  радости  наших  свиданий,  послужило  причиной  моего  раздражения. Вернись,  прошу  тебя,  мне   так не хватает  ночей  в  укромном  домике  возле  Свайного моста!

   Твой  друг и,  надеюсь, возлюбленный,

                                                                      всадник Децима Симмах».