Юрий Леплер

 

              Рукописи не горят

 

 

Петр Воронов, управляющий государственным кредитным банком С. Петербурга, стоял в своем кабинете у широкого открытого окна и смотрел на проспект.

По тротуарам Невского спешил уже по-весеннему одетый поток людей. Апрель, теплый и солнечный, освободил город от позднего зимнего снега. Машины плотно двигались и замирали на светофорах. Обычная пробка. Пешим шагом - быстрее, даже рассматривая витрины.

Воронов был коренастым, плотно сбитым 45-летним мужчиной. Такой укороченный дубок. В новом итальянском костюме, накрахмаленной белой рубашке. Английские туфли зеркально блестели черным лаком. Гладко зачесанные прямые волосы так же блестели, но бриолином.

Аккуратный государственный чиновник.

Ожидал посетителя. Степана Каца.

Сумма 5 миллионов долларов под 20% годовых была приготовлена и оформлена документально. Но утром звонил министр и просил приостановить сделку на время.

Воронов повернул голову в сторону сияющего шпиля Адмиралтейства. За ним – широкая вода Невы и Эрмитаж, где трудилась Леночка – доктор искусствоведения, зав. отделом и любовница Петра.

Он был холост, жил один в большом коттедже на Каменном острове. Дом из пяти комнат, машина и водитель Василий. Все это предоставлял банк, точнее государство.

Своего Петр не имел. Даже двушку в Купчино продал. Правда, в Испании была небольшая недвижимость, но об этом даже Ленка не знала, так, кое-кто…

Секретарша сообщила, что Кац в приемной.

- Зови! – коротко сказал он в трубку.

Кац ворвался, словно ураган, и потребовал виски.

Петр пил только граппу из Испании в тонкой ракетной формы бутылке с острой пробкой в виде шлема. Это было удобно. Любой фуршет или прием – виски, водка, вермут. Редко граппа. Чаще был трезвый, ссылаясь на привычку и отсутствие любимого напитка.

Кац углубил свою большую задницу в кресло для посетителей.

Воронов плеснул ему в широкий стакан напиток.

- Только без льда, - попросил Кац.

Выпив залпом, он заговорил.

- Ну что за суки, что за суки эти литераторы. Х..вы подписанты. А этот засранец Свитов, уже за 80, а все туда же!

- Успокойся, - сказал Петр и отобрал пустой стакан у Каца. - Здание Публички у всех на виду, и заполучить тихо и спокойно трудно.

- Да, но уже триста душ уволили, и проект в Дачном из стекла и бетона готов. Я вложил бабки, и что теперь? – Кац вскочил во весь высоченный рост 1.85 и нервно зашагал по кабинету.

- Просили подождать, - Петр пальцем указал на потолок. - Два-три года, пока все эти писатели, а им уже за 70, не отойдут в другой мир. Молодым на это насрать. Они с удовольствием будут ходить в новое казино и щупать твоих баб в борделях.

- Три года! – закричал Кац. – Да  ты с ума сошел!

- Сядь. На, выпей еще и успокойся. Надо уметь ждать. Пока качай свои скважины и помалкивай. Можешь заканчивать строительство и оформлять, скажем, как хранилище под библиотеку современной литературы. А года через два подашь заявку на Публичку. К тому времени все эти инженеры человеческих душ и редактора толстых журналов успокоятся навечно.

Кац опрокинул вторую порцию и быстро заговорил:

- Петя, Петя, нужно им помочь, ускорить, понимаешь, ускорить, успокоить. Ну ты сам понимаешь.

- Дурень ты, Кац, а еще еврей. На криминале не построишь бизнес, а если и да, то ненадолго. Забудь, выбрось из головы, иначе все потеряешь. Продолжай  строительство и наберись терпения. Еще на нашей стороне Исаакий и Пушкинский театр. Все впереди, - он похлопал расстроенного инвестора. Пришлось встать на носки и тянуться.

- Успокойся. Иди к своей Софе или к девочкам. Положи голову на мягкий животик, и все пройдет.

Когда Кац ушел, Воронов снова приблизился к окну.

Воздух был теплый, свежий и уже душистый.

«Скоро пух полетит», - подумал он.

Негласно Невский был поделен на левосторонних и правосторонних.

Если стоять лицом к Адмиралтейству, а спиной, соответственно, к Московскому вокзалу, то левосторонние держат здания и содержимое строений - ДЛТ, театр, музей - под контролем, как основные фонды, требующие  в будущем небольших преобразований: в гостиницы и ресторанный бизнес.

А правосторонние, негласно, конечно, там же имеют у себя торговый центр Пассаж, театр Комедии, Дом Книги.

Мелкий бизнес первых и вторых этажей на Невском давно был продан с хорошим откатом. И вот пришло время основным фондам.

Актеры и режиссеры уже давно дали согласие на новый театр из бетона и стекла, и малые, средние и большие сцены уже на 90% готовы.

А любимый гастроном расширит свои владения. Потихоньку и Исаакий, и все остальные здания и этажи перейдут к нашим ребятам. 

Эрмитаж, подумал, но это святое.

Партия правосторонних, как и левосторонних, - это наши!

Воронов скосил взгляд на флажок, прикрепленный к лацкану пиджака, и тихо сказал:

«Педерасты». Он также не любил эту выскочку,  «Наполеона» с брюшком.

И мысленно пожелал ему проколоться на горячем.

Спортсмена уважал за решительность и правильную раздачу топлива.

У каждого было свое ведро, постоянно наполненное черным золотом.

Они все правильно рассчитали: и этот спортсмен – неограниченные запасы земли и морей, и Воронов, что поставил на спортивную команду.

Как говорил сам, в приватной беседе с Петром: «На наш век запасов хватит, а там, гори оно огнем и синим пламенем. Надо уметь ждать. Делиться с пенсионерами и учителями. Заботиться о детях, не забывая своих. И не воровать! Надеюсь, ты меня понял, Петр?»

И он все понял и с удовольствием занял предложенное место госслужащего государственного банка города С. Петербурга.

Кстати, спортсмен был левосторонним, и это он попросил повременить с Публичкой.

 

Воронов и Леночка

 

Воронов  принимал у себя любовницу Леночку, Ленку, как он ласково ее называл.

Окна в доме, большой светлой гостиной, были открыты, и легкий китайский тюль дышал весенним вечерним покоем.

Они расположились на кожаном диване, углубляя тонкую лайку весом расслабленных тел, полулежа, вытянув для отдыха ноги. Ленок округлой грудью, две спелые дыньки, прижималась к голубой рубашке Воронова, наполовину распахнутой, и открытой ладонью гладила волосатую грудь. Они не спешили. Поужинали в ресторане «Тбилиси». И после острой и ароматной бастурмы  испытывали жажду.  Минеральная вода и граппа для Воронова, шампанское в блестящем ведерке - Леночке. И попка чуть оттопырена, и пухлые помадные губки, и натуральные льняные длинные волосы. В меру подведены голубые глаза. Доктор наук с рекламной внешностью. Редкое сочетание.

Они познакомились еще в университете. Вскоре Леночка удачно вышла замуж за проректора по хозяйственной части бывшего парторга и хапугу Леонова Аркадия. Жили счастливо, без детей, с этим не спешили. В свое удовольствие, как говаривал муж, сначала надо осмотреться и утвердиться. Перестройка помогла обналичить большую часть научной базы и, главное, с уклоном на ее оптическую часть.

Устроив жену в государственный музей, предварительно помог защитить кандидатскую и через год докторскую - ученый совет во время перемен бедствовал. С легкостью освободил ей место зав. отделом в музее. Благо, и директор музея нуждался в хорошем электронном микроскопе для лаборатории защиты экспонатов от вредителей.

То, что Лена изменяет, он догадывался, но и сам проводил факультативы, как он называл баню в Репино. Во-первых, жили дружно, и Лена ему всегда давала. На головную боль не жаловалась. «Все бабы …. ммм…», - мычал он и заканчивал:

«влюбчивые». Главное, нет скандала и развода.

Лена забралась на колени к Воронову, устроилась удобно, чувствуя упругость в штанах любовника, и запустила пальцы в бриолин, растрепав аккуратность прически.

- Фу, чем ты мажешь волосы?

- Бриолином, - ответил он, уводя руку любовницы в сторону и направляя ее вниз под упругую задницу наездницы.

- Погоди, - она обхватила мускулистую шею и, уложив голову ему на плечо, вздохнула. Свободная часть волос упала на его лицо, перекрыв видимость расслабленному мужчине.

- Что такое? Пойдем баиньки.

- Ой, как мне все надоело, - затянула пискляво Леночка. – Давай уедем в Испанию, пока там не жарко. В Малагу, отдохнем. Море, горы, воздух, богатые люди. Господи! Как я люблю роскошь и богатство, независимость и деньги.

Она вдруг вскочила и закружилась босиком по комнате.

- Прожигать, прожигать жизнь.

Легкое платье также кружилось воланом, оголяя плотные еще молодые бедра и белую полоску кружевного белья.

Воронов насторожился, откуда она знает про Испанию.

- Почему в Испанию? - равнодушно, вставая, спросил он.

- Потому. – Она обняла и плотно прижалась к мужчине. – Потому, - повторила она, - что у тебя там есть дом.

Воронов отстранил ее и строго заглянул в лицо, откинув рукой белую прядь льняных волос.

- Откуда знаешь? - сухо спросил он.

- Да муженек мне сказал. Он же иногда стучит по совместительству.

- Вот пидер, - тихо вслух прошипел Воронов и, подойдя к низкому столику, залпом выпил пузатую рюмку граппы.

Лена села рядом с уже спокойным Вороновым.

- Насрать. – Она погладила его по растрепанным волосам. – Сейчас все умные люди инвестируют ворованное в недвижимость за границей.

- Я не вор! – закричал он. – Это подарок за проведенные финансовые консультации.

Лицо у него покраснело, у висков надулись синие вены.

- Да не волнуйся ты, - пропела ласково Леночка. – Сядь, я тебе что-то про музей расскажу.

- Да ну их в ж… Что я разошелся?  Что там у тебя? – Он обнял за талию Ленка и, пропустив ладонь под майку, оставил руку греться, предвкушая медленный переход в спальню.

Лена пригубила шампанское и начала:

- Мне как-то попался каталог «Русская живопись в коллекции Эрмитажа». Красочный такой буклет. Я полистала и удивилась, что из 28 картин каталога ни одной я не встречала в экспозиции. Для уверенности я прошлась по залам. И точно, нет ни одного полотна.

- Ну в запасниках, наверное, - убирая ладонь, сказал Воронов.

- Не дура. Конечно, спустилась, проверила, но и там нет. Даже копий. Я бегу к нашему директору. «Что это такое, Веньямин Петрович, академик вы наш? Где картины?» Ты знаешь, он деловой, эффектный, элегантный, с шарфиком…

Снял трубку, с кем-то переговорил. И уже после обеда пришли ребята из конторы. Вызвали меня, опросили сотрудников, забрали буклет и ушли.

- И это все? – спросил взволнованный Воронов.

- Нет, не все, дорогуша. На следующий день они вернулись и арестовали нашего электрика и пенсионера вахтера, отставного сержанта ВОХРа. А картинки большие, ну, крупные, габаритные. Дурачок, - и Ленка кончиком указательного пальца коснулась крупного носа Воронова. – Кто же тащит рамы? Рулон - и в чертежную тубу.  Всех дел.

- И это доказано? - спросил он.

- Это, как  и другое, неважно. Не академик же их вынес, обслуга, понятно даже следователю.

- Всплывут, - вставая, сказал Воронов.

Он длинно так потянулся и, обращаясь к любовнице:

- Пойдем трахаться, Ленок, жуть, как хочется. Завтра у меня тяжелый день. Лишнее напряжение вредит.

Она вскочила и начала убирать со стола.

- Оставь, утром придет прислуга.

Поднимаясь вверх по деревянной винтовой лестнице, она сказала:

- Уже всплыли.

- Что? – оборачиваясь, спросил Воронов.

- Картины, в Англии на аукционе «Дерби».

- Откуда знаешь?

- Глупый. – Она ладонями уперлась ему в тощие ягодицы. – Мой купил.

 

Поэт, Сергей Базовский, престарелый пенсионер 75-ти лет, проснулся поздно, в 10 часов утра, и вскочил с постели довольно ловко для своего пенсионного возраста.

Надув короткие усики, словно парус, он побежал, пыхтя, в ванную, понимая, что опаздывает на встречу с редактором в 11:00.

Он, поэт, лауреат премий и грантов, в своей трехкомнатной квартире на ул. Маяковского в центре С. Петербурга чувствовал себя в безопасности и финансовом благополучии. Выпуская по три-четыре поэтических сборника в год.

Любимый народом, уходящими и молодыми литераторами, понимал, что он схватил удачу за хвост. Жалкая пенсия копится в банке. Премии и постоянные гранты из Италии – финансовая струя – позволяли жить спокойно с любимой немолодой женой Валей.

Итак, бегом по Маяковской, быстро заскочив в буфет застойных времен с портретом Л. Брежнева. Пропустив полстакана «Столичной», направился на Моховую на встречу с главным редактором.

Университет они закончили в один год. Однокурсники.

Виталий Лев был одного возраста с поэтом. Роста небольшого, как и Сергей, но бритый, с мраморным лицом. Мрамор в красных прожилках.

Он очень любил этот толстый еще Ленинградский журнал «Погоны», несмотря на одиозное название. Старался выбирать прозу – бриллианты и поэзию – изумруды.

Иногда попадал. Критик по профессии и поэт в душе, он был первоклассный, как критик, и тайный поэт, но талантливый.

- Здорово!  - приветствовал Сергея Виталий, когда тот, семеня, короткими ножками, вошел в кабинет редактора.

- Слушай, - сказал Сергей, опускаясь на стул. – Это блядство с Публичкой. Я там отработал 35 лет и вовремя ушел. Конечно, эта мизерная зарплата нужна только подвальным кошкам. Но, Виталий, фонды, ради этого я оставался, и масса свободного времени для поэзии.

- Сергей, кончай звездить. Ушел и ушел. Пока создали комиссии, идет работа с документами, еще никого не уволили. Каждого персонально проверят. Аттестация, старик! Давай-ка лучше в пельменную.

Действительно, пельменная была напротив редакции.

Апрельский номер сдан в набор. Очередная талантливая осторожность набрана. Можно и расслабиться.

Взяли по 250 г и по порции пельменей с уксусом. Неплохо для начала дня.

Пельменная была небольшой и уютной, с высокими круглыми мраморными столиками в позе «облокотившись». Привычно с университетских времен.

Когда выпили по третьей, и горячие скользкие со сметаной и уксусом ушки прогрели живот, Виталий сказал:

- Серега, ты хороший и очень важный поэт. Тебя любят и уважают. Твой гениальный сборник «Там-там» в ушах гремит до сих пор. Ему уже 20 лет. Скоро будем отмечать юбилей.

Выпив по четвертой, Сергей возразил:

- Ты критик времен и народов. Ты создал и продолжил журнал, выискивая бриллианты поэзии и моих стихов на уровне мировом и космическом. – Сергей вновь раздул пышные усы в выпуклость паруса. – Виталька, я тебя люблю. Но этот прозаик Шопов так овладел литературным фондом, там такие сумасшедшие деньги!

Они еще заказали по порции и еще 250 «Столичной».

Виталий грустными глазами посмотрел на поэта:

- Зависть, Сережа, пора остановиться. Нам 70+, и скоро конец. Послушай, - он приблизил жаркое дыхание «Столичной» к лицу поэта и прошептал, - только созерцание нас спасет. Созерцание!

- Ты о чем? – поправив круглые очки, спросил поэт.

- Ты понимаешь, ну, еще год, два я буду ездить на Моховую. Ну буду выискивать бриллианты с запахом серы. Ну пять лет, не больше, мы будем коптить. А потом… Данте и его подземелье. Созерцать. Точку в пространстве, невидимую звезду планет. И завершить наше пьянство можно только там, где нас нет. Послушай:

 

Созерцание вечерней  молитвы

В тишине округлых стен

Слышится с Богом слитно

В разветвлении синих вен.

 

Чувственный взор наблюдателя

Увидеть пытается взгляд

Бога ли, созидателя,

Того, кто раскаянью рад.

 

Созерцанье ведет к размышлению,

Обостряя чувства и помыслы,

Превращая восторг избавления

В седину и седые волосы.

 

Стал ты старше со дня рождения,

Знаешь слова молитвы,

Любое твое рассуждение

Падает полем битвы.

 

Хочется знать причину

Истока, устья широкого.

Толчком уверенным в спину

Падаешь в русло глубокое.

 

Душа – из двух половин,

Где одна - твоя половина -

Старых требует вин,

Другая - ни в чем не повинна.

 

Приходит времени срок.

Душа в раздумьях печали

Чувства берет в залог,

Чтоб мысли не разлучали.

 

Твой созерцательный взгляд

В сомнении дышит любовью,

Ты не вернешься назад

В исток, наполненный болью.

 

- Постой, это кто?

- Ах, так, один автор. Сережа! Созерцай свою жизнь, прошлое, где нет настоящего.  И помни: покой, бездействие и тишина. Наше будущее в неизбежности уходящего. Примитивность поэзии, нет загадки и ритма. Впрочем, давай нальем и выпьем. За нас и твое созерцание.

Закусили.

- Сережа, сегодня прилетает Марик Вовк из Израиля. Ты не забыл? Завтра начало конференции «Современный американец» и день памяти нашего друга Бори Омлатова.

- Да, да. Помню. Самолет в шесть. Еще и Ефим Медведев из Берлина. Ах! Наша студенческая юность.

 

Встреча в аэропорту была дружеской, с объятиями.

Высокий грузный Марик Вовк с легкой маленькой сумкой с красными от перелета и «Старки» глазами закричал:

- Я пять лет вас и город не видел. Мне снилась Нева и гранит. Обнимаю тебя, Сережа, и тебя, Виталий. Рад, старики. Я к вам привык.

Отстранив талию прозаика, Виталий спросил:

- Как долетел? Что в Тель-Авиве?

- Тепло, жарко! – прижав к бедру пьяненького поэта, закричал Марик. – Ну а когда Фима прибудет?

- Завтра, - коротко ответил Виталий. – Пошли, такси ждет.

 

Марик Вовк, прозаик из Израиля, журналист и общественный деятель, остановился у своего племянника Саши в доме сталинской постройки рядом с метро «Парк Победы». Родился он в Ленинграде  в религиозной семье, соблюдавшей еврейские традиции и язык галута - разговорный идиш. Вот уже более тридцати лет он жил в Тель-Авиве на улице Дизенгофф с женой Лилей и котом Абрашей. Двое сыновей женились и жили отдельно. Он служил в ЦАХАЛе, был на Синае, отдавал пески и холмы с частью прохладного  чистого моря. Конечно, не Марик. Он выполнял команды.

«Я люблю Средиземноморье, эту острую, сочную еду. Такой же острый и горячий мой народ», - говорил Марик, пропуская свой любимый напиток - водку, охлажденную в морозилке, в недра огромного тяжелого живота. Обязательно из граненой 70-ти миллиграммовой стопки.

Он очень переживал и уходил в транс, когда очередной друг, поэт или прозаик, переселялись в мир другой.

Близко дружил с Борей Омлатовым, до сих пор находился в переписке с  вдовой.

- Послушай, - говорил он своему другу-мошавнику, когда они на закрытой веранде выпивали и закусывали. – Нет уже, нет почти никого, кто остался в нашем городе. Ну, Сергей и Виталий. Этот прозаик Шопов сберегает не слово, а кошелек. Ну, еще Ефим в Берлине. - Он безнадежно махал рукой, выпивал любимую стопку и, грустно жуя копченую рыбку, гладил собаку хозяина.

Он с трудом ходил. Тяжелый вес давил на ступни ног, и острая боль в коленных чашечках отдавалась темнотой в больших карих и добрых глазах.

Племянник жил один, с женой развелся давно, и они допоздна сидели на маленькой кухне, пили и разговаривали, заедая консервами, колбасой и селедкой «Столичную»,

хмелея, вспоминали родню.

Утром  Марик встал бодрый и с хорошим настроением. Племянник еще спал. В батарее пустых бутылок он нашел целую бутылку «Жигулевского».

Спустился в подземку и обратил внимание, что жители помолодели. Стариков почти не было видно. «Поколение сменяет поколение», - подумал он. – «Так  и нас обменяют на молодых».

 

Марк и Ефим

 

Они сидели в маленькой гостинице в центре города и выпивали. Ефим снял номер на три дня конференции с окнами во двор колодца. Этаж был второй, а пропасть колодца уходила вверх, в лоскут синего неба.

В Купчино, где он раньше жил, жила сестра жены с семьей. Но стеснять в маленькой хрущевке он не хотел. Да и морока. Паспорт у него давно германский. Встретился, навестил, передал, в основном, консервы и твердые колбасы. О чем говорить? Возраст, болезни и пустоты…

А сестры часто по телефону общаются.

 

Ефим жил лет 20 в Берлине вместе с больной женой. Каждое лето почти на руках увозил из душного города на хутор в Игналину. Там она оживала и сажала огород. А Ефим сидел на крылечке и смотрел на темный лес. Видно, созерцал. В лесу было много грибов и ягод. Обратно с женой на руках и заготовками 12 часов тряслись в автобусе. Самолет они не переносили  и к любой технике относились с подозрением. Дома у него стоял старенький, но надежный «Ундервуд». И так каждое лето, с июня по глубокий октябрь. Он писал, жена сажала огород и собирала грибы и ягоды. Дальше огорода Ефим не заходил, не было смысла.

Марк помнил Светку – жену Ефима – еще по Ленинграду. Они были одноклассниками. Она стройная девчонка в черном школьном фартуке с длинной, ниже пояса, толстой косой-канатом. Огромные карие глаза-глазищи и сонный томный взгляд. Ефима она не замечала, он уже тогда что-то писал, и его постоянная собранность в себя пугала Светку. После выпускного она очень быстро вышла замуж за инженера-электрика «Ломо» и родила ему мальчика. Надолго пропала. Встретились они у входа на филфак. Ефим уже на пятом курсе, она после замужества и развода еще больше похорошела, повзрослела женственностью. Тайная любовь Ефима вновь разгорелась, да и по природе он был стеснительным и с женским полом общался мало.

Читал в запой, жил в коммуналке напротив «Авроры» с мамой и редко бывал в компаниях, несмотря на более чем свободные, нравы на факультете. 

Мальчику было уже семь лет. Ефим его полюбил, и уже через год Алеша звал его папой. Сын остался, женился и уезжать не хотел. Уехал сначала Ефим, вскоре приехала Света. Она сохранила молодость и свежесть, гладкую кожу и томный взгляд. Но, что больше всего поразило Марка, когда он навещал друзей в Берлине, - та же коса-канат, тугая и толстая, не собранная вокруг затылка, свободно и тяжело раскачивалась на прямой спине и уже начала серебриться. Света часто болела – суставы - и только на хуторе оживала. Несмотря на сгорбленные пальцы, много и с удовольствием занималась огородом и заготовками.

 

- Скажи мне, Ефим, - наливая свой любимый размер, спросил Марк.

Он с трудом умещался на гостиничном стуле и весом туловища прижимал стол.

- Скажи, старик, ты скучал, тебе хотелось вернуться?

Ефим разгладил седые усы ладонью, ощупал бороду. Молчал.

Выпили. Ефим выпустил струйку дыма и вздохнул:

- Не помню. Думаю, да. Но время 90-х было беспокойное, голодное, ожесточенное. Сначала Париж. Приютил Володя Грузин. Затем выбор: Германия или Израиль. Звонил другу, он уже года три был на святой земле. Дворник, сторож или учеба в ешиве. Выбрал Берлин. У вас часто войны. Как вы там живете?

- Живем и неплохо, среди своих и чужих. Привыкли, - ответил Марк. – Я вот тоскую. Друзья уходят. Мир изменился. Город, знакомый до переулка, вода в Неве, гранит и шпили площадей, - все чужое.

- Это мы чужие, Марик, и были чужими, играя в своих, - вставил Ефим. – Я и в Берлине чужой, а ты у себя …

- Я родной в Израиле, родственный, понимаешь, - уже хмелея, сказал Марк. – Давай к нам.

- Нет, давай лучше выпьем, а у вас я был. Жарко! Да и грибов нет, боров, леса настоящего. Одни камни и войны. Тени мало, очень светло, старик.

Они выпили еще, и Марк  спросил:

- Чем ты болен, Ефим?

Клубы дыма закрыли бородатое морщинистое лицо. И вновь пауза. Молчание. Ефим заговорил:

- Этим летом я впервые не уезжал на хутор. Жил в Берлине. Лежал на обследовании, в больничке. Там у них главное - обход и температура. Ходит банда в белых халатах и что-то пишет. У меня долго не задерживались. Прочитают табличку и дальше.

«Как самочувствие?», - спросит профессор. Отвечаю: «Как будто вниз головой над костром повешен». «Да, голубчик, жарко!» И уходит.

- Но какой диагноз? – Марк откинулся на спинку стула, и она затрещала.

- Не знают они. Выписали таблетки. Света прочитала состав и выбросила в ведро. Нет диагноза, нет лечения, есть боли, водка и табак. Текст – мой диагноз, он меня приближает …

- Да, мы все графоманы, - вздохнул Марик. – Это судьба! Может, к нам на Мертвое море? Грязи, соли, космический пейзаж средиземноморья.

- Денег нет, да и сил тоже, - ответил Ефим и замолчал.

- Я тебя рад видеть, дорогой. Пора прощаться.

Марк подошел к окну. Колодец был освещен. Вверх уходили горящие светом окна, и в каждом из них теплилась чужая жизнь.

 

Ехал Марк  в редакцию на встречу с ребятами, друзьями. Решил выйти на пл. Восстания и пройти пешком до Моховой. День стоял теплый весенний. По тротуару спешили два потока людей, не мешая друг другу. На углу Невского и Литейного он вдруг остановился. «Сайгон»! Сколько лет прошло!

- Эй, старик, здорово! Тысячу лет тебя не видел. - Перед ним с толстым портфелем в руках стоял сам Шопов. В кожаной куртке с большим выпирающим брюшком прозрачными ледяными глазами сверлил Марка насквозь. - Да ты откуда свалился?

Марк сухо поздоровался, и они отошли в сторону от толпы, приблизились к стене здания и мгновение просто молчали, изучая перемены за прошедшие десятилетия.

- Наслышан, - закричал Шопов. Голос у него был оперного певца, а вот внешность, фигура – хрупкого подростка.

Портфель его перевешивал, но он продолжал:

- Старик, ты, видно, двигаешь в «Погоны», конференция, понимаю.

Марк молчал. Да и Шопову не нужен был собеседник. Его распирало рассказать о своей судьбе. Он сейчас председатель литературного фонда. Скоро выходит полное собрание сочинений его прозы. Нашлись люди, богатеи, так и сказал «богатеи». Дали денег, купили типографии, поддерживают молодые таланты.

- Может, слышал, Степан Кац? Миллионер, председатель общественного совета нашего фонда. А я вспоминаю, переписывая прошлое.  Давай к нам, старик! Я читал твои повести в журнале у Виталика. Годится! Звони, прощай, бегу!

Марк не проронил ни слова и смотрел на эту щуплую худую орущую фигуру с сожалением и созерцанием, как в пустоту.

Только подумал, почему-то: «Что у него в портфеле? Может, динамит?!»

 

Конференция прошла спокойно. Без скандалов. На сцене висел портрет прозаика, цифра 70 в веточках, и глубокий взгляд его смотрел в зал, просто смотрел, ни о чем не спрашивая.

В президиуме сидели члены редакции во главе с главным редактором.

Читали доклады. Вспоминали добрым словом. Хорошие и теплые слова  сказал Ефим: несколько встреч, воспоминаний.

Многих выступающих Марк не знал. Сам он без листков вышел на трибуну и в заключение сказал: «Как нас мало осталось!» - и быстро сошел в зал.

К обеду конференция закончилась. Близкие друзья собрались все в той же пельменной. Но водку не заказывали. Ефим прислонил к ножке стола толстый рюкзак «Ермак» с алюминиевыми вставками и, когда очередная бутылка заканчивалась, доставал следующую. Однажды, по ошибке, вытащил томик Бунина, но, почему-то покраснев в седую пушистую бороду, быстро убрал.

Помянули. Вспомнили молодость.

- Все меняется к худшему, - сказал Виталий. – Пришел в город новый губернатор, тоже спортсмен.

- А где же Галка? – удивленно спросил Марк. – Она была настоящая хозяйка. Жила в горе. Мало кто знал, что муж у нее неподвижен. Сама ухаживала.

- Увезли в Москву, - коротко ответил Виталий. – Это она помогла конференцию организовать.

Сергей отложил вилку в сторону и вздохнул:  

- Не будет у нас Публички.

- Да подожди, - перебил Виталий. – Еще работают комиссии и письмо помогло.

- Как сказать, как сказать? - Вытирая и теребя усы, усомнился Ефим.

Вечер зажег фонари, друзья выпили, рюкзак еще держал форму, но вяло.

Почти всех вспомнили: сошедших с ума, самоубийц, спившихся и просто умерших  от болезней.

Шли по ночному весеннему городу и расходились, прощаясь, каждый в своем направлении.

 

Сон Воронова

 

Воронов принимал в своем кабинете на острове Степана Каца. Небольшой круглый столик был аккуратно сервирован, крахмально чист и полон яств. Из напитков – узкая бутылка граппы,  коньяк (для Степы) и вино херес. Воронов херес не пил, но Испанию любил  и на стене в прихожей  скрестил две шпаги, купленные на шумном пестром базаре в Кордове. Он помнит свое неудержимое желание увидеть бой быков.

Но не судьба. Поездка была деловой, официальной. Приемы, рауты и переговоры. Правда, в конце визита удалось посмотреть фламенко. Танец чарующий и настолько ритмичный, что коротышка Воронов вскарабкался на метровый подиум и упал в ноги танцовщицы – смуглой прямой  красавицы. В позе захватчицы то ли сердец, то ли рогов. Зал ахнул. Но звучала гитара. И замерли танцовщики на сцене. Комическая была ситуация. Мизансцена. Трагедия. Открыв глаза, он увидел на сцене глаз  черных маслины и очнулся. Был в забытьи. Бог помиловал.

Воронов был взволнован. Ходил кругами вокруг стола, заставив крутить головой смущенного Степу.

- Замечательно! Замечательно! – восклицал он. – Мне уже звонил генерал. Расследование закончено. След чеченский. Банда Исаева. И как удачно. Будто по заданию. В стенах нет даже трещин. Поздравляю! - Наконец, он сел за стол и в нетерпении налил себе охлажденной граппы, а имениннику – коньяк. Выпили.

- Ну как сложилось! А? Судьба!

Кац сидел прямой, бледный и мало что понимал. Он ожидал полный разнос. Допросы, очные ставки. Алиби! И вдруг своим еврейским умом он понял. Этот управляющий банком все принял за чистую монету. И все эти генералы также. «Ах, удача», - подумал он. Правда, не исключил: возможно, подстава.

- Да знаешь, я сам испугался, - начал Степан вяло, но с напором. – Слава Богу, никто не пострадал.

Они выпили еще по одной, но уже по полной, с горкой.

- В общем, - намазывая черное серебро на малюсенький белый батончик, начал Воронов, - в общем, Степан, начинай восстанавливать Публичку.

Степан застыл с пустой вилкой и открытым ртом.

- Зачем? – поперхнулся он.

Воронов вскочил и закружил вокруг стола. Похлопал Степана по спине, пришлось тянуться, и продолжал.

- Надо бросить им кость. Ты председатель там какого-то фонда писателей. Ну, типа, интеллигенция. И ты берешься восстановить Публичку. Степан Кац спасет русскую словесность!

Степа вдруг повел себя невежливо. Он налил фужер коньяка и молча залпом выпил. И моментально начал икать.

- Успокойся, - садясь и наливая воду в коньячный фужер, сказал Воронов:

- Будет казино и будут девочки! – И прямо из горла высокой бутылки хлебнул граппы.

- Как?

Кац бледный, накрахмаленный испугом, сидел с пустым взглядом отреченности.

- Послушай, - заторопился Воронов. – Ты в реставрации будешь полный хозяин. У тебя есть своя строительная компания. Ты стены сделаешь полыми. Пустыми. И там устроим казино.

- В стенах? – застонал Кац.

- Да, да, именно. Было всегда подпольное казино. А у нас застенное. Кто догадается? В центре города казино.

- Подожди, подожди, сядь! – тут уже вскочил Степа и, приблизив свое лицо к широкому в улыбке лицу Воронова, прошипел: - Ты  в своем уме?!

- Степан! Не горячись. Съешь вон икорки или курочки. Эта идея у меня появилась в ночь после взрыва. Я позвонил, посоветовался. Было недоумение и молчаливая пауза. Затем сухо: «Я перезвоню».

- Ну и, - прошептал Кац, - перезвонил? – и, не слушая ответа, продолжал: - А вдруг узнают? Вот будет скандал.

- Кто, кто, спрашивается, узнает? Кому придет в голову застенное казино в стенах Публички?

- Это абсурд, - прохрипел Кац.

Но Воронов не слушал. Он продолжал:

- Вход - небольшая дверца, в нижнем этаже парковка. Далее скоростной лифт. Ну, разумеется, только свои, левосторонние.

- Но какие должны быть стены!? – воскликнул Степа.

- Просторные залы в несколько уровней, интим кабинеты. – Воронов потер ладони.

- Заберем пространство Публички, мол, укрепляем стены. Это же символично. «Игрок», «Пиковая дама» за стенкой казино-борделя!

- Ты циник, - холодно сказал Кац.

- Как знаешь, - обиделся Воронов.

Помолчали.

- Жду звонка, – и вышел в кабинет.

Степан давно ушел, а Воронов  уснул в глубоком кресле. Было два часа ночи, когда раздался звонок. Он вскочил и начал судорожно и быстро ощупывать себя, искать телефон. Но звонок был тревожный, необычно требовательный, даже волевой.

- Я подумал над вашим предложением. Идея неплохая. И иностранцы повалят, и наши туристы. А если в газетах поднимут шум? - голос сделал паузу.

– Да кто поверит  этим бредням.  Эксклюзив. Дело стоящее. А прибыль? – протестовал Воронов.

- Хорошо. Позвоню.

Услышав гудки, Воронов повесил трубку. «Накачаем бабок,  а потом посадим этого инвестора»

Он устало опустился в кресло и при сильной освещенности ламп проснулся.

 

Ефим улетал в Берлин. Марк его провожал. Был поздний вечер, но теплый и безветренный. Они по-дружески обнялись перед входом. Взлет. Посадка. Таможня. Суета провожающих.

- Пиши, - сказал Марк.

- И тебе вдохновения, - ответил Ефим. – Приезжай.

- Да, - вздохнул Марк, - приеду, вот только когда? Ну иди, вещей у тебя немного, быстро пройдешь.

Он резко повернулся и тяжелой походкой направился к выходу.

Марк улетал домой на следующий день и решил встретиться с Виталием, показать новую повесть. Во время конференции Виталий был занят: подготовкой, проведением.

Виделись редко и почти о сокровенном не говорили.

Он очень любил Виталия, уважал и ценил.

Утром они созвонились и договорились о встрече после отлета друга в Берлин.

Марк с пересадкой доехал до «Маяковской» и поднялся на поверхность. При выходе через стеклянные двери его обдуло горячим сухим воздухом подземелья. Фонари и рекламные огни давно зажглись. Как всегда, толпились у метро ожидающие встречи и будущего расставания. Аквариумные ларьки - стеклянные кубы - призывно светились, зазывая на быстрый перекус, не забывая предложить напитки любой крепости, эксклюзивной подделки.

Марк собрался, влетел в движение толпы на проспект. Вдруг кто-то схватил его за рукав куртки и потянул.

- Быстро, быстро за мной, - услышал он напряженный шепот. – Готовится теракт. Нужно поспешить.

Марк увидел спину в темном плаще, она удалялась обратно к ларькам.  Опыт подсказывал, что нужно спешить за спиной. Он обратил внимание, что вокруг было достаточно баулов, сумок и портфелей.

Человек в плаще скрылся за углом ларька. Марк запыхался, но проворно последовал за ним. По ступеням вниз, пригнув  почему-то голову и сгорбив спину - рост и страх.

Они спустились к открытой железной двери с надписью «Стопочная». Оказавшись в просторном светлом помещении с узкими зарешеченными окнами на высоте, Марк увидел надпись, огненно-красную, трубчатых неоновых ламп «Как раньше».

Он разглядел высокого сутулого человека в плаще болонья и вязаной шапочке. В руках он держал черный, еще советский, дипломат

Так же, как и в пельменной, стояли мраморные на никелированной ноге столики.

И ни души.

- Проходите, будьте, как дома, Марк Ефимович!

Человек пригласил жестом подойти к крайнему справа от буфета столику и поставил дипломат между ног.

Марк обратил внимание, что на ногах тускло блестели калоши.

- Что вам надо? Кто вы такой? Какой теракт? – нагнетая злость и двигаясь в направлении стола, проговорил Марк.

- Спокойно, успокойтесь, Марк Ефимович.

- Откуда вам известно мое имя? Мы незнакомы. Кто вы такой?

- Успокойтесь, прошу вас. Давайте располагайтесь рядом, а я пока принесу выпить.

Он указал в сторону стойки буфета. Марк увидел два стеклянных конуса, один - наполненный темным карминным цветом, другой – с прозрачной жидкостью

«Как в детстве, в гастрономе», - подумал Марк, - « томатный сок  с солью. Чайная ложечка в мутном граненом стакане».

- Виктор, - представился мужчина, выставляя на мраморную столешницу два стакана.

Один – темный - себе, прозрачный – Марку.

Он зашуршал плащом, извлек два плавленых сырка «Мир».

Марк прислушался. Снаружи было тихо и спокойно. Водка была на редкость охлажденная и леденила пальцы. Молча выпили.

- Меня зовут Виктор. Этого достаточно.

Марк снял фольгу и нарушил белую мякоть с точками тмина. Он успокоился и спросил:

- Что происходит? Кто вы?

Человек снял вязаную спортивную шапочку конькобежца, потер руки и сказал:

- Я пью только портвейн. Представляете, никогда не пробовал водку.

- Прекратите! – Марк всем телом навалился на стол и уже хотел двинуть в это спокойное улыбающееся никакое лицо, лицо из толпы, из пассажирского потока.

Человек пригнулся  и, защищаясь ладонью, отклонился назад.

- Да вы с ума сошли! Марк, послушайте, я друг. Давайте еще по одной.

Марк, тяжело дыша, сказал:

- Все, говори все. Кто ты такой, мудила?!

- Ой-ой, господин писатель. Нехорошо.

Узкая щель рта растянулась в улыбку, а серые бледные глазки блестели замороженным студнем. Он заговорил:

- Простите меня, Марк Ефимович. Я ваш почитатель, слежу за каждой новой вещью, не пропускаю и радиопередачи. Пишу письма, обращенные к вам, но стесняюсь отправить, письма восхищения и благодарности. Скопились сотни у меня дома.

Теракт – это глупость. Так легче было с вами поговорить наедине.

«Сумасшедший», - подумал Марк и сжал в кулак ключи от квартиры племянника, не вынимая руку из кармана.

- Нет, нет, постойте, я не сумасшедший. Я отставной майор запаса Иванов, ну, Виктор.

Он протянул через стол руку. Марк не шевельнулся и мрачно смотрел в сторону стойки.

- Ах, - засуетился Виктор, - хотите еще пропустить?

Марк повернул к нему лицо:

- Продолжайте.

- Да, так вот. Много лет назад я длительный срок был личным советником у Арафата.

Марк приподнял брови:

- И …

- Я закончил восточный факультет университета и был приглашен в качестве переводчика на работу в министерство обороны. Холост, - почему-то добавил он. –

Вы в это время служили на Синае, и уже тогда я познакомился с вашей прозой. Но дело не в этом. Я глубоко изучил палестинскую культуру, точнее, менталитет арабов и даже принял ислам и женился на одной из племянниц вождя.

Марк молчал, крутил граненую стопку и обратил внимание, что это его любимый

70-ти миллилитровый  размер. «Хорошо подготовился, сука».

- Дальше, продолжайте.

Раздался гулкий удар. Марк  вздрогнул. Это упал на каменный пол дипломат.

Виктор придвинул дерматиновый черный квадрат к себе ногой и продолжал:

- Детей у нас не было. Это неважно. Я возненавидел эту культуру. Этих лживых, коварных людей. Фанатов, отрицающих любую религию, культуру, кроме Аллаха! Знаю, что после смерти дяди моя жена уехала в Париж и до сих пор там. А я бежал от полного непонимания, бескультурья и фанатизма. Могли и убить. У них это запросто. Говорят, дядю того траванули радиацией. Воспользовался дипломатическим паспортом. И в Москву! Захватив, правда, документы и небольшую сумму в долларах. И, вообще, - разгорячился он, - я христианин, я люблю свой народ, свинину, портвейн и пиво!

«Роман», - подумал Марк.

- Послушайте, - он быстро зашагал к стойке и вернулся с двумя грибками - стопку и стакан прикрывали небольшие тарелочки: бутерброд с яйцом и килькой – для Марка и сардины  в соку – Иванову.

«Где это все он раздобыл, стойка пустая», - подумал Марк.

- Послушайте, - продолжал Виктор. – Нет, нет, сначала выпьем.

Они выпили и закусили. Помолчали.

- Вот в этом дипломате документы на движение грузов из России в сторону Ирака и далее - схемы Ливан, Сирия и Египет. Понятно, из Москвы выходит оборудование для мирного атома. А в секторе пополняется запас ракет. Также есть схемы туннелей, все до одного на сегодняшний день. Заберите. – Иванов подтолкнул дипломат ногой в сторону Марка. – Вы знаете, что делать. Вы посмотрите на Европу. Вся почернела.

И не просто оттенком кожи. Гражданством. Рождаемость. Да вы умный человек, Марк, все понимаете.

Марк молчал, не хмелея. «Провокация», - думал он.

Виктор продолжал, убыстряя речь и жестикулируя:

- Есть группа лиц, в министерстве и наверху. Мы очень надеемся на Израиль. Только вы можете избавить мир от этой чумы. Ваша армия, секретные службы. Вам недостает информации. Вот она,  перед вами, – и он покосился под стол.

- Кто эти люди? – спросил Марк.

- Это неважно, русские патриоты. Есть иностранные граждане. Вы когда-нибудь видели в Москве у главной мечети коленопреклоненные спины? Ах, впрочем, вы все знаете. Минутку, - сказал он и, быстро и легко перепрыгнув через стойку буфета, скрылся за маленькой дверцей. Испарился.

Марк остался один в тишине и раздумье. Бежать, преследовать, выяснять. Это бесполезно. За дверью, явно, выход на улицу. Он посмотрел на часы, глубокая ночь, метро закрыто. Тишина и где-то там, в глубине, звук падающих капель из крана или трубы.

«Провокация», - подумал Марк, - «Покушение, в чемодане бомба. Чушь, кому я нужен».

И он вспомнил, завтра лететь домой. Расчет прост. Взрывчатка на борту лайнера

Эль-Аль. Бред! Все проверяют. А вдруг и вправду там информация? Даже не просил вознаграждения. Не ставил условий.

Марк оглядел помещение. Так же светились лампы, в окнах темнота и редкие шаги.

Он вышел через открытую дверь и по ступенькам поднялся наверх. Направляясь к стоянке такси, подумал: «Завтра, нет уже сегодня, пойду в консульство. Самолет в 7 вечера. Успею».

Загружая свое большое тело на заднее сиденье авто, он сначала забросил дипломат и, низко пригнув голову, назвал адрес.

 

Спал Марк плохо, неспокойно, и сном был утомлен. Уже в 9 утра он звонил в дверь консульства в переулке с садиком, где за оградой клумбы стоял бюст вождю.

Консул принял его в небольшом уютном кабинете, за креслом консула висел портрет Бен Гуриона. Марк находил сходство с Эйнштейном. Пройдя в кабинет уверенным и коротким шагом, в руке держал черный дипломат.

- Шолом, шолом, дорогой Марк!

- Привет, Иосиф!

Они были знакомы давно. Много лет назад Марк был представителем Сохнута в Москве.

- Марк! – приветствовал его консул. – Садись, дорогой. Ма нишма?

Марк сел в глубокое кресло у письменного стола и оказался высоко, будто не в кресле, а на стуле.

- Шма, Исраэль. – ответил Марк и побарабанил по черному дерматину дипломата.

Консул - гибкий крепыш с бритой под «ежик» головой, чернявый, смуглявый (как говорила соседка по коммуналке тетя Валя, обращаясь к маленькому Марку) марокканец, крепко сбитый, вот-вот жилетка лопнет, спросил:

- Какими судьбами, Марк?

Выправка у консула была армейская. Марк подумал, что форму физическую (наверное, по утрам бегает) консул сохранил, и спецназ остался в характере и в подготовленном взгляде.

- Что привело? – садясь в с высокой спинкой кресло, спросил хозяин. – Чем тебе могу помочь?

Он говорил на хорошем русском языке. Ивритом в России он не пользовался, как и его подчиненные. Любимая его фраза: «Знаешь язык – знаешь народ».

- Йоси, - начал Марк.

Консул поморщился:

- Я Иосиф, шесть лет я Иосиф.

Марк не сразу понял, но улыбнулся и сказал:

- Иосиф, у меня проблема. Я приехал на конференцию …

Иосиф в нетерпении перебил:

- Я знаю, в «Погонах». Дальше …

Он был нетерпелив по характеру, напорист и собран по профессии.

- Продолжай…

И Марк начал рассказ, опустив глаза на черный дипломат, с выхода из метро.

- Что скажешь? – впервые глаза поднял Марк.

Иосиф, заправив два больших пальца за жилетку, раскачивался туловищем в кресле, изображая качалку. Молчал. Затем он встал. Подошел, скорей, повернулся к книжному шкафу, аккуратно приподнял стрелки на брюках, ловко присел и возник перед Марком с бутылью «Джеймсон» и двумя стопками. Марк обратил внимание – его любимый размер.

- А ну-ка, по маленькой, - усаживаясь в кресло, воскликнул консул.

Он разлил по полной, и они выпили без закуски.

«Без, без, без»,  - крутилось в голове Марка. Он мало спал, устал морально и, конечно, физически. «Вон Иосиф – спортсмен, солдат. А я стареющий писатель».

«Без, без, без» плавно перешедшее в «Бес! Бес! Бес!».

«Это вот так с одной рюмки», - подумал Марк и после мгновения очнулся.

- Эй, хавер, - услышал голос консула. – Приди в себя. Что дальше?

Марк, увидев у себя на коленях дипломат, быстро заговорил:

- Он исчез, испарился.

Иосиф приподнял трубку и прежде, чем нажать кнопку или набрать номер, с трубкой в руке разлил, и они в одно мгновение выпили.

Иосиф хитро посмотрел на Марка:

- Очень важный звонок,  - задумался и произнес декламировано:  - Старрик!

И уже в трубку:

 – Софочка, - сказал он, - две рыбки, два сырка, огурчик, мотек!

Он помнил, в России любят «чикать» суффиксами. Часто слышал на приемах: икорочки, водочки, селедочки, сольцы, мне чуть-чуть.

Через минуту вошла Софа, занимая бедрами весь кабинет, и почти упала с подносом на стол. Наклонилась так, что задела галстук консула.

«Ух, старик», - подумал Марк. – «А Йоси хорош, форму не потерял».

Розовая, пышная, толстая семга тонула в сливочном масле, в желтизне по горло. Они выпили. Медленно, со вкусом, для приличия оставив на дне кружок сухого виски.

- Извини, - обратился Иосиф, - еще пустячковый звонок.

Без набора, нажатием одной кнопки появился рыжеволосый, огонь-голова, юноша в черном строгом костюме.

Смущенно наклонив голову, произнес:

- Вызывали?

- Марк, - потянулся через стол консул, - отдай Идо дипломат. Он отнесет его в лабораторию.

Марк, почему-то с поклоном, передал рыжему дипломат и вновь занял кресло.

Помолчали.

- Ну, что скажешь, консул? – зло спросил Марк.

Консул встал, снял пиджак, повесил на кресло, потянулся и произнес:

- Чертовски хорошо! Я бы этот напиток пил с утра.

- Точно, - встрял Марк. – Выпил с утра и свободен!

- Хорошая мысль, - не узнавая фразу классика, обрадовался консул. – Я уверен, документы подлинные. И догадываюсь, конечно, что есть люди, группы людей, желающие арабам смерти.

Так и сказал «смерти!»

Марк  встал и, молча, разлил. Выпили.

- Что, - продолжал он, - есть кто-то, кто любит евреев?

- Сядь, успокойся. Евреи сами себя не любят. Конечно, готовы жить только вместе и на Святой земле. Но даже между собой не дружно. Послушай! По нашим агентурным данным есть в России группа высокопоставленных чиновников, скажем, отрицательно настроенных к Кавказу и, особенно, к Чечне. Заселили! Как сказал один депутат.

Стук в дверь. Рыжий с папкой и дипломатом на пороге.

- Так, так, - произнес консул, беря бумаги и откладывая на стол дипломат, - результаты готовы.

- Ну что? – приподнявшись, спросил Марк.

- Все хорошо, - укладывая бумаги в дипломат, сказал консул. – Как ты видишь, взрывчатки нет. Документы подлинные. Информация мне неизвестна. Бери. –

Он щелкнул замком и ударил по крышке.

- Бери и улетай в Израиль. Тебя встретят. Марк, давай, - он задумался и прокричал, поднимая пустую стопку: - На посошок!

Марк вышел, захватив дипломат…

 

Марк  встретился с Виталием в аэропорту. Они сидели в небольшом уютном ресторане у окна, выходящего на летное поле. Заказали «Зубровку» и горячие сочные куриные котлеты. Бутылка была граненая охлажденная, внутри стоял вертикально травяной волосок. 

Виталий спросил:

- Почему не позвонил, что не приедешь? Что случилось?

Марк тоскливо посмотрел в окно, где сумерки начали скрывать серебристые лайнеры, и, вздохнув, ответил:

- Сложились непредвиденные обстоятельства.

- Не хочешь - не рассказывай.

- Вот, посмотри, - Марк вытащил из внутреннего кармана сложенную вдоль рукопись. – Новая повесть.

Виталий протянул руку через стол и пробежал взглядом, листая страницы.

- Хорошо, прочитаю. А что в кармане держишь? Текст ближе к сердцу? У тебя, я вижу, есть дипломат.

- Ах! – спешно ответил Марк. – Спал плохо и коротко.

Они выпили.

- Стареем, спим плохо, пьем мало, - сказал Виталий и улыбнулся. – Как поживаешь, приятель? – продолжил он.

Марк поправил скатерть и ответил:

- Жизнь идет к концу, прямая уводит в прошлое, переходя в пунктир, многоточие и бесконечность.

Он вынул ручку и на салфетке нарисовал ____________  -------- ………… ∞

- Вот формула, азбука Морзе настоящего.

Виталий взглянул и добавил:

- Литературная формула. Я слышал, у вас снова бомбили, - разливая настойку, спросил Виталий.

- Да нет. Это мы бомбили, а они пускали ракеты.

- У вас падали?

- В Тель-Авиве звучали сирены. И впервые ракеты долетели. Но евреи придумали анти-ракеты, и … 90% успеха, - сказал Марк. – Но приятного мало. На юге люди в постоянном стрессе, школы, сады и бизнес бездействуют. Иногда они попадают и разрушают, убивают редко, но есть раненые. Слышишь бум, и уже от грозы просыпаешься.

- Когда же это закончится? - спросил Виталий.

- Никогда, - четко произнес Марк. – Еще полгода, вновь начнут. Они другого занятия не знают, живут плотно, густо и в ненависти к миру. Надежда, что наши успеют закрыть полностью небо анти-ракетами, лазером. Еще там какие-то системы.

- Но как же жить? – удивился Виталий.

- Так вот и живем уже более 60-ти лет. Жалко наших солдат. Молодые ребята, им бы жить и путешествовать. Да, помнишь молодость, был такой тост: путешествовать, путешествовать, путешествовать.

- Давай  за это выпьем, - предложил Виталий и добавил, – сейчас это просто.

- Я видел картинки сектора, - сказал Виталий. - Там разруха, и тоже гибнут люди.

- Война! – ответил Марк и ногой поправил стоящий рядом дипломат.

- Да, у нас тоже бывает, - сказал Виталий, - правда редко.

- Как сказать, - возразил Марк. – Взрывы в метро, в домах.

- Это все из гор, приезжие, эмигранты-диверсанты. Шутка! Марик, но куда им деваться? Они признают только себя, своих, да и то не всех.

- Это верно, - подтвердил Марк.

Вдруг Виталий заговорил о литературе: детективы, любовные романы:

- Ты помнишь позднюю осень, первый снег и утром оттепель и слякоть, серая масса на тротуарах, сугробы в окурках, травмированные водосточные трубы. Вот это и есть современный литературный рынок.  Спасают классики, целые номера тематические готовим. Критика, воспоминания. И редко есть удачи.

- По-моему, есть интересные молодые авторы, - возразил Марк.

Виталий усмехнулся:

- Молодые, да ранние. Листают не страницы, а доллары. Бывает, конечно, - он продолжал:  - Давно тебя хотел спросить. Я с удовольствием читаю твою прозу. Ты пишешь точно, наблюдательно. Приходят письма от читателей с благодарностью. Но, вот вопрос. Что так мало тебя в Израиле последнее время? У вас же выходят журналы и пока работают издательства.

- Верно! – Марк вздохнул, подозвал официанта.

Заказали, но уже водку в графине и легкий весенний салат «Майский букет».

- Да, все верно, дорогой. Только все схвачено. Журнал «33» печатает уже 20 лет только своих, а свои – это два редактора: муж и жена. Еще «Литература и жизнь». Там в каждом выпуске полный состав редколлегии: проза, стихи, публицистика, юмор - ниже плинтуса.

- Но у вас есть еще «Союз».

- Да, союз пердунов, и я его член. Даже есть премии для своих.

- Ты преувеличиваешь!

- Самую малость, - ответил Марк.

- Ты – известный писатель, выпустил 11 книг.

- Все изменилось, друг мой, и это не ново. Изменился и я, как, впрочем, и мои старые друзья, индивидуалисты в искусстве, сердечно сочувствующие героям.

- Это правда, - подтвердил Виталий. - Давай, не чокаясь, вспомним наших.

- Мало нас осталось, - согласился Марк.

Сумерки за окном ушли в темноту, горели огни на взлетной полосе, и прожектора над аэропортом искали убежище.

- Пора.

Они обнялись. Марк, подхватив легкую сумку и дипломат, направился к выходу.

- Постой, послушай. Я хочу, чтоб ты меня понял. Задержись на минутку.

 

На проспектах Петербурга дома,

Словно книги на книжной полке,

Переплетов цветных тома,

Огни новогодней елки.

 

За каждой оконной рамой -

Сюжеты русской прозы,

Повести, сказки, романы,

Горя шипы и розы.

 

Архитектура древней словесности

Лепниной азбуки текста,

Литература болотной местности

Из славянского сбита теста.

 

В доме старушка процентщица,

В шифоньере вместо скелета,

Она же – страстная женщина

На картине в раме портрета.

 

И жалкий мужик в шинели

По мокрой спешит мостовой,

А полушубок белой метели

Вьюгой заброшен  домой.

 

Бельэтаж выступает фасада,

Из окна чиновничий нос

Быстро прыгает за ограду,

Еле ноги в погоне унес.

 

Переплеты ветхих домов

В жестких лесах реставрации

Письменность держат томом,

Сохраняя культуру в стагнации. 

 

Они еще раз обнялись, и Марк, не оборачиваясь, пошел к выходу.

 

В самолете Марк уснул. Сказались последние события, да и три часа в ресторане.

В Бен-Гурион он прилетел глубокой ночью. Багажа у него не было, и, быстро пройдя паспортный контроль, он направился к выходу. В фонтанном зале он уже глазами высматривал машину. Но к нему навстречу шел человек в спортивной синей куртке и кроссовках. Он спросил:

- Вы Марк?

- Да, шолом!

- Шолом, пройдемте со мной. Я Нисим.

Марк медленно пошел за ним. Дверь с надписью «Диспетчерская» Нисим открыл, вытащив из кармана ключи, пачка «Мальборо» упала на пол. Он ловко ее подхватил.

- Проходите.

И пропустил Марка вперед, при этом пришлось отойти в сторону.

Нисим оказался в круглых, тонкой оправы, очках и с модной небритостью на щеках.

Легкий, спортивный, подвижный лет 35-ти человек.

- Садитесь.

Сам сел напротив, за стол, пустой и блестящий от лака, даже телефона не было.

«Хороша диспетчерская», - подумал Марк и осторожно положил дипломат, предусмотрительно замками к Нисиму.

Щелчок. Крышка закрыла лицо, Нисим наклонился и, листая бумаги, не вынимая

их на стол, углубился в чтение.

Прошло десять минут.  Марк молчал и смотрел в темное окно за спиной мужчины.

Он захлопнул крышку и, обращаясь к Марку, сказал:

- Спасибо. Вы очень нам помогли. Процентов 70 информации нам известно, а вот остальное …

Он помолчал и внимательно посмотрел на Марка.

- Вам придется вернуться в Россию, а пока идите, отдыхайте. Машина ждет. Вас отвезут.

Он протянул руку, и крепкое рукопожатие подтвердило договор сотрудничества.

 

Марк проснулся. Гремела под утро гроза. Редкость в апреле. Марк  вскочил и включил израильский канал ТВ. Хор девушек-солдаток исполнял народные еврейские песни.

 

Виталий получил по электронной почте от Марка текст. Это было стихотворение. Впервые за долгое время знакомства.

 

Разведенные вверх мосты,

Плоскогубцы трамвайных путей

Раскрывают беззубые рты,

Пропуская корму кораблей.

 

Разошлась трамвайная нить,

Не попасть на Васильевский остров!

На Дворцовой придется жить,

Где Исаакия каменный остов.

 

Есть надежда на Петроградскую,

Раньше там разводят мост.

«Быть, не быть», - у принца датского

Я спрошу, выходя на помост.

 

На помост Ростральных колонн,

На ступени музея-биржи.

Мой задумчивый взгляд обращен

На Неву, она к берегу ближе.

 

Я спрошу, как мне быть в нетерпении:

Переждать и встретить рассвет,

Улететь в волшебном мгновении

К дому, где пока меня нет.

 

Полдень белых ночей

У гранитного спит парапета,

Нет у меня в кармане ключей

От замочных скважин рассвета.

 

В кожаной куртке таксист

Вышел, кивая на счетчик:

«Я перед вами чист.

Я белых ночей извозчик!»

 

 

Взрыв прогремел поздно ночью. Как сообщили в следственном управлении, взрыв был направленной силы. Вовнутрь здания. Пострадали перекрытия,  книги и рукописи.

Двое постовых у входа во время взрыва вышли покурить, их даже не контузило.

Взрывчатка находилась в каком-то портфеле и была идентична той, московской, 90-х годов, в мешках из-под сахара.

Пресс-секретарь сообщил, что след ведет в высокие лесистые горы. Преступники заранее подготовились, рассчитав силу взрывной волны, сохранив полностью фасад исторического значения.

Была создана комиссия по расследованию и фонд возрождения архитектурного памятника. Во главе этого фонда был утвержден главный инвестор Степан Кац.

На открытии фонда он завершил свою речь словами: «Рукописи не горят!».

Глаза его при этом увлажнились.

 

Прошел год. Литературный клуб-кафе в здании библиотеки торжественно был открыт. Название «Пегас» по вечерам светилось трехметровым шрифтом.

Обновленный фасад в светло-зеленых тонах выглядел свежо и нарядно. Внутри представлял собой высокую круглую стеклянную башню, разделенную на пять этажей. Блестящая скоростная кабина лифта плавно скользила внутри цилиндра.

Три этажа уходили вниз, на последнем из них была парковка. Кафе, рестораны, уютные читальные кабинеты по интересам.

Устраивались литературные вечера, вечера поэзии, встречи с писателями, книжные ярмарки. Также концерты.

Сохранившиеся фонды, из хранилища в Сестрорецке, перевезли в новое здание. И пополняли пожертвованиями книголюбов из-за рубежа.

Для удобства посетителей ходил маршрутный автобус с набережной Невы, проезд был бесплатный, субсидированный литературным обществом «Пегас»,

председателем и финансовым директором которого был писатель Шопов.

Общественный совет состоял из депутатов городского собрания, деятелей культуры и искусства, писателей, немногочисленных поэтов и библиотечных работников. Главой совета был выбран управляющий государственным банком Воронов.

 

Свет проникал через стеклянный купол крыши здания, освещал большой стол красного дерева и отражался в стеклянных дверцах книжных шкафов по периметру кабинета. Это был последний этаж клуба-кафе. Хозяин кабинета, председатель общества «Пегас» с ограниченной ответственностью писатель Шопов, в смокинге и белом галстуке, сидя в удобном глубоком кресле, говорил по телефону:

- Да, конечно, Виктор Иванович, понимаю, понимаю. Все устроим по высшему разряду. Безусловно, и концерт, и фуршет, и встречи с интересными людьми.

Закончив разговор, он что-то пометил в еженедельнике и от удовольствия и хорошего расположения духа потер ладони.

Виктор Иванович Сухов, народный артист и художественный руководитель театра, отмечал 75-летний юбилей и 50 лет творческой деятельности. Ресторан на втором этаже в этот вечер был закрыт для обычных посетителей и готовился к приему гостей.

Дверь без стука отворилась, и быстрой походкой вошел Степан Кац. Маленький Шопов вскочил и своим трубным голосом приветствовал вошедшего:

- Здравствуй, Степаша. Проходи, устраивайся, - усаживая гостя в кресло напротив, сказал Шопов.

Степан за прошедший непростой, загруженный делами, год помолодел и посвежел. Чем больше была нагрузка, занятость в бизнесе, тем лучше он чувствовал себя. Он был совладельцем «Пегаса», но делами занимался Шопов.

- Ну, как дела? Что слышно? – усаживаясь, спросил Кац.

Шопов достал  бутылку коньяка и уже нарезанный лимон и разлил.

- На год вперед мероприятия в банкетном зале расписаны. Также работает общественный совет, проводим выставки, встречи и…

- Оставь! – прервал Степан. – А как встречи с интересными людьми на минусовых этажах?

- Все отлично, думал тебе показать пополнение. Все, как на подбор, красавицы. Украина, Молдова. Молоденькие, - улыбаясь, ответил Шопов.

- Будь осторожен. Есть информация: казаки начали заниматься вопросами иммиграции, - сообщил Кац, глазами указывая на рюмку.

- Не беспокойся. Все приезжие – студентки филологических и педагогических институтов. Оформляем как сотрудниц-практиканток, - продолжил Шопов, наливая коньяк.

- Хорошо. И еще … Будь здоров! – Кац приподнял рюмку. – Посмотри, как хорошо работают наши каналы ТВ. Народ, в своем большинстве, просит развлечений. Сериалы любовные, детективы про ментов и бандитов. Передачи «Мы не молчим» с Маховым, «Женихи и невесты» с заслуженной артисткой, «Болезни и здоровье» с доктором наук. А жратва! – разгорячился Кац. – Три-четыре передачи в день. И мы должны пригласить в наш книжный магазин, скажем, Селезневу. У нее тираж детективных романов превышает население Китая.

- А что она у нас будет делать? – Шопов даже приподнялся.

- Как это что? – удивился Кац. – Выступать. Творческие планы и, ну там, секреты творчества.

- Общественный совет будет возражать, -  начал Шопов.

- Подожди, сядь. Придумаем что-нибудь. Ну, любовные романы, приключения, добавим лектора-демократа. Думай, Шопов. Ты писатель, человек творческий.

 

Маша Хохлова, студентка педагогического университета города Кишинева, в нетерпении ожидала посадки на самолет Кишинев – Петербург.

Высокая, стройная брюнетка 20-ти лет привлекала внимание пассажиров, в основном, мужчин, и, зная об этом, она старалась держаться в сторонке, выбрав угловой столик в кафе у окна.

Услышав мужской голос: «У вас, надеюсь, свободно, девушка?», она приподняла большие карие глаза, обведенные черной тушью и голубой бледной тенью. Отвечала после паузы:

- Занято. Я жду маму.

Перед ней стоял высокий седовласый с бородкой мужчина в белой спортивной куртке и с кожаным баулом в руке.

- Спасибо.

Он поставил сумку на свободный стул и, придвинув ногой соседний, бесцеремонно сел. Молча смотрел на девушку.

Маша смутилась и повернулась к окну. Щеки у него были гладко выбриты, аккуратная стрижка и голубые глаза опытного любовника с 40-летним стажем.

- Вы ожидаете маму? – обратился он к ней. – А я буду ваш папа. Виктор,  - протянул через стол холодную руку.

Маша подумала: «Еще один папик нашелся», - и, повернув головку с распущенными прямыми черными волосами, сказала:

- Я, действительно, ожидаю маму.

- Куда вы летите? – не обратив внимания на ее слова, продолжал Виктор. И, не услышав ответ, сказал: - Я в С. Петербург.

«Ой, как хорошо», - подумала Маша. Но вслух сказала:

- На практику.

- Я спрашиваю пункт назначения, - прикрыв ладошку с узеньким девичьим колечком, сказал Виктор.

«А что, может, пригодится этот папик. Еще не стар, холщовый такой, холеный».

- Ну, предположим, в С. Петербург.

- Отлично! – Уже прижав ладошку, воскликнул Виктор. Больно прижал.

- Ой! – воскликнула Маша от боли прижатия. Возможно от радости. – Мы попутчики!

«Город незнакомый. Такое случайное знакомство очень кстати. Не похоже, что он гость северной столицы», - подумала она.

- А вы живете в этом городе?

- Я родился в Ленинграде, может, слышали?

- Ах, да, да! – Маша заморгала ресницами. – Это он так раньше назывался, мне папа рассказывал.

А ресницы длинные и хлопают призывно.

- Ах, у вас и папа есть? – спросил Виктор и продолжил: - Он тоже придет?

- Нет, - расслабилась Маша.

Разговор плавно переходил в отношения.

- Он в Кишиневе. Токарь высшей квалификации, - почему-то добавила она.

- Я так понимаю, мамы не будет?

Маша смутилась, голову кокетливо прижала к плечу.

- Я наврала, обманула. Ко мне часто на улице пристают. Вот я …

- Понял, - перебил Виктор, - может быть, выпьем что-нибудь?

Он поднял зрачки вверх, прислушиваясь.

- Нет времени, а жаль.

Объявили посадку.

Самолет набирал высоту. Облака в разрыве прикрывали землю. В дымке просветов проплывал лесной массив, а лента реки изгибалась змейкой и серебрилась.

«Это судьба!»  Они оказались рядом.  «Это судьба», - повторила Маша.

Кресло ее - у кружочка окна. Было жарко. Виктор повернул колечко стеклянного глазка, направил холодный воздух в сторону Маши, не забыв при этом, по привычке, коснуться лицом волос Маши. Но без поцелуя, только на запах.

Быстро принесли обед. Подносики с кулечками, стаканчик сока и булочка.

За едой разговорились.

- Ну! Вы живете в городе на Неве? – аккуратно надкусывая сырок, начала Маша светский разговор, надув губки уточкой. – На Неве? – с занятым ртом продолжила Маша.

- Милая моя Машуля! – Виктор положил две ладони на оголенные колени девушки. –

Я не только живу, но и родился в Ленинграде.

Маша знала о Ленинграде из школьной программы и рекламных проспектов. Но слово «Эрмитаж» на Неве она помнила.

- Так вы прописаны в С. Петербурге? Жилец?

- Пока жилец, - ответил Виктор, отстегнув ремень.

Виктор, обрушив складной столик, прижался к Маше, поставив свою ногу так в междуножье Маши, что девушка вскрикнула. Виктор, торопливо поправив волосы, подумал: «Не удержался, старик. Надо было заказать «шот», а не 150 грамм».

Он сел и, как бы отсутствуя, взглянул на Машу.

Стюардесса убрала, сняв сломанную полку, укоризненно посмотрела на Виктора и бросила завистливый взгляд блондинки в сторону Маши. Виктор, несмотря на растерянность, обратил на это внимание.

И вдруг нашелся. Продолжая смотреть на Машу, сказал:

- Я менеджер в большой строительной компании, - добавил: - главный менеджер. Разведен. 55 лет, квартира, машина и т.п.

Маша сначала не поняла такой переход, но слушала, раскрыв рот.

- Еще есть дача в Дибунах, 16 соток. И ребенок от развода, Саша, 22-ти лет, студент филфака ЛГУ.

- Вы меня извините, - почесав бородку, обратился он к Маше. - Не сдержался!

  Я влюблен, - сказал он серьезно. – Седой пожилой человек влюбился с первого взгляда. Позор! – И он головой упал на колени Маши. И заплакал.

Свет притушили. В салоне многие спали. Вечер – ночь. За иллюминатором темнота бархатных звезд.

Самолет летит.

Маша запустила руки в седые волосы до темечка, до кожи, насладилась шелковой глубиной седых волос и, прижав Виктора к груди, шепотом пропела:

 

Спи дорогой дружок,

Легких тебе сновидений,

Ты судьбы поплавок,

Любви моей утешенье.

 

Из аэропорта  Маша поехала  к Виктору на Петроградскую.

Квартира, расположенная на Кронверской  в старом, после капитального ремонта, доме, была 3-х комнатной.

Большая зала, отметила по южной привычке Маша, и очень уютные две комнаты-спальни, с отдельным входом, также отметила она.

Маша приехала в С. Петербург, пройдя конкурс «Лучшая славистка вуза» и получив приглашение на стажировку в город ее мечты,  в большой город.

Возлагала большие надежды. А вот еще такое везение! Ее пригласил концерн «Пегас», его представитель. Она успешно прошла собеседование.

- Так что там за работа? – после обильного ужина спросил Виктор.

Они сидели в гостиной, грелись уютом камина, не по времени года, пили вино.

- Работа на выбор. Клуб-кафе пригласил на работу, - она погрозила резко пальчиком, - только не подумай. Литературный клуб-библиотека.

- Ах, «Пегас», бывшая Публичка, - радостно воскликнул Виктор. – Знаю, знаю! Наша компания занималась реставрацией. Так тебя Зиновий пригласил? – восторженно спросил он.

- Какой Зиновий? Семен Михалыч, что ли?

- Ну да, Зиновьев Сема. Главный администратор. Менеджер. По женской части.

- Ну, - продолжала Маша, - или литературной официанткой, а у меня немецкий и английский, правда, немецкий первый. Или в книжный, библиотеку. Или ведущей в программу «Встречи с интересными людьми», но это дополнительный конкурс.

- А куда ты хочешь? - спросил Виктор.

- Думаю, ведущей.

- Отлично! Я поговорю с Зямой.

Маша кинулась, обняв за шею Виктора, на противоположное кресло и взасос пухлыми губами вцепилась в губную щель жениха.

Свадьба состоялась через неделю. Заказали торжество в ресторане «Грузия».

150 человек и пять с половиной килограммов черно-красной икры, с музыкальным шоу.

Еще не старый человек, подтянутый в висках, т.е. в войсках - Виктор оговорился после ведра шампанского (служил во внутренних войсках),  подхватив невесту на руки, в сопровождении пьяных друзей направился к машине. За ними в танце шла звезда эстрады Оля Хрумкина и пела:

 

 

 

Молодым подарю я сирень,

Винный букет синевы,

У жены не будет мигрень

Перед сном и чувство вины.

            Припев:

В ночь не первую брачную

Я ему подарю свой цветок,

Обниму жениха вся прозрачная,

В поцелуе сольемся, дружок.

 

Он аккуратно и нежно входил, прижимал к себе и любил, растворяясь в горячем теле.

Расслабившись, Виктор подумал: «Пить стал много», - и уснул.

 

Наутро Маша по-хозяйски обошла квартиру, заглянув даже на антресоли.

Табуретка, что держала ее, была шаткой на трех ножках, кухонной, хрущевских   времен. Она подтянулась легким весом студентки и, заглянув, увидела черный дипломат. Быстро спрыгнув, начала готовить завтрак.

- Ах, дорогая, неплохо! – С полным ртом сказал Виктор. – Чудесно! Я такую яичницу с салом не ел в жизни. Спасибо, дорогая. Бегу.

Она осталась одна и подумала: «Как изменилась ее жизнь за последние дни. Муженек в возрасте. Это неважно! Устроенная жена менеджера. Только независимость.

Нужно работать и быть самостоятельной. Не жить на его подачки.

 

Воронов уже три дня не встречался с Леночкой, но дел было невпроворот. Его угнетала должность председателя общественного совета. Он знал «кухню», не очень знал литературу, правда, «Мастер» ему нравился. И, вообще. Морока! Но звонили, просили, настаивали. Согласился. И потом, акции, гарантированный доход. Хотя с Кацем надо осторожным быть.

«Моя планка выше, и я ее возьму», - думал он, расхаживая по кабинету.

Когда умерла мать, ему было пять лет. Он помнит похороны на маленьком кладбище и яму, залитую водой. И всплеск лодки, деревянного бруска, досок белых еловых, снег. И черные гроздья земли ударом – бух - в доски.

За руку его держала тетка, сестра матери, да и воспитала в своей семье среди трех девочек.

«Жизнь », - подумал он, - « это привычка, кому вредная, кому полезная, но непременная. И чем ты старше, тем больше – привычка. Затянулся этой жизнью в рождении и пока не выдохнешь вдох… - живешь».

Он набрал телефон Шопова и, после ответа, сказал:

- Приезжай, писатель. Есть терка.

Пока Воронов мыл руки, распылял на лицо одеколон, охлаждающий кожу, пил кофе с коньяком, успел Шопов приехать.

Роста, как всегда, небольшого, громогласный, он вошел в кабинет и без приглашения рухнул в кресло.

- Что случилось, директор?

- Не наглей, - сказал Воронов.

Он от входной двери быстрым шагом прошел к письменному столу и по-хозяйски сел в кресло.

- Тема такая. Есть писательский поселок «Мухино». Там остались старые дачи писателей, их жен, детей, внуков и прочих наследников. Есть одна дача, Семенова. Классик! Лауреат. Четыре этажа. – Воронов положил руки, обойдя спинку кресла, на плечи Шопова и продолжал: - Участок большой и старый. К сожалению, внуки живы. Владеют этим домом.

Шопов внимательно слушал, но давно все понял. Молча смотрел на Воронова, чуть нагло улыбаясь.

- В общем, ты не дурак. Дом этот нужен. Не думай, что мне. У меня их хватает. Это неважно. Реши с внуками. Они студенты педагогического университета. Двое братьев и, говорят, не очень в себе. Заверши идею и будешь в порядке, писатель!

Шопов молча выслушал Воронова и сказал:

- Берусь. Признают этих внуков недееспособными. Курят! Но, а мне? – раскрыв ладони, спросил Шопов.

- Тебе будет по полной, - подтвердил, улыбаясь Воронов.-- В общем, иди и работай.  Да, в котором часу юбилей?

Шопов не ответил и, хлопнув в сердцах дверью, вышел.

 

Виталий, угрюмый и хмурый, сидел в кафе первого этажа под названием «Книжная ярмарка» и ожидал Марка.

Марк вернулся в С. Петербург не по своему желанию, а по просьбе Нисима где-то через полгода после конференции.

Он приехал, как журналист израильского радио первого канала, сам предложив эту легенду. Съемная двухкомнатная квартира на Кировском была уютной. Он часто, почти каждый день, приезжал на метро Маяковская в поисках случайной встречи с человеком в плаще.

Еще в Иерусалиме они продумали единственную надежду на встречу. Но ни «Стопочной»  в подвале, ни ступеней вниз он не нашел. Ларьки были.

А вот остальное …

Припарковав прокатную машину, Марк  на лифте с минус третьего этажа поднялся в кафе. И тяжелой походкой – болели колени – прошел среди столиков, от входа определив место Виталия.

Они не виделись дней пять и даже по телефону не общались.

- Привет, старик! – обратился Марк к Виталию.

Тот встал и по привычке обнял за талию друга, шутливо прижавшись к большому животу.

Они сидели за двухместным столиком в кафе со стеклянными стенами и, не сговариваясь, оба смотрели на реставрированные окна наружных стен библиотеки.

Окна в большом пустом помещении уходили в высоту и вниз, пропуская наружный свет и освещая стеклянный цилиндр «Пегаса».

- Убожество, правда? – спросил Марк.

- Терпимо, - ответил Виталий, - я привык. Последнее время часто бываю.

- Ты плохо выглядишь, бледный какой-то, - внимательно смотря на друга, сказал Марк.

Виталий ответил прямым грустным взглядом и сказал:

- Я не выспался.

Подошла молоденькая официантка в костюме Красной Шапочки.

Заказали графинчик водки и рыбную закуску.

Столики обслуживали молоденькие славистки-официантки со знанием более двух иностранных языков. Центр города. Много иностранцев. Каждая из них была одета в костюм литературного героя. А метрдотель, высокий тощий в черном фраке, очень был похож на Ивана Грозного. Бармен, Ванечка-дурачок, лихо размахивал ликером.

- Я развожусь, - вдруг спокойно сказал Виталий, – с Наташкой, понимаешь?

Марк даже поперхнулся крошками хлеба и, прикрыв рот ладонью, с трудом проглотил остатки пищи. Зависла пауза.

- Да ты с ума сошел! Вы уже 30 лет вместе. И жили дружно.

Наташа, жена Виталия, закончила технический вуз в далеком Казахстане, инженер-технолог. Приехала в северную столицу на практику, познакомилась с Виталием, да так и осталась. Сейчас пенсионерка. Двое детей, мальчик и девочка, Катька и Анатолий, жили отдельно. И были, конечно, внук и внучка, часто навещали деда с бабкой.

«Гром среди ясного неба», - подумал Марк. И вновь спросил:

- Ты серьезно?

- Да, - сухо ответил Виталий.

- Постой. – Марк приостановил желание друга налить водку. – Ты умный образованный человек. Ты редактор. Пишешь стихи, размышляешь, созерцаешь, в конце концов, ты любишь Наталью, – взволнованно продолжал Марк.

Виталий все-таки разлил, и они выпили.

- Вот, потому, что люблю, не хочу мучить. Ты пойми, - вдруг быстро и страстно заговорил он. – Я познакомился с молоденькой студенткой, здесь внизу. – Он притопнул ногой по полу. – Она ведет шоу «Встречи с интересным людьми» в театральном зале «Пегаса». Послушай, Марк! – он вскочил, схватил друга за рукав.

- Давай, спустимся на этаж ниже. Ты все увидишь и поймешь.

Марк не двигался, молчал, вздохнув, сказал:

- Что же, пошли, Дон Жуан.

Зал  был небольшой, человек на 150, амфитеатром. Сцена тускло освещалась одним-двумя юпитерами и была оголена, без занавеса. Красный задник и черные кулисы присутствовали.

Публика уже собралась. Это были, в основном, мужчины, одетые в строгие костюмы от парижских и итальянских домов моды. Возраст от 30 до 60 плюс. Все ожидали начало шоу.

Они оказались в первом ряду, но в последних креслах с краю.

Наконец, заиграла тихая спокойная музыка, круг от яркого юпитера в центре чуть дрожал в раструбе прожектора. На высоких каблуках, в походке от бедра, с длинными, словно мачты, ногами, вышла Маша Хохлова. Зал взорвался аплодисментами.

Короткая перьевая юбочка была сантиметров на семь ниже талии, и узкая полоска кружевного белья темнела не только при ходьбе, но и в покое юного гибкого тела. Волосы, пучком собранные на затылке, гладко блестели блестками. Алые губы, полные и широкие, в улыбке до ушей кроваво сочились.

- Вот. Это она! – Виталий даже согнулся корпусом вперед.

Марк опытным взглядом оценил девушку, особенно отметил овалы грудей и бедер.

«Класс!» – подумал он, понимая, что экземпляр редкой естественной красоты.

- Приветствую вас, дорогие мужчины, на нашем сердечном шоу «Встречи с интересными людьми».

Зал аплодировал. Многие встали, хотя с любого места видно было хорошо.

- Я ведущая, - поставленным голосом продолжила девушка, - Маша. И буду с вами целый вечер. Правила шоу вы хорошо знаете. У каждого из вас есть набор табличек с цифрами.

Марк посмотрел на увлеченного Виталия. Тот только рукой махнул, мол, неважно.

- Начинаем! Прошу, маэстро.

Марк обратил внимание, что глубоко внизу перед сценой в освещенной темноте была оркестровая яма. Виднелась лысина дирижера и взмах его тоненькой палочки.

Помчался канкан. Обрушился, словно водопад, шумным музыкальным ударом.

С высоты колосников на канате в плетеной корзине медленно спускалась высокая блондинка с оголённой  грудью.

Маша стояла сбоку на авансцене и прихлопывала каблучком-шпилькой в такт.

Блондинка, лет 18-ти, перекинула длинную ножку в красной туфельке с остроконечным носком через борт корзины и, не ступая на сцену, качала изящной ножкой.

Зал зашумел,  лес белых табличек с черными цифрами поднялся вверх.

Луч прожектора высвечивал римские цифры.

Маша продвинулась вперед метра на три, успев раскачать амплитуду не только бедер, но и грудей. Достала из нагрудного кармашка маленький театральный бинокль и начала всматриваться в зал.

Марк обернулся и обратил внимание, что почти все зрители встали и тянули таблички вперед.

- Ах! Вот, наконец, вижу. Цифра 10. Прошу вас на сцену, господин, - громко объявила ведущая.

Из пятого ряда бочком протиснулся господин, упитанный и аккуратно одетый, с красноватыми в прожилках щеками и неуверенной походкой, с табличкой в руке и направился на сцену. Он с трудом по пологим низким ступенькам поднялся и, тяжело дыша, подошел к улыбающейся блондинке.

- Нет, нет, - обратилась к нему Маша. – Прошу подойти ко мне.

Раскачивающийся господин-маятник, наконец, подошел.

- Господа! – объявила Маша. – Итак, выиграл встречу с интересной блондинкой номер 10.

Зал вяло аплодировал.

- Но…, - она сделала многозначительную паузу, - по правилам шоу алкоголь в зале недопустим, и нетрезвые участники должны удаляться.

Господин вяло улыбаясь, уронил табличку. Из-за кулис выехали на конях два казака в полной парадной форме с шашками на поясе, свободной рысцой, чуть приседая в седлах, подхватили господина и ускакали с ним в противоположную кулису, оставив на сцене воздушный пыльный след от копыт.

Зал одобрительно загудел и замер в ожидании. И вновь бинокль сверкнул театральной оптикой.

Маша подняла свободную руку и произнесла:

- Я  вижу две девятки, господа. Вы знаете правила, на сцену должен выйти только один. В этом случае можете поменять таблички. Я имею в виду двух равных участников. – И, не отрывая от глаз бинокль, воскликнула:

- Одиннадцать меньше, чем двадцать. Прошу, двадцатка, на сцену!

Марк устал, было душно, шумно и мало что понятно. Виталий безотрывно следил за ведущей.

- Пойдем, - толкнул Марк в бок Виталия, - я устал, надо освежиться.

Виталий послушно, пригнувшись, направился к выходу, следом двинулась тяжелая фигура Марка. Когда они вновь оказались за столиком в кафе и выпили, Марк спросил:

- Что все это значит?

- Нет, нет, - нервно перебил его Виталий. – Скажи, правда, хороша?

- Да, молодость имеет свои преимущества.

- Да нет же, она фея.

- Оказывается, я тебя не знал, дорогой друг, - сказал Марк, - или за год ты изменился. Объясни, что за торги и цифры, эти встречи с интересными людьми.

- Это просто аукцион, например, последние двадцать – это тысяч долларов, - медленно произнес Виталий.

- Он что, ее купил?

- Да нет. Несколько часов наедине. Этажом ниже есть комфортабельные кабинеты. Девочки образованные, зрители, как правило, преподаватели, лекторы гуманитарных вузов. Есть и писатели, поэты и просто любители. – Виталий продолжал: - Они говорят о литературе, читают отрывки прозы. С какой женой поговоришь в постели на профессиональном уровне?

- А я думал, в постели нужен другой, более глубокий опыт, - усмехнулся Марк.

- Не шути! Я влюблен.

И он, действительно, в свои 70 лет покраснел.

- Ну она об этом знает? – спросил Марк.

- Нет, конечно, я тайно влюблен. Я не пропускаю ни одного представления. Живу рядом, снял у старушки комнату. Знаешь, мне из дома в центр ехать далеко. А в свободное время хожу в редакцию,  тут же рядом.

- Вот что, - вставая, проговорил Марк, - делай, как знаешь, но ты точно больной.

И он, оставив друга в недоумении, резко повернулся всем своим весом и направился к выходу.

 

Марк оказался прав. У Виталия месяц назад, в марте, обнаружили опухоль.

Он направлялся на очередную встречу в онкологический центр «Вассермана» в Удельной. Шел по пустому, безлюдному тротуару и думал. Не очень хорошо, конечно, с Мариком вышло с этой любовью. Но из дома он действительно ушел, Наташе ничего не объяснив, и комнату снимал. В Купчино. Ни от кого он не хотел жалости.

Доктор, в голубом накрахмаленном халате, с холеными чистыми руками, сидел напротив Виталия за столом и барабанил ухоженными ногтями по столу, просматривая на компьютере снимки и результаты анализов.

На вид ему было лет сорок, в тонкой золотой оправе очки были ему к лицу. Густая небольшая бородка обрамляла узкое лицо. Профессор, доктор наук.

- Виталий Михайлович, - строго посмотрел в глаза собеседника, - у вас есть месяц, возможно, 25 дней. Приведите дела в порядок. Вот ваш рецепт. Это опиум, - и он протянул серый, исписанный мелким почерком, квадрат бумаги.

- Вы, знаю, женаты.

- Уже нет, - перебил его Виталий. Встал и убрал листок.

- Мужайтесь. Хотите, я вас госпитализирую в специальную клинику-монастырь? – спросил доктор.

- Нет, спасибо, - и, тихонько прикрыв за собой дверь, Виталий молча вышел.

Он доехал на метро до вокзала, взял билет в направлении Пскова и уехал через десть минут после посадки.

 

Марк продолжал прогуливаться у метро Маяковская. И на второй день после встречи с Виталием его кто-то остановил, похлопав дружески по плечу. Он обернулся. Был вечер, но в свете фонарей он разглядел спортивную, ладную высокую фигуру в белой куртке. Человек был в широкополой шляпе, и тень падала на его волевое лицо.

- Виктор, - представился он. – Вот, - он протянул Марку черный дипломат.

- Это то, что вам не доставало, часть вторая. И не ищите нас, Марк Ефимович, мы вас найдем.

Это произошло очень быстро. Марк растерялся и оторопел,  рука его действительно держала кожаную ручку дипломата.

Он вернулся в квартиру и позвонил в консульство.

В этот же вечер, точнее, ночью, улетел в Израиль.

После встречи с Нисимом он из дома в течение дня звонил Виталию, но трубку никто не брал. Звонить домой Наташе не хотел.

А через неделю она ответила в трубку тихим голосом: «Виталий исчез бесследно», и трубка легла на рычаг.

Гудки короткие и длинные звенели, гудели, разрывая головной болью пустоту воображения Марка.

Он набрал Сергея, но жена сообщила, что поэт в Италии, на конференции.

Берлин так же не отвечал. Уже май, видимо, уехали до октября на хутор.

В этот вечер Марк напился до беспамятства. Когда домой вернулась Лиля, она нашла испуганного кота Абрашу рядом с неподвижным телом ее любимого мужа.

 

Эпилог

 

Литературный концерн «Пегас» - воображение автора – до сих пор, широко раскрыв дубовые двери, приглашает любителей словесности на дружеские встречи с интересными людьми. Цена входного билета осталась без изменений.

Номер факса: ____________  -------- ………… ∞

 

Новый редактор журнала, разбирая бумаги Виталия, нашел стихотворение неизвестного автора

 

По каменным ступеням Петербурга

Спускались мраморные львы,

Они рычали от испуга,

Скрываясь от людской молвы.

 

Наполненные слухом переулки

Петляли сплетнями по мостовой,

Мол, черствые сегодня булки

В подвальной булочной на Моховой.

 

Талоны кончились на мясо,

А сахар по крупинкам выдают,

И бочка не приедет с квасом,

Она упала в парке в пруд.

 

Горячая вода остыла в кране,

И ледяная струйка-волосок

Ржавеет в обнаженной ванне,

Полоской узкой замыкая сток.

 

Тревожная спираль накала

Чуть тлела свечным огарком,

Она беспомощно моргала

И ожидала смерти, как подарка.

 

Дверь в магазин «Стола заказов»

Забита траурным крестом,

А в театральных пустых залах

Кошачье пенье в унисон.

 

И только цепи постаментов

Гремели на сыром ветру,

И бескозырки в черных лентах

Держали моряки во рту.

 

Редактор от скуки прочитанного включил экран телевизора. В новостях сообщалось:

«Девушка двадцати лет выпала из чердачного окна на улице Кронверской Петроградской стороны».

 

Ноябрь-Декабрь 2012