Григорий Подольский

   заведующий   психиатрическим отделением больницы Кфар Шауль

 

Террорист

     За окном темнеет. Южная ночь накрывает город быстро, почти внезапно. В ординаторской мерно жужжит оконный кондиционер.  Мой рабочий стол завален папками уголовных дел. Только сейчас, вечером, когда все врачи отделения ушли по домам, удается углубиться в эти толстенные папки, полистать их вдумчиво, без спешки. Показания свидетелей, фотографии, обвинительные заключения. Это – неотъемлемая часть экспертной работы.

На улице глухо хлопнула дверца подъехавшей автомашины и через пару минут в ординаторскую постучали. Сразу же вслед за этим в комнату буквально ввалился могучего телосложения мужчина – кавказец в потертой кожаной куртке. Под мышкой его каким-то невообразимым образом умещалось 5 пухлых томов уголовного дела. Гость заполнил небольшое помещение не только своими габаритами, но и запахом. Резкий дух какого-то горючего - то ли бензина, то ли мазута ...

- Здравствуйте. Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры РФ Гафуров. Привез вам уголовное дело и самого обвиняемого – прямым ходом из Чечни. Я тороплюсь, ждет вертолет. Не найдется ли попить? Жара...

У генерала от Прокуратуры РФ бархатный, с красивыми модуляциями низкий голос, разговаривает почти без акцента. Речь быстрая, четко проговаривает каждое слово.

- Извините, – подаю стакан воды, - у нас очередь подследственных на полгода вперед. Везите подопечного в СИЗО.

- Нет, это Вы, доктор, извините. Дело не терпит отлагательств. Вот постановление о проведении стационарной судебно – психиатрической экспертизы. С Прокурором области вопрос внеочередности согласован. По готовности заключения – подследственного в СИЗО не отправлять. За ним пришлем вертолет из Грозного. Мой прямой телефон (пишет на бумажке). До свидания. Дела.

Что ж... Как говорится, против лома нет приема. Со вздохом принимаю из его рук пухлые тома.

А подследственный уже ждет в приемнике...

***

Молодой, лет 20, чеченец, среднего роста, чисто выбритый, статный, с длинной, упругой мускулатурой, стоит посреди комнаты в одних трусах и майке. Рядом на стуле сложена одежда, в углу – голубая спортивная сумка «Адидас».

- Здравствуйте, - произнес чеченец довольно громким голосом, демонстрируя мягкий кавказский акцент.

Мы посмотрели друг другу прямо в глаза. Взгляд его прямой, но не вызывающий. Глаз не отводит. Это уже что-то, значит можно ожидать хорошего эмоционального и вербального контакта.

Представляюсь.

- Добрый вечер. Я – заведующий отделением судебно – психиатрической экспертизы.

Ваше имя, пожалуйста.

- Меня зовут Мираб. Доктор, я знаю куда и зачем доставлен. Устал в вертолете. Уши заложило. Можно побыстрее закончить формальности?

- Да, конечно.

После рутинной процедуры приема и оформления пациент был отправлен в одиночную палату.

***

Завтра, всё завтра.

Охрана уже открывает скрипящие петлями коричневые ворота ... Моя "девятка", шурша новенькими покрышками «Пирелли», плавно выкатывается с внутреннего двора отделения.

Чуть в стороне от ворот притаился белый джип – "Паджеро".

Снова этот кавказский акцент.

- Доктор ты?

Не выходя из машины, подтверждаю:

- Да, я заведующий отделением.

Хотим пригласить тебя в ресторан.

О, Господи... Только этого мне не хватало. На фиг!

- Извините, спешу.

Пока не задали новый вопрос, врубаю первую передачу и быстро направляюсь к выезду из больницы. Джип за мной не едет.

***

Ночью на домашний телефон мне еще дважды звонили всё те же - с кавказским акцентом.   А ведь моего номера телефона нет в справочнике.

На утренней планерке дежурная медсестра сообщила, что новый пациент почти не спал ночью. Прикорнув, он сразу начинал стонать, кричать, разговаривать на своем языке и быстро просыпался. Под утро  обмочился в постели.

***

5 томов уголовного дела.

Страничка к страничке, всё прошито и пронумеровано, протоколы аккуратно напечатаны на печатной машинке. Вот что значит Прокуратура РФ.

Из школьной характеристики  ученика 10 «б» класса средней школы г. Грозного Мираба Д.:

Мальчик из рабочей семьи. Младший из 5 детей. Старшие в семье - девочки. Мать  - маляр по профессии. Отец так же был строителем. Погиб во время несчастного случая на стройке, когда Мираб учился в 7 классе. Мальчик  отличался хорошей успеваемостью по всем предметам. Дисциплинированный, добрый, отзывчивый …

А вот еще. Копия зачетной книжки студента 1 курса филологического факультета Чеченского гос. университета. Только первую сессию отучился. Оценки все – «отлично».

Странно, даже фамилия их декана знакомая. Бывал он у нас в городе на конференции по Велимиру Хлебникову.

А дальше –толстенные тома  тома войны. Протоколы, выписки из документов и фотографии, фотографии, фотографии. Генерала Дудаева, Басаева, Радуева, Масхадова, Хоттаба.  Мираба  рядом с ними нет. Дело объединено, по нему проходят много обвиняемых.

Вот фотография дагестанского селения, где был задержан Мираб. Снимки гранаты – лимонки и пистолета неизвестной мне фирмы, с россыпью рядом тупых пистолетных пулек.

…Показания обвиняемого.

…Показания свидетелей.

…Документы, документы, документы …

***

- Проходи, садись. Куришь? – достаю длинную – предлинную сигаретную ленту, подаренную мне знакомым с табачной фабрики. Удобно. Курящим отрываешь от нее несколько сантиметров и угощаешь – нередко способствует беседе.

- Нет, спасибо, – Мираб присаживается на венский стул напротив.

Поза скованная, корпус наклонен чуть вперед. Вид у парня, однако, усталый.

- Плохо спал  на новом месте?

Усмехается.

- А я вообще сплю?

- Ты кумык, по-моему, не так ли? – спрашиваю.

- Точно. Как Вы догадались?

Теперь моя очередь усмехаться. В нашей медицинской академии было много студентов из соседней Чечни. Были среди них и мои друзья. От них и научился различать.

- Не спишь-то почему?

- Война, доктор, не дает. Только усну – Грозный снится… Сестры снятся… Мать снится,… племянница, – хмурится Мираб, – Раз в трое – четверо суток сплю, но не более четырех часов.

- О себе сам расскажешь или вопросы задавать?

- А что мне скрывать? Расскажу.

Рассказ Мираба.

Родился я в Грозном. Младший в семье, до меня  4 старшие сестры ... были. Сами понимаете - любимчик (улыбается криво). Всё в доме хорошо было, пока отец не погиб. Они с матерью оба на стройке работали. Мать – маляром, а отец – плиточник был классный и каменщик. Много домов в центре Грозного их руками выстроены.  В Грозном у нас бывали?

Киваю утвердительно. Да, приходилось. На военных сборах. Красивый, зеленый город … был. Помню как мы, курсанты, в расхлюстанных гимнастерках, висящих до пупа ремнях, в сапогах «гармошкой»,  ходили с целофановыми пакетами по ближайшему к казармам рынку, а сердобольные чеченки клали в эти пакеты спелые фрукты, насыпали пригоршни семечек и конфет «морских камушков». «Служи честно сынок, - вздыхали, - мой тоже где-то служит…».

В Грозном у нас бывали? Значит представление имеете. Жили мы рядом с площадью «Минутка».  Помните? (Конечно. Там сейчас одни развалины).

Там сейчас одни развалины. Учился я нормально, как все, в общем. Борьбой в секции занимался. Когда отец упал с недостроенного дома, разбился, пришлось  подрабатывать с матерью на шабашках. Сестры к тому времени уже замужем были. Мать моя – женщина простая, до работы охочая. Желала, чтобы я стал ученым человеком. А я русскую литературу люблю. Вот и поступил на филологический (вздыхает тяжело).

Первая война в Ичкерии  поначалу не очень нас коснулась. Ушли мы с матерью и сестрами в село Шали к родственникам. Я овец пас в горах, мать красила дома и заборы понемногу. А потом … Потом совсем плохо стало. Овец всех русская армия постреляла. Так вот - летают вертолеты и стреляют по всему, что движется. Жить в селе невозможно – сплошные проверки и досмотры. Решили вернуться в Грозный.

 

Тут Мираб замолчал надолго. Сидел, думал. Смотрел задумчиво в стену. Только пятна пота под мышками растекались, несмотря на то, что в ординаторской было прохладно. И ладони рук об брюки вытирал.

Когда я беседую с людьми – всегда обращаю внимание на руки. И нередко невольно думаешь  – а скольких он этими руками ?… Руки у Мираба были, можно сказать, аристократические. Длинные ладони, тонкие пальцы. И на руках Мираба не было ни одного подтвержденного в уголовном деле факта крови. Хотя, конечно, могла бы и быть.

 Мираб вновь заговорил. Глухо, зло.

Да, решили вернуться в Грозный.

Площадь Минутка, где мы жили, обстреливалась тогда со всех сторон. Наш дом разбомбили на третий день после нашего возвращения. Меня дома не было – мать за продуктами послала. А пришел - к развалинам и пожарищу. До ночи разгребал я обрушившиеся стены. Под обломками нашел-таки трупы матери, двух сестер и, обгорелый совсем – еще один - маленькой племяшки. Три месяца ей было от роду. Не поверите, вытаскиваю ее из-под обломков, а обгоревшая кожа от тельца отваливается - руки мои жжет, жжет … И этот запах. Навсегда его запомню. И позу ее запомню – ладошки черные,  сжаты в кулачки, прижаты к тельцу, ротик открыт. Заживо ведь сгорела.

Он снова замолчал надолго. Ни я, ни сидящие за соседними столами двое коллег не прерывали молчания. Слез на лице Мираба не было. Но руки, … руки его ходили ходуном. Зеленая  футболка промокла насквозь.

- Ты можешь идти в палату, отдохнуть, завтра продолжим.

- Нет, доктор, сегодня. Немного осталось. Я так хочу…

Было в его словах нечто такое, что заставило меня согласиться.

- Что ж, продолжим.

Похоронив родных, я подумал – за что? Мы всю жизнь жили, дружили и работали вместе с русскими.

Наутро пошел на Центральный рынок и на все деньги купил у знакомого чеченца автомат Калашникова, военную  форму. Тогда это было просто. Там же, на рынке, нашел вербовщика из армии Салмана Радуева.

Несколько месяцев я провел в горах – в группе под руководством Хоттаба. Мы учились минировать и убивать. Самого Хоттаба  видел несколько раз - издалека. А однажды – командира Радуева. Это еще до его тяжелого ранения в лицо было.

А потом. Потом наше подразделение отправили в рейд в Дагестан. Трое суток пешком,без сна и отдыха. Когда на горизонте показалось дагестанское село, меня отправили в разведку. Горцы – народ хлебосольный (тут он криво улыбнулся). Дагестанцы покормили меня и отвели в сарай. Отдохни, мол, часок - другой. Я прилег, лимонку и пистолет спрятал и … заснул от усталости. А проснулся в окружении русских солдат. Вот так закончилась моя война. Но Вы не думайте, доктор. Я ваш враг. «Пепел Клааса стучит в мое сердце».

Так и сказал: «Пепел Клааса стучит в мое сердце». Несостоявшийся филолог.

После этого Мираб встал и не попрощавшись вышел. Остальные беседы были формальными и скупыми. Он по-прежнему почти не спал, кричал по ночам и мочился в постель.

***

Через неделю все тот же "генерал от Прокуратуры РФ" лично  забрал Мираба из отделения.

Заключение нашей стационарной судебно – психиатрической экспертизы звучало так:

«Мираб Д. хроническими психическими заболеваниями не страдал ранее и не страдает в настоящее время. У него имеет место посттравматическое стрессовое расстройство, что не лишало и не лишает его способности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. По отношению к инкриминируемым деяниям его следует считать ВМЕНЯЕМЫМ.»

  

Снег выпал только в январе

 

 

Редкое и удивительное  зрелище – снегопад в Иерусалиме.

Соломон взял из-под навеса щетку, стряхнул снег с деревянного кресла и устроился прямо  посреди балкона, укутавшись в теплое верблюжье одеяло.

Влажные хлопья опадали на плечи, на непокрытую голову сидящего в кресле уже немолодого человека. Солнце вот-вот готово было спрятаться за гору Иродион, освещая усеченную рукотворную верхушку каким-то особым, фиолетовым цветом. А вокруг по склонам маячили зеленые подсветки минаретов окрестных арабских деревень, обрамленные жёлтыми гирляндами засветившихся на горизонте окон Вифлеема.

И снег, снег, снег.

Еще немного, и муэдзины затянут на арабском языке протяжное: «Аллах велик! Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха. Идите на молитву. Ищите спасения». И усиленные динамиками перекликающиеся волны  поплывут над сумерками Иудейской пустыни аж до самого Мертвого моря.

А пока – почти девственная белая тишина.

Соломон прикурил заранее приготовленную канарскую сигару. Не "Гавана", конечно, но тоже отнюдь не дурна. Тем более что сам недавно покупал эти сигары на Тенерифе. Глубоко вдохнув вязкий, ароматный дым, выпустил его колечками в заснеженный воздух. Кольца, зажив своей жизнью, неспешно растворялись в белом безмолвии.

Во внутреннем кармане завибрировал телефон. Звонила жена.

- Да, Таня.

- Ты уже дома? Я застряла в пробке у светофора в Пате. В Иерусалиме снег – стихийное бедствие.

- Я понял.

- Ты звонил дочери? Не забыл, что у нее сегодня день рождения?

- Нет, не забыл. Но у нее весь день телефон занят.

- Всё, пробка, кажется, сдвинулась. Бай!

Короткие гудки.

Соломон набрал номер дочери. Длинный зуммер сменился шепотом в трубке:

- Да, папа.

- Дочка, с днем рождения тебя! Желаю …

Раздраженный шепот :

- Папа, я сейчас не могу говорить. У меня эксперимент идет. Я потом позвоню.

Короткие гудки.

Слава Богу, дочь заканчивает обучение на вторую степень по фармацевтике в университете. Соломон и сам всю жизнь посвятил науке. Уж он-то знал, как это важно – эксперимент.

***

"Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе. На третье в ночь" (с).

Почти так всё и было. Дочь родилась "в ночь" на третье января. Только вот снегопад начался  еще с утра второго.

Служебная "Нива", подъехавшая за Соломоном Яковлевичем, оказалась как нельзя кстати. Водитель Ашот с одной стороны, Соломон с другой, поддерживали Татьяну, пока та спускалась к машине, положив ладони на огромный живот.

- Осторожненько, Ашот, не гони, а то она вот-вот родит.

Областная больница – в 5 минутах езды. Толстая нянечка приоткрыла перед Татьяной двери родильного отделения, и даже не дав будущему папаше попрощаться с женой, тут же их и захлопнула – прямо перед его носом.

Весь день он названивал в справочную акушерского корпуса, но один и тот же голос неизменно коротко отвечал:

- Ваша жена еще не родила.

К вечеру снегопад еще больше усилился.  Но водителя  это не смущало нисколько. Он гнал "Ниву" как на пожар.

- Не гони, Ашот, мы успеваем, - увещевал водителя Соломон.

Вечерний "круглый стол", куда уже не впервые приглашали Соломона, известного в области архитектора, вела длинноволосая теледива, по совместительству супруга руководителя телеканала. Ничем не примечательная тема, ничем не примечательная дискуссия. Соломон, как ему потом рассказали, выглядел в кадре несколько рассеянным, погруженным в свои мысли.

Сразу по окончании эфира он вскочил с кресла и заспешил домой.

Снег шел уже сплошной, почти непроглядной стеной. Как и больница, телестудия находилась в пяти минутах ходьбы от его "девятиэтажки".

 

Буквально ворвавшись в квартиру, Соломон схватил телефонную трубку и набрал номер справочной. Женский голос бесстрастно констатировал:

 - У Вас родилась дочь.

Соломон был счастлив. Стоя на заснеженном балконе 9-го этажа, он курил одну сигарету «Родопи» за другой и всматривался в пелену падающего снега, словно хотел заглянуть в окошко акушерского корпуса, где лежало его новорожденное чудо. 

Через несколько дней всё повторилось с точностью наоборот. Также шел снег. Татьяна, уже "без живота", но с "конвертом" на руках была аккуратно пристроена на заднем сиденье белой "Нивы". На этот раз Ашот вел машину осторожно, не спеша.

Не успев в суете поцелуев, цветов и шоколадных конфет нянечкам, взглянуть на дочь еще в больнице, Соломон ерзал на переднем сиденье, чтобы разглядеть личико, спрятанное в одеяльцах и рюшечках. Но как не пытался, видел только красную часть детской щеки.

Жена что-то рассказывала о том, как она два часа прождала, замерзая, в приемнике, из-за пересменки в отделении, как восхищены Соломоном ее соседки по палате, видевшие по телевизору "круглый стол", а она, жаль,  не видела - рожала.

Выйдя из машины, Соломон взял дочку на руки. Старый лифт с лязганьем поднял их на девятый этаж. Войдя в открытую дверь квартиры, он прошел в комнату, сбросил на пол зачем-то разложенную посреди кровати кроличью шубу, и осторожно положил легкий "конверт" на покрывало.

 Танина бабушка заохала:

- На шубу надо ложить, на шубу, а то богатой не будет.

Соломон, не слушая, приоткрыл прячащий лицо дочери угол одеяла.

Боже, какая же она красивая!

***

Огромные хлопья влажного снега всё падали и падали из надумавшего прохудиться иерусалимского неба.

Пододвинув кресло ближе к прутьям балконной решетки, Соломон Яковлевич курил свою сигару и вглядывался в разноцветные огни далекого Вифлеема, как будто хотел рассмотреть там что-то важное.

"Аллах велик!" – заголосили муэдзины из динамиков.

На дороге показались огни фар автомобиля, проезжавшего недалеко от бетонного забора безопасности. Из машины доносилась громкая арабская музыка. Вдруг из опустившихся до половины окон послышался автоматный треск и по обе стороны дороги веером рассыпались огоньки трассирующих пуль.

Татьяна позвонила в дверь. Соломон не ответил, не вышел ее встречать. Порывшись в сумочке, она нашла ключи и открыла входную пладелет.

В доме было темно. Дверь на балкон приоткрыта и оттуда тянуло могильным холодом.

- Соломон, - позвала она, увидев сидящего к ней спиной в кресле мужа. Подойдя к нему, тронула за плечо:

- Соломон, вставай.

Татьяна обошла кресло, посмотрела на лицо сидящего. Его глаза уставились сквозь нее. Переносица Соломона была испачкана чем-то черным, и тоненькая струйка этой черноты стекала от его носа к щеке.

А голоса муэдзинов, усиленные динамиками, всё призывали и призывали правоверных к вечерней молитве:

«Аллах велик! Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха. Идите на молитву. Ищите спасения».

А на Иерусалим всё падал и падал январский снег …

 

По дороге на Хеврон.

Возвращаюсь в Иерусалим с работы. Новенькая «Хонда» резво бежит вперед, проглатывая километры от Беер-Шевы до дома. В дверных динамиках вовсю играет музыка «мизрахи». Воротничок гимнастерки влажен от пота. Еду рискОво, обгоняя все идущие впереди меня машины. Так хочется скорее попасть домой – устал.

Неожиданно замечаю, что проехал поворот на Бейт Шемеш. Далее – арабские территории и дорога на библейский город Хеврон. Пару раз я уже ездил по этому узкому, вертлявому, опасному шоссе. Но оно и укорачивает путь на целых полчаса.  Ладно, едем дальше.  Воздух впереди машины аж дрожит от жары. И ни души.

Углубляюсь в горы, шоссе сужается, становится неровным, ухабистым. Жаль машину – сбавляю скорость.  В зеркале заднего обзора замечаю огромную фуру «Вольво» с зелеными арабскими номерами. Что-то быстро она приближается.  Ого! Я прибавляю скорость, но на этом узком и извилистом участке шоссе не больно – то  разгонишься. Водитель-араб, похоже, знает нюансы дороги много лучше меня.  Видимо,  решил устроить мне «гон», увидев  желтые израильские номера.

Впереди замаячил еще один грузовик. Катит, неторопливо погромыхивая загруженной выше крыши арматурой. Номера тоже зеленые. Фура, идущая сзади, никак не сбавляет ход. Да, араб-таки решил устроить мне не только гон, но и  «коробочку». Стремительно приближается кузов впереди идущего грузовика. Дорога по-прежнему узкая, в одну полосу. Едва ли сумею проскочить. Да и обзор впереди плохой. Время потекло медленно.  Чувствую лишь, что спина совсем взмокла от пота.

Оп-па,  впереди слева более пологий участок. Топлю газ до полика. Машина взревев, вылетает на обочину -  четырьмя колесами на склон, под таким углом, будто на каком-нибудь ралли. Лихо обхожу передний грузовик, все же чуть подрезав его. Водитель отчаянно сигналит. Ну и сзади слышу громкий визг тормозов фуры араба «гонщика», который за мгновенье до этого предвкушал, как врежется всей дурью своей машины в мой задний бампер. Эх, жаль, что не влепился в торчащую арматурину!

«Хонда» уносит меня  по свободной дороге к открывшемуся за поворотом Хеврону. Пронесло…

Только сейчас вспоминаю, что на мне, как "красная тряпка" для арабов с территорий, еще и   форма офицера полицейского управления. Свежие «фалафели» на погонах дразняще искрятся в лучах еще не спрятавшегося за горой солнца…

М-да…

А впереди уже маячат тоннели иерусалимского района Гило.

Набираю номер телефона.

- Мама, здравствуй. Как дела?