Виктор Голков

 

Тяжеловесный свет

***

Тополя вырастают из туловища земного,

шарят корни под спудом, в горячих потёмках земли.

Расстилается степь, живое растёт из живого,

и по мозгу миражи путешествуют, как корабли.

 

Ни концов, ни начал – лишь биение мерное вёсел,

паутины пушистое, вибрирующее волокно.

Коль забыл обо всём, словно тяжкую ношу отбросил,

будешь жить и любить

сто рождений подряд всё равно.

 

Для добра и для зла нет иного судьи, кроме веры.

Рядом с чистой гармонией хмуро маячит разброд.

И из самой бессмысленной, самой безумной химеры

возникает легенда, прозрачная, как кислород.

 

***

Тяжеловесный свет на части землю режет,

морщинами изрыт со всех сторон курган.

Таинственная жизнь, я узнаю твой скрежет,

в который иногда вплетается орган.

 

Уходят в высоту стволы глухонемые,

в чешуйчатую зыбь оделся чёрный пруд.

Всё то, что я люблю, сейчас беру взаймы я,

но страшно оттого, что завтра отберут.

 

Сияющий Эдем, дворец из паутины,

горбатый коридор, как каменный подвал.

А в узеньком окне лишь контур бригантины,

плывущей в те края, где я не побывал.

 

 

 

***

В тиски железные зажатый,

сам позабывший про себя,

я слышал  как стучат лопаты,

слои промёрзшие долбя.

 

Дорыть до самой сердцевины

земной – так кто-то захотел.

И не хватало мешковины

для наших измождённых тел.

 

И был исторгнут каждый третий,

но не редел наш скорбный круг.

Казалось, несколько столетий

я слышу монотонный стук.

 

И вижу жёлтую корону

звезды – сквозь ледяную мглу.

И человек вооружённый

прижался к чёрному стволу.

 

 

 

***

И только дереву не больно:

ему хватает высоты,

и мощью меди колокольной

полны звенящие листы.

 

Его не мучает тревога –

грозящий исподволь недуг–-

о том, что счастья нет и Бога,

и нет бессмертия вокруг.

 

И в маскарадном блеске мая,

как в снежной нежити зимой,

его незыблемость прямая

подобна вечности самой.

 

 

 

 

 

***

Горит огонь голубоватый

среди сырого ноября.

На фонаре стальном распятый,

страданье принял он не зря.

 

Тень покачнулась и пропала,

мелькнула белая пыльца,

и свет холодный и усталый

коснулся моего лица.

 

Лучи глаза мне не кололи,

лишь окружали ободком.

А город, черный, словно поле,

застыл на десять верст кругом.

 

Метались тоненькие спицы

лучей, а мрак был недвижим,

но светоносная граница

лежала между мной и им.

 

И память вдруг перелистали

перед глазами, как альбом,

и все мельчайшие детали

я видел в свете голубом.

 

 

 

***

Дует ветер, с деревьев срывая

паутины сквозное шитье.

Шевельнулась трава как живая,

перепутались нити ее.

 

О земля, колыбель на могиле,

появленье, страдание, труд.

Вместо тех, кто ушли и забыли,

только красные маки цветут.

 

О земли материнское лоно!

Возвращаются все, кто был жив,

и сплетаются души влюбленно

над водой, словно волосы ив.

 

 

 

***

Висят листы опустошенно...

Что им осталось: месяц, два?

А наклонившаяся крона,

как человечья голова.

 

Я созерцаю профиль странный,

черты тяжелого лица.

Хочу постичь я деревянный

закон, стучащийся в сердца.

 

И как в Евангелье калека,

с безумной верой в волшебство,

прошу у богочеловека

прикосновения его.

 

 

 

 

***

Солнце будет жечь дотла,

так что некуда деваться.

Господи, твои дела,

страшно с ними расставаться.

 

Разорвешь палящий круг,

и пойдешь кружиться снова

в танце черно-белых мук

на другом краю живого.

 

Где ни той, ни этих нет,

тени их теней разбиты.

Только призраки планет

чертят синие орбиты.

 

 

 

 

 

***

Приходит в сумерки и к мозгу припадает,

и цедит жизнь мою, губами шевеля.

В кромешном хаосе она возобладает,

над всем возвысится  как маковка Кремля.

 

Куда деваться мне от мысли-кровососки,

с вампирской точностью

являющейся в срок,

когда в изысканном своем, бесстрастном лоске

она, незваная, ступает на порог?

 

Пускай поет петух, ночной туман рассеяв,

абстрактной истиной окутанную тьму:

от крови праведников, жертв и фарисеев

во веки вечные нет прока никому.

 

 

 

 

 

***

Жаркой верой сытно накормили,

заковали в кандалы слезу.

А когда хребет переломили,

понял я: теперь не уползу.

 

И прошлись походкою железной

по останкам тысячи веков,

и в своей надежде бесполезной

стер я пыль с блестящих башмаков.

 

Просто пыль коричневого цвета,

но не лжет бродячая молва,

что воспели лучшие поэты

эту грязь с ботинок божества.

 

Я его боялся, безусловно,

страшный Бог стоял передо мной.

Но счищал порой почти любовно

жертвы кровь и человечий гной.

 

И cейчac, когда вопит тупица,

что его, мол, кто-то обманул,

до упора в круглые глазницы

я бы взор свой яростный воткнул.

 

Чтоб пред этим человечьим стадом,

Что считает жалкие гроши,

распростерлась беспросветным адом

ширь моей пылающей души.

 

 

 

 

***

Как тучи, чувства отползут,

Туман желаний растворится.

В холодном зале страшный суд

Не страшно, в общем-то, творится.

 

Смотрю в лицо моей зиме-

Она седая совершенно.

Молчит задумчиво во тьме

И улыбается блаженно.

 

Пришла считать мои грехи,

Копаться в бесполезном хламе,

Трухе, где мертвые стихи

Вповалку с мертвыми делами.

 

 

***

 

Чувства, куда вы делись ?

Радость, любовь, весна ….

Призраки лишь расселись,

Вышедшие из сна.

 

Лица бледны их жутко,

Я не припомню всех.

Тени из промежутка

Сотни забытых вех.

 

Сам я не разбираю,

Что я им бормочу.

Только не набираю

Номер, и не кричу.

 

 

 

***

Я к смерти в Израиле ближе

За то только, что еврей.

В  Израиле Бога увижу

Сквозь  запертых сотню дверей.

 

Как солнцем спаленные клочья,

Корнями спущусь в глубину

В подземный Израиль – ко дну,

Оставив вверху многоточья.

 

 

***

От удушающей жарищи

Душа спекается в комок.

Нельзя дышать,  и трутся тыщи,

Жить вынуждены бок о бок.

 

Бок о бок – жуткая морока,

И если ты не азиат,

Сойдешь с дистанции до срока,

Поскольку это вправду – ад.

 

Но мне порой почти приятно

Идти сквозь эвкалиптов строй,

Чья жизнь застыла, вероятно,

Внутри, под выжженной корой.

 

Смотреть на кустики кривые

И жарких кипарисов ряд.

Здесь наши корни родовые,

И камни правду говорят.

 

***

 

Мой организм, моя страна,

Где темные блуждают силы .

Гудит мотор и вьются жилы,

И сердца тенькает струна.

 

Моя страна,мой организм,

Хрипящий глухо  как пластинка,

Кто заведет твой механизм,

Когда сломается пружинка?

 

Никто. И если есть предел,

Тебе положенный судьбою,

И если вдруг водораздел

Пролег меж всеми и тобою,

 

Хоть сотню ангелов зови

С таблетками и кислородом,

Как кесарь, поплывешь в крови,

низложен собственным народом.

 

 

***

 

Cползает вниз трава с откоса,

Свалялся клочьями бурьян.

Распарывают грязь колеса –

Скрещенье двух борозд, двух ран.

 

Возможно, след свой оставляет

Мое дыхание, мой взгляд,

И мысль, которая петляет,

Стремясь куда-то наугад.

 

Ведь есть мучительное чудо

В любом ничтожном пустяке,

И я тоску свою избуду

С дырой, просверленной в виске.

 

И с новой легкостью нездешней

В цветущем яростно саду,

Под белой ласковой черешней

В обнимку с женщиной пройду.