Есть что-то завораживающее в интонации некоторых рассказчиков, отчего их хочется слушать еще и еще. Их речь звучит, как музыка – то как джазовая импровизация с ее извилистым, но неизменно  четким ритмико-мелодическим рисунком, то как симфония с постоянно возникающими побочными темами, оттеняющими и обогащающими главную. В этом смысле проза Марка Зайчика напоминает партитуру. Читая ее, слышишь оживающие звуки – соло рассказчика и перекликающиеся голоса его персонажей. Книга М. Зайчика "О любви и смерти" звучит, как концерт для фортепиано с оркестром. Или для виолончели, что, в общем, не так уж важно.

 Скромный румынский ресторан под Цфатом и заурядная советская ресторация "Чайка" в Ленинграде, пограничная станция Чоп и вечный город Иерусалим образуют  единое пространство, где реальность переплетается с фантасмагорией, а временные рамки, кажется, отсутствуют вовсе. И сегодня люди живут здесь по законам – или по понятиям – как минимум, прошлого века, их прошлое – это и есть настоящее, а о будущем они не задумываются. Телефонный разговор нацистскому министру пропаганды ("Господин Геббельс закончил рабочий день") не выглядит в этом контексте абсурдом. Стихи Александра Блока и Николая Заболоцкого звучат в затрапезном ресторане ничуть не менее уместно, чем песни, скажем, Эяля Голана.  

Герои книги – как бы, не совсем герои. И уж во всяком случае, не герои нашего времени. Здесь нет "офисных рабов", ловких политиков и преуспевающих коммерсантов, живущих, как сейчас говорят, на два дома. Этот мир населен людьми, далеко не всегда живущими в ладах с законом. Здесь легко можно встретить бывшего уголовника, и даже не обязательно бывшего. Здесь, сгорая от стыда и любопытства, можно заглянуть за дверь публичного дома и познакомиться с его работницами и их клиентами. Здесь можно узнать, как переправляли контрабанду с отъезжающими в Израиль еще при советской власти. М. Зайчик, конечно, тоже вышел из гоголевской "Шинели" – только его герои, по большей части, не страдали за конторкой, как Акакий Акакиевич, а с него, с бедного чиновника, шинельку и стягивали. Но эти персонажи в книге – не функция, не ярлык, не дорожный знак при въезде на запретную территорию. Уголовники и проститутки, пишущие в стол инженерно-технические работники и хасиды – не манекены и не литературные символы, обозначающие нечто, всем давно хорошо известное. Это люди, профессия которых и способ заработка не имеют решающего значения. Это просто люди. Интересные, и, как правило, яркие, красивые. Такими их увидел автор. И так нам о них рассказал.

По рассказам М. Зайчика легко изучать парадоксы сознания советского человека – СССР давно уже нет на карте, но, как показывает практика, бывших советских людей, как и бывших разведчиков, не бывает. Оттесненные на безнадежные задворки семейные отношения, презрение к закону официальному и незыблемое следование собственным моральным принципам, странный и страстный пиетет перед литературой – легко узнаваемые признаки ушедшей, казалось бы, эпохи. И, с поправкой на еврейское происхождение главных героев, это еще и не всегда простое отношение к своей национальности и религии, экзистенциальная дилемма семидесятых годов – ехать – не ехать и, в случае, если ехать – отъезд, желанный, но всегда мучительный. А затем – новая жизнь на вновь обретенной родине, которая, как выясняется впоследствии, является просто продолжением старой. И сожженные в пепел вроде бы мосты, неожиданно вновь обретают  плоть, и люди, которых просто не должно было бы существовать вдруг, как ни в чем не бывало, выходят из-за поворота.

Ленинградский инженер Илья Кравт, главный герой повести "Жизнь прекрасна", пишет прозу, приводящую в восторг ее немногочисленных читателей – главным образом, сотрудников редакций толстых журналов. На рубеже семидесятых-восьмидесятых годов увидеть свои произведения напечатанными в Советском Союзе у Кравта нет никаких шансов. Перспектива отъезда в Израиль его не прельщает, хотя он и "никогда не отказывался от своей национальности, от своего призвания, от родителей, от свитка в малиновом шелковом чехле, который лежал в его шкафу на верхней полке". Кравт остается в Ленинграде, и умирает, не дожив до публикации своей повести в Израиле.  И здесь, среди вновь немногочисленных – но уже по другим причинам –  читателей Кравта, оказывается подлец и "командир войск ОБХСС" Котя Мрар. Человек, встречи с которым Кравт явно хотел бы избежать в любом виде. А сборник его прозы, изданный уже в перестроечном Советском Союзе, пылится в квартире сына – "это аккуратный прямоугольный буфет из книжных брикетов в оберточной бумаге, перевязанных грубой бечевкой".

В этой истории, в которую вплетаются множество побочных сюжетов, жизнь целого поколения. И даже, пожалуй, не одного. Советский Союз, Израиль, Карибский кризис, Андрей Платонов, Борис Пастернак и Георгий Иванов, рислинг в кафе-мороженом, уличная шпана и представители серьезного криминала, литературные чиновники и прочие начальники, занимающиеся спортом дети, становящиеся религиозными друзья. Книга Марка Зайчика вмещает в себя многое.

 Название книги – "О любви и смерти" – точно передает ее содержание. Эта книга – о самом главном, самом важном, самом значительном. Героиня пьесы Эдварда Радзинского, написанной в 1979 году –  тогда же, когда работал над своей прозой Илья Кравт – страдала от того, что в отсутствие любви и смерти ее жизнь теряет всякий смысл. Герои М. Зайчика тоже страдают, но по другому поводу. Их жизнь наполнена смыслом – любви им хватает с лихвой, а смерть постоянно караулит где-то неподалеку. Кравт, полюбивший девушку Тоню, которая младше его на 23 года, оказывается в той же ситуации, что и персонаж Раздинского, увлекшийся главной героиней пьесы "Она в отсутствии любви и смерти". С ним так же жестоко расправляется вчерашний друг девушки. Но на этом сходство израильской повести и советской пьесы, пожалуй, заканчивается.

 

Новая книга о любви и смерти – действительно о самом главном. Она – о добре и зле, об их вечной борьбе и неизбежном сосуществовании. Герои М. Зайчика мечутся между ними, зачастую путаясь – или нам так это только кажется? Отличить зло от добра иногда и в самом деле становится непосильной задачей для человека. Отчаявшийся, видимо, Исаак Башевис Зингер написал как-то, что правда заключается в том, что правды нет. Далеко не все герои книги "О любви и смерти" согласятся с этим утверждением. Где-то она все равно существует, эта правда – свет, любовь, надежда: в улыбках французских студентов из рассказа "Памяти прощенного человека", в длительном выдохе Тони и в малиновом шелковом свитке из повести "Жизнь прекрасна", в нежно заданном  вопросе "Что слышно в Воложине?" из рассказа с тем же названием. Она звучит и чистом голосе человека, рассказавшего все эти истории. Насколько мы можем правду различить.