Вера Зубарева

* * *

Часть биографии оставлена за бортом.
Шумит вдалеке другая дорога.
Вернуться в родной язык – что в нетопленный дом,
Где холод встречает с порога.
Если призрак – молчи. 
Это лучше, чем речь ни к кому.
На другом полушарии – 
Непривычней душе, но привольней  уму.
И снова как встарь я
Слышу моря накаты на склоне на том…
Чужестранец везде, 
Ты на суше всегда инородец.
Потому и оставлена часть от тебя – за бортом,
И другая грозится туда же в надрыве бессонниц.
Но как только минуешь ту зону больших облаков,
Где потребности нет в кислороде,
Там сигналь не сигналь на любом из своих языков – 
Не издастся уже ни в одном переводе.
Не находка нигде, 
Ты не будешь в ряду и потерь.
Разобраться успеть бы 
Хоть с одной из своих биографий.
Это, кажется, вышло на том, на другом, что теперь
Открестился и холодом веет. И вправе.
 


 
* * *
Друзья ушли.
Ноябрь и сырость
Достанутся друзьям сполна.
А в рамах узкого окна,
Как прежде, вечность прояснилась.
И отчуждённость ветхих книг, 
Их неприязнь к изящной полке, 
И наши домыслы и толки –
Кто подавлял, а кто подвиг –
Всё улеглось само собой 
И потекло по руслу ночи, 
Соединяясь среди прочих 
С моею ночью и судьбой.
Горюю о стезе друзей
И о постигшем их ненастье,
О невозможности вестей
В ноябрьском мире безучастья.
Как их собрать, как их свести
В единство тёплого застолья,
Чтоб каждый поделился болью
И беспредметной, и – в связи?
Так сокрушаюсь о друзьях, 
О кратковременности связей, 
О том, что вечности размах –
Суть всех разлук и разногласий. 
Но забываю, что отсчёт 
Ведётся с разных точек зренья, 
И для друзей – наоборот, 
Я воплощаю отдаленье.
 
НЕБО ИТАЛИИ

Страшно не то, что оставлен дом
И роздано прошлое неизвестно на чью потребу,
А то, что чувствую себя, как фантом,
Меж созвездий, расставленных по новому небу.
Каждый мой 
Последующий шаг
Всё дальше уводит от привычного ориентира,
А инакомыслящий Зодиак
Переворачивает основы мира.
Закрываю глаза, 
Возвращаю себе небосвод,
Где созвездия – как бесформенные скопления.
Ночью звёзды не складываются в аккорд,
Коль от каждой отлучают гения.
Итальянское небо, в котором себя не найти,
Хоть возьми телескоп 
И обследуй квадрат за квадратом.
Так умерший,
Проплавав ещё в бытии,
Не поняв, что к чему, 
Не распавшись на клетку, на атом,
Наконец-то умрёт, потрясённый, 
Возле белых зеркал.
Белых-белых, как шок отразившихся близких.
Так и я, 
Задрав подбородок, чтоб исполнить вокал,
В этом зеркале жизни 
Не вижу самой вокалистки.

 

* * * 
Я здесь живу,
В разноязыком городе.
Сюжеты жизней уловив едва,
Иду по слуху, но теряюсь вскорости
И становлюсь предметом чьей-то повести,
Переводящей не мои слова.
Здесь, кажется, все собраны – как сорваны
С единого стола, но вопреки
Разметкам улиц, ускользают в стороны,
Неся в глазах, как будто номерки,
Рождений даты. Старый гардеробщик
Прочтет их номер из каких-то общих,
Глобальных представлений о числе.
И что в его таится полномочьях,
И как тебя он отличит от прочих –
Суть размышлений о добре и зле.
Но чувствуешь, что сам себе хозяин,
Когда подходишь к тишине окраин,
И остается позади поток,
И нужно осознать, что ты – случаен,
Но в сотворенье обитает Бог.
И ты пойдёшь, как музыка по струнам,
Как в океан качнувшая ладья.
А тот старик, он был тобой придуман
Для оправданья смысла бытия.
 
ПРОЩАНИЕ С АНТВЕРПЕНОМ

Уже ничего не остается от города,
Только его незначащие картинки.
Уходят по ту сторону восторга
Встречи и лица. На паутинке
Долго раскачивается паук,
Думает, думает и вдруг
Подпрыгивает вверх,
Как шарик на резинке.
Больше, кажется, ничего не надо.
Солнце позолачивает монеты на паперти.
Что образуется из распада
Города и осядет в памяти –
Пока неизвестно. Река между домами
Темно-зеленая и похожа на рисунок.
Она не движется, и солнечной гамме
Удается оживить ее в это время суток.

 
* * *
Последний час,
Который отдан солнцу.
Оно уже не проникает вглубь,
Оно на верхних этажах, на кронах,
Само, как плоскость, -
Светлый плоский диск.
Объём огня потерян до заката. 
Потерян так, как будто бы сто лет 
До потрясенья солнцем, 
До возврата
Мазка – в явленье, а штриха – в предмет.
Объёмы сумерек, объёмы ожиданья... 
И расплылось в раздумьях мирозданье, 
И не найти связующую нить.
И ядовито потемнели шторы,
Чтоб сразу за вопросом: "час который ?"
Незыблемое в зыбкое сманить.

 

* * *
Вечер заполнил комнату доверху.
Будто открыли шлюз,
Дав свободу фиолетовому воздуху
С вкраплениями русаловидных муз.
Выхватываются пламенем из невесомости
Ручки кресел и мимика стен.
И даже радуешься, что нет совести
У ночных аварийных смен.
 
* * *
Тень сбежала по ступеням в виде струек.
Кто-то вздохнул, и солнце пошло к ущербу.
Облако заколыхалось в пасти сумерек
Куском застрявшего неба.
Вскрикнула в дальней точке птица,
Замахала крыльями резче.
Следуя дуновенью интуиции,
Воздух поплыл по скитаньям речи.
Голос бродил вокруг да около.
Становилось темнее и глубже.
Птица дотронулась до облака
И осыпалась тут же.
 

* * *
Кто-то солнце посеял на краю моря,
На самом краю, 
Откуда вниз посмотреть страшно,
Но хочется всё равно. В историю 
Спускается день вчерашний. 
Спрыгнуть за ним не хватит духу.
Так и будешь беспричинно медлить,
И чуждая твоему испугу, 
Луна, рассердившись, нальётся медью.
Что она там понимает в своих высотах,
Где за нее уже приняли решение?
Мир устроился на семи нотах,
Ограничив своё самовыражение.
И захочешь аукнуть кому или больше 
Сказать в этот рупор вакуума,
Выйдет одно и то же,
Как в тождестве, где равенство задано.
 
* * *
Я шла по комнатам пустым, холодным,
Где и воспоминание мертво.
Я шла по комнатам пустым, холодным,
И эхо откликалось: «Ни-ко-го!»
Был лунный свет наброшен на предметы,
Как покрывала в доме нежилом.
И было что-то за пределом света,
Склонённого над письменным столом.
И зябко передёргивались вещи
Под скрипки невидимок-половиц,
Которыми какой-то лунасшедший
Гармонии пытался полонить.
Но я прошла, раскланиваясь сухо
С темнотами, узнавшими меня,
Где он упорно подбирал по слуху
Всё, что копилось в подсознанье дня.

 
ЛУНА В ТАРВАЯНИКЕ

- Вы не знаете по-русски,
    Госпожа моя...
А. Блок

Луну не вывести уже из пике.
Сегодня, слава богу, не мокнем.
Ночь говорит на непонятном языке
И сверкает луной, как моноклем.
Синьора ночь, bella notte!
Всё равно не достичь мастерства,
С которым сказано было
Изначальное Слово.
Осталось три недели до Рождества
Христова.
Где-то тучное небо,
И Медведица бродит впотьмах,
Подбивает бессонницы лапой под млечное брюхо.
Я б сама забралась
Под гигантский сиреневый пах –
Пусть чудит завируха.
Звёзды сыпятся, сыпятся,
Стартуя с той стороны,
Где имён их не знают
И, как павших, исчисляют по сотням.
А сегодня случился инсульт
У одной половины луны,
Пробежавшейся 
По астрологическим подворотням.
Оторвём от луны
Половину больной головы.
Так. Прекрасно. Не нужно излишней нагрузки.
Будет дождь.
Ничего не бывает другого, увы,
В Тарваянике зимней,
В которой не знают по-русски.

 


 
* * *
Дети не знают, 
Что происходит глубокой ночью,
Куда летишь вместе с городом 
Под разрывы оставшихся связей
Со скоростью темени,
Относительно которой всё прочее
Измеряется по ту сторону 
Человеческой фантазии.
Видишь то, что раньше было не велено,
Когда зажмуривался, в надежде подсмотреть,
Что происходит в момент её наступления,
Как из жизни пытаются подглядывать в смерть.
А теперь вот закрыть бы глаза, чтобы миновало
Это зрелище опрокинутых в безмолвие мыслей,
Где собственное одинокое начало
Пребывает, заглушённое до пианиссимо.
Где эта не придуманная никем колыбельная
Для ума, который давно всё уже понял?
Кто бы так сумел нашептать: «Не велено!»,
Чтоб уснуть, лишившись собственной воли?  
Как укрыться под то спасительное одеяло,
Под которым никаких разногласий с душою,
И превратиться в прежнее малое,
Просто и радостно вливающееся в большое?
 
БЕССОННИЦА

Ко всему привыкаешь – 
к стуку ходиков на стене
(Ходят, ходят без устали… Не часы – часовые.),
К дребезжанью зеркал по ночам 
И штормам на луне,
К самолётам, чей гул сиротливый
Прерывается вздохами ветра. Жаль ему там
Металлических птиц-одиночек 
С мышленьем пилотов,
И душой стюардесс, 
И снами почти что бесплотных
Пассажиров, парящих в воздушностях ям.
Млечной тканью замедленных масс 
Атмосферный поток
Вяжет лунными нитками время, 
Что ходит по кругу. 
В циферблате оно отбывает свой срок.
Ко всему привыкаешь…
А бессонница мерно орудует
Гипнотической тягой луны и воды,
Омывающей зеркало 
С внутренней – северной – части.
Отражения спящих там дышат на льды
Анти-времени, скованном в анти-пространстве.
И пишу о земле – той, обратной, её стороне,
Где блуждают сгоревшие звёзды.
Все бессонницы тянутся к ней,
Все вопросы.
И глядит отражение ночь напролёт
На меня, врага зазеркалий.
Это я его злой антипод,
Зачинатель печалей.