Михаил Сидоров

                      ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

Владимир Сергеевич Соловьев (1853 – 1900) – русский религиозный философ, поэт, публицист, литературный критик. Он оставил глубокий след в культуре своей страны. Современники называли его «русским Платоном». Произведения В.С.Соловьева оригинальны, блестящи и неподражаемы. С сожалением следует признать, что практические результаты его интеллектуального труда и общественной деятельности могли бы быть много больше. Что ж, это не его вина.

 Как религиозный философ Вл.Соловьев известен прежде всего тем, что он разрабатывал «метафизику всеединства», которое представлялось ему как нерасторжимая цельность истины, добра и красоты (и у Платона, как известно, истина, красота и добро  также составляют триединство; оно и есть совершенство). Одна из главных книг Вл.Соловьева – «Оправдание добра. Нравственная философия». Всеединство в обществе, полагал он, будет реализовано в форме «свободной теократии» – на  основе объединения православия и католицизма.

В двадцать один год Соловьев защитил магистерскую диссертацию –  «Кризис западной философии». Это была крупная, значительная работа зрелого ученого. Нет смысла пересказывать содержание философско-богословского учения Соловьева. Остановимся вкратце только на некоторых взглядах философа и публициста по национальному (в частности, еврейскому) вопросу, не утративших своей актуальности и сегодня.

Бывший одно время сторонником славянофильства, после перерождения этого философско-этического течения Вл.Соловьев стал его активным критиком, обличавшим шовинизм и ложный патриотизм младших славянофилов, сходившихся, по его словам, «в наиболее ярком применении этого псевдонационального начала – в антисемитизме». Подобное «ренегатство» было присуще многим русским философам, литераторам и публицистам: в конце XIX – начале ХХ века они совершили дрейф от марксистского социализма к философскому идеализму и религиозной метафизике. Практически все они в той или иной мере испытали на  себе влияние Вл.Соловьева, и некоторых мы упомянем сегодня. Один из них – С.Л.Франк (1877 – 1950), крупнейший русский философ прошлого века, говорил, что под воздействием Соловьева возникли «русское национальное религиозно-философское направление», а также «мистико-символическая школа русских поэтов»: А.Блок, Д.Мережковский, Вяч.Иванов и другие. Критически относившийся к соловьевскому направлению философии Лев Шестов (1866 – 1938) также признавал, что «первым русским религиозным философом может и должен считаться Вл.Соловьев» – «один из самых обаятельных и самых даровитых русских людей» конца XIX века.

В 1884 году в журнале «Православное обозрение» была опубликована работа Вл.Соловьева «Еврейство и христианский вопрос». Именно в ней философ сформулировал свою известную максиму: еврейский вопрос – это вопрос христианский. Бесспорно, Соловьев рассуждал как убежденный христианин: «Иудеи всегда относились к нам по-иудейски, – указывал он, – мы  же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански». Автор, таким образом, верил в то, что антисемитизм и антииудаизм – явления, не имманентные самому христианству, а чуждые ему.

С этой же идеей мы встретимся позднее у Н.А.Бердяева. В его статье «Христианство и антисемитизм» (1938), среди прочего, высказана сентенция, представляющая собой прямое продолжение мыслей В.С.Соловьева: «Для обращения евреев в христианство, – утверждал Бердяев, – важно, чтобы сами христиане обратились в христианство, т.е. стали христианами не формальными, а реальными».

Современный российский историк С.В.Лезов резонно замечает, что эта позиция Бердяева «теперь воспринимается как нестерпимая псевдоблагочестивая фальшь». Да, подобная аргументация еще как-то работала в эпоху «до Освенцима». Но даже  и в соловьевские времена сомнительно звучали «комплименты» в адрес евреев и укоры христианам такого рода: «Если иудейский закон дурен, то их упорная верность этому закону есть, конечно, явление печальное. Но если худо быть верным дурному закону, – развивает свою мысль Соловьев, – то еще гораздо хуже быть неверным закону хорошему, заповеди безусловно совершенной. Такую заповедь мы имеем в Евангелии. Она совершенна и по этому самому весьма трудна».

На наших глазах логическая богословская «лазейка» превращается в широкие ворота, ведущие в газовые камеры и к печам крематория. Совершенная заповедь «весьма трудна», а посему А.Эйхман, исповедавшись священнику, умирает на виселице как правоверный христианин! Конечно же, из всех христианских мыслителей Соловьев и Бердяев, пожалуй, меньше других «виноваты» в еврейской трагедии ХХ века; при всем «нормативном» антисемитизме православия, до «окончательного решения» додумались в протестантско-католической Германии, а не в ортодоксальной России. Полагаю, что уже кишиневский погром, до которого Владимир Соловьев не дожил, заставил бы его «откреститься» и от вышеприведенных высказываний.

Надежда эта основана вот на чем. Во-первых, безупречная интеллектуальная честность и нравственность философа позволили ему подняться над церковными догмами, неизбежно редуцирующими истину более высокого порядка. Проявилось это прежде всего в его отношении к иудаизму и к иудейскому гуманизму, в безоговорочном принятии богоизбранности еврейского народа. «Союзный договор, или завет Бога с Израилем, – писал  Вл.Соловьев в указанном произведении, – составляет  средоточие еврейской религии. Явление единственное во всемирной истории, ибо ни у какого другого народа религия не принимала этой формы союза, или завета между Богом и человеком как двумя существами, хотя и не равносильными, но нравственно однородными».

Далее. В этой же работе, выражая уверенность в том, что в рамках всеединства «евреи войдут в христианскую теократию», то есть в церковно-монархическое государство, Соловьев, при всей тенденциозности данной позиции, о чем уже говорилось, рисует идеальную картину преображенного грядущего мира, в котором «природа с любовью подчинится человеку, и человек с любовью будет ухаживать за природой». При этом философ вопрошает: «И какой же народ более всех способен и призван к такому ухаживанию за материальной природой, как не евреи?..» Вл.Соловьев завершает это свое произведение на высокой ноте, такими словами: «И как некогда цвет еврейства послужил восприимчивой средой для воплощения Божества, так грядущий Израиль послужит деятельным посредником для очеловечения материальной жизни и природы, для создания новой земли, идеже правда живет». Таким образом, «метафизика всеединства» продолжает и по-своему, на новый лад трактует идею богоизбранности еврейского народа.

Наконец, в-третьих, серьезное изучение Талмуда заставило Владимира Соловьева изменить свое отношение к постулируемому как ортодоксией, так и католицизмом тезису об этическом превосходстве христианства над иудаизмом: основное расхождение между двумя религиями он видел теперь не в моральном, а в философском аспекте. Позднее Соловьев с сарказмом писал о нравственной сомнительности проповеди преимуществ христианства перед иудаизмом под крики «бей жидов!». Он считал, что «лучше отказаться от патриотизма, чем от совести».

Взгляды и убеждения философа проявлялись и в его поступках. В 1891 году правительство решило выслать из Москвы под предлогом «очищения престольного града» двадцать тысяч евреев-ремесленников, живших в городе на законном основании. Даже в среде неполитизированной части русской интеллигенции эта позорная акция властей вызвала негодование. Владимир Соловьев сам ходил к московским профессорам, собирая подписи под протестом против преследования евреев.

Нетрудно догадаться, в каких «грехах» (помимо измены делу и учению славянофильства) обвиняли Владимира Соловьева за его философскую и гражданскую позицию! В частности, руководство православной церкви (обер-прокурор Синода К.П.Победоносцев испытывал личную неприязнь к Соловьеву) просто запретило ему публиковать в России сочинения по религиозным вопросам. Министр же народного просвещения И.Д.Делянов на вопрос, почему В.Соловьев – не профессор, ответил коротко: «У него мысли».

В «Протесте против антисемитического движения в печати» Вл.Соловьев указывал, что возбуждение племенной и религиозной вражды в «корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию…» Поэтому, настаивал философ, «уже из одного чувства национального самосохраниения следовало бы решительно осудить антисемитическое движение не только как безнравственное по существу, но и как крайне опасное для будущности России».

Кто внял тогда этому голосу разума и совести? Впрочем, призывы Вл.Соловьева не остались незамеченными. Его современник, архиепископ Антоний (Храповицкий) дал «исчерпывающую» характеристику великого философа: сначала славянофил, затем полякофил и папист, тайный католик-униат, а потом юдофил и космополит, типичный жидовствующий интеллигент… Набор ярлыков, хотя понять архиепископа Антония было не трудно: церковь – учреждение серьезное, местами даже суровое. Она не приветствует умствования, или, в лучшем случае, допускает его в строго очерченных рамках. Но до боли обидно то непонимание, отторжение, та явная нелюбовь, которую таил в душе к сыну своего учителя – С.М.Соловьева – Василий Осипович Ключевский, гордость русской исторической науки, прекрасный преподаватель и лектор.

В одной из дневниковых записей за 1891 год Ключевский так отозвался о выступлении Вл.Соловьева с рефератом «Об упадке средневекового миросозерцания» на заседании Московского психологического общества: «Что-то пошлое, дурацкое, точно дуралей озорной ворвался в рабочую комнату, где делали свое дело, все перепутал, напакостил и убежал». О самом философе историк пишет с раздражением и даже презрением: «Наружность протрезвившегося Любима Торцова (герой комедии А.Н.Островского «Бедность не порок». – М.С.) с отросшими волосами – нечто среднее между длинноволосым попом и лохматым нигилистом… Десертный оратор. Дон Жуан философии». Сколько желчи, какой сварливый задор, так неподобающий пятидесятилетнему ученому мужу! Впрочем, это ведь дневник. Все это – сугубо личное, сокровенное, но от этого – не менее разочаровывающее и досадное. А ведь эксцентричность наружности и манер Владимира Соловьева, раздражавшая не одного только Ключевского, была связана с его житейской наивностью, неустроенностью быта. Как писал ученик и друг Вл.Соловьева князь Е.Н.Трубецкой, философ был исключительно чувствителен к пошлости окружающего, «эта пошлость давила его как кошмар».

Невменяемость и маниловщина – вот те врожденные пороки, которыми страдала русская интеллигенция. Они и привели «мыслящий класс» вместе со всей Россией к страшным потрясениям. Поистине, двадцатое столетие для России было веком «Вех». Сборник статей о русской интеллигенции, изданный в 1909 году группой известных философов, публицистов, экономистов, юристов, явился откликом на грозные события 1905-1907 годов.

Безрелигиозность и отщепенство русской интеллигенции (и не только радикальной!), ее пренебрежение к праву вообще и к писанному закону – в частности – это те «идеалы», которые таили в себе смертельную для страны опасность – на крутом повороте истории съехать в пропасть. На это и указали авторы «Вех». Владимира Соловьева уже не могло быть среди веховцев, но его влияние ощущается во всех их статьях, почти все они упоминают его имя. Его мысль, что государство и право созданы не для того, чтобы осуществить рай на земле, а для того, чтобы не дать осуществиться на земле аду, могла бы стать эпиграфом к этому сборнику. Сегодня, перечитывая «Вехи», восхищаешься богатством мысли, поражаешься глубиной пророчеств этих людей. И уже не удивляешься тому, что  в конце ХХ века события в России пошли по тому же сценарию, что и в его начале.

Завершая предисловие к сборнику, М.О.Гершензон отмечал: «Наши предостережения не новы: то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть теперь, разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса».

Услышать-то она услышала, да только даже глухой отреагировал бы на эти голоса более адекватно, чем русская интеллигенция! П.Н.Мимлюков – профессор истории, ученик Ключевского, либерал, один из лидеров конституционно-демократической партии… В своих «Воспоминаниях», писавшихся им через много лет после Октябрьской революции, когда сбылись мрачные прогнозы веховцев, и все, казалось бы, стало пронзительно ясно – даже  тогда он по-прежнему квалифицировал «Вехи» как злобное обвинение «против всей русской интеллигенции прошлого и настоящего», а жалкий лепет оправданья – кадетский антивеховский сборник «Интеллигенция в России» (1910), в коем была и его статья, полная напыщенного самолюбования, пытался представить как «достойный» ответ на «эти нападки».

Думается, каждый из веховцев дорого бы дал, чтобы его предостережения оказались излишними, а пессимистические пророчества – несбывшимися. Увы, все в России произошло по сценарию «Вех» и всего лишь через восемь лет после их опубликования. «Вехи» были «призывом и предостережением», однако русское образованное общество не вняло этому предостережению об опасности, надвигавшейся на культуру и государство. После катастрофы 1917 года правду «Вех» стали признавать многие из тех, кто встретил их враждебно (многие, но, как показывает пример Милюкова, далеко не все).

«Из глубины. Сборник статей о русской революции» – так  называлась книга, подготовленная к изданию в 1918 году, «по горячим следам», бывшими веховцами и некоторыми новыми авторами, и чудом увидевшая свет в 1921 году.

В чем был пафос этого сборника – продолжения (или окончания) «Вех»? Сквозь густой туман пробивался луч надежды на грядущее возрождение России. Главной альтернативой тоталитарной идеологии авторы сборника «Из глубины» считали религию. Вновь обращая свой взор в не столь уж далекое прошлое, они не могли не увидеть там образ своего учителя и предтечи – Владимира Соловьева. И снова, с досадой и недоумением, прорывался сакраментальный вопрос: ну почему не может отечество признать подлинного пророка?! Почему одна часть искушенного бесами «народа-богоносца» бросилась «экспроприировать экспроприаторов» и осквернять святыни, а другая – пошла за лжепророками, вроде С.Нилуса?

Такие великие русские прозорливцы, как Вл.Соловьев, писал в статье «De profundis», давшей название всему сборнику, С.Л.Франк, «задыхались в атмосфере окружавшего их пошлого и плоского общественного мнения». И в это же самое время, под крики «Некрасов выше Пушкина!», бесновавшаяся «общественность», по словам Достоевского, надевала «венки на вшивые головы».

Кажется, наиболее отчетливо и рельефно масштаб личности Владимира Соловьева, ту потенциальную роль, которую он мог бы сыграть в истории своей страны, раскрыл в своей статье «Религиозный смысл русской революции» С.А.Аскольдов, с горечью написавший о том, что «все влиятельные общественные группы в России, в том числе и русское правительство, и русская православная Церковь, прошли мимо этого великого сына своей родины, удостоив лишь отметить его как талантливого литератора и философа. Человек, рожденный духовным вождем своего народа, – продолжал Аскольдов, – привлекал внимание немногих лишь в качестве остроумного собеседника, интересного журнального публициста и несколько таинственного чудака. И вот, не приняв истинного пророка, Церковь в силу роковой связи совершаемых ошибок приняла вместо него ложного Гр.Распутина». Поэзия Вл.Соловьева – тема отдельного разговора. Ограничимся здесь лишь ссылкой на авторитет И.А.Бунина – литератора, обладавшего безупречным вкусом, крайне взыскательного, нетерпимого к малейшим проявлениям пошлости, к позе и фальши. Бунин едко писал о самоуверенных декадентах и символистах, которые утверждали, что к концу ХIХ века русская литература «зашла в тупик», стала чахнуть, сереть, ничего не знала, кроме реализма, протокольного описывания действительности…» Опровергая это расхожее мнение, Бунин спрашивал: «Но давно ли перед тем появились, например, «Братья Карамазовы»?.. Так ли уж реалистичны были печатавшиеся тогда «Вечерние огни» Фета, стихи В.Соловьева?.. И так ли уж были не новы – по духу и по форме – как раз в то время выступавшие Гаршин, Чехов?»

 Да, по крайней мере поэтическое дарование Владимира Соловьева никем не оспаривалось и было даже официально подтверждено. В апреле 1899 года, в связи с предстоящим столетием со дня рождения А.С.Пушкина, правительство учредило при Втором отделении (русского языка и словесности) Академии наук так называемый Разряд изящной словесности. В январе 1900 года состоялись первые выборы в новый «разряд», на которых почетными академиками были избраны Л.Н.Толстой, А.П.Чехов, В.Г.Короленко, В.С.Соловьев и другие.

Василий Розанов, говоря о Вл.Соловьеве, высказал категоричное (но не бесспорное) суждение, что «поэтическая его долговечность переживет и философскую, и богословскую».

         В.В.Розанов (1856 – 1919) – ровесник Владимира Соловьева. В своей книге «Опавшие листья» (1913) он признавал, что не любит Соловьева (как и Льва Толстого): «Не люблю их мысли, не люблю их жизни, не люблю самой души». Розанов был сотрудников суворинского «Нового времени», но, несмотря на это, на его петербургской квартире в начале ХХ века собирались для обсуждения литературно-философских и религиозных вопросов Н.Бердяев, З.Гиппиус, Д.Мережковский, А.Белый, Ф.Сологуб и другие видные деятели русской культуры. Воистину, В.Розанов был «двуликим» человеком, как назвал его один из друзей. Точнее даже – многоликим, поскольку он смотрел на жизнь и писал о соих впечатлениях с самых разных точек зрения – от черносотенской до социал-демократической. И в еврейском вопросе Розанов колебался от юдофобии до филосемитизма. Всем известны антисемитские мотивы в его произведениях. Во время «дела Бейлиса» в погромной газете «Земщина» он выступал с публикациями, которые отказывалось печатать даже «Новое время». В них он писал, что именно евреи могли совершить ритуальное убийство христианского мальчика, так как в основе еврейского культа – пролитие невинной крови. (Как позднее вспоминала Зинаида Гиппиус, такую позицию Розанов занял «не без помощи» П.А.Флоренского, который говорил тогда своей сестре, что если бы он был евреем, а не православным священником, то сам поступил бы, «как Бейлис», – пролил бы кровь Андрея Ющинского.) Это поведение В.В.Розанова, достаточно безответственное и даже провокационное, подверглось справедливому осуждению большинства русских интеллектуалов того времени, а после того, как он публично обвинил Д.С.Мережковского в стремлении «продать родину жидам», встал вопрос об его исключении из Религиозно-философского общества, которое он сам покинул в 1913 году.

         В свою очередь церковь тоже не обошла вниманием литературную деятельность Розанова. Его книги «Люди лунного света» и «Русская церковь» епископ Гермоген потребовал изъять из продажи, а их автора предложил предать анафеме. Февральская революция помешала отлучению Розанова от церкви. Правда, его религиозные взгляды и впрямь трудно было назвать христианскими. Розановская семейно-родовая теория пола прославляла любовь и семью, причем идеал семейных отношений ее автор находил в религиозных нравах евреев. Отсюда противопоставление им «чресленного начала» Ветхого Завета сухому аскетизму Нового. «Иисус Христос уж никак не научил нас мирозданию», – писал В.Розанов. Больше того: «дела плоти» были объявлены христианством грешными, а «дела духа» – праведными. «Я же думаю, – размышлял автор, – что «дела плоти» суть главное, а «дела духа» – так, одни разговоры». Словно пророк, В.Розанов провозглашал «громовую истину»: частная жизнь – превыше всего.

         Можно ли было сомневаться в искренности Василия Васильевича Розанова, этого «задумчивого», «интимнейшего» и «хитрейшего» человека, когда он в «Апокалипсисе нашего времени» – серии брошюр, написанных им в конце жизни, уже после Октябрьской революции, – «выговаривал» такие проникновенные слова: «Я за всю жизнь никогда не видел еврея, посмеявшегося над пьяным или над ленивым русским»? «... Я был поражен, – читаем дальше, – что, несмотря на побои («погромы»), взгляд евреев на русских, на душу русскую, на самый даже несносный характер русских уважителен, серьезен» (выпуск №6-7, заметка называется «Почему на самом деле евреям нельзя устраивать погромов?»).    

         Сергей Николаевич Булгаков (1871 – 1944), считавший себя учеником и последователем Вл.Соловьева, как и Н.А.Бердяев увлекался в свое время марксизмом, но затем отошел от него. Протоиерей Сергий Булгаков тоже был одним из «веховцев». В 1906 году С.Булгаков опубликовал работу «Карл Маркс как религиозный тип», в которой коснулся взглядов создателя «диалектического материализма» на еврейский вопрос. То, что написано Марксом по этой теме, писал Булгаков, «производит самое отталкивающее впечатление». Из-за своей непримиримой вражды к религии, во имя «человеческой эмансипации», подчеркивал русский философ, Маркс «упраздняет и национальное самосознание, коллективную народную личность» еврейства, «эту ось мировой истории».

         Несмотря на атеизм значительной части евреев в наше время, продолжал С.Булгаков, «под всеми этими историческими напластованиями все-таки лежит религиозная подпочва, которую умел почувствовать и так поразительно обнаружить религиозный гений Влад. Соловьева». (Напомним, что и Достоевский, друживший с Соловьевым, не уставал повторять, что нельзя представить себе еврея без Бога.) Но Маркс, заключает Булгаков, «не мог примириться с религиозным пониманием еврейского вопроса», и ради последовательного атеизма «ему пришлось пожертвовать своей национальностью, произнести на нее хулу и впасть в своеобразный не только практический, но даже и религиозный антисемитизм».

В 1942 году, когда юдофобия, копившаяся в Европе веками и доведенная до «критической массы» национал-социалистами, вылилась в «окончательное решение», С.Н.Булгаков опубликовал «догматический очерк» – «Гонения  на Израиль».  Судьбу еврейского народа отец Сергий рассматривал здесь с христологической точки зрения. Он видел в нацистском геноциде евреев искупительную жертву избранного народа, проводя параллель с евангельским событием – избиением иудейских первенцев царем Иродом. По этой причине христиане в трагический для евреев час должны были молиться о спасении Израиля. Но эта позиция сочувствия избранному народу смазывалась из-за двойного стандарта в отношении христианина к еврейству: «духовное состояние Израиля противоречиво». Да, это – народ пророков. И в то же время, «в состоянии антихристианства и христианоборчества Израиль представляет собой лабораторию всяких духовных ядов, отравляющих мир и в особенности христианское человечество», – проповедовал С.Булгаков. Трудный выбор предстоял в таких условиях как простому мирянину, так и представителю клира! В других случаях церковь обычно давала пастве куда меньшую свободу мыслей и поступков. Эта амбивалентность и привела к оцепенению церкви в годы Холокоста. Практическая бездеятельность ее объясняется вовсе не отсутствием у большинства пастырей смелости и мужества, а именно догматической неопределенностью в отношении евреев и их убийц...  

 После сенсации, вызванной появлением в 1918 году «Заката Европы», многие вспомнили о русском предшественнике Освальда Шпенглера – Н.Я.Данилевском, еще в 1871 году опубликовавшем книгу «Россия и Европа», в которой он изложил свою теорию культурно-исторических типов. С.Л.Франк, как и другие европейские философы и историки, упрекал Шпенглера в том, что тот отрицает культурообразующее влияние христианства и игнорирует культурно-историческую роль иудейского монотеизма. Франк полагал, что Данилевский в этом смысле был гораздо более объективным, чем немец. Кажется, здесь Семен Людвигович проявил излишнюю снисходительность к соотечественнику.

Обратимся к сборнику статей В.С.Соловьева «Национальный вопрос в России» (выпуск первый, 1888), в котором, среди прочего, содержится критический анализ «России и Европы», и мы увидим, насколько серьезны и обоснованны были претензии философа к автору теории культурно-исторических типов. (Кстати, как показал Вл.Соловьев, Данилевский позаимствовал основные идеи этой концепции у немецкого историка Г.Рюккерта.)

Н.Данилевский отвергал универсальное значение еврейства. «Евреи, – считал он, – не  передавали своей культуры ни одному из окружавших или одновременно живших с ними народов». Но под еврейской культурой, возражал ему Вл.Соловьев, «следует разуметь только еврейскую религию». Религия, подчеркивал он, была у евреев «единственным самостоятельным культурным началом». Таким образом, резюмировал философ, здесь речь может идти о передаче только религии евреев – «не передавать же им было свою архитектуру, например, финикиянам, у которых они сами ее заимствовали»! Религиозное свое начало, констатирует Вл.Соловьев, «евреи несомненно передали, с одной стороны, через христианство, грекам и римлянам, романо-германцам и славянам, а с другой стороны, через посредство мусульманства, арабам, персам и тюркским племенам».

Как это ни парадоксально, но ближе многих единомышленников в фундаментальных вопросах веры к Владимиру Соловьеву оказался «беспочвенник» и «антифилософ» Л.И.Шестов, осуждавший философа всеединства за то, что он подчинил веру разуму. За месяц до своей смерти Шестов писал С.Н.Булгакову: «Для меня противуположности между Ветхим и Новым Заветом всегда казались мнимыми» – ведь когда книжник спросил Иисуса, «какая первая из всех заповедей», тот ответил: «Слушай, Израиль!» (Мк. 12, 29).

К концу жизни «русский Платон» пришел с усилившимися пессимистическими взглядами и предчувствием грядущей власти зла. Все чаще охватывали его, по рассказам друзей, скука, грусть и отчаяние. Всего за несколько месяцев до смерти Владимир Соловьев закончил сочинение с длинным интригующим названием: «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе и с приложениями». «Повесть об Антихристе», якобы написанная неким Пансофием, по жанру напоминает «Легенду о Великом Инквизиторе» и представляет собой провидческое описание социально-политических процессов, имеющих произойти в мире в ХХ-ХХI веках, и предшествовать концу света.

ХХ век, повествует автор, стал эпохой «последних великих войн, междоусобий и переворотов». В начале века «Европа была занята последнею решительною борьбою с мусульманским миром…» Воспользовавшись этим, японцы, завоевавшие и перетянувшие на свою сторону Китай, реализовали идею панмонголизма; их войска двинулись на запад. Полвека длилось новое монгольское иго над всей Европой, но все же в результате удачного всеевропейского заговора монголы были изгнаны, и в ХХI веке Европа уже представляла собой «союз более или менее демократических государств – европейские соединенные штаты». Вот тут и появился он – «грядущий человек», «сверхчеловек», а попросту – антихрист, получивший от дьявола невиданную силу, в том числе и силу убеждения. Своей книгой «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию» сверхчеловек завоевал огромную популярность; он был избран президентом Европейских Соединенных Штатов, а вскоре стал римским и всемирным императором.

Итак, он дал народам Земли «вечный вселенский мир» и установил «равенство всеобщей сытости». Теперь «поднялся вопрос религиозный». Император перенес свою столицу из Рима в Иерусалим. «Палестина, – пишет провидец, – тогда была автономною областью, населенною и управляемою преимущественно евреями. Иерусалим был вольным, а тут сделался имперским городом». Здесь всемирный повелитель и решил провести вселенский собор и объединить всех христиан под своей эгидой. Замысел его удался лишь отчасти: во время собора антихрист был разоблачен, но большинство ему все же поверило. (Интересная деталь: провидец говорит об автономии Палестины, управляемой евреями. К моменту создания «Трех разговоров» уже оформился сионизм, что вызвало определенный отклик среди русских философов. В 1915 г. в своей заметке «Сион» С.Булгаков также коснулся вопроса об еврейском «национальном центре»: «Таким священным центром еврейства, – заявлял религиозный философ, – единственно и исключительно является Палестина – земля, отданная Израилю самим Богом». Иной, по-своему замечательный подход к этой проблеме демонстрировал М.Гершензон. В брошюре «Судьбы еврейского народа» (1922) он, в частности, провозглашал: «Тебя влечет в Палестину? – Иди один, но не желай и не думай тем возродить еврейское царство. Взрослый народ не пеленают и не кладут в колыбель. А еврейское царство – не от мира сего».)  

В это смутное время и «совершилось соединение церквей среди темной ночи на высоком и уединенном месте». (Напомним, что объединение православия и католичества было мечтой Вл.Соловьева, причем он считал, что инициатором его должна стать ортодоксия, ибо именно она, на его взгляд, была виновна в церковной схизме.) Тем не менее многие «поверхностные христиане», развращенные «чудесами и диковинами», творимыми антихристом и его приспешниками, поддались дьявольскому соблазну, в результате чего появились «неслыханные виды мистического блуда».

И вот, когда всемирный император стал считать себя крепко стоящим и на религиозной почве, пришла на него беда: «поднялись евреи», разоблачившие лжемессию-антихриста и воспылавшие «горячею ненавистью к коварному обманщику, к наглому самозванцу». Наступила развязка: «Все еврейство встало как один человек, и враги его увидели с изумлением, что душа Израиля в глубине своей живет не расчетами и вожделениями Маммона, а силой сердечного чувства – упованием и гневом своей мессианской веры». Где-то в районе Мертвого моря армия Израиля и армия всемирного императора сошлись для решительной битвы, но в это время произошло страшное землетрясение – «открылся кратер огромного вулкана, и огненные потоки, слившись в одно пламенное озеро, поглотили и самого императора, и все его бесчисленные полки…»

Как видим, Владимир Соловьев до конца жизни сохранил неизменной свою веру в богоизбранность еврейского народа, в его особую миссию в человеческой истории. Еще раз подчеркнем, что Соловьев остался христианином: «Краткая повесть» завершается впечатляющей сценой явления евреям Иисуса, сходящего к ним с небес «в царском одеянии и с язвами от гвоздей на распростертых руках». Но христианин Владимир Соловьев никогда не забывал истоков своей веры и не отказывал евреям в их праве исповедовать собственную религию и иметь собственную историю, испытывал к избранному народу трогательную любовь, как говорил Вяч.Иванов.

В.С.Соловьев умер в возрасте 47 лет, 31 июля (13 августа) 1900 года, не дожив пяти месяцев до начала ХХ века. Тем самым он как бы отплатил своим современникам за их равнодушно-пренебрежительное, а то и откровенно враждебное отношение к нему самому, к его проповеди, к его тревогам, надеждам, пророчествам и предостережениям; он словно «отмежевался» от тех страшных событий, которые свершились в мире в двадцатом столетии. Из века девятнадцатого, через вечность, философ всеединства перешел с нами в новое тысячелетие.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива