Ишаягу Райсеру сильно не повезло. Во-первых, он родился
евреем. Не специально, так получилось. Спроси его сегодня
Высшие Силы: " Шая, кем ты хочешь стать?" - он выбрал бы спо-
койную участь скандинава. Живи себе в своём фиорде, погляды-
вай, как солнце тонет между серых скал, да пей холодную
финскую водку. Но кто ж его спрашивал?! Бросили ребёнка в
жестокий мир, наградив рыжей шевелюрой, картавым голосом и со-
лидным шнобелем.
       Вдобавок к такому богатству Г-сподь Б-г произвел Шаю на
свет с помощью продавщицы овощного магазина и парихмахера.
Если этот факт биографии тоже можно назвать счастьем, примем
его за во-вторых.
        А в-третьих, рождение состоялось в Одессе, в самой се-
редине пятидесятых годов двадцатого столетия, что говорит о
многом, для умеющих понимать с полуслова.
    Рос Шая не хуже других, шлимазл и горлохват. Достать
джинсы, купить пластинки, толкнуть туфли... Окажись родители
интеллигентнее или город поцентральней - пустил бы Шая свои
способности по более благопристойному руслу научно-техническо-
го прогресса, а то и художественного творчества. Но мировые ли-
нии пересеклись иначе. Водоворот большой коммерции малого
масштаба подхватил тов. Райсера, и, протащив через задние ходы
московских магазинов, пролёты Гостиного двора и толчею
одесской барахолки, тихо опустил на скамью подсудимых. Обви-
нялся он в мелком мошенничестве и срок получил скромный, почти
символический.
   Уже с первых, розовых попыток деловой активности, Шае стало
обидно за свою национальность. Ведь скольких бед можно было
избежать, родись он простым украинцем с типичным лицом или, не
про нас будет сказано, молдаванином. Шая выпирал из любой оче-
реди, не мог затеряться в толпе и моментально идентифициро-
вался по национальному признаку. Истинный человек бизнеса дол-
жен обладать приятной, но не характерной внешностью; разве мо-
жет идти речь о серьёзном контакте, если вторая сторона громо-
подобно провозглашает "шо?" и топает ногами, словно мясник на
Привозе?
     Но самой большой неудачей своей жизни Шая считал переезд в
Израиль. Ай, и зачем ему понадобилась эта болячка, кто теперь
может установить? Все поехали, и он поехал. Просто сумасшест-
вие какое-то, и больше ничего!
  В Израиле Шая прошел по всем кругам "олимовского" ада: под-
метал улицы, работал на стройке, убирал квартиры - и всегда за
гроши, позорные, жалкие копейки. Спасало лишь то, что офици-
ально он всегда оставался безработным, и подачка-пособие, сов-
мещаясь с жалкими грошами, вместе составляли средний прожиточ-
ный уровень. Тем не менее, жизнь пошла насмарку, причём
навсегда, окончательно и бесповоротно. Но именно тогда, на
глубине нервного срыва, Шая впервые обнаружил, что у него есть
душа.
    Он прочитал про неё в газете. Какой-то религиозный дея-
тель, просвещая репатриированную сионизмом публику, длинно
разъяснял особенности еврейской души. Духовность у него затей-
ливо перетекала из Источника прямо в сосуды, но по невидимым
каналам.
     - О! - подумал Шая, с трудом продравшись через эту сан-
технику, - может, и мой нос чего-нибудь да стоит!
     Подумал и немедленно забыл. В битве за хлеб насущный
прошло несколько лет. После многих мытарств и невзгод Райсеру
наконец повезло - он купил магазин. Наверное, столь солидное
слово не совсем соответствовало небольшой продуктовой лавочке
на стыке Бней-Брака с Рамат-Ганом, но Шая величал её только
таким образом.
     " А вот в моём магазине ..." - вставлял он к месту и не к
месту, особенно разговаривая с "олим" первого года обучения.
Дела в лавочке шли из рук вон плохо, доходы с трудом покрывали
расходы, и, если бы Шая не надувал каждый месяц налоговое уп-
равление, существенно уменьшая сумму оборота, магазинчик приш-
лось бы просто закрыть.
     Прямо через дорогу от лавки начинался Бней-Брак. Этот го-
род никогда не пробуждал тёплых чувств в Шаином сердце. Ему не
нравились его жители, одетые в черные одежды странного покроя,
раздражали их шляпы, пейсы, парики и косынки. Он бы хотел
встречаться с ними только в одном месте - у себя в магазине, и
то по разные стороны прилавка. Но вот этого почему-то и не
происходило. Просто вообще, никогда, ни разу. Зато их
бесчисленные дети как заводные бегали в магазинчик напротив
Шаиного.
     Проведя исследование покупательского спроса, походив по
Бней-Браку и побеседовав с владельцами тамошних продуктовых
лавок, Шая решил перековаться.
     - Если искусство требует жертв, то чего можно ждать от
торговли?! - объяснил он жене и начал отращивать бороду.
   Через несколько недель его магазин заполнился товарами с
печатями высшей кашерности, а голову Шаи увенчала кипа непри-
тязательно чёрного цвета. На входную дверь он прибил мезузу
величиной с половину руки, выложив за за неё целую пропасть
денег. Теперь в Бней-Браке мезуз такого размера стало две: од-
на на двери центральной синагоги, а вторая у входа в Шаину лав-
ку.
     И что вы думаете - сработало! Доверчивые харидеи потяну-
лись на приманку, словно мотыльки к свету керосиновой лампы.
Сначала по мелочи: то, другое, третье, потом вошли во вкус и
добрались до четвёртого, пятого, шестого... Дела стали лучше,
куда как лучше, но всё равно были весьма далеки от процвета-
ния. И вот тогда-то Шая решился на поступок. Втайне, конечно,
под покровом темноты и на другом конце города. Ещё бы, прознай
о таком его друзья и знакомые, они бы ... впрочем нет, они бы
просто не выдержали. Короче говоря, Шая пошёл к раввину.
   - Вот вы говорите: Б-г, - сказал он ему. - А где справедли-
вость? Ведь я держу такие точно товары, одеваюсь, как все, и
даже стал по субботам заглядывать в синагогу. А в результате -
пшик, на хлеб не хватает. Где ж правда, ребе, где ж истина?
    - Скажи мне, - спросил раввин, -  что ты делаешь, когда
нет покупателей?
   - Читаю каталоги, изучаю проспекты, заполняю ведомости, -
ответил Шая.  - Ухо приходится держать востро, иначе недолго и
по миру пойти.
   - А чем занят конкурент? Ты обращал внимание?
   - Во-первых, у него почти всегда есть покупатели. Во-вторых,
в свободные минуты он читает огромную религиозную книгу. Впро-
чем, нет, только он успевает её раскрыть, как сразу же кто-то
приходит. Есть же мазаль у человека, не то, что у меня.
     Раввин достал с полки увесистый том и передал его Шае.
     - Здесь перевод Торы на русский язык и комментарии к нему.
Когда в магазине не будет покупателей, открывай и учи.
- Ребе! - воскликнул Шая.  - Да я ж закончу её за два дня.
Вы б лучше дали толковый совет, как торговать в религиозной
обстановке.
     - Это и есть мой совет, - ответил раввин. - Делай, как я
сказал, а через месяц приходи снова.
   " Нет, они тут все ненормальные, - думал Шая по дороге домой.
- Наверное, раньше раввины были умнее. Тоже мне, кардинал Ри-
шелье: я к нему с просьбой о помощи, а он мне религиозную про-
паганду."
  Однако книжку Шая не выбросил, а принёс в магазин и положил на
видное место.
  Через несколько дней, перелистав все проспекты и заполнив
ведомости на две недели вперёд, он достал её и принялся за
чтение. Текст был довольно скучным, но вот пояснения к нему
оказались лихими. Прямо с первой буквы комментатор заявил,
будто мир создан специально и исключительно для евреев. Шая
заинтересовался и стал читать повнимательней, но пришла поку-
пательница. Вообще, день выдался удачным: посетители шли и шли,
и Шая, порядком подустав, не добрался даже до конца страницы.
    За месяц ему удалось прочитать только первую главу. Удиви-
тельное дело - книжка помогла. Покупателей стало гораздо боль-
ше, и через месяц Шая отправился на приём к раввину обрадован-
ный и удивлённый.
     - Ребе, - спросил он, - объясните простому еврею, что тво-
рится с его торговлей? Ведь не может одна книжка так изменить
мазаль человека!
      - Нет страшней зрелища для Злого начала, чем еврейская
душа над раскрытой Торой, - сказал раввин. - Лишь только зави-
дит - сразу пытается помешать. А как можно помешать тебе, Шая,
ты ведь, наверное, не отрываешься от Книги ?
     - Конечно, конечно, - с готовностью подтвердил Шая. -
 Совсем не отрываюсь, только если клиенты приходят.
     - Вот потому они и приходят, - улыбнулся раввин.
     Шая застыл. Несколько секунд он сопоставлял долги и
месячную выручку с оставшимся количеством страниц Книги. Потом
спросил:
     - Ребе, а у Вас найдётся ещё что-нибудь почитать?
     - Найдётся - найдётся, - ответил раввин и указал на сте-
ну, полностью закрытую книжными полками. - Приходи, когда эту
дочитаешь.
   Шая вышел на улицу Бней-Брака. Мимо спешили по своим де-
лам сотни людей, одетых в странного покроя одежды. Оставаясь
по-прежнему загадочными и чужими, они уже почти не вызывали
раздражения.
                             
     - Душа, - думал Шая, - душа, и кто бы мог подумать?

	Наконец, это произошло. Инспектор налогового управления
тщательно проверил Шаину отчётность и наложил солидный штраф
на его скромный продуктовый магазинчик. Жалость так и сквозила
в глазах инспектора.
     " Эх ты, "оле хадаш", - как бы говорили они, - мухлевать
в Израиле надо умеючи. Тут все - евреи, в том числе и работни-
ки финорганов".
     С печатью мировой скорби на лице инспектор принялся вы-
писывать квитанцию. Казалось, ещё секунда - и он порвёт бланк,
или начнёт обучать Шаю хитрым приёмам ведения отчётности. Од-
нако, скорбью всё и закончилось, штраф оказался в руках у
Шаи, а инспектор, вежливо пожелав хорошей субботы - вот ведь
какой негодяй! - покинул магазин.
     Взглянув на квитанцию, Шаина жена схватилась за сердце и,
простонав только одно слово: "Закрываемся", - свалилась на
стул. Судя по всему, торговле пришёл конец, а в бурной Шаиной
жизни замаячила ещё одна точка отсчёта.
     В Одессе Шая измерял глубину времени категориями - "до
посадки" и "после". Переехав на Святую Землю, он стал подсчи-
тывать годы "от приезда" и дальше. Теперь, благодаря бдитель-
ности фининспектора, в его словарь начал незаметно вторгаться
новый критерий: " Когда у меня был магазин".
     " Ничего, ничего, - подбадривал себя Шая, - в жизни надо
попробовать всё. По крайней мере, будет что вспомнить".
     Спасение пришло откуда не ждали. Через несколько дней
после визита инспектора дверь магазинчика отворил незнакомец.
Черная шляпа, седая борода и жидкие пейсы, аккуратно заправ-
ленные за уши, не оставляли сомнений в его национальной при-
надлежности.
     - Реб ид, - сказал он, - давайте поговорим. У меня к вам
дело.
     Незнакомец оказался хозяином соседней лавки, реб Мойшей.
   - Не кажется ли вам, что двум продуктовым магазинам тесно
на одной улице? - спросил он, начиная разговор в традиционной
еврейской манере.
     " Если кажется - перекрестись", - чуть было не вырвалось
у Шаи. Спохватившись, он придал ответу колорит, соответствую-
щий стране проживания.
     - Мне уже давно ничего не кажется, - сказал он. - Да и
что тут может казаться, когда бьешься в сорокаградусную жару,
как рыба об лёд, а Машиаха всё нет и нет! Вот если кому чего и
кажется, пусть прочитает два раза "Шма Исраэль" и три раза
"Шмонэ Эсрэ" - как рукой снимет!
     Шаино благочестие произвело на обладателя пейсов приятное
впечатление.
     - Насчёт Машиаха вы не беспокойтесь, - вежливо сказал он,
- мы его уже давно ждём. А вот кондиционер не мешало бы ку-
пить.
     - На какие-такие шекели, - вскинулась жена Шаи, - тут и
так еле-еле концы с концами сводишь, да ещё этот инспектор...
     - Что, собственно, вы имеете в виду? - перебил её Шая,
уводя разговор подальше от опасной темы. - Например, ваш мага-
зин нам совсем не мешает.
   - Я слышал, - сказал реб Мойше, - что вы серьёзный человек
и всё свободное время изучаете святые книги.
  Он посмотрел на томик русского перевода Торы, чернеющий
между банкой маслин и бутылкой оливкового масла.
 - Давайте объединим наши усилия. Я хочу купить у вас половину
магазина и прекратить ненужную конкуренцию. Назовите цену.
       Счастье оказалось так близко, так доступно. Как нечасто
появляются в жизни таинственные незнакомцы, и как постоянно
нас надувают хорошие знакомые.
     - Только одно условие, - сказал реб Мойше, - прибыль бу-
дем делить по-еврейски.
     Сердце Шаи, сделав секундную остановку, вновь перешло с
иноходи на галоп.
     " Ну вот, - подумал он, - разбежался на графа Мон-
те-Кристо... Сейчас он тебе скажет!
     И реб Мойше сказал:
     - Десять процентов от всех доходов пойдёт на цдаку, а
остальное будем делить поровну.
     - Простите-простите, - зачастила Шаина жена, - я не поня-
ла, вы, кажется, сказали "цдака"? Что это такое, зачем оно
столько и почему на сторону? Лучше поделим между собой, как вы
думаете, а?
     Еврей посмотрел на Шаю, как "миснагидский раввин" на пла-
кат о приходе Машиаха. Потом спохватился.
     - Ах, да, вы же из России. Дети, украденные большевиками.
Ленин, партия, комсомол.
     Он снял шляпу и вытер платком лоб.
    - От всех доходов евреи отделяют десять процентов на по-
мощь бедным, поддержку изучающим Тору и другие добрые дела.
Эти проценты являются залогом успешного ведения дел. Так обе-
щал нам Б-г через пророков.
    - Послушайте, реб Мойше, - сказал Шая, - зачем вам искать
других бедных? Мы тоже с трудом заканчиваем месяц, отдайте нам
свои пять процентов - и делу конец.
     - Ну какие вы бедные, - возразил реб Мойше, - у вас свой
магазин. А проценты всё равно не ваши, если не передать их на
благотворительные цели, Г-сподь взыщет их других способом.
     - Как это взыщет? - удивился Шая. - Ангела, что ли, пош-
лёт?
     - Зачем ангела? - ответил реб Мойше. - Крыша у вас поте-
чёт, или машину украдут, или вор заберётся, да мало ли есть
способов потерять деньги.
     - И кто это всё придумал? - возмутился Шая. - Почему я
должен без конца платить?! Страховку дай, налоги дай, а теперь
ещё и Б-гу дай!
     - А вы попробуйте подсчитать свои убытки, - спокойно воз-
разил реб Мойше, - сами убедитесь. Впрочем, я не настаиваю, не
хотите продавать,  не продавайте.
     - Перестать ломаться, идиот, - вдруг быстро по-русски
сказала жена. - Немедленно соглашайся.
     И Шая согласился. Оформление документов решили перенести
на начало следующей недели, реб Мойше тепло пожал Шае руку и,
прикоснувшись к мезузе у входа, ушёл.
     Отвечая на радостные поцелуи жены, Шая обдумывал одну
неспокойную мысль. Вечером, вместо просмотра новостей и щёл-
канья семечек он уселся за книгу расходов и начал вычисления.
Примерно через полтора часа работы странная картина предстала
перед его взором. Подсчитав все доходы от торговли и отделив
от них десять процентов, Шая получил именно ту цифру, которая
стояла в квитанции фининспектора. По всему выходило, что реб
Мойше оказался прав.
     - Глупости, - сказала жена, - случайно совпало. Надо
просто круче крутиться, лучше знать ходы и выходы этой бухгал-
терии. Меньше слушай религиозных фанатиков, и предупреждаю те-
бя заранее: в микву будешь ходить сам.
     " Миква, шмиква, - подумал Шая. - Пожертвуй я такую сумму
на ближайшую синагогу, меня б за два квартала узнавали. А те-
перь всё уплывёт фининспектору, да ещё и с позором."
     В ту ночь над Рамат-Ганом стояла полная луна. Шая спал
беспокойно, вскрикивая и переворачиваясь с боку на бок. Ему
снился фининспектор: он тщательно проверял Шаины отчёты; уко-
ризненно качая головой, выписывал квитанцию, а потом, высвобо-
див из-под пиджака аккуратные крылья, косо взмывал в бело-го-
лубое небо.

	Прямо перед Пейсах Шая угодил в больницу. И что за невезение такое - 
в самый разгар торговли оказаться на больничной койке! Хворь скрутила Шаю 
стремительно и беспощадно. Посреди приступа почечной колики он клялся 
немедленно купить тфиллин и соблюдать субботу, начиная уже со среды. Но 
когда боль, усмирённая уколом, затихла, Шая побежал не к раввину, а в 
поликлинику.
      - Сколько  литров  жидкости вы пьёте за сутки,  - спросил врач, 
выслушав горестный рассказ пациента.
     - Литров? - удивился Шая. - Стакан чаю утром, стакан вечером, иногда 
пиво за обедом - вот и всё.
      Врач удивлённо поднял брови.
     - Чтоб вы знали, - сказал он, - Израиль - это страна, текущая молоком, 
мёдом и камнями из почек. Пить здесь нужно не меньше трёх литров в день, 
иначе организм начнёт "интифаду" и забросает вас камнями изнутри.
     - Но ведь я не верблюд, - попытался возразить Шая, - куда  мне столько 
воды!
     - Верблюду бы я прописал не три литра, а три бочки, - строго сказал 
врач. 
- Кроме того, можете пить что угодно, хоть водку, лишь бы набралось 
нужное количество.
     - Доктор, - не унимался Шая, - может, дело всё-таки не в воде? Давайте 
проверочки сделаем, обследования, глядишь, хватит и литра.
     - Не торгуйтесь молодой человек, - сказал врач, - ваш выбор до смешного 
прост: или пить, или страдать. Я вам советую - пейте...
-Завтра же пойдём к другому врачу, - возмущалась вечером  Шаина жена, 
отбирая у мужа почти опорожнённую бутылку коньяка.    - По мне лучше 
камни в почках, чем муж - алкоголик.    
   -Тебе легко рассуждать, - вскричал Шая, - почки-то не твои!  
 - Зато муж - мой,  - отрезала жена.  - Вопрос закрыт. Хочешь пить, пей 
воду  из крана.
     - Но ведь я не верблюд, чтоб голую воду хлебать, - сопротивлялся Шая, 
тщётно пытаясь отобрать бутылку.
- Это не новость, - сказала жена, запирая буфет на ключ. - Верблюды не 
хлещут коньяк лошадиными дозами.
     На следующий день, под стерегущим взглядом Шаиной жены, врач из 
другой поликлиники тут же выписал направление на госпитализацию. С 
камнем решили поступить радикальным образом - вырезать.
     Больница, в которой очутился Шая, относилась к Бней-Браку, и поэтому 
всё в ней было обставлено самым харедимным образом. По субботам врачи 
писали диагнозы особыми чернилами, исчезающими через несколько часов, а 
для вызова сестры больной нажимал кнопку в специальном резервуаре и 
сжатый воздух откидывал колпачок над лампочкой, зажженной до начала 
субботы.  Да и пациенты в больнице подобрались под стать оборудованию, 
нормальные человеческие реакции у них отсутствовали, словно 
передавленные сжатым воздухом. Судя по разговорам, они больше уповали 
на помощь Всевышнего, чем на руки врачей. С одним из таких 
"праведников", соседом по палате, Шая сцепился в первый же день.
     - А вот скажите мне, - спросил он старика с роскошной седой бородой, 
но ещё тёмными пейсами, - разве это справедливо, что в пасхальный седер вы 
будете возлежать на больничной койке, а не во главе собственного стола?
     - Евреи так не спрашивают, - ответил старик. - Что происходит, то и 
правильно, а остальное - не более чем плоды нашей фантазии.
    - Замечательно, - воскликнул Шая, - значит, в больницу вы загремели по 
заслугам. Нарушили там, преступили тут, а рука, - Шая устремил глаза к 
небу, - рука она пишет!
     Год, прожитый по соседству с Бней-Браком, не пропал даром:
как спорить на религиозные темы Шая уже знал.
     - Именно так, - невозмутимо подтвердил старик, - за заслуги и по 
справедливости.
     - Ну, может, вам есть, в чём каяться и бить себя кулаком в грудь,- 
сказал Шая, - но уж я-то здесь совершенно случайно. Убивать не убивал, 
грабить не приходилось и чужих жён, - Шая тяжело вздохнул, - соблазнять 
не довелось. 
Упечь меня в койку на самом пике торговли - величайшая несправедливость, 
форменная "небесная" интифада!
     - Несправедливость, говорите, - улыбнулся собеседник. - И убивать 
никого не убивали?                           
     - Если знаете факты - идите в полицию, - возмутился Шая.
- А в сухую нечего куражиться, улыбочки ехидные распускать.
     - Не дай Б-г, я вас ни в чём не обвиняю, - снова улыбнулся
старик. - Просто интересуюсь. Скажите, а вы женаты?
     - Шестнадцать лет, - сказал Шая. - И тоже непонятно за что.
     - А детей сколько? - продолжал старик свои расспросы.
- Детей одна, - сострил Шая.
     - Ну-ну, - старик покачал головой, - за шестнадцать лет один ребёнок,
 ну-ну.
     " Так вот он, гад, на что намекает, - сообразил Шая. - А если и 
сделала Райка десять или, сколько там абортов, то это личное, интимное 
дело, чего он суёт бороду в нашу постель!"
     Честно говоря, ругаться со стариком Шае совсем не хотелось. Чтобы 
добрать злости, он зажмурил глаза и попытался представить его бороду под 
Райкиным одеялом. Ничего не получалось. Воображение, обычно столь 
услужливо поставляющее всякие аппетитные сцены, вдруг забуксовало. 
Обнажённая Райка существовала в нём совершенно отдельно от 
стариковской бороды и совместить их Шая так и не сумел. Устав бороться с 
непослушной фантазией, Шая приоткрыл глаза и кротко произнёс:
     - Все мы в Его руке. Сколько Посылает, столько и хорошо.
     - Хорошо, что вы это понимаете, - сказал старик и, заканчивая спор, 
открыл книгу Псалмов.
     Следующим утром Шаю повезли на операцию. Было страшно, но
интересно. Оперироваться  ему ещё не доводилось, и, перед тем как врач 
начал вводить в вену наркоз, Шая твёрдо решил не поддаваться. 
Сосредоточенно уставившись на большую операционную люстру, висевшую 
прямо над головой,  он  принялся ждать.
     - Спокойной ночи, - сказал врач.
     Сразу после его слов внешние плафоны люстры вдруг поехали
к её центру, сходясь в одну сверкающую точку, слегка запершило
в горле, и вдруг - всё исчезло.
     Очнулся Шая в палате. Его трясло и било от озноба, каждое движение 
отдавало нестерпимой болью внизу живота. Просунув руку под одеяло, Шая 
обнаружил три пластмассовые трубки выходящие из повязки, и чуть не 
заплакал от обиды на врачей и жалости к несчастному себе.
     " Сволочи, - думал он, - только подпусти их к беззащитному телу... 
А с тобой, Раечка, я ещё посчитаюсь!"
     Прошло несколько дней, наполненных страданиями и кровавой                       
мочой из трубочек. Казалось, так будет всегда; прошлый мир с его тревогами 
и мелочной суетой отодвинулся куда-то далеко в сторону. Но рана начала 
подживать и в один из вечеров, Шая, к своему собственному изумлению, 
снова сцепился с соседом по палате.
     - Всё псалмы почитываете, - спросил он с нескрываемым ехидством. - 
Серьёзная, видать, книга, коль никак не можете одолеть?
     - Я не читаю, - ответил сосед, - я молюсь.
     - Тогда зачем по шпаргалке, - удивился Шая. - Обращайтесь
к Б-гу своими словами. 
     - Есть такая профессия - адвокат, - сказал сосед. - Слышали, наверное?
     - Ещё бы, - Шая горестно покачал головой. - Сколько они с
меня посрывали за всякие ничтожные бумажки - до сих пор шкура горит!
   - Тут, - сосед погладил страницы, - бесплатные ходатайства лучшего 
адвоката. И не в налоговое управление, а к Судье Судей. Кстати и вам, - 
он махнул рукой в сторону свисавших из-под Шаиной кровати мешочков с 
кровавой мочой, - не мешало бы попросить о милости.
     - Давайте книгу, - сразу же согласился Шая. - Хуже не будет, а 
лучше - кто его знает...
     Он взял из рук соседа Псалмы и принялся за чтение. Увы, но Шая 
почти ничего не понимал: в ульпане его обучали совсем  другому ивриту. 
Пролистав несколько страниц, он сумел расшифровать только одно 
предложение:
     - Пусть Твоя дубинка меня успокоит. 
     Смысл такой просьбы полностью ускользал от Шаиного сознания. 
Возвращая книгу соседу он удивленно отметил:
     - Не знаю, чего вам не хватает в жизни, но просить утешения дубиной, 
по меньшей мере, странно.
    - Представьте себе ребёнка, - ответил старик, - который потерялся в 
лесу. 
До самой темноты он бегает с плачем между деревьями и к ночи оказывается 
в глухой чаще. Уже слышны вой и клацанье зубов, как вдруг - раз-два-три - 
кто-то бьет его по щекам и начинает громко ругать.
     - Папа, папочка, - радостно кричит ребёнок. - Наконец ты нашёлся!
     - Тут всякий обрадуется, - философски заметил Шая. - Чем волку в 
зубы, дешевле два раза по физиономии.
    - Так и человек, - продолжил сосед, - иногда получает удар, но 
в нём видна рука Неба. Есть Отец, а значит есть порядок и смысл, и в 
этом - утешение.
     Шая нащупал под одеялом три тёплые трубки и погрустнел.
   - Вот вы, - не унимался старик, - делаете вид, будто Всевышнего не 
существует. А это для Него хуже любой "интифады".
     - Так значит, Он решил напомнить о себе, - вскричал Шая. - Напомнить и 
утешить! Нечего сказать, очень оригинальный способ. И кто Его просил 
утешать меня подобным образом, мне и без Его хлопот было вполне хорошо.
     - Вот это и плохо, - ответил старик. - Может, именно потому вы здесь и 
оказались.
     Шая отвернулся к стене и замолчал. Раз-два-три, раз-два
три, - перебирал он тёплый пластик трубок, и в таком же ритме
прожитая жизнь плыла перед его глазами. Вальском промелькнули,
закружились юные годы, где-то за поворотом исчезла молодость,
мечты, желания. Что оставалось, кроме тяжёлой и нудной работы,
борьбы за каждый грош, болезней и огорчений? Призрак старости,
утыканный шишками раковых опухолей, уже трепетал, качался над
изголовьем. Шая шмыгнул носом, раз, другой, третий, горячие слёзы любви 
к несчастному себе покатились из глаз и, перекатываясь через переносицу, 
тихо заскользили по бороде.
     - Ничего, ничего, - раздался голос соседа, - всё ещё будет хорошо, 
всё ещё обязательно будет хорошо.
     Ночью он проснулся от шума. Кровать старика была отделена
от палаты передвижной ширмой и оттуда доносились сдавленные
стоны. Кто-то, видимо врач, отдавал приказания резким, рвущимся голосом, 
медсестра поминутно выбегала из палаты и тут же возвращалась.
     - Что это, что, что? - испуганно выкрикнул Шая.
     Сестра мельком взглянула на него, снова выскочила за
дверь и вернувшись, почти на бегу, остро уколола Шаю иглой в
предплечье. Белый потолок палаты тут же закачался и поплыл,
голос врача растёкся по подбородку и, мигнув сизым налётом
слив, провалился в тишину и покой, покой и тишину...
    Проснулся Шая поздно. Соседняя кровать была застелена чистым бельём, 
на тумбочке одиноко чернела книга псалмов.
 - Домолился, - с некоторым злорадством подумал Шая, - выпросил, 
утешился полной мерой.
     Он подхватил книжку, тщательно завернул её в мешок из-под
Райкиных пирожков и, воровато оглянувшись, бросил в мусорное
ведро.
     За окном вставал молодой день, брызжущий ветром и солнечным соком. 
Ветка дерева, осыпанная фиолетовыми цветами, стучала в стекло.
     - Так-то вот оно, - крутилось в Шаиной голове, - вот так-то вот оно 
так.
     Горячие красно-жёлтые капли медленно катились по пластмассовым 
трубкам.

     "Счастье, равно как и неудача, подчиняется своим законам.
Или оно есть, или его нет. Можно сколько угодно свистеть и ца-
рапать мачту, зазывая попутный ветер; можно показывать кукиш
костру (куда дуля, туда дым) и закуривать новую сигарету, под-
жидая автобус. Цена этим народным приметам одна – грош."
     Такие, совсем не праздничные мысли крутились в Шаиной го-
лове, пока такси везло его из больницы домой. Мимо пробегали
знакомые улицы, их названия, ставшие привычными и уже почти
родными, радовали Шаин взор, подёрнутый слезой жалости к
несчастному себе.
     " РАМБАМ, рабби Акива, Жаботинский, – думал Шая, -
всё-таки это лучше, чем Ленин, Куйбышев и Маяковский. Но какой
идиот придумал в честь праздника бить друг друга молотками по
голове?!"
     И в самом деле, кто автор столь замечательного обряда,
широко отправляемого в День Независимости Израиля? Какие ан-
гелы двигали рукой безымянного еврейского гения, встроившего
пищалку в наконечник пластикового молоточка? Загадочны дела
твои, о избранный народ, таинственны и глубоки твои символы!
     Когда-то, много лет назад, занимаясь коммерцией в родном
городе Одессе, Шая случайно пересёк дорогу одной мафиозной
структуре. Церемониться с ним не стали. Трое, среднего роста,
плечистые и крепкие, войдя в его гараж, с порога предложили:
     – Выбирай, чувачок, одну из двух дырок: либо в твоей дур-
ной голове, либо в брюхе твоей бабы.
     Спорить и сопротивляться было бесполезно. На момент пред-
ложения жена дохаживала девятый месяц, и Шая решительно, но
без всякой радости, выбрал первый из предложенных вариантов.
     – Да ты не бойся, – успокоил бандюга, поигрывая кастетом,
- как на первый раз, буду бить аккуратно, но с силой. Га – га
- га!
    Он заржал во всю мочь, широко раскрывая рот, щедро усеян-
ный золотыми зубами. Так ржут жеребцы во время случки или
гуси-лебеди, унося Иванушку за тридевять земель.
     Слово своё бандюга сдержал: Шаина голова оказалась проби-
той всего в одном месте. Кость так и не заросла, и только не-
большой слой кожи и волос отделял мозг от окружающей среды.

                            
Шая прожил с этим много лет, привык и даже перестал замечать.
В День Независимости, собираясь с женой на прогулку по сияющим
праздничной иллюминацией улицам Рамат-Гана, он и не думал о
надвигающейся опасности. Последнее, что Шая услышал в тот ве-
чер, был восторженный крик какого-то идиота: "Хаг самеах!"- с
которым тот заехал молотком прямо по дырке в голове. Гирлянды
фонариков вдруг сорвались с деревьев и, свиваясь в кольцо,
закружились вокруг израильского флага, в центре которого
вместо "магендавида" зияла чёрная дыра, куда и провалился Шая.
     – В принципе ничего страшного не произошло, – сказал за-
вотделением, закончив осмотр. – Отдохнёте пару деньков, и дело
с концом. А в качестве мер предосторожности советую носить
шляпу. Вы ведь человек религиозный, вот и ходите в такой чёр-
ной, с твёрдыми полями – от греха подальше.
     Отдыхать, конечно, Шая не смог. Вернувшись из больницы,
полежал вечерок, а утром отправился в магазин. Но законы неу-
дачи, как уже говорилось, сами по себе, а тщета человеческих
стараний – сама по себе. Именно в это утро Шае вновь стало
обидно и горько за свою принадлежность к избранному народу.
     Очередной харидействующий представитель еврейской нации
пришёл в лавку за курочкой. Птицу Шая завозил самую что ни
на есть кашерную, в иерархии организаций, ставящих на товары
свои клейма и печати, он уже разбирался весьма основательно. И
хоть куры были суперпроверены, над шкафом-холодильником Шая
для пущей убедительности повесил портрет известного раввина.
Утренний харидей оказался въедливым и настырным. Перещупав
всех куриц и осмотрев все печати он всё таки осмелился
спросить Шаю:
     – Скажите, и откуда вы завозите свой товар?
     Нервы, нервы – вот куда заехал праздничный молоточек иди-
ота. Шая сорвался:
     – Портрет видал? Вот от него и завожу. А умные вопросы
прибереги для ешивы, нечего тут таскаться без толку и зря мо-
рочить людям голову!
     – Видите ли, – ответил харидей, указывая на портрет рав-
вина, – если бы он стоял тут, а вы висели там, я бы вообще ни
о чём не спрашивал.
     Шая, понятно, не сдержался и харидей бежал, унося на пле-
чах груз трёхэтажного русского мата. Работать после такого не
было ни сил, ни желания и, закрыв  магазин, Шая вернулся домой.

                            
     – Где правда, – жаловался он племяннику Моти. – Где спра-
ведливость? За что валятся  несчастья на мою бедную голову?
     Племянник вежливо молчал.
     – Разве я мало делаю для Б-га? – продолжал Шая. – Цдаку,
пусть не десять процентов, но даю; молитвы, пусть не все, но
читаю; кашер всякий шмашер – ем. Другие и того не делают, а
живут счастливо и без всяких страданий!
     – Много вам известно про чужую счастливую жизнь, – нако-
нец отозвался племянник. – Про вас тоже, небось, думают: ве-
зунчик – имеет свой магазин! Работает не пыльно, захотел – от-
крыл, захотел – домой пошел. Припомните свою жизнь в Одессе и
кончайте плакаться!
     – Жизнь в Одессе... – мечтательно произнёс Шая. – Кто-ни-
будь имел там представление о кашруте и его тридцати печатях,
кто- нибудь спрашивал у бабы на Привозе, откуда она завозит
товар? Покупали себе курицу и ели её как что есть – от головы
до хвоста!
     – У курицы нет хвоста, – заметил племянник. – Кроме того,
голову вам проломили всё-таки в Одессе, а не в Бней-Браке. Что
же касается заслуг перед Всевышним, мне они кажутся сильно
преувеличенными.
     – Много тебе известно про чужие заслуги?! – взъярился
Шая. – Да по сравнению с Одессой я сейчас просто религиозный
фанатик, мракобес какой-то, прости Г-споди!
     – Не знаю, как по сравнению со всей Одессой, – улыбнулся
племянник, – но для Бней-Брака вы ещё весьма далеки от како-
го-либо уровня.
     – Ты просто щенок, мальчишка, не знаешь ни жизни, ни То-
ры, – в сердцах бросил Шая. – Вот встреться я с большим равви-
ном, он бы меня понял!
     – А хотите, я сведу вас с большим раввином? – предложил
племянник.
     – А и сведи, – согласился Шая.
     Через две недели встреча состоялась. Раввин – а вернее,
хасидский ребе – жил в Иерусалиме, в религиозном квартале Меа
Шеарим, и Шая долго крутился по узким, кособоким улицам в по-
исках места для парковки машины. Дом ребе представлял из себя
огромное пятиэтажное здание, по пустым залам которого гулял хо-
лодный иерусалимский ветер. Вдоль стен стояли шкафы, плотно
забитые старыми книгами, в толстых переплётах из кожи, почер-
невшей от времени и сырости. Два молодых хасида в вестибюле о
чём-то тихо переговаривались между собой на идиш, но даже их
негромкие голоса казались почти криком в абсолютной тишине,
наполнявшей здание.
     – Если вы ищите ребе, – обратился к Шае один из хасидов,
- так идите на последний этаж, дверь направо.
     Шая поднимался по лестнице и с каждым шагом словно уходил
всё дальше и дальше за черту иной реальности. На площадке чет-
вёртого этажа ему уже казалось странным, что в мире существует
ещё что-то помимо этих грязновато-белых стен, мраморных ступе-
ней, тишины и холодного воздуха.
     Секретарь ребе, хасид средних лет с приветливым лицом,
кратко расспросил Шаю о семейном положении, работе, здоровье
детей и, молниеносно черкнув несколько строк на клочке бумаги,
сказал:
     – Посидите пока тут, а я зайду к ребе, узнаю, когда он
сможет вас принять.
     Передав листок Шае, он вышел в другую комнату и плотно
прикрыл за собой дверь.
     – Это "квитл", – прошептал Моти, указывая на листок. -
Ребе сначала читает его, а уже потом спрашивает сам что сочтёт
нужным. Понять эти каракули невозможно; почерк докторский, да
к тому же на идиш.
     Секретарь выскользнул из-за двери и, оставив её полуотк-
рытой, сказал:
     – Ребе ждёт. Удачи вам.
     Тогда Шае показалось странным, что за удача может выйти
из обыкновенного разговора. Он вопросительно взглянул на Моти,
но племянник состроил страшную физиономию и замахал рукой в
сторону открытой двери – иди мол сам.
     Ребе сидел в глубоком кресле, вглядываясь в табличку с
именами Б-га, стоявшую перед ним на большом столе, покрытом
скатертью из коричневого бархата. Длинные седые пейсы с соло-
менным отливом, ниспадая из-под чёрной шляпы, сливались с бо-
родой, такой же седой и длинной. Белый, шитый золотом халат с
широкими рукавами и жёлтые огоньки двух свечей в массивном се-
ребряном подсвечнике.
     – Садись, – сказал ребе. – Давай "квитл".
     Шая отдал листок и присел возле стола. Окна в кабинете
были прикрыты ставнями, и всё пространство мира словно бы
замкнулось в промежутке между двумя язычками пламени.
     – Ты ищешь справедливость... – вдруг спросил ребе. Вернее,
не спросил, а произнёс полуутвердительным-полувопрошающим то-
ном.
     Шая даже не удивился, откуда ребе известен его вопрос.
Ему представлялось естественным и нормальным, что этот человек
знает о нём всё.
     – Да, – сказал он. – Я хочу понять, почему меня преследу-
ют неудачи, за что я страдаю?!
     Ребе не ответил. Он сидел, глядя на табличку, словно
прислушиваясь к чему-то, и тишина, прерываемая потрескиванием
фитилей, казалось, была наполнена звуками, слышимыми только
ему.
     Внезапно глаза его начали прикрываться, голова клониться
всё ниже и ниже, и вдруг, опустив подбородок на грудь, ребе
заснул.
     Шая оторопел. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
     "Устал, наверное, старик, – подумал он с неожиданной неж-
ностью, – вот и сомлел в тишине."
     Ребе спал так сладко и заразительно, что и Шае захотелось
закрыть глаза. Несколько секунд он боролся с искушением, а по-
том опустил веки и погрузился в блаженную дрёму.
   И приснился Ишаягу Райсеру странный сон. Он увидел свою
смерть, похороны, плачущую жену, памятник на могиле; потом
земля поплыла куда-то вбок – и он оказался на небесах. Где
точно находилась комната с тремя судьями и громадными весами
посередине, он не смог бы объяснить даже под пыткой, но точно
знал, что дело происходит в другом мире, а эти трое – будут
его судить.
     – Внесите грехи Ишаягу Райсера, – приказал первый судья,
и ангелы в черных одеждах с трудом втащили огромный ящик, по-
хожий на тот,  в котором Шая отправлял в Израиль багаж.
     – Поставьте их на весы, – сказал второй судья.
     Ангелы заволокли ящик на одну из чаш, и он гигантской
своей тяжестью словно припечатал её к полу.
     – Внесите добрые дела Ишаягу Райсера, – провозгласил тре-
тий судья.
     Ангел в белых одеждах осторожно поставил на вторую чашу
маленькую шкатулку. Стрелка даже не дрогнула.
     В комнате воцарилось молчание, и Шая понял, что дело при-
нимает дурной оборот. Жуткий, невообразимый страх охватил его.
Все боли и ужасы, перенесенные там, на Земле, казались ничем
по сравнению с секундой этого страха.
     – Внесите страдания Ишаягу Райсера, – приказал первый
судья.
     Ангелы в белых одеждах принялись укладывать на весы ка-
кие-то кулёчки, свертки и пакеты, с появлением каждого из ко-
торых Шае становилось чуть легче. Ангелы несли и несли, и вот
стрелка весов, казалось безнадёжно загнанная в угол, дрогнула
и поползла к жирной красной черте, разделяющей шкалу. Стрелка
подбиралась всё ближе и ближе, она почти уже прикоснулась к
черте кокетливо изогнутым боком, как вдруг ангелы остановились.
     – Почему вы стоите! – вскричал Шая, – несите ещё, скорее
несите ещё!
     В этот момент он проснулся. Тихонько потрескивали фитиль-
ки, и ребе смотрел на него ясными, спокойными глазами.
     – Я что-то не пойму, реб Ишаягу,- сказал он, – вы просите
избавить вас от страданий или добавить ещё?
     На улицы Меа Шеарим уже опускались сумерки. Шая медленно
брёл к машине, наслаждаясь прохладным дыханием иерусалимского
вечера.
     Стайка птиц, затеявших странную игру, привлекла внимание
Шаи своим гомоном и писком. Срываясь с карнизов последнего
этажа, птицы неотвратимо падали вниз, и только у самой земли,
почти прикоснувшись грудкой к черному асфальту, взмывали
вверх, рассекая темнеющий воздух.

  Своего племянника Шая любил. Во-первых, за то, что он сын
брата, а во-вторых, потому, что хороший мальчик - культурный,
начитанный, аккуратный. Даже Мотино увлечение религией не из-
менило Шаиного отношения, хотя спокойно воспринимать некоторые 
"закидоны" племянника было совсем непростым делом. А лексикон, 
натужно-разбитной лексикон чего стоил! Ну что вы скажете в 
ответ на призыв "Выше знамя религиозного фанатизма!" или 
"Учение Моисея всесильно, потому, что оно верно"? 
   Поначалу Шая только улыбался в усы, но скоро понял - да ведь 
это Моти смеётся над ним, и над его заношенными до блеска 
русскими прибаутками.
   В какой-то момент племянник начал регулярно приезжать к Шае
на субботу. По его мнению, дядя созрел для последнего рывка к
"сияющим вершинам иудаизма".
     - Дядя, - говорил Моти, - покайся, окаянный, пока не
поздно. Идём в синагогу!
     И Шая шёл. Причина, правда, была куда как прозаична: в
синагоге работал мощный кондиционер. Тихие голоса молящихся
приводили Шаю в состояние сладкого оцепенения, плавно перехо-
дившего в дремоту, а из неё в глубокий сон. Первое время пле-
мянник тыкал его локтем в бок и шипел на ухо: "Не храпи так
громко!" - а потом стал просто выбирать места в задних рядах,
которые обычно пустовали.
     - Ничего не могу с собой поделать, - оправдывался Шая
после двухчасового сна в прохладной атмосфере, - стоит кантору
приоткрыть рот, как и я начинаю зевать.
     В одну из суббот Шая в синагогу не пошёл. Причина была
весьма уважительной - к нему приехал в гости старый знакомый,
поэт Александр. Работал он, правда, бухгалтером в маленькой
фирме по ремонту сантехники, но в свободное время писал стихи.
Иногда ему удавалось "продавить" подборку в одной из русскоя-
зыческих газет, и это практически никем не замечаемое собы-
тие наполняло Александра чувством собственной значимости и
смысла.
     - Поэт, - говаривал он, - может быть большим или малень-
ким, но он всегда другое существо, лишь внешне похожее на че-
ловека. У поэта особый глаз, особый слух, особый нюх, он живёт
и умирает по своим, особым законам - законам поэзии!
     - Ну-ну, - отвечал Шая, который уже слышал похожие разго-
воры в старом кинофильме про шпионов, - а как у поэтов насчёт
холодной водки?
     - Оччень хорошо! - восклицал Александр, после чего обсуж-
дение высоких тем уступало место несколько более приземлённо-
му, но не менее любопытному процессу. Завершив бутылку, прия-
тели возвращались к искусству. И было, было им что сказать,
оценить - поднять или ниспровергнуть.
     На этот раз темой разговора послужила первая часть 
Пятикнижия, наконец осиленная Шаей. По ходу чтения у него 
возникло множество соображений, которые он грозился свести в 
комментарий.
     - Вот написано, - сказал Шая, хрустко надкусывая солёный
огурчик, - "и сотворил Б-г на пятый день творения больших
рыб". Это на русский так перевели - рыбы, - Шая с презрением
махнул  огурцом куда-то в сторону Иерусалима, где проживала 
незадачливая редколлегия, - а на иврите-то ясно написано - 
крокодилы! И что же это за рыбы такие, которые одновременно 
крокодилы? Понятное дело - ихтиозавры! Значит есть в Торе 
прямое подтверждение существования ящеров!
     Шая остановился и торжествующе посмотрел на Моти. Тот
молча сидел у края стола и с рассеянным видом водил ножом по
тарелке.
     - Или написано, - продолжил Шая, не дождавшись реакции
племянника, - " не вари козлёнка в молоке его матери." А в мо-
локе тётки, или просто соседней козы - не написано! Тем более,
если бросить курицу в коровье молоко! Ergo - все запреты мо-
лочного тортика после свиной отбивной - просто раввинские
штучки. Оно и понятно: каждый хочет войти в историю. А как
легче всего увековечиться - взять, да запретить, что до тебя
не успели! Вот и набралось за две тысячи лет- ни вздохнуть, ни
повернуться!
     - Всему причина - жажда славы, - поддержал приятеля
Александр, который тоже успел прочитать избранные места Танаха
и составить по их поводу отдельное мнение.
  - У Авраама были две жены, у Яакова четыре, у Давида - шест-
надцать, а у Соломона - вообще шестьсот. На каком же таком
основании нам разрешают только одну? Герострату пришлось сжи-
гать храм Афродиты, а этот, как его,  ... забыл... одним росчерком
пера разрушил святилище еврейской семьи!
     Женский вопрос стоял у Александра особенно остро. Послед-
ние тридцать лет он регулярно женился и с не меньшей регуляр-
ностью расторгал брачные узы. Что же касается жажды славы,
то, как и всякий человек, причастный к литературному про-
цессу, он неплохо разбирался в течении болезни. Короче говоря,
беседа приятелей приобрела теологическое или, на худой конец,
философско-глубокомысленное направление.
     Было высказано немало ценных замечаний и комментариев, а
попутно воткнуто не меньшее количество шпилек в чёрное тело
раввината вообще и его паствы в частности. Несчастный раввинат
напоминал быка в последней стадии корриды: утыканный множеством 
бандерилий, он затравленно поводил глазами, тяжело дышал и 
поминутно ронял на арену черную шляпу.
     - Ну почему, почему? - сокрушался Александр, небрежно
возлагая локоть на рыбу под майонезом, - почему поэту Давиду
разрешали шестнадцать жён, а поэту Александру больше одной -
ни-ни?!
     - Да ты и одну не в состоянии прокормить! - резал Шая
правду- матку.  - Куда тебе ещё пятнадцать?
     - Если Отец наш небесный, - отвечал Александр, извлекая
локоть из рыбы, и воздевая руки к небу, - пошлёт  мне ещё одну
жену, Он пошлёт и средства для её содержания.
     При виде такого благочестия Моти, представлявший за сто-
лом силы фанатизма и реакции, наконец нарушил молчание и
прыснул от смеха.
     - Не вижу повода для веселья, - обиженно произнёс Шая. -
По-моему, наша беседа весьма конструктивна. Жаль, что её не
слышит главный раввин Израиля.
  - В ваших рассуждениях есть одно слабое место, - сказал
Моти. - Они не совпадают ни с мнением рабби Меира, ни с по-
зицией рабби Иегуды.
     - Поэт - эхо мира, - важно объявил Александр, - он про-
рок, или почти пророк, и мнение его ни с кем не обязано совпа-
дать.
     - Обсуждая вопрос, насколько может ошибиться человек, -
продолжил Моти, - определяя время в пасмурный день, мудрецы не
пришли к единому мнению. Рабби Меир считает, что ошибка не
должна превысить двух часов, рабби Иегуда допускает три. Вы же
говорите глупости целый вечер подряд...
     - За что я люблю религиозных, - сказал Александр, - так
это за самоуверенность. Они видите ли, присвоили себе монопо-
лию на Тору. А если у кого возникает собственное мнение, так
он сразу дурак и невежда.
     - Дядя Саша, - возразил Моти, - в любом деле есть про-
фессионалы и любители. Но вы же не ходите рвать зубы к сантех-
нику?
     - Тора для меня - прежде всего литература, - сурово сооб-
щил Александр. - А запреты и ограничения - дело рук не шибко
умных апостолов, мнение которых меня не интересует.
     Он рванул рубаху на груди и извлёк медальон с курчавым
профилем.
     - Вот он - бог мой!
     Александр поцеловал изображение Пушкина и с вызовом
посмотрел на Моти.
     - А это уже просто идолопоклонство, - сказал Моти. - Во
времена Сангедрина вас бы, дядя Саша, забросали камнями.
     - Да-да, - горько усмехнулся Александр. - Торквемада, Ло-
йола, святые отцы-ревнители... Знаем, проходили. - Он гордо
запрокинул голову. - Да за искусство я готов и на костёр!
     - Никуда вы не готовы, - сказал Моти. - Даже зарплатой, и
той поступиться не можете, оттого и работаете бухгалтером.
     Атмосфера начала заметно накаляться, и Шая, как хозяин
дома, решил вмешаться.
     - Оставь нас в покое, - приказал он племяннику, разливая
по рюмкам остаток водки, - поздно нам перевоспитываться. У вас
своя духовность, у нас своя!
     - Поднимем бокалы, - начал декламировать Александр, -
содвинем их разом, да здравствуют музы, да здравствует этот,
ну как его, совсем вылетело из головы...
     Моти приподнял опустевшую бутылку и повернул её горлышком
книзу.
     - Вот и кончилась ваша духовность...
     Капли лениво отрывались от края и, падая на скатерть,
расплывались по ней, образуя сплошное мутное пятно.
     - Это у вас в ешиве, молодой человек, - взревел
Александр, - что-то может закончиться, а искусство вечно! И не
смейте в моём присутствии душить изящную словесность!
      - Успокойся Саша, - обнял Шая приятеля за плечи. - Давай
лучше споём!
     Он глубоко вдохнул и завёл высоким голосом:
     - На речке, на речке, на том бережочке...
     - Мыла Марусенька белые ножки, - подхватил Александр.
     Через несколько секунд из соседней комнаты примчалась же-
на Шаи.
     - Немедленно уймитесь, - зашипела она, судорожно захлопы-
вая окна. - Алкоголики.. Что я соседям скажу!
     - А они всё равно русского не понимают, - еле ворочая
языком, отозвался Шая. - Скажи, что пели хабадскую песню о
страданиях еврейского народа в галуте.
     - Шли бы вы лучше погулять, интеллектуалы, - продолжила
Шаина  жена, - растрясли бы хмель.
     - Да-да, - забормотал Александр, пытаясь встать из-за
стола, - хочу на воздух, гардеробщик сонный даёт... ай, ну что
же он даёт, в самом деле, что же он мне даёт...
   На улице шёл снег. Искрящиеся снежинки, кружась в причуд-
ливом танце, затеянном в честь царицы-субботы, неспешно
опускались на крыши Бней-Брака. С треском проламывая подмёрз-
шие лужицы, друзья не спеша брели к центральной ёлке на пло-
щади рабби Акивы. Вокруг хасидская детвора с визгом лепила ог-
ромного снежного Ребе.
     - Совсем хасидята от рук отбились, - сказал Шая, - нельзя
ведь в субботу создавать формы. Куда только родители смотрят?!
     Он машинально взглянул в освещённое окно первого этажа и
столбенел. Странное зрелище открылось его взору. Бородатый ев-
рей в круглой меховой шапке сидел за столом и, широко распах-
нув рот, пристально взирал на блюдо с фаршированной рыбой.
Кусочки "гефилте фиш" сами собой подскакивали в воздух и, оку-
нувшись в тарелку с тёртым хреном, летели прямо в раскрытый
рот.
     - Чуден Бней-Брак при тихой погоде, - раздался голос
Александра, - ни тебе шелохнёт, ни, как его там, загремит...
     Грузное тело с шумом и треском выломилось из подъезда и
понеслось вдоль улицы. Совсем оторопевший Шая узнал своего ком-
паньона, реб Мойше, крепко уцепившегося за обе рукоятки риту-
альной кружки. Кружка фыркала и дёргалась в его руках, как
свинья во время убоя.
     - Вы куда, реб Мойше? - только и успел крикнуть Шая.
     - На урок Каббалы, - отозвался компаньон. - Начало ровно в
полночь, приходите и вы! - донеслось уже из-за угла.
     - Эге, друже,  - сказал Александр, многозначительно заломив
бровь, - странные дела творятся у вас в Бней-Браке!
     - Так пойдём на урок, чi нi? - спросил Шая, нервно по-
кусывая снежок.
     - Пойдём, но только чтобы с первыми петухами обратно, -
согласился Александр.
     Друзья повернули за угол и ускорили шаг. Они шли вдвоём,
ночь отстала, и луна была неправдоподобно велика...
   Моти распахнул окно и, пытаясь уловить хоть малейшее дуно-
вение ветерка, полностью открыл жалюзи.
     - Хороши пророки, - думал он, глядя на покрытые потом
лица дяди и приятеля. - И ведь происходит эта пьянка не
где-нибудь в  Тамбовской  области,  а  в  Бней-Браке.  Вот  уж
действительно,  легче  вывести евреев из галута,  чем галут из
евреев."
     Моти надел шляпу, ополоснул руки и шепотом, чтобы не раз-
будить спящих, принялся читать послеобеденные благословения.

       В самый обыкновенный день, в самое непримечательное утро,
под самым что ни на есть будничным голубым небом  Шаю  Райсера
захватили террористы. Глупо, конечно, всё получилось, но разве
такие случаи происходят умно?  Шае предложили  левый  товар  -
овощи из Газы,  и он,  как последний идиот,  сразу согласился.
Решил,  видите ли,  сделать пару копеек за счёт налогового уп-
равления. Но, как говорится, пошёл верблюд рога просить, а ему
и уши отрезали.
     Первые десять минут,  проведенные в багажнике "Пежо-404",
Шая крутился,  словно  вентилятор,  пытаясь  сорвать  верёвку,
крепко затянутую вокруг тела.  Потом руки и ноги онемели, боль
отошла - и Шая погрузился в странное оцепенение. Ему уже ниче-
го не хотелось, ему вдруг стало спокойно и даже уютно. Мысли о
приближающейся смерти и  точное  осознание  её  неотвратимости
совсем не пугали его.  Желания,  так много лет терзавшие тело,
отодвинулись куда-то далеко.  Шая упёрся коленями в стенку ба-
гажника, прикрыл глаза и стал вспоминать.
     Машина с номерными знаками Газы действительно оказалась в
условленном месте  за  два  часа до рассвета.  Было ещё совсем
темно, и разглядеть груз, лежавший в автомобиле не представля-
лось  возможным,  но Шае сразу показалось странным,  что товар
привезли не на грузовичке или хотя бы в пикапе,  а на  обыкно-
венной легковушке.
     " И куда же они запихнули ящики с овощами,"  -  удивлялся
Шая, вылезая из машины. Вот тут-то и надо было разворачиваться
и гнать во весь опор подальше от соблазна  лёгкого  заработка,
но он убедил себя, что всё это - просто меры предосторожности,
что где-нибудь за кустами стоит ещё один автомобиль,  - и сам,
своими ногами пошёл в лапы к бандитам.
     " Г-споди, спаси меня,  - взывал  Шая  к  всемогущему  ев-
рейскому Б-гу,  - сотвори для меня чудо, пошли военный патруль
или проверку на дороге!  Ведь никогда я Тебя так не просил  и
не верил в Твою милость,  только спаси меня - и я стану испол-
нять все Твои запреты и предписания - всё-всё, что написано!"
       Шая успел отойти несколько шагов от своей машины, когда
кто-то прыгнул ему на спину и принялся выворачивать  руки.  Он
бы, наверное,  сумел справиться с этим арабом, но двое других,
 

                            
подбежав спереди,  сноровисто пнули его  пару  раз  в  мужское
место, после чего у Шаи на несколько минут пропала всякая охо-
та к жизни вообще, и к сопротивлению - в частности.
     " Я понимаю, Ты мне не веришь. Ещё бы, ведь я столько раз
обещал Тебе и ни разу не сдержал слово.  Но сейчас, клянусь, я
буду, как скала, как кремень, как нержавеющая сталь. Ты только
спаси, а я прямо завтра, в субботу, не поеду на пляж, а побегу
учить  Тору  в самой харедимной синагоге.  Я стану хабадником,
нет, сатмарским хасидом, я отращу пейсы, загоню Райку в микву,
сделаю  ещё  раз  обрезание - только спаси,  только убереги в
этот раз!"
     Арабы стянули верёвкой Шаины руки и ноги, плотно завязали
рот какой-то вонючей тряпкой  и,  словно  мешок  с  картошкой,
бросили в багажник.  Крышка захлопнулсь, и Шая очутился в пол-
ной темноте.  Спустя несколько минут машина тронулась с места,
увозя Шаю в новый день, возможно, последний в его жизни.
     Закончив обещания  и  просьбы,  Шая   терпеливо   прождал
несколько минут,  искренне  веря  во  всемогущество Творца и в
своё немедленное спасение.  Ничего не произошло; "Пежо" так же
трясся и подпрыгивал на ухабах ашкелонской дороги.
     " А ведь не поедут они в Газу,  - с тоской подумал Шая, -
там ведь заставы на въезде,  солдаты,  пограничники.  Повернут,
наверное, в ближайшую апельсиновую рощу и зарежут меня,  пред-
варительно поиздевавшись."
     Словно отвечая  на  его  мысли,  машина  притормозила  и,
описав полукруг,  свернула,  судя  по  усилившейся тряске,  на
просёлочную дорогу,
     " Где же Ты, - взмычал Шая, - где же десница Твоя? Поче-
му не слышишь, почему не приходишь на помощь?!"
     Он попытался было стянуть верёвку с ног или рук,  но оце-
пенение уже полностью овладело им, и, мысленно махнув рукой на
свою жизнь, Шая погрузился в прерванные размышления.
    " Сказки всё это,  - думал он,  - нет там никого и ничего.
Проси, кричи,  обещай  -  бесполезно!  Впрочем,  если говорить
честно, я ведь с самого начала знал, что сказки."
     Машина снова притормозила, и Шая, больно ударившись голо-
вой о канистру с бензином, припомнил случай в гараже.
     - Тормоза у тебя барахлят,  - сказал механик,  что-то по-
дёргав,  выкрутив и замерив в недрах Шаиного автомобиля.
 - В общем-то надо регулировать, но в принципе ездить можно.
 - Как это - в принципе? - поинтересовался Шая. - Так мож-
но или нельзя?"
     - Я тебе на чистом иврите объясняю,  - ворчливо начал ме-
ханик, раздражительный, как все сантехники,  маляры и механики,
- ездить можно, но есть вероятность в пару процентов, что ког-
да-нибудь передние тормоза откажут.  Если хочешь, я могу прямо
сейчас поменять колодки,  но это тебе будет стоить... и тут он
назвал очень и очень увесистую цифру.
     - Никаких процентов, - твёрдо сказал Шая, - тормоза долж-
ны работать абсолютно надёжно! Делай своё дело.
     Механик пошёл в склад за колодками,  а  к  Шае  обратился
владелец  машины,  ремонтируемой в соседнем стапеле.  Судя по
одежде,  он принадлежал к "литвакам", а закруглённые края чёр-
ной шляпы указывали на раввинское звание.
     - Простите, - сказал раввин, - я оказался невольным сви-
детелем вашей беседы. Позвольте спросить, почему вы так наста-
иваете на ремонте тормозов, ведь  вероятность  отказа  весьма
незначительна?
     " Эх ты, книжный червь, - подумал Шая, - и как только та-
ким права выдают?!"
     Потешившись ещё пару секунд сознанием  собственного  пре-
восходства над раввином, он пустился в разъяснения.
     - От работы тормозов,  - сказал Шая, - зависит моя жизнь,
и поэтому я не могу допустить даже один,  даже пол, даже треть
процента вероятности отказа.
     - А  вдруг  это  правда?  - спросил раввин.  - Хотя бы на
один, на половину,  на треть процента то,  о чём говорят  наши
книги, - правда?  Ведь тогда вся ваша земная жизнь и вся буду-
щая потеряны безвозвратно.  Почему же вы не думаете  об  этом,
почему не беспокоитесь о грядущем мире, хотя бы так, как забо-
титесь о тормозах?
     - Будущий  мир...  протянул Шая,  когда это ещё будет?  А
тормоза нужно чинить сегодня.
     - Не знает человек своего часа, - ответил раввин, - толь-
ко Б-гу известно, сколько осталось каждому из нас.
     - А  вы  меня  не  пугайте,  - возмутился Шая,  - я советской
властью уже пуганый.  Перед ней не склонился и перед  вами  не
склонюсь.
     - Это вы сейчас такой храбрый,  - сказал раввин,  -  пока
всё у вас хорошо.  А ведь,  как придёт час,  в дугу согнётесь,
самые красивые слова говорить станете, да поздно будет.
     Машина остановилась.  "Вот и всё,  - подумал Шая,  - надо бы
сказать то,  что говорят евреи перед смертью -  кажется,  "Шма,
Исраэль". Но кто ж его помнит наизусть, этот "Шма"?
   Шая стал лихорадочно рыться в  памяти,  разыскивая  высокие
слова  или  строки,  но  почему-то,  кроме  лермонтовского "На
смерть поэта",  вызубренного когда-то в школе,  ему ничего  не
приходило в голову.  Пока он пытался сообразить, подходит ли к
его ситуации "приют певца угрюм и тесен",  машина тронулась  с
места и покатила дальше.
     " Только спаси меня, - снова обратился он к Б-гу, - толь-
ко вызволи из этой беды, и вот тогда Ты увидишь..."
     Мотор взревел, и машина резко рванулась вперёд. Шая услы-
шал крики, потом выстрелы, потом автомобиль занесло влево, за-
вернуло и опрокинуло.  Он вылетел из раскрывшегося  багажника
и, описав дугу в воздухе, рухнул на обочину, пребольно ударив-
шись коленями и локтями.  Онемевшее тело уже не слушалось Шаю,
и он так и застыл в нелепой коленопреклонённой позе.  К машине
бежали, стреляя на ходу, солдаты, и Шая понял,  что спасён.  На-
долго ли, почему, для чего? Он ещё успел подумать, как расска-
жет эту историю завтра на пляже и как удивится Рая,  когда всё
вокруг закружилось  и  померкло,  стало сначала очень большим,
потом очень маленьким, потом снова очень большим, вновь закру-
жилось и, сжимаясь в гигантскую точку, заслонило собою исчеза-
ющий мир.