ДАВИД ЦИФРИНОВИЧ-ТАКСЕР

     Позвольте представить, Моисей Зямович Винокур, который вывел нас из Египта. Так утверждает напечатанное на обороте титульного листа его последней книги «Отобранное». Между прочим, всем, кто не падает в обморок от сочной лексики, гарантирую удовольствие с чтением того труда. Щадя здоровье тех, кто в обморок падает, я опустил одно ёмкое слово, определение кто мы есть, выведенные им из Египта. С полным текстом можно ознакомиться в первоисточнике.
     Так вот, Моисей Зямович, мой старый друг, коллега по перу и по исследованию языка фени. Исследования мы проводим, как правило, на выделенной ему мэрией Реховота усадьбе, она же территория для проведения торжеств по поводу и без повода на тысячу посадочных мест. Она же спортивный комплекс, в коем он живет и тренирует молодое поколение в боксёрских перчатках калечить друг друга.
     Несколько слов о языке фене. Пожалуй, этот язык - то немногое, в чём я ощущаю преимущество перед Моисеем Зямовичем, чем горжусь подобно славянофилу, который гордиться знанием первозданного русско-славянского. Свои познания в фене я получил сидя ещё при Иосифе Виссарионовиче, а Моисей Зямович значительно позже, когда феню засорили всякими фраерскими словами, типа «прикид» и прочее. В то же время, я признаю, что Моисей Зямович может гордиться передо мной тем, что знает не только феню русскую, но так же её израильский вариант, кроме советского лагеря он имел честь сидеть в нашей родной отечественной «крытке».
     Обстоятельств его сидения в израильской крытке я касаться не буду, они описаны в его рассказах так ярко, как мне не описать, а вот на обстоятельства ареста попробую потратить несколько фраз. Взятие Моисея Зямовича произошло в восемьдесят восьмом году, в то время он вёл почти семейную жизнь по соседству от меня в Ришоне. Наши родные органы, по известным им каналам, получили донесение, что в шкафу меж трусиков его жены хранится противотанковая ракета ЛАУ, замаскированная её же бюстгальтером. По иным данным, они узнали о том не из донесения, а потому, что в крайнем подпитии, возможно, по случаю выведения нас из Египта, Моисей Зямович среди бела дня выставил ту ракету в окно. Выставил, но не пульнул, жена не позволила. Вроде бы, она до кондиции, при которой возможна стрельба ракетами в мирном городе, еще не дошла. Скорее всего, эти иные данные – вымысел доносчика, с целью скрыть свое чёрное дело. Так, или иначе, за Моисеем Зямовичем пришли, когда он сидел за завтраком, перед недопитой бутылкой водки. Ворвались с автоматами наперевес и задали два вопроса. Вопрос первый, - где ракета? Вопрос второй, - зачем он её хранит? «Что за хипишь? - ответил им Моисей Зямович на первый вопрос. – Возьмите её в бельевом шкафу». На второй вопрос он сказал, что ракета хранится на случай прихода арабских братков, феню которых он не знает, потому будет вынужден говорить языком ЛАУ. В общем, операция по изъятию ракеты и аресту прошла в дружественной обстановке, так что Моисей Зямович перед уводом имел право обратиться к нашим ребятам с просьбой на минуту снять с него наручники, чтоб допить недопитое. Наши ребята не какие-то гебешники, которые допили бы сами, они даже поддерживали Моисея Зямовича, чтоб по дороге к «чёрному воронку» он не упал. Следующая моя встреча с другом произошла на суде, где жена известного деятеля, Бейлина, прокурор, пыталась из Моисея Зямовича создать подпольную антипартийную группу, что ей не удалось, но удалось засадить его, эдак, годика на четыре, без поражения «по рогам», поскольку это дополнение к наказанию имелось только в советском уголовном кодексе. Половину из того срока ему назначили как условную, так что через два года мы получили возможность продолжить наши исследования.
     Однако всё вышесказанное – присказка, согласное с названием последует ниже. Дело в том, что в кои-то веки я собрался к сыну в Нью-Иорк, о чём, конечно, стало известно другу моему, с элементами биографии которого я вас уже ознакомил.
     -Ба! – вскричал Моисей Зямович. – Вот оказия. Не помню, рассказывал ли тебе, что сидел с одним крутым парнем по имени Моня Элсон. В израильской тюряге мы с ним хавали пайку-курицу пополам. Так вот, Моня теперь тянет в Америке столько пожизненных, что на всю жизнь хватит его внукам носить передачи, если его жена, Марина, сумеет забеременеть в комнате свиданий, потом родить и вырастить детей, с тем, чтоб они ему этих внуков завели. Короче говоря, передай Моне и Марине по книге «Отобраное», пусть эта книга скрасить ему несколько дней из тех пожизненных. Век мне воли не видать, это богоугодное дело тебе зачтется на том свете. (С принятием определённой дозы алкоголя у Моисея Зямовича возникают мысли о потустороннем бытие, что есть результат охмурерния его в крытке нашими еврейскими «ксёнзами».)
     -Адрес, телефон Марины? - поспешно спросил я, в опасении, что буду послан на свидание в тюрьму Синг-Синг.
     -Какой адрес?! Какой телефон, - вскричал Моисей Зямович. - Моню Элсона знает весь Кишенёв, вся Одесса и каждая бродячая собака на Брайтоне. Спросишь там первого встречного, где живет его жена Марина, и тот первый встречный, как в Одессе, доведет тебя прямо до её двери.
     Брайтон я не забыл за десяток лет отсутствия в Америке, эти десять лет не внесли там значительных перемен. Всё тот же грохот электропоездов на ржавой, с облупленной краской эстокаде, на том же месте Гастроном, правда, набором русских продуктов уже не напоминающий, присной памяти, продуктовую «Березку» на Больших Грузинах в Москве. Теперь в Гастрономе на Брайтоне получите то, что и в любом русском магазине Израиля. Пожалуй, это единственная перемена. На том же месте лотошник с русскими книгами, газетами, там же, у лестницы выхода из метро, как мне показалось, тот же, за десять лет не постаревший, не ушедший на пенсию, «офисер»-полицейский, в руках за спиной покачивающий резиновую дубинку. Десять лет тому назад вместе с полицейским я наблюдал жанровую сценку. Он не спускал глаз с парочки, огромного роста чернокожий человек обнимал щупленькую, крашено белокурую, девицу. Внимание полицейского от парочки отвлекло что-то на улице, и в тот момент, по движению щёк целующихся, я видел, как мужчина языком втолкнул девице нечто изо рта в рот. Через секунду они разбежались. То ли по раннему времени, то ли потому, что чернокожий человек уже нашел себе место в тюремной камере, а щуплая девица превратилась в одну из проходящих мимо дородных дам, если не сгинула в наркотическом кризе, на этот раз полицейский скучал. Скучая, он так же, как тогда, помахивал за седалищем дубинкой, словно наше расставание длилось не десять лет, а минуты. И, вроде, за те минуты, не пришлось ему отлучаться отсюда ни по какой нужде.
     Но вот и первый встречный, подходящий для вопроса.
     -Простите великодушно, вы не могли бы подсказать, как нам повидаться с Мариной, женой Мони Элсона?
     Любезная улыбка на лице человека немедленно перекосилась в испуганную мину. Ни словом не ответив, он отвернул под эстокаду, откуда бросил взгляд через плечо. Нечто подобное повторилось со следующим вопрошаемым, и тогда я решил, что мой сын, под два метра ростом, со своим грассирующим на американский манер «эр», производит впечатление человека из ФБР. В этот раз мы уехали из Брайтона не солоно хлебавши, но с газетой «Новое русское слово». Прочитал её дома от «корки до корки», никакого нового слова не почерпнул, но из подвальной статьи о последнем судебном процессе по делу местных братков, узнал, что автор в тюремной камере советовался с Моней Элсоным по их делу, как с большим специалистом воровского закона. Значит, Моисей Зямович не преувеличивал в его характеристике. Оба, и большой специалист, и автор, в статье горько сетовали, что неподкупность братков из России – миф, из статьи следовало, что они наперегонки бежали к властям записываться в государственные свидетели.
     Следующее явление на Брайтон пришлось на Судный день. Ни одно местное заведение в тот день не работало. На дверях ресторанов, магазинов, висели увесистые замки, и даже бессменный полицейский на этот раз отсутствовал на посту. Не работало ни одно заведение, кроме синагоги. Со всех сторон в улицу, ведущую к пляжу торопились евреи, натянувшие на себя свой лучший прикид. Хвост очереди на вход в синагогу упирался в океанский берег. В очереди стояли евреи почтенного возраста в брючных костюмах ещё фабрики «Большевичка», с раскрашенными дамами, увешанными бижутерией, как новогодние елки. Первая молодость большинства дам, приходилась на годы комсомольских строек, с вкраплением тех, кто видел Одессу ещё нэповских времён. У дамских ног крутились разнаряженые внуки, внучки в бантах, пелеринках, всяких завязочках. Отдельно на проезжей части кучковалась молодёжь от двадцати до сорока, преобладающе в кожаных куртках. К одной такой кучке мы подошли, их лица, по теории Ломброзо, подходили для знакомства с Моней Элсоном. Подошли мы, и я задал наш вопрос.
     -На эту тему (дословно) мы обещать вам ничего не можем, - прозвучал ответ, - а вы идите в синагогу там вам, может быть, помогут.
     -Как же туда идти, очередь - во какая?
     -А вы себе идите прямо, и зайдёте.
     Пошли мы прямо и действительно оказались внутри вестибюля. Возможно, разговор с теми людьми являлся достаточным основанием, чтоб никто в очереди не пикнул. Против входа открытые двери, за ними шла служба, справа дверь в служебное помещение. Входим в ту служебную дверь, ребе, может быть, не самый главный, может быть, служка синагоги, снимал талес, одевал пиджак.
     -Монямоньмоньмоня, - скороговоркой пробурчал ребе, - не знаю такого.
     Мы повернули к выходу, в спину нам прозвучало: - Подождите, вы говорите, что из Израиля? В жизни не видел израильский паспорт. Может быть, покажите?
     Израильский паспорт он открыл, как положено справа налево. Сличил моё лицо с фотографией, взором подобным взору гебешиника на проходе к самолёту в московском аэропорту. Все ещё с моим паспортом в руке он сказал: -Моню, конечно, я не знаю, даже не слышал про такого и не хочу слышать. А вы идите обратно на улицу, где эстокада, перейдёте на другую сторону, увидите ресторан «Националь». Там спросите Сеню, он лучший друг Мони. Сеня вам поможет, только не сегодня. Сегодня Судный день, ресторан закрыт.
     Оставалось поблагодарить служителя Господа нашего. В другой, будний день, мы прибыли снова на Брайтон. Чтоб не смущать ростом сына порядочных людей этого места, остался он ждать меня в машине. В «Националь» зашёл один. За столом корпел над бумагами мрачный человек, взгляд от бумаг он оторвал только после изложения причины моего явления. Человек мне ответил:
     -Да, Сеня здесь работает. Но, - понимаете? – он не то, чтобы скрывается, но и не то, чтоб не скрывается. Оставьте мне эти книги с запиской для Сени. В конце концов я ему передам.
     -Спасибо, спасибо тебе, брат, за заботу о томящемся в гойской тюряге, - сказал мне Моисей Зямович, по возвращению в Израиль. – Господь не забудет твои труды, - добавил, разливая в стаканы остаток водки в бутылке. Между вторым и третьим приемом ему всегда вспоминается Всевышний, а ежели Он сподобит на четвертый приём, после него мой друг садится писать свои рассказы. Читая, пальчики оближeте.