Яков Шехтер

КРАСАВИЦА ЦИЛЯ



    
    
    Они поселились в соседней квартире лет двадцать назад. У нас общая стенка и смежные балконы. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры, и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, мы слышим каждое слово друг друга.
    Хаим и Циля. Он - смуглый, высокий сефард, с шевелюрой из смоляных, туго закрученных пружинок. Оливковые глаза, мягко очерченный подбородок, тонкие усики. Большой поклонник баскетбола: "Маккаби" (Тель-Авив) - лучшая команда в мире. От бесконечного шума спортивных телетрансляций нас спасала только его работа. Хаим служил в ЦИМ - израильском пароходстве и многие месяцы проводил в рейсах.
    Голос у него был низкий, с бархатным "р".
    - Циля, сердце мое, - приговаривал он к слову и не к слову.
    - Он ее полирует, как чистильщик праздничную обувь, - в сердцах говорила моя жена, закрывая окна. В доме становилось жарко, но слышать умильные придыхания Хаима жена больше не соглашалась.
    - Ты просто завидуешь Циле, - утверждал я, отодвигая обратно створку.
    - Давай, я тоже начну тебя называть солнышком или лапочкой.
    В ответ жена одаривала меня взглядом мегатонной интенсивности. Если Хаим возвращался из рейса весной или осенью, мы просыпались посреди ночи от его вздохов.
    - О, о, Циля, красавица моя, - шептал Хаим, и тишина приносила к нам каждый обертон. - Птиченька, рыбонька, зайчик сладкий!
    - Ах, Хаим, Хаим, Хаим, - вторила Циля.
     Я не раз собирался нарушить безмолвие ночи вопросом о зоологической совместимости таких определений, но так и не решился потревожить интимную жизнь моряка.
    Циля - щуплая, остроносенькая, с плоскими бедрышками и цыплячьей грудкой. На ее лице царили чувственные негритянские губы. В птиченьки ее, пожалуй, еще можно было записать, но никак не в сладкие зайчики. Эти животные вызывают в памяти нечто пушистое, круглое, мягкое и ласковое, Циля же была угловатой, сухощавой и довольно резкой. Назвать ее красавицей мог только самый отчаянный фантазер. Но, судя по всему, именно он ей и попался.
    В юности, сразу после замужества и после вселения в соседнюю с нами квартиру, желтые волосы Цили еще создавали некую видимость прически. С годами они то ли усохли, то ли просто повылезали и, насколько ее облик сохранился в моей памяти, с двух сторон Цилиного лица свисало нечто прямое и тусклое, походившее на застиранную пеленку.
    Родить ребенка Хаиму и Циле не удавалось довольно долго. Они изрядно потратились на врачей и экстрасенсов, пока плоская поверхность между Цилиных бедер начала вспухать. Беременные женщины обычно дурнеют, Циля же превратилась в настоящее чудовище, с огромным животом, толстыми ногами, расползшейся физиономией, покрытой гадкими коричневыми пятнами. Удивительно, что уже спустя три месяца после родов она вернулась к состоянию первоначальной тщедушности.
    Мальчика назвали Ашером, подразумевая, что он будет счастливым и принесет счастье родителям. Циля сходила по нему с ума. Все ее помыслы были устремлены только на Ашера, все ее время тратилось лишь на него. Четыре часа в день Циля работала ассистенткой у зубного врача, оставшиеся двадцать посвящала сыну. Муж оказался далеко за бортом интересов, ее голос полностью исчез из ночного дуэта, и сольное "Циля, красавица моя" одиноко разливалось в ночной тишине. В этот момент Циля, скорее всего, думала о проблемах Ашера.
    А проблем оказалось много. Вернее, не самих проблем, а Цилиного представления о них. Еще до рождения ребенка она отличалась чистоплотностью, близкой к мнительности. Возвращаясь с улицы, Хаим должен был сменить одежду и тщательно вымыть руки. Ходить по дому в уличной обуви категорически воспрещалось. Cумка, поставленная на обеденный стол, вызывала крик ужаса.
    Рождение Ашера превратило мнительность в манию. Циля объявила войну микробам, могущим покуситься на здоровье сына. Она окружила его китайской стеной аккуратности и порядка и, самолично заступив на пост, превратила караульную службу в главное дело своей жизни.
    Забавно было наблюдать ее на прогулке. Стоило мальчику поднять с земли щепку или камешек, как бдительная Циля немедленно протирала его пальчики дезинфицирующей салфеткой. Все овощи и фрукты в доме обдавались кипятком, хлеб обжигался на огне, посуда не просто мылась, а после каждого использования кипятилась в специальном баке. В том же баке еженедельно обрабатывались детские игрушки: вид у них после этого был еще тот.
    Вырасти в таких условиях здоровым и незакомплексованным ребенком было практически невозможно, но Ашер, вопреки стараниям Цили, вымахал в веселого и крепкого юношу. От отца он унаследовал страсть к баскетболу и довольно быстро оказался в городской команде. Хаим мечтал увидеть сына в желтой майке "Маккаби", но Циля категорически возражала против карьеры профессионального баскетболиста. На этом пути, по ее мнению, мальчика подстерегало слишком много опасностей. Идеальной профессией было программирование - чистая работа в кондиционированном помещении. Подчиняясь воле матери, Ашер ушел из городской команды и усиленно занялся математикой.
    Школу он закончил великолепно, ведь деньги на репетиторов лились, как морская вода в пробитое торпедой днище. Корабль семейного бюджета держался на плаву лишь благодаря многомесячным отлучкам Хаима. Дабы залатать пробоину, нанесенную подготовкой к вузу, он пустился в самые дальние плавания, за которые платили максимальный тариф.
    К психотесту Ашер готовился несколько лет и так поднаторел в решении разнообразных задачек, что сам принялся натаскивать школьных приятелей. Дорога в хайфский Технион была открыта, но тут в планы Цили вмешались неожиданные обстоятельства.
    Ей почему-то казалось, будто Ашера, как единственного сына, освободят от прохождения воинской службы. К величайшему ее изумлению, у армии на этот счет оказалась иная точка зрения. Возмущенная Циля бросилась обивать пороги разных начальников, но все, что ей предложили - лишь записать Ашера во вспомогательные части и направить служить неподалеку от дома.
    Делать было нечего, Технион пришлось отложить на два года и собирать ребенка в армию. Она проводила его до самых ворот военной базы и хотела пройти дальше, но гражданская жизнь заканчивалась возле будки часового, и вся энергия и решительность Цили разбивались об нее, точно океанские волны о нос корабля.
    Вернувшись домой, Циля принялась за уборку. Перебирая, перекладывая с места на место вещи сына, она нет-нет да роняла слезу, и жалобно всхлипывала. Хаим болтался на своем корабле где-то между Австралией и Тасманией, поэтому утешить ее было некому. Самой близкой, привычной утешительницей служила моя жена, к которой Циля приходила со своими проблемами чуть не каждый день. Жена понемножку делилась со мной, и проблемы соседской семьи я знал почти так же хорошо, как собственной. Или так же плохо, по мнению жены, но это уже не относится к данному повествованию.
    К тому времени квартира Цили превратилась в персональный музей Ашера. Запечатанные в целлофановые пакеты любовно сохранялись его волосики, начиная с первого локона. За стеклом серванта, в серебряной коробочке хранились молочные зубы. Полки были уставлены альбомами с чуть ли ни ежедневными фотографиями. Все табели успеваемости, все грамоты и благодарственные письма из школы, детские рисунки, сочинения, рефераты лежали в папках и папочках. В бельевом шкафу несколько полок занимали пеленки Ашера, его детские штанишки, маечки, рубашки с навечно въевшимися в ткань пятнами от молочной смеси. Даже сандалики и кроссовки, особенно полюбившиеся Циле, хранились в коробках, аккуратно составленных на антресоли. В трех ящиках огромного комода лежали вываренные до белизны погремушки, плюшевые зайцы и коровы, с ушами, стертыми до основы молодыми зубками, книжки-раскраски, книжки-раскладушки, кубики, лего, детский конструктор: все чистое, укомплектованное до последнего винтика, с любовно подклеенными клейкой лентой обложками. А в душевой бережно сохранялся торчащий под потолком крюк, на который когда-то вешали ванночку для купания младенца.
    Хаим несколько раз покушался на музейные экспонаты, но безуспешно. Каждый раз после попыток завести разговор на тему очистки квартиры его ночные камлания прекращались на довольно внушительный срок. Любой уголок квартиры напоминал об Ашере, и теперь Циле, оказавшейся в собственными руками возведенной ловушке, оставалось только вздыхать и прислушиваться, не звонит ли телефон.
    Первые три недели курса молодого бойца Ашер прошел играючи, а в четвертую их группу отвезли на Голанские высоты. Там в палатках, расположенных посреди огромного полигона, им предстояло провести еще четыре недели, отрабатывая стрельбы, марш-броски, окапывания и прочую армейскую премудрость. Маме он звонил несколько раз в день, уложив сотовый телефон в подсумок вместе с запасными магазинами для автоматической винтовки.
    К концу четвертой недели его отправили в караул на дальний конец полигона. Охраняли непонятно что, скорее всего, просто учились охранять, по три часа озирая в бинокль пустынные просторы возвышенности. Ашер позвонил маме утром, как обычно, но голос его был чуть смущенным.
    - Что случилось? - сразу спросила Циля. - Только не обманывай меня.
    - Понимаешь, - замялся Ашер, - я проснулся среди ночи от того, что по мне кто-то бегает. Махнул рукой и наткнулся на крысу, или мышь, в общем, на какого-то грызуна.
    - И что было дальше? - трагическим тоном спросила Циля.
    - Ничего особенного, она меня просто укусила. Не сильно, ранку я заклеил пластырем.
    - Немедленно в лазарет, - приказала Циля. - От укуса дикой крысы может быть что угодно, от столбняка до, не дай Б-г, бешенства.
    - Э-э-э, - протянул Ашер, - смена приедет только к вечеру. Но ранка ерундовая. Я тебе рассказываю только потому, что обещал ничего не скрывать.
    - Ладно, - сказала Циля, - на всякий случай смажь ее как следует йодом, а твоему командиру я сейчас позвоню.
    - Мама, пожалуйста, не надо! - вскричал Ашер, но Циля уже повесила трубку.
    У нее были записаны телефоны всех начальников сына, вплоть до командира дивизии, поэтому через полчаса за ним послали машину и отвезли в медпункт. Врача в тот момент не оказалось, а санитар, сам едва окончивший курсы, внимательно осмотрев ранку, сделал, на всякий случай, укол против столбняка, и отправил Ашера обратно в часть. Делали ли ему прививку от "бешенства", он не спросил, а случай этот, как не достойный внимания, даже не зафиксировал в журнале.
    Курс молодого бойца Ашер закончил одним из лучших и был награжден трехдневным отпуском. К побывке Циля приготовила любимые блюда сына и составила план похода по родственникам. Ашер приехал под вечер, бросил в углу прихожей огромный солдатский вещмешок и, едва успев расшнуровать ботинки, рухнул в кресло. Вид у него был утомленный. Циля принесла ему стакан холодный воды с лимоном.
    - Попей и быстро в ванную. А потом, - она мечтательно закатила глаза, - потом тебя ждет такой обед…
    К ее удивлению Ашер не прикоснулся к стакану и от ванны тоже отказался.
    - Мама, я посплю, - сказал он и, даже не вымыв с дороги руки, отправился в свою комнату.
    Такое поведение настолько не совпадало с многолетними привычками сына, что Циля сразу заподозрила недоброе. Спустя час они уже сидели в приемном покое больницы, а через три страшное подозрение оказалось еще более страшной реальностью. Анализ однозначно показал тельца Бабеша-Негри, что означало одно - бешенство.
    На расспросы Цили врачи только сокрушенно качали головами и отводили глаза в сторону. Циля дошла до главврача и потребовала объяснения. Тот также попытался отводить глаза, но Циля схватила его за руку и потребовала сказать ей правду.
    - Видите ли, - виновато произнес главврач, - прививки против бешенства эффективны только в том случае, если их начинают не позднее четырнадцатого дня от момента укуса. В вашем же случае с момента заражения прошло больше двадцати дней.
    - Что делать, доктор, - почти закричала Циля, - как спасти мальчика?
    - Эффективных методов лечения не существует, - ответил главврач. - Мы попробуем симптоматическую терапию для уменьшения страданий больного. Поместим в затемненную, изолированную от шума, теплую палату и будем вводить в больших дозах морфин, пантопон, аминазин и хлоралгидрат в клизмах. Попробуем также курареподобные препараты и переведем больного на искусственную вентиляцию легких. Все эти меры смогут продлить его жизнь на несколько недель.
    - Что?! - задохнулась Циля. - Что вы сказали?!
    - Увы, - главврач развел руками. - Прогноз самый неблагоприятный. Имеются, правда, описания единичных случаев выздоровления пациентов, получивших полный курс иммунизации антирабической вакциной после заражения. Будем надеяться, что ваш случай окажется одним из них.
    Ашер умер через шесть дней. Циля и примчавшийся на самолете Хаим не отходили от его постели. Они видели все: и обильное мучительное слюнотечение, и приступы буйства, и судороги. Ашер плевался, сдирал с себя одежду, пытался разорвать ремни, которыми его привязали к кровати. Между приступами он ненадолго приходил в себя, и Циля, словно ни в чем не бывало, строила планы о поездке за границу после его выздоровления. Ашер мечтал увидеть Венецию, покататься на гондоле, подняться на колокольню Сан-Марко, и Циля показывала ему роскошные альбомы с фотографиями и подробно обсуждала маршрут будущего путешествия.
    На пятый день судороги и припадки прекратились, Ашер лежал в полном сознании и слабым голосом беседовал с родителями. Циля решила, что лечение помогло, и в ее потускневших глазах стали мелькать искорки надежды. Но Хаим, успевший прочитать несколько статей по истории заболевания, помрачнел еще больше. Он знал, что на самом деле это не улучшение, а признак близкой смерти.
    Ночью у Ашера подскочила температура, градусник показывал сорок два. Он весь горел и поминутно просил пить. Прикасаясь к его груди, Циля чувствовала, как бешено, вразнос колотится сердце.
    Под утро Цилю сморил короткий сон. Проснувшись, она увидела устремленные на нее неподвижные глаза сына и зашлась в истошном, отчаянном крике.
    На кладбище она не плакала. Только рука, вцепившаяся в локоть Хаима, мелко дрожала, словно подключенная к электричеству. Когда в холмик воткнули табличку с именем сына, Циля вскрикнула и потеряла сознание.
    Корреспондентка армейской радиостанции вытащила историю с Ашером в свободный эфир. Поднялся страшный шум, оппозиция представила парламентский запрос, почему солдатам не делают прививку от бешенства, начальник генерального штаба назначил комиссию по расследованию происшествия, два генерала в отставке немедленно припомнили подобного рода случаи, произошедшие во время Шестидневной войны. Имя Ашера носилось по радиоволнам, точно щепка от разбитого штормом корабля. Весь этот шум пришелся на семь дней траура, и квартиру Цили безостановочно посещали всякого рода делегации и разного вида общественные деятели. Два раза приезжало телевидение, а в последний день прибыл сам начальник медицинской службы армии.
    - Я не могу вернуть вам сына, - сказал он, грустно склонив голову. - Но обещаю, что подобных случаев больше не произойдет. Каждый солдат получит прививку еще до того, как ему выдадут амуницию.
    Циля, с лицом, потемневшим, точно маска египетской мумии, только кивала. Щеки у нее ввалились, глаза потускнели, уголки губ безжизненно опустились вниз.
    Выйдя в другую комнату, начальник подозвал Хаима.
    - Вам нужно серьезно позаботиться о здоровье жены, - сказал он, пожимая ему руку. - Это я вам как врач говорю. А как генерал, обещаю прислать к вашей жене лучшего армейского психолога. Вот мой телефон, - он протянул визитную карточку, - когда закончится траур - позвоните, и я все устрою.
    Генерал сдержал свое слово, армейский психолог, врач с мировым именем, серьезно занялся Цилей. После нескольких многочасовых бесед он назначил лечение:
    - Вам нужно заняться собой. Спорт, новая одежда, при желании - пластические операции. Вы должны снова почувствовать себя женщиной. Не матерью, а женщиной. И тогда - кто знает… Вы еще молоды, у религиозных семей в вашем возрасте рожает каждая третья.
    Циля едва заметно улыбнулась уголками повисших губ, но указания врача принялась выполнять со всей тщательностью. Правда, все это стоило немалых денег, но они вдруг нашлись. Выяснилось, что моряков, уходящих в дальние рейсы, пароходство обязывало оформлять особую страховку, и предусмотрительный Хаим внес в нее жену и сына. Разница в ежемесячном взносе была небольшой, но сумма, полученная за Ашера, вышла огромной. Хаим подыскал себе какую-то работу в пароходной конторе, и все вечера проводил с Цилей. А днем она, словно угорелая, носилась по врачам, косметологам, магазинам. Четыре раза в неделю Циля посещала "Студию Си", где опытные педагоги заново учили ее правильно ходить, вставать и садиться, и сгоняли десять потов безжалостными тренировками на разных снарядах.
    Свои волосы Циля остригла почти наголо и купила роскошный натуральный парик. Его мелко завили, подогнали по месту, и отличить чужие волосы от настоящих было практически невозможно.
    Внимательно изучив рынок, Циля решилась сделать операцию по увеличению груди. Все подробности она обсуждала с моей женой. Подробностей оказалось много, и я невольно оказался в курсе дела. После долгих колебаний она выбрала силиконовый имплантант с пятидесятилетней гарантией. К окончанию срока гарантии Циле должно было перевалить за девяносто, и я плохо понимал, для чего в таком возрасте нужна молодая упругая грудь. Однако свои сомнения я благоразумно оставил при себе.
    Когда на годовщину смерти Ашера Циля выскочила из машины и подошла к друзьям и родственникам, ожидавшим ее у входа на кладбище, то многие не смогли сдержать возгласов изумления. Легкой, энергичной походкой к ним приближалась блондинка с эффектно выпирающей грудью. Из-под короткого платья виднелись загорелые ноги с крепкими икрами, а плавно покачивающиеся при ходьбе бедра вызвали какие угодно мысли, кроме приличествующих данному месту и времени.
    После кладбища все поехали к Циле. Стол был накрыт самым роскошным образом: ломтики соленого лосося млели на тоненьких кружочках французского батона, красная икра бугрилась в прозрачных вазочках, кубики рокфора, обложенные пунцовыми помидорками "шерри" просились на вилку. Разговор то и дело перескакивал с Ашера на чудесное преображение его матери.
    К десяти гости разошлись. Циля принялась за уборку. Хаим относил в кухню грязную посуду, а она укладывала ее в моечную машину.
    - У меня страшно болит голова, - вдруг сказала она, отложив в сторону тарелку с остатками торта. - Привези мне артофен из аптеки.
    - Артофен? - удивился Хаим. - У нас ведь полно других лекарств.
    - В последнее время мне помогает только артофен.
    Хаим оделся и пошел к машине. Дежурная аптека находилась на другом конце города, и пока он дождался своей очереди и приехал обратно, часы показывали около двенадцати ночи.
    В квартире было тихо. Гостиная сияла чистотой, посуда на кухне была аккуратно расставлена в сушилке.
    "Спит, наверное", - подумал Хаим. Но в спальне Цили не оказалось. Пройдя по всем комнатам, он обнаружил ее в душевой. Циля удавилась на веревке, привязанной за крюк от ванночки Ашера. Сбившийся парик прикрывал лицо. Сквозь мелкие кудряшки торчал багровый, уже начинающий распухать язык.
    После похорон Цили Хаим снова завербовался на самые дальние рейсы. Квартиру он запер на ключ и оставил под наш присмотр - сдавать на съем семейный музей он не мог.
    Прошло несколько лет. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, я просыпаюсь по ночам и долго лежу, прислушиваясь к тихому голосу тишины. Самые разные мысли приходят в мою голову.
    В чем причина разыгравшейся за стенкой трагедии? Почему погиб улыбчивый добряк Ашер? Я не могу и никогда не смогу отыскать истинный корень событий, а жить в мире, где мучительная смерть без повода настигает безвинного человека - страшно.
    Сколько еще осталось мне? Долго ли доведется ежиться от предрассветного ветерка, ощущать рядом теплое плечо жены, зная, что в соседней комнате спят здоровые дети, а за несколько километров - родители.
    Потом я вспоминаю Цилю. Представляю, как в непроглядной черноте могилы расползается саван и разлагается тело. Пройдет еще десять, двадцать, тридцать лет и среди потемневших костей скелета будут одиноко горбиться силиконовые имплантанты с гарантированной прочностью.
    Я долго лежу, переполняемый тоской и грустью, пока спасительная волна сновидения не накрывает меня с головой.
    
    
    





Объявления: