Далеко от любви
рассказ
Дина лежала на большом зелено-голубом полотенце, положив темно-рыжую голову на скрещенные руки, и смотрела на тихо шелестящие ленивые волны. Давид стоял возле на коленях и, осторожно прикасаясь, мазал ей спину кремом от загара, а глаза его - карие, удлиненные, с густыми ресницами, следили за тоненькой маленькой фигуркой у воды с расставленными, как бы желающими обнять все море, руками.
- А вот и Соня! - вскричала фигурка, подпрыгнула на
тонких ножках, и завопила еще громче: - А вот и Соня!
Море ответило ей крутой с белыми барашками волной, волна с шипением плеснула на тонкие ножки и обвилась вокруг них, Соня завизжала, но устояла, и волна мягко откатилась назад.
- Бесстрашная! - сказал Давид.
- Да. - Согласилась Дина. - Ты бы видел, как она в
первый день встретилась с морем. Закричала, замахала руками и бросилась к волнам, а они большие были, ну, не шторм, но крутые. Остановилась и кричит на весь пляж: - А вот и Соня! Соня приехала! - Она море видела только на картинках.
Дина перевернулась на спину и сквозь темные очки смотрела на Давида, разглядывала его широкие плечи, сильные загорелые руки, красиво посаженную голову с темными густыми, коротко стриженными волосами, высокий лоб, глаза, внимательно следящие за Сониными передвижениями. "Симпатичный. - не в первый раз констатировала она. - Даже красив. Но…"
В этом "но…" содержалось много. Может быть не так много, но достаточно для того, чтобы не строить никаких планов, и еще в нем было какое-то смутное раздражение, на себя ли, на свою не слишком удачливую фортуну, или на этого, слишком уверенного в себе - без явных причин для этого! - парня… Дина не любила слишком копаться в себе, и продолжала разглядывать Давида, который словно не замечал ее оценивающего взгляда.
Всего неделя, как она с Сонькой в Израиле, и он с первого дня - с самолета! - неотвязно следует за ними. И в парк, и на море, и везде. Отец встречал их в аэропорту, и Давид тут же с ним познакомился. А Соня… Ох, эта Соня. Уже в самолете прилепилась к нему, к постороннему совершенно, и что-то они говорят друг другу, говорят. Все вокруг, конечно, думали - папа с дочкой. А он - никто. Случайный попутчик рейса Москва - Тель-Авив. Гостил неделю в отпуске у брата в Москве. Через несколько дней ему на работу. Зарплата невелика, машины нет, съемная квартира пополам с приятелем - вот и все радости жизни, добытые им за 6 лет жизни здесь. Не праздник! Дине хотелось праздника. Целый месяц отпуска от своей бездарной секретарской службы - телефон, факс… Кофе? -пожалуйста, ду ю спик инглиш, йеc, йеc, плииз… Дома - сочувствующая, все понимающая и во все проникающая мамуля - баба Лика - с легкого Сонькиного язычка все ее так зовут, хотя какая она баба - пятьдесят пять всего, только голова вся серебряная…
А тут - море, обжигающий песок, высокие, причудливой формы, отели на берегу, цветущие то сиреневым то белым цветом, деревья, фонтаны, пальмы, чужой говор на улицах вперемешку с русскими восклицаниями, толпы гуляющих вдоль магазинных витрин. Отпуск! Любимое и бесценное время года. А уж отпуск у моря - это сказка, в последние лет десять почему-то весьма редко сбывающаяся. Здорово, что отец пригласил, наскреб деньжонок на своих подработках, "по черному", как здесь говорят, т.е. на неофициальных, а то еще пособия лишат. Отец не налюбуется на внучку - три года не видел, все готов ей купить, на всем покатать, к Давиду сразу проникся. Ну нельзя же в каждом встречном симпатичном мужике усматривать потенциального мужа для дочки. Ах, бедная овечка, покинутая ( взаимно друг друга покинули!) спивающимся красавчиком Ленечкой ( так и звали его Динины подруги - красавчик Ленечка), которого турнули с очередной престижной работенки, который нахватал долгов и вынужден был, чтобы избежать больших неприятностей, продать машину и их однокомнатную квартирку, тут и скандал, и развод, и вселение с Сонькой к маме - бабе Лике в ее двухкомнатную, в одной теперь Дина с Сонькой, в другой, проходной - здесь бы "салоном" обозвали, - баба Лика. Ленечка попытался поначалу соваться к ним, с конфетами, игрушками, но Дина быстро оборвала это. Ей не нужны были его приходы-уходы, и Соньке они ни к чему, пусть забывает, пусть забудет, все как-нибудь устроится по иному, со временем… "Он уехал. Далеко". - ответила она на очередной настырный запрос Соньки, глядя прямо в серо-зеленые, вечно ждущие чего-то хорошего от окружающего мира Сонькины глаза. Сонька отвела их, повернулась спиной и прошествовала к своим полкам с куклами, и спина ее выражала явное неодобрение. "Тихо! - сказала она куклам негромко. - Не ревите! Все устроится." Пять лет, а уже есть вера в будущее, - усмехнулась тогда Дина. Она тоже верила, что все устроится. С ее внешними данными и умом пропасть в этом мире никак нельзя, Двадцать семь лет - еще не конец света.
… Дина засмотрелась на белый парус далеко в море, перевела взгляд на Соню. Соня стояла на влажном песке, мелкие пенящиеся волны облизывали ее маленькие ступни, узкая спина колебалась словно в такт набегающим волнам, и колебались плавно и ритмично раскинутые тонкие руки, обнимающие море.
- Ее надо отдать учиться балету, - сказал Давид.
- В нашем районе, где мы живем, нет балетной студии…
- В Москве? - удивился Давид.
- Да не в Москве, - с досадой ответила Дина. - Я же
сказала - в нашем районе. Не таскать же ребенка через весь город!
- А у нас в Тель-Авиве есть балетная студия…
- У нас… Давно ли ты здесь…
- Давно. Я так чувствую. И буду здесь всегда. Дина… -
Давид взял ее узкую загорелую руку в свои ладони, и наклонил к ней голову, пытаясь поймать ее ускользающий взгляд.
- Тебе нравится здесь?
- Да. - Не задумываясь, сказала Дина, - а что?
- Ты бы хотела здесь жить?
- Здесь? Жить? Ну не зна-а-ю… -протянула Дина.
- Смотря как жить. Я имею ввиду качество жизни, - пояснила она и искоса взглянула на его серьезное лицо. Ей, как и каждой женщине, всегда хотелось и всегда приятно было слышать от мужчин лестные признания, предложения, но сейчас от Давида почему-то не хотелось ничего такого слышать. Ну зачем? Только создать напряжение в отношениях. Да, чудный парень. Но что он может ей предложить? Съемную квартиру? Жалких пару-тройку тысяч шекелей в месяц? Почему? Потому что он в нее влюбился? Ну и на здоровье, как говорит Сонька. Да, да, он тоже нравится ей, что же она, деревянная, что ли… Но кидаться ему на шею она не намерена. Хватит, настрадалась от неустроенности, уже не девочка, не бабочка, чтобы лететь на любой зажегшийся огонек.
- Дина… Я все понимаю. Даже то, что ты не говоришь. И ты во всем права. Но… мне так трудно будет с вами расстаться...
Давид резко вскочил и побежал к морю, схватил подмышки брыкающуюся и визжащую Соню, и они повалились вместе в набежавшую кудрявую волну, потом выползли из нее на мокрый песок и стали увлеченно что-то лепить, сооружать, и у обоих были такие безмятежные довольные лица, и они все время чему-то смеялись.
"А ведь мы сейчас, кажется, объяснились, - удивилась Дина, - и я ему ведь отказала. Ну и что, все правильно. Скоро уедем. И забудем. Он нас, а мы его. Я забуду. Сонька не в счет, у детей память короткая".
- Дина! - Услышала она голос отца. - Не слишком ли долго вы сегодня на пляже? Так и обгореть можно. Пойдем обедать.
Собирайтесь.
Отец, как всегда, подтянутый, очень моложавый, в джинсах и светлой рубашке, никак не тянущий на свои почти шестьдесят, присел рядом и посмотрел на Давида с Соней. Дина знала, как хочется отцу, чтобы она с Сонькой приехали в Израиль насовсем, как одиноко ему в этой солнечной красивой стране, знала - сам рассказал - обо всех его попытках устроить себе личную жизнь. А личная жизнь, как он ее понимал, заключалась в чувствах женщины к нему и всемерной заботы о нем, ну и, чтоб умишком была не совсем обделена, но не чрезмерно - возражений он ни в чем не терпел. Главное, чтобы не требовала много от него в плане материальном. Должна любить - это основа совместной жизни, и должна прислушиваться к любому его мнению. Потому что мужчина всегда умнее. Это с его точки зрения. Чисто мужской и весьма распространенной в мире. Дина понимала эту его точку зрения, но не принимала ее. И баба Лика тоже не приняла. Хотя, чтобы совсем отринуть ее, ей понадобилось двадцать лет. Двадцать лет бесконечных ссор и примирений. На примирения приходилось первой идти бабе Лике. Всегда. И она устала. Устала доказывать, что она может иметь свое мнение. Что она не круглая дура, и вообще не дура.
Дине было жалко мать, но здесь, рядом с отцом, ей стало жаль его. Жаль за то, что он не понимает, и никогда не понимал. И мать не понимала. Все эти споры-раздоры - верхушка айсберга. А суть в другом. Когда нет хорошей, обеспеченной жизни, и мужчина нисколько не стремится устроить женщине такую жизнь, тут и начинается борьба за "мнение". А сумей он устроить все как надо, обеспечь "качество жизни", и тогда его точка зрения не покажется ей вздорной или неправильной. Но отец такие рассуждения не понимал и не принимал. Вот и результат. Что "там", что - "тут". Не понимал, что какой бы ни был ты растакой - замечательный, или не очень замечательный, главное - что ты можешь дать женщине. Ах, пособие, а где все остальное? Нет? Ну и гуляй себе в одиночку. По песочку. И недостатков у тебя вагон, и прибамбасов разных. Когда отец рассказал ей о некоторых встреченных им здесь женщинах - поначалу их оказалось много, даже лишку, но одна за другой они все исчезали, и он вовсе не жалел о них, так как у всех были какие-то неприемлемые недостатки, а то и требования, претензии, - Дине все было понятно. А отец так и не уразумел, что в этой жизни все друг от друга чего-то требуют. А женщина требует больше. И ей надо это дать. Почему? Да ни почему! Так мир устроен. Вот это, вот это и вот это. И я тебя люблю. И ты самый лучший, ты самый красивый. Есть еще "лучше" и "красивее", но я не жадная , я и это ценю.
- Дина... А Давид-то парень ничего. Ты как считаешь?- тихо спросил отец.
- Да, - скучно ответила Дина. - Ничего. Она встала,
отряхнула ладонями с длинных, уже успевших загореть ног, песок и высоко подняв пышную темно-рыжую голову, пошла, упруго приминая горячий песок, к воде, и мужчины провожали ее взглядами, и Давид, отвернув голову от сооружения на песке, смотрел, как она входит в волны, отодвигая их ладонями, и волны послушно смиряются перед ней.
... В аэропорту у отца с Давидом были одинаково напряженные лица, оба смотрели на Дину с Сонькой, и Дине хотелось поскорее очутиться в самолете. Главное - сесть в самолет. И забыть. О песке, о море, об отчаянных вчерашних поцелуях на ночном пустынном пляже, о настойчивых словах... "Я подумаю", - сказала Дина. "Только думай быстрей", - сказал Давид без надежды в голосе. Она сказала просто так, и он это понял. Ну и хорошо, что понял.
Объявили, наконец, посадку. Давид нагнулся к Соне, что-то тихо ей сказал и поцеловал в рыжую макушку. Соня согласно кивнула и тоже что-то ему сказала, коротко и быстро. И они улетели.
Приходили письма. Из Израиля. Дина быстро прочитывала и рвала. Иногда садилась и что-то писала. Однажды сказала: "Мама, он хорошо устроился... Ну кто-кто? Я же тебе говорила. Машина есть... квартиру скоро купит". Дина вздохнула. - "Через неделю я уже буду в Америке".
Баба Лика с Соней остались вдвоем. Уже три месяца, как Дина жила в Америке. С мужем. С которым познакомилась в Москве на какой-то выставке. Русский американец.
Теперь письма приходили из Америки. Баба Лика прочитывала их Соне, изредка пропуская некоторые места, и Соня тогда ревниво косила глаза на белые листки в руках бабы Лики, исписанные крупным небрежным почерком.
Вот и опять пришло письмо. С разноцветными марками. "Израиль" - сказала баба Лика и покачала серебристой головой.
Баба Лика читала письмо, чуть шевеля губами. Соня внимательно смотрела на ее губы. Баб Лика что-то пробормотала вполголоса. Соня услышала только: "далеко..." и еще какое-то слово.
- Что там, баба Лика? Что там написано? Там про меня есть? Ну скажи...
- Есть. Есть тут про тебя. Он передает тебе большой привет и ...
- И что?... Что "и"...?
- Ничего... - Нехотя сказала баба Лика. - Ничего тут больше нет.
Соня поджала рот и повернулась спиной. Ее спина выражала обиду. Она отошла к своей полке с куклами, стала их перебирать, что-то шепча.
"Далеко"... - чуть громче сказала она и прошептала еще что-то. Баба Лика походила по комнате, посмотрела на Сонину спину...
- Я схожу в магазин, на пять минут. - Сказала она Сониной спине и взяла с тумбочки кошелек. Когда хлопнула входная дверь, Соня вмиг очутилась возле стола, схватила письмо, вытащила листок, скользнула взглядом по мелкому синему почерку и впилась в ярко-оранжевые прямоугольные буквы, выстроенные в аккуратный ряд, как домики в деревне, где они с бабой Ликой недавно гостили у ее подруги. Соня прочитала по слогам эти оранжевые домики, повторяя слоги вслух, потом еще и еще раз.
"При-ез-жай-те. Я вас люб-лю, жду. Да-вид."
Когда баба Лика вернулась, Соня стояла на том же месте, возле полки, и спина ее напряженно и выразительно ждала чего-то. Баба Лика села в кресло перед телевизором, взяла в руки пульт и подняла глаза на экран. В комнате было тихо-тихо. Сонина спина дрогнула. Соня чуть повернула голову и искоса следила, как бабыликины глаза смотрят на экран телевизора. На тускло-молочном экране белела, приклеенная жевательной резинкой, чуть косо обрезанная полоска бумаги, и на ней сияли выстроенные в ряд оранжевые домики.
Соня подошла и подлезла под бабыликины руки, примащиваясь у нее на коленях и заглядывая снизу ей в глаза.
- Баба Лика... Израиль далеко-далеко, а самолетом очень даже близко... А письмо тоже летит самолетом, как я с мамой летела?
Давид надорвал конверт, мельком взглянув на написанный незнакомым ровным почерком адрес, заглянул в него и вытащил яркое цветное фото. Соня смотрела на него веселыми глазами, рыжие волосы сияли облачком вокруг головы, в смеющемся рту в ряду неровных белых зубов был виден промежуток от выпавшего зуба.
Давид долго смотрел на Сонину улыбку, перевернул фото.
"Вот и Соня!" - было написано на обратной стороне ярко синим фломастером, неровные буквы разбежались полукругом, а в конце стоял большой восклицательный знак.
Больше в конверте ничего не было.