У подножия французской дамы
Увидеть Париж и… дальше известно. Только зачем умирать, когда можно еще раз приехать. Возле Собора Парижской Богоматери – напротив входа, в асфальт вделана такая штучка в виде металлической звезды – встанешь на нее, загадаешь желание, крутнешься один раз, и желание непременно исполнится. Веселая очередь выстраивается к этому месту, и почти все, покрутившись, тут же признаются, что загадали вернуться в Париж. Потом мы входим в Собор и притихаем, подавленные торжественной строгостью и мрачностью сужающихся кверху и почти теряющихся в вышине каменных сводов, и только боковые и тоже устремленные вверх, чудной красоты витражи уравновешивают своим цветным сиянием холод и давящую тяжесть угрюмых каменных стен. В Соборе тишина, несмотря на толпу туристов. Сознаешь, что Собор красив, и витражи, и стены, сходящиеся высоко вверху в купол, но почему он так давит – кажется, кожей чувствуешь. Нет, снаружи на него смотреть веселее. Выходим на солнце, и наша экскурсовод Нурит (наш гид, мамка и нянька) говорит:
- В прошлую поездку одна туристка в группе спросила: «Собор Парижской
Богоматери, Собор Парижской Богоматери, а где же Нотр-Дам? Про который поют в мюзикле, и где Эсмеральда и Квазимодо были?» Так вот, чтобы вы тоже не спросили, запомните: это и есть Нотр-Дам, а Квазимодо служил звонарем совсем в другом месте, и Эсмеральды здесь тоже не было, но вот поднимите голову и посмотрите на тот балкончик в углу… они туда выходили вечером, и балкон так и называется: «балкон Эсмеральды». Гюго поселил их в этот Собор, и они останутся здесь навеки.
Куда ни вступишь в Париже, непременно наступишь на тень великого человека. По этому бульвару гулял Мопассан, в этом доме жил Гюго, а вот с этой стороны в Париж вошла Жанна Д-Арк. Чтобы сразу покончить со знаменитостями (если в эту тему влезть, то нескоро вылезешь), перескажу еще одну байку. Мопассан ненавидел Эйфелеву башню, считал ее уродиной и подписывал петиции в пользу ее сноса. Однажды друзья застали его на верхней площадке башни, спокойно ужинавшего в ресторане. В ответ на недоуменные вопросы, мол, как же так, ты же ее терпеть не можешь и т. д., Мопассан ответил: «Это единственное место, откуда я ее не вижу».
Ее можно ненавидеть, потому что она торчит отовсюду – во всяком случае, так кажется, и мозолит глаза, но ведь глаза сами то и дело ее ищут, и если не находят, раздается вопрос: а где же она? Почему ее не видно? То есть она должна быть и точка, она как клеймо, как бельмо на глазу, без нее жить в Париже нельзя, во всяком случае, туристу, а как к ней относятся парижане, не знаю, может быть, так же как Мопассан – видеть ее не хочется, остается быть внутри нее. Башня живет в Париже, а Париж срастился с ней и называет ее французской дамой, значит любит. Вблизи и при дневном свете – это здоровенная ажурная коричневая железка, но с наступлением темноты французская дама преображается, она сияет тысячью огней, она как маяк, как ориентир, устремленный в небо, и притягивает к себе взоры с любого места Парижа (правда, как ни странно, есть места, откуда ее не видно).
После оды этой даме спустимся на землю. Не так далеко от ее подножия могут случиться грустные вещи. Наша группа двигалась по одному из мостов через Сену, уж не помню, куда мы устремлялись, как вдруг наткнулись на странную картину: трое мужчин держали изо всех сил худую женшину, прижимали ее к асфальту, а она молча и с застывшим лицом вырывалась из их рук, и они с трудом удерживали ее на месте. Только взглянув на ее лицо, я тут же поняла, что только что видела ее на площади, совсем рядом, там было много народу, а она куда-то быстро направлялась и обогнула меня, и точно с таким же лицом и мрачно-безумным взглядом темных глаз. Не понимая, что происходит, мы застряли на мосту, любопытного народу прибывало, и скоро стало известно, что женщина хотела броситься в Сену. Среди бела дня! В свое время с Эйфелевой башни тоже бросались, пока не соорудили на площадках высокие сеточные ограждения. Сену не огородишь, а безумные и несчастные найдутся всегда и везде, не только в Париже.
Довелось увидеть настоящего клошара, точнее клошарку. Правда, она живет не под мостом, как мы читали в литературе, а прямо на улице, недалеко от нашей гостиницы, в каменной нише большого дома. В этой нише было устроено что-то наподобие топчана, куча тряпок, и на моих глазах в этой куче стала укладываться, видимо уже на ночлег, хотя было еще светло, женщина в джинсах и, как я успела заметить, совсем молодая. Она подогнула ноги, поскольку ниша была слишком коротка, и повернулась спиной к улице. То же самое я увидела и на другой вечер: зад, обтянутый джинсами и подогнутые ноги. От ниши тянуло отнюдь не французским парфюмом. Кто она? Почему оказалась на улице? Как помогает таким людям государство и помогает ли вообще? В своей стране многое не понимаешь, в другой тем более. Нищие в Париже есть, но их немного – куда меньше чем в Израиле (в какой стране живешь, с той и сравниваешь).
Поскольку Париж это праздник, который всегда с тобой, то будем говорить о празднике. А турист вообще гость праздничный, сегодня он здесь и с восторгом на лице всем любуется, завтра он уезжает и увозит с собой воспоминания. Вся наша жизнь – воспоминание о том, что с нами было, неважно, вчера или давно, главное, что БЫЛО.
Плывем на пароходике по Сене. Навстречу такой же пароходик, только борта другого цвета и так же переполнен разноязыкими туристами. Пароходики равняются друг с другом и восторженный дружный вопль несется с обеих сторон – какая неожиданная встреча! А вот уже и следующий встречный подплывает, и радостный накал нисколько не снижается, даже наооборот: хор еще громче и дружнее. А на набережной развернулось действие, там играет музыка, собралась молодежь и на пароходики она ноль внимания – у нее свое занятие: в одном кружке танцуют танго, в другом что-то современное. Хочешь потанцевать, приходи сюда вечером и танцуй от души, место такое – танцевальное.
Молодежи в Париже много. Она учится, работает, веселится, сидит на всех-всех ступеньках и прямо на асфальте – группами, парами, по одиночке. Курят, пьют пиво, тихо беседуют. Они не шумят, не размахивают руками, не горланят и вообще не говорят громко ни на улице, ни в метро – нигде (бросаю камешки всё в тот же родной огород). Даже выходя толпой из театра после рок-концерта, они вываливались на улицу тихо (!), словно после просмотра балета.
Проплываем под мостом Александра III, российского самодержца. Пожалуй, самый красивый мост, с золоченными фигурами по бокам и с российским гербом (еще тем, настоящим) посредине. Еще есть Севастопольский бульвар (в память о Крымской войне), есть улица Москвы. Оказывается, Наполеон-то нас победил в 1812 году! Москву захватил и считал, что победил. А что потом из Москвы отступил, это уже не так важно. В Доме Инвалидов, в самом центре этого красивейшего здания находится гробница Наполеона. Надгробие из красного порфира стоит на круглом постаменте из зеленого гранита, выполненном в виде лаврового венка с высеченными по кругу названиями крупных побед – среди них есть и Москва. А нас учили, что мы победили Наполеона (а предварительно сами сожгли и сдали ему Москву), и потом гнали и гнали императора до самых до окраин, по пути громя его голодное и замерзшее войско. Вот как оно было! Он же Москву вписал в число своих побед, а поражением считал бой при речке Березине и с тех пор, если француз терпит в чем-нибудь поражение, он восклицает: «Березина!Березина!», и его сразу понимают – погорел, бедняга.
А мы: «Бородино! Бородино!», считая, что именно там, под Москвой мы победили француза («недаром помнит вся Россия про день Бородина!»), и россиянину (пусть и бывшему) видеть под гробом Наполеона название своей столицы, причисленной к списку его побед – это как?! Грустно, господа. И спросить не с кого и не у кого.
Но можно утешиться другими вещами: дворцы, музеи, соборы Парижа и окрестностей настолько великолепны и роскошны (и снаружи и внутри), что описывать это великолепие словами пустое занятие. Туристы со всего мира наполняют залы Лувра, музея д-Орсэ, дворцы Версаля, Шенонсо, сад Тюильри и Люксембургский сад, всюду слышен говор на разных языках, на русском тоже, Париж принадлежит всем, он открыт и доступен. Говорят, что на его улицах уже затруднительно встретить истинного француза, все смешалось и перемешалось и если кто-то говорит возле тебя по-французски, вовсе не означает, что это француз. Алжир, Марокко, Китай, Россия… устанешь перечислять.
Прогуливаясь пешком по какому-нибудь бульвару (обычно большие широкие улицы в Париже называются бульварами), заглядываешь в узкие улочки по левой и правой сторонам, дома на них минимум 5-6 этажей, везде балкончики с узорчатыми оградками, наверху непременные мансарды, и некоторые улицы настолько узки, что окна смотрят прямо друг в друга.
Есть и другая архитектура Парижа – новая. Центр Дефанс, предназначенный для деловой жизни, международных ярмарок и выставок поражает громадными зданиями причудливых форм, вычурными конструкциями, все это выглядит оригинально и даже фантастично, но это уже совсем другой Париж, новый город, холодный и отстраненный от своего исторического центра.
Но и в историческом центре есть одно сооружение с очень смелой и даже несколько вызывающей архитектурой. Вот вы бывали на нефтеперегонном заводе, как на музейном объекте? А мы были и сейчас расскажем.
Центр Жоржа Помпиду – это конструкция в виде большого прямоугольного здания, сверху донизу и поперек опутанного трубами – разных цветов и разных диаметров. Трубы вертикально, трубы горизонтально, трубы тонкие, трубы широкие, трубы синие, желтые, красные, некоторые прозрачные, и видно, как движутся эскалаторы и лифты с людьми. Смотришь и не понимаешь, что же это перед тобой? Все коммуникации, что обычно скрыты внутри, между полами и стенами, здесь вынесены наружу, как написано в путеводителе – «воплощенная в жизнь концепция глобальной эволюции пространства». Кто-то остроумный и назвал это сооружение нефтеперегонным заводом. Назначение Центра Помпиду не только как музея современного искусства (музей занимает пятый и шестой этажи и интересен необычайно), но скорее как место встреч и обмена мнений между художниками и публикой, а интерьер внешний и внутренний должен означать, что «любое выражение современного искусства есть часть нашей жизни и поэтому должно быть доступно всем и всегда», – опять же пояснение в путеводителе.
Ну, современное искусство здесь вполне доступно, а как насчет доступности других вещей? К примеру, на самом верхнем этаже находится шикарный ресторан и смотровая площадка. Внизу простирается Париж, а рядом через стеклянные стены видны обедающие в ресторане. Ресторан явно дорогой, так что не будем о грустном – турист пересчитывает евро в кармане постоянно. Говорят, когда были франки, все было гораздо дешевле. Если не заходить в рестораны, а обедать в маленьких кафе у китайцев, выйдет очень дешево, и сберегутся евро на достаточно дорогие экскурсии, и ведь – вкусно! Мясо или креветки под такими соусами, что хочется немедленно спросить рецепт. Миленькая китаянка положит мясо в коробочку, мгновенно подогреет и подаст с улыбкой, а съешь это вкусное блюдо в своем номере, опять же сэкономив, так как обед внутри кафе дороже, снаружи за столиком еще дороже (доплачивай за вид на проходящий мимо народ и за свежий воздух возле самой проезжей части), а если еду с собой возьмешь, то тебе скидка – за то, что лишен наблюдения за гуляющим народом и за проезжающими машинами, будешь себе сидеть в уютном гостиничном номере, и никаких тебе развлечений.
Всю жизнь читаю в газетах и журналах о парижанках, что они… ну такие… одним словом – парижанки! Модные, стройные, головы словно только из парикмахерской, сумочки, туфельки… Ох, уж эти журналисты, всегда преувеличат, чтобы было интереснее. Парижанки не отличаются от женщин в других странах ни в лучшую сторону, ни в худшую. Разве что они более стройные – наверное, круассанчик с джемом утром и всё. Почти не видела толстых женщин, да и мужчин тоже (камешки можно бросить во многие огороды, хотя бы в американский – там словно идет соревнование по откормке населения). Так вот, парижанки – самые обычные существа женского пола. Описываю собирательный образ этого существа: худощавая, в брючках (иногда в юбке), в маечке или рубашке в клеточку, в полосочку, волосы (светлые, темные) средней длины, никак не уложенные и незавитые, косметики почти незаметно, на ногах по случаю лета босоножки, сабо, или просто шлепки без задников. Естественность и простота. Но! В общей массе образ парижанки вырисовывается каким-то другим, отличным от россиянки, американки или израильтянки. Долго думала, в чем тут секрет, и поняла: они подтянуты. И снаружи и внутри. Это чувствуется во взгляде, кажется абсолютно незаинтересованном и отстраненном от суеты, но вдруг по мимолетному движению глаз, по легкой улыбке, скользнувшей по губам, понимаешь, что она видит и замечает всё и всех, и, прежде всего, видит себя среди всех и оттого и подтянутость и независимость, и вместе с тем отзывчивость – на любой твой вопрос остановится на бегу, и покажет, потыкав в твою карту пальцем, и расскажет, добавляя к своим словам мимику и жесты, будет очень заинтересована твоей проблемой, а на твое «мерси боку» приветливо улыбнется.
Ну, а мужчины… Мужчины мне понравились еще больше. В шортах почти не ходят, а если такие попадаются, то это явно американцы или израильтяне, и в босоножках на босую ногу тоже не ходят, зато носят костюмы! Не все, конечно, но многие. И галстук на светлой рубашке. За последние годы мой глаз сильно отвык от такого вида, и в первые дни я до неприличия оглядывалась на них. Они себе спешили куда-то с портфельчиком или папкой, такие деловые ребята (кстати, возраста самого разного). Вывод: народ за собой следит, блюдет и фигуру и внешний вид, на улице и в общественных местах не кричит и не размахивает руками, у мужчин не торчат из босоножек голые пальцы (ну почему у женщины это выглядит так естественно, а у мужчины… поскольку вежливых слов не найду, то лучше промолчу).
Быть в Париже и не посетить Лувр – такого не бывает. Это мекка всех туристов. На все про все нам выделено два часа интенсивной пробежки по залам, гид рассказывает выборочно о самых интересных по ее мнению картинах и скульптурах, в переходах от зала к залу на стенах висят отксеренные плакатики со знакомым силуэтом и стрелкой – ОНА там, ОНА впереди, ОНА за поворотом… И вот ОНА перед нами. Смотрит, сжав губы, из рамы, отделенная от нас не только бронированным стеклом, но и двумя метрами за бархатным канатом. Я и по копиям знала, что она не красавица: лицо плоское с маленькими припухшими глазками, рот тонкий, руки чересчур пухлые – ну не образец красоты! Просто женщина, с Сикстинской Мадонной ей никогда не сравниться. Чего только не писали о ней разные исследователи! И что она портниха с набитым булавками ртом, и что известная в свое время куртизанка, и что любовница самого автора картины, а кисти рук у нее явно ревматические… Однажды даже написали, что художник изобразил сам себя под видом женщины и что антропологическое исследование этот факт неопровержимо доказало. А ЕЙ на все домыслы глубоко наплевать, потому что ОНА занята. ОНА смотрит. На тебя. Ты можешь отойти туда, сюда, в эту сторону, в другую, можешь даже спиной повернуться, ОНА всё равно будет смотреть. И под ее взглядом отчетливо понимаешь, что тебе абсолютно все равно, кто она – портниха, куртизанка или домохозяйка. ОНА – вечность.
Одна туристка, обеспокоенная поиском истины, пристала к нашему гиду:
- Так все же, кто она была?
- Она? Она – МОНА ЛИЗА.
Наша группа пробыла в Париже шесть дней. Всего шесть. Дома мы бы и не заметили, как эти дни пролетают в обыденной суете. А здесь они вместили в себя столько, что можно еще долго перебирать впечатления, рассматривая сувениры (разумеется, в виде Эйфелевой башни), проспекты и карты, и даже случайно не использованный билет на транспорт вызывает воспоминание, как в метро я, не зная, как добраться до нужного места, пристально разглядывала ждущих поезд людей, и нашла то самое лицо, к которому и безошибочно обратилась: «Ду ю спик рашн?» Разумеется, он говорил по-русски, этот парень из Краснодара, вполне интеллигентного и европейского вида. И мы оба были удивлены. Я – что «вычислила» его из всех, он – тем же самым.
Конечно, за шесть дней невозможно увидеть весь Париж, побывать во всех интересных местах. В другой раз, в другой раз. Мы ведь вернемся туда, мы ведь крутились на той звездочке. И все теперь будем вспоминать этот город. У каждого Париж свой. У меня получился вот такой. Который я и увезла с собой.