Выход там же, где и вход
рассказ
Арон медленными глотками отхлебывал горячий чай и не смотрел ни на соседние столики, ни по сторонам. Всё было известно и всё за полтора года надоело. Эти громкие разговоры на чужом, не ставшем нисколько понятном языке, беспрерывное верещание пелефонов и беседы на весь мир - на улице, в автобусе, везде, разве не устанешь от этого постоянного крика, оглушающей музыки из дома напротив, даже ночью они орут под окнами, вызывая приятеля, или подругу - разве всё это не надоест? Он считал евреев культурным народом, пока не приехал сюда. Народом Книги. Интересно, этот орущий и размахивающий руками народ читает книги? Какой там, израильтяне умеют только сидеть после работы в пиццериях и пабах и громко болтать. И он сейчас точно так же сидит в уличном кафе, только болтать ему не с кем. Да и о чем ему говорить? Пожаловаться на свою жизнь? Он даже знакомым во дворе не жалуется. Всё у него
бэсэдэр. Потому что никому не интересны чужие беды. Кому интересно, что он зашел в тупик и не видит выхода. 61 год, и он зашел в тупик. Или - вышел в тираж, как в таких случаях говорят. Скажи местному израильтянину - ни за что не поймет. Тираж, значит, тираж журнала, или книги. А он вышел в тираж что - там, что - здесь. Нигде никому не нужен. Хотя оттуда он ушел, уехал сам, по своей воле. Вообще-то, это бабушка надвое сказала. Рита вынудила его уехать. Она его не выгоняла, как выгонишь мужа из общей квартиры после двадцати восьми лет жизни, она ни разу не сказала: поезжай туда, к сыну. Наверное, понимала, что здесь он ни к чему, когда родители свое дело сделали, ребенка на ноги поставили, они уже не необходимы, во всяком случае, слишком близко. Живут, не беспомощные еще, и ладно. Рита ездила один раз, возвратилась довольная: всё хорошо, работают, мечтают о собственной квартире, Лиечка растет. Да, Рита его не выгоняла, но эти скандалы последние два года, злые, несправедливые упреки, или, наоборот, долгое тягостное молчание истощили его напрочь, уничтожили всё былое чувство к этой женщине. Он так уверился в конце их нормальных отношений, что уехал. В страну обетованную. Которую он не сумел обетовать. Но очень хотел. Надеялся, если там никому не нужен, ни работы нет, ни дома спокойной жизни, то здесь он устроится, как же - специалист по холодильному оборудованию, и сын обрадуется, а уж как он по внучке скучал… Два года не видел, только слышал голосок по телефону: "Деда, деда, приезжай!" И после паузы (видно, подсказывали), добавляла: - В гости.
Вот и приехал. И не в гости, а оформил ПМЖ. Сын не обрадовался. Это было заметно в момент первой встречи в аэропорту. Натянутая на загорелое, похудевшее лицо полуулыбка, беглый поцелуй в щеку. Лиечка застеснялась, отвыкла все же, но через минуту повисла на нем, и он долго не выпускал лекгое детское тельце. Но Лиечка не могла решить всех его проблем. Да и кто мог решить? Невестка обходила его взглядом, молча ставила утром перед ним тарелку с бутербродом и чашку кофе, молча кидала в стиральную машину его белье, молча уносила из салона его аккуратно сложенную постель в спальню и заталкивала в шкаф. Потом сухо говорила: - "Ужин в холодильнике", а иногда и ничего не говорила, молча уходила на работу. Он провожал Лиечку в школу, хотя этого не требовалась, школа рядом, и садился на скамейку возле подъезда. А вечером, чтобы не мешать, бродил по улицам.
Конечно, тесно. Конечно, он не в состоянии снять себе отдельную квартиру, пусть крошечную. Арон, глядя поверх стакана, явственно увидел маленькую квартирку, с диваном и телевизором, кухонькой и туалетом. Пусть без ванны, на что она ему, душа вполне хватит, и никто не будет нетерпеливо покашливать за дверью, мол, скоро ли ты, хрыч старый, вымоешь свои кости и дашь сесть на вожделенный белый унитаз. Мечтать не вредно, но мечты вредны. Не хватит пособия, чтобы снять квартиру, и некуда податься старому еврею. Но ведь он еще не старый. Старым он почувствовал себя здесь. Когда понял, что никому не нужен, всем мешает, даже телевизор толком не посмотреть, Лиечка после школы смотрит мультики (в первом классе уроков почему-то не задают), а разве деда может ее прогнать, а вечером невестка, уложив ее спать в крошечной детской, и сама уходит к себе, предварительно выключив телевизор, а он лежит, прислушивается к гулу лифта - не сын ли, но Роберт приходит поздно, похлопав в кухне дверцей холодильника, что-то быстро жует, пошумит душем в ванной и на цыпочках проходит через салон в спальню. А на рассвете Роберт уже уходит - далеко добираться до работы и надо выехать, пока нет пробок.
Надежда, что он устроится здесь на работу, быстро развеялась. Единственная работа, на которую его могут взять - подметать улицы и собирать с асфальта вонючие собачьи какашки. Арон наблюдал за мужчинами, которые этим занимались, и среди них попадались гораздо моложе его, и думал, что никогда на это не решится.
Арон вздохнул. Никогда не говори никогда - Рита часто повторяла эти слова. Он покосился на витрину с булочками и пирожными. Там еще аппетитной горкой лежали поджаристые сэндвичи с колбасой с зеленью. Желудок нетерпеливо и ожидающе булькнул. Желудку не понять, что в кармане несколько последних шекелей. Он много дает невестке, слишком много. Он хочет, чтобы она с ним разговаривала, хотя бы о своей работе в банк, о чем угодно. Но невестка молчит. Или говорит о ценах на рынке и о счетах за воду и телефон. Как будто он много говорит по телефону! Вообще не говорит! Иногда только с приятелем, тот переселился в другой город, и он звонит ему только по субботам, чтобы дешевле вышло. Пару раз Рите позвонил. Ну, может не пару… В последнем разговоре она сухо сообщила, что собирается замуж. И после паузы добавила: "за хорошего человека". Отчего же не выйти замуж за хорошего человека, если есть обставленная квартира, есть работа, и сама молодая, всего пятьдесят один год. Нельзя жениться на женщине на десять лет моложе себя. Но разве думаешь об этом, когда теряешь голову. Разве подсчитываешь, сколько тебе стукнет через двадцать, тридцать лет, и сколько ей. Сходишь с катушек, умираешь от любви и женишься. Но двадцать восемь лет ведь прожили бок о бок. Часто ссорились, потом мирились и бросались друг к другу. Это первые лет пятнадцать. А потом уже ссорились и расходились по углам. Ссоры всегда затевала Рита и втягивала, втягивала его, отмолчаться не получалось, ее это только распаляло, она начинала высказывать обидные вещи, и он, конечно, не выдерживал. А уж когда его предприятие развалилось, и он остался без работы, что тогда началось… А, и вспоминать не стоит, только раздражать нервную систему. Надоел он ей, вот и все дела. Изменил он ей только раз, так когда это было! Он и лица той женщины уже не помнит. Случайная пошлая связь в командировке. Кто-то из "друзей" Рите доложил. Он пришел с работы, а она уже чемодан сложила - его чемодан. Да, повалялся тогда в ногах. Обошлось. Но он чувствовал, что Рита его не простила. Отдалилась, холодна стала. Вот тогда и начались эти жуткие ссоры…
Арон безразличным взглядом смотрел на проходящих по тротуару мимо столиков людей, у всех дела, все спешат, редко кто присядет и закажет кофе, или колу. Он опустил глаза на остывший чай. Допить и идти. Куда? Домой, конечно, хотя трудно назвать место, где он живет, своим домом. Но больше ему некуда, другого места у него нет. Пора двигаться. С невесткой "пообщаться", она должна уже придти с работы. Лиечка уехала с классом на три дня в Эйлат. Не обгорела бы там, кожица светлая, нежная.
Арон, не спеша, допивал чай и не замечал, что за ним наблюдают. Присел кто-то и присел за его столик, всё равно незнакомый. А женщина внимательно разглядывала его. Он поставил пустой стакан и встретился с живыми карими глазами. Глаза не ушли в сторону, женщина приветливо улыбнулась и мелкие морщинки мгновенно разгладились вокруг полных, то ли слегка подкрашенных, то ли естественного цвета губ, а к уголкам глаз наооборот, морщинки набежали.
- Прохладно стало, - сказала она низковатым голосом, - согреваетесь чаем?
- кивнула она на стакан. - Да, зима-а, - протянула женщина, как бы ожидая ответа, но Арон молчал, только подтверждающе наклонил голову. Откуда она взялась, похоже, она не вот только его увидела, а уже наблюдала за ним.
Подошел молодой официант, она что-то негромко сказала ему на иврите, и
через минуту на столе появились две чашки черного кофе и тарелка с четырьмя пышными булочками.
- Составьте мне компанию… если не спешите.
Говорила она с сильным акцентом, дружелюбно улыбалась, но ее
коричневые миндальные глаза изучали Арона, он ощущал какой-то непонятный интерес к себе, но что нужно от него этой далеко не молодой даме, ей, пожалуй, близко к семидесяти… Теперь он заметил, что на женщине синий с блестящими полосками жакет, на открытой, еще не совсем увядшей шее золотые цепочки в несколько рядов, на пальцах перстни, на запястьях браслеты. Все израильтянки увешивают себя и, чем они старше, тем больше блеска. Руки в маникюре, дамочка собралась на какую-нибудь презентацию косметики, или еще чего-нибудь - журналы и газеты пестрят подобными объявлениями, даже домой по телефону звонят, но невестка никогда не ходит, до этого ли ей.
- Спасибо, - сказал Арон, - вообще-то, я собирался идти…
- Посидите со мной… - Опять улыбнулась, и тонкие лучики набежали к
глазам. - И ведь я всё это одна не съем. - Она рассмеялась, обнаружив ровный ряд неестественно белых зубов.
Арон колебался. Не хотелось обидеть незнакомую женщину, но с какой стати она заказала и для него?
- Не стесняйтесь, - сказала она мягко. - Мужчине ничего не стоит съесть
еще одну булочку, я знаю. Это мы, женщины, всю жизнь себя мучаем, боимся лишнего кусочка.
Ну, она, кажется, вовсе не боится лишнего кусочка, вторую уже взяла, но, вроде и не толста. Арону не нравились слишком толстые женщины. Рита любила поесть, но совсем не полнела, она была такая подвижная, быстрая, всё сжигалось в ней без промедления, не откладываясь ни в каких частях стройного сухощавого тела. Почему - была? Она и сейчас есть, за семью морями, за семью долами, как говорится в сказке, которую он вчера читал Лиечке. Не любит ребенок сам читать, не приучен, некогда родителям, не до книжек.
Арон медленно подвинул к себе чашку и взял булочку, ощутив пальцами ее податливую свежую сдобность. Пусть только не думает, что голоден и рад поесть на халяву. Он всего лишь из вежливости.
Но, раз взял угощение, то и совсем невежливо не отвечать на вопросы. А дамочке хотелось кое-что узнать.
Да, пока на съемной. Да, с семьей. С семьей сына. Нет, не вдовец. Разведенный. Да, там осталась. Так получилось. Да, много лет прожили.
Дамочка как будто удовлетворилась. Заметно было, что ей понравилось то, что она услышала, ее лицо выражало явную симпатию и благосклонность. Она пододвинула ближе к нему тарелку и, вдруг спохватившись, протянула через стол руку: - Мира.
- Арон. - Он протянул в ответ свою и почувствовал ее сильную руку,
кольца вдавились в его ладонь. Однако, не слабая дама. Если в пожатии руки, как говорят, проявляется человек, то перед ним сидела сильная личность.
- Мира с двумя "р", или с одним?
- Не важно. Можно с одним, всё равно же не выговорить. У евреев с этой
буквой большие проблемы.
Они рассмеялись. А ведь акцент у нее вовсе не такой сильный, как ему сначала показалось. Но некоторые слова она произносит очень тщательно. Скорее всего, она из Польши.
- Не смотрите на меня так и не гадайте. - Ну и проницательна! - Меня
привезли сюда из Белоруссии трехлетней девочкой, родителям было не до ребенка, они приходили поздно и валились спать, а бабушка очень много занималась со мной. И Пушкина, и Чехова, и Чуковского мы с ней прочитали, она так любила русскую литературу, что мысль о том, что ее внучка чего-нибудь не прочитает, приводила ее в ужас. Вот вы, Арон, знаете, какое второе имя было у чеховской Каштанки, ну, когда она выступала в цирке?
- Нет, не знаю. Не помню.
- Тетка! - С явной гордостью произнесла Мира. Арон с любопыстсвом
смотрел на нее. Знание русского языка и литературы не присуще израильтянам, абсолютно. Зачем им, есть иврит, и на нем должны говорить все.
- Ваша бабушка была мудрая женщина, - заметил он. Мира, довольная
произведенным впечатлением, кивнула и продолжала:
- Я тоже хотела, чтобы моя дочь знала русский язык, но Сара даже
слышать о нем не желала. Он мне не понадобится, ни здесь, ни в другой стране! Сейчас она живет во Франции, с мужем и тремя детьми. Один сын уже совсем взрослый и отделился. Сара мне очень редко звонит и совсем не пишет писем, - пожаловалась Мира. - Она считает, что я слишком строга была с ней всегда, но ведь это не так… - нижняя губа ее дрогнула, но она сразу сжала рот в узкую бордовую полоску.
- А муж? - Спросил Арон, чтобы отвлечь ее от грустного.
- Муж умер. Два года назад. Он был старше меня. Очень старше.
Все-таки иногда она говорила неправильно.
- Он долго был больной и умер. Мне пришлось за ним ухаживать. Он не
хотел умирать в больнице. Я устала с ним… - Мира умолкла, похоже, воспоминания были неприятны ей. - А вам сколько лет? - Вдруг спросила она.
Однако, бесцеремонная. Он ведь не спрашивает, сколько ей. Ему это до лампочки. А вот ей нет. Арон тщательно дожевывал вторую булочку, запивая последними глотками кофе. Занят он. И вообще у него свои проблемы в голове. Свои букашки шевелятся. Он уже хотел поблагодарить за приятное общество и сказать, что уходит, но услышал неожиданное предложение:
- Пойдемте ко мне. Я хочу вас пригласить в гости. У меня есть коньяк, вино, водка…
- Спасибо… я обычно не пью. Только по случаю.
- Вот и есть случай. - Улыбнулась Мира. - По случаю нашего знакомства.
Я тоже не пью. Немножко.
И она его уговорила. Эта женщина все чувствовала и все просекала с ходу. Что не хочется ему домой, что неприкаян он и одинок как волк в пустыне, и, наверное, поняла она, что он никому не нужен. Не хотелось ему, чтобы она это понимала.
Когда встали из-за столика, она посмотрела на него, всего. Ничего в этом не было плохого, или неприличного, но ее оценивающий взгляд ему не понравился. Он невольно расправил плечи, но тут же внутренне устыдился. Не конь на ярмарке, чтобы себя показывать и гарцевать. Но сам, пропуская даму вперед, и поэтому поотстав на шаг, тоже посмотрел на нее. По чисто мужской автоматической привычке, которую никакие годы не истребляют. Мира оказалась высокой, немного ниже его и, пожалуй, чуть повыше Риты. Это неуместное сравнение с Ритой раздражило его, ему уже не хотелось ни в какие гости, но поздно было отказываться - уже принял приглашение, зачем только всё это? Подкормила, теперь подпаивать будет?
Нет, никогда ему не понять поступки женщин, это существа с другой планеты, марсианки. Все, до единой. Никогда не догадаешься, что они хотят, а когда все-таки догадаешься, то коту уже слезки, а мышка довольна и грызет свой кусочек сыра. Вот странно, идет он за вполне приятной женщиной, идет к ней в гости, что тут особенного, а расфилософствовался - с чего вдруг? Пусть она марсианка, как все, или мышь, но всё при ней, и фигура, и лицо еще вполне, ухоженное, или он уже совсем потерялся как мужчина, и не в состоянии соответствовать? О, господи, чему соответствовать, его не укладывают (еще) в постель, да и кто сказал, что собираются. Человеческое общение - вот самая большая ценность - кто это сказал? Кто-то из великих.
Марсианка уложила его в постель. Не в этот раз. И даже не в следующий. Две недели Арон ходил к ней в гости, освоился с ее большой, обставленной хорошей, хотя и не новой мебелью, квартирой, полюбил сидеть в просторной кухне на угловом мягком диванчике, и уже не стеснялся, как в первый вечер, выпить рюмку коньяка и закусить бутербродиком с маслом и розово- прозрачным ломтиком лосося.
Но за всё, как известно, надо платить. Бесплатный сыр только в мышеловке, да и там, говорят, закончился. Эта марсианка меньше всего обитала на другой планете, она обеими крепкими ногами стояла на земле, и всё, что она делала, имело конечную цель. В данном случае целью являлся Арон. Мужчина еще не старый, а в ее глазах даже молодой. Мужчина в форме - это она определила с первого взгляда, симпатичный, с блеском в глазах - примерно так объяснила Мира позже, наклонившись над Ароном и опираясь одной рукой на кровать, а другой гладя его грудь и пощипывая курчавые волосы под шеей. Он уже тогда переселился к ней. И тогда еще у них всё было хорошо. Хотя Арона и несколько зацепили некоторые откровенные выражения насчет его "мужской силы", и что ожидания ее оправдались. Не понравились ему подобные откровения, он на эту тему говорить не привык, хотя поначалу ее горячим высказываниям особого значения не придал. Оказалось, напрасно. Эта женщина всегда знала, чего она хотела, и хотела она много. От жизни, от дочери, от всех окружающих, ну и от Арона. От него сейчас в первую очередь. Конечно, она приятная, добрая и веселая женщина, очень следит за сохранностью своего тела (но в спальне всегда выключает свет и раздевается в темноте), регулярно ходит в бассейн и тренажерный зал, но… он ведь не мальчик, чтобы каждый день, вернее, каждую ночь. Необузданность и ненасытность пожирали ее. Порой она не только смущала его неумеренными ласками и коробящей его разнузданностью, но и отталкивала, хотя он всеми силами не показывал этого. Но она всё же учуяла. И сразу исчезла ее доброта и мягкость. Она вдруг потребовала, чтобы он нашел работу. Любую. И в самом деле, он и теперь отдавал больше половины своего пособия невестке, говоря при этом - для Лиечки, хотя понимал, что деньги уходят не на внучку, мало ли "дырок" в молодой семье, которые надо вовремя затыкать, заткнешь одну, тут же появится другая. Невестка пересчитывала купюры и кивала головой, иногда даже чмокала его в щеку, чего раньше за ней не водилось, и он думал тогда: неплохая она женщина, только замотанная и уставшая. Лиечка висла у него на шее и спрашивала, когда он поведет ее опять в зоопарк, но чаще ее не было дома - подружки, школа, какие-то кружки, и тогда он уходил грустный. Сына он видел редко, в основном, по субботам, но Мире не нравилось, если он в субботу оставлял ее одну. Арон чувствовал, что и сын, и невестка довольны сложившейся ситуацией, вот только ни разу они его не пригласили придти вместе с Мирой. Да они и его не приглашали, он сам приходил.
Да. Мира абсолютно права. С какой стати она должна тратить свою пенсию, пусть и приличную, на него? Когда она позвала его к себе, сказала: "Пенсия у меня большая, нам хватит". Хватит не хватит, деньги имеют свойство быстро тратиться, их всегда и всем мало, да и почему он должен быть нахлебником, не мужское это дело. Мужское дело руками работать. В доме Арон всё перечинил, как только переехал, Мира целовала его и ласково называла "мой работничек", или "миленок". Она любила употреблять чисто русские выражения, но кроме знания русской литературы, которым она не уставала щеголять, все остальное в ней было сугубо местное. Апломб и безапеляционность, стремление поучать, указывать, и даже приказывать, израильские женщины всегда ставят себя на ступеньку выше мужчин. Таков здешний менталитет. Иногда Арону казался чуждым русский язык в ее устах, не потому, что она говорила иногда неправильно, или не к месту, но не шел он к ее облику и поведению, и всё.
Арон пошел работать. Убирал школу, три этажа, двенадцать классов, холлы и лестницы. Мира его порекомендовала своему знакомому, тот сначала захотел посмотреть на Арона, посмотрел и взял. Без рекомендации даже улицы мести не возьмут. Сомневаются, а вдруг не освоишь, не умеешь метлу правильно держать, или швабру возьмешь не тем концом, образование ведь высшее у всех уборщиков и подметальщиков, а значит, ничего они не умеют. Арон всё сумел, возвращался домой уставший и пропотевший, с негнущейся спиной и ноющими икрами. Все заработанные деньги отдавал Мире. Она улыбалась, подавала ему ужин, но коньяк и бутерброды с лососем канули в прошлое. Если прикинуть, в совсем недавнее прошлое. Но всё остальное не изменилось. Желания ее не умерились, и однажды они крупно поссорились.
- Что ты хочешь от меня? - Резко спросил Арон посреди ночи, включая
лампу возле кровати и отодвигаясь от ее нетерпеливо разметавшегося горячего тела. - Чтобы я работал как лошадь, а после такой работы был жеребцом?
Мира растерялась, обиделась, полные губы некрасиво искривились, глаза зажмурились, но слезы не показались. Она не умела плакать, слишком тверда была. Она села, потянувшись через Арона, выключила лампу и улеглась спиной.
На следующий вечер перед Ароном стояла рюмка коньяка. Он усмехнулся. Надеется, что поможет.
- У меня рабочие шорты и рубашка пришли в негодность, - сказал он. -
Надо бы купить что-нибудь, дешевое.
Мира принесла откуда-то выцветшие шорты и линялые майки, на какой-то свалке подобрала, решил Арон. Много одежды валяется возле мусорных баков.
Правда, она все выстирала.
- Мы скоро идем в театр, - вдруг заявила Мира, - тебе надо приодеться.
Она пересмотрела в шкафу его вещи и поморщилась. Открыла другой шкаф и вынула мужской синий костюм. Арон сразу увидел, что не его размер - пиджак узок в плечах, а брюки коротки.
- Я это не надену. - Коротко сказал он. Помолчал и добавил: - Я ведь только
вчера принес тебе деньги, можно купить костюм, или хотя бы брюки.
- Да? Купить? - Мира расширила глаза и недоуменно подняла брови. - А
ты знаешь, сколько я вчера уплатила по счетам? За свет, за телефон, за воду?
- А ты что, свою пенсию теперь в кубышку складываешь, или в чулок?
Он сказал, и самому противно стало. Не должен мужчина попрекать деньгами и спрашивать, что с ними делает женщина.
Мира непонимающе смотрела на него. "Кубышка" и "чулок" в смысле помещения денег не входили в ее словарный запас. Но все-таки она догадалась. Приподняла высоко юбку и показала чулки, вернее, колготки. Арон улыбнулся, желая сгладить ситуацию, но Мира вдруг взорвалась, как спрятанная в песке мина, на которую неосторожно наступили. Тут Арон услышал всё о себе. О своей, так называемой, зарплате в жалкие полторы тысячи шекелей, о своей великолепной потенции, о расходе порошка на стирку его рабочих шмоток, о расходе воды в душе по два раза в день…
Эта израильская вода, о которой говорят везде, где ни живи, его доконала.
- Зачем ты меня сюда позвала? - спросил он сквозь зубы и краснея от
гнева. - Я не птичка, по воздуху не летаю, в луже не купаюсь, крошки на асфальте не клюю. Я человек, в конце концов, мужчина!
Последнее слово оказалось красной тряпкой, которой она мотала перед ним, всласть проявив всю необузданнось и горячнось восточной натуры. Нет, от этой мазохистки надо бежать, и немедленно! Арон бросился к шкафу и трясущимися руками стал бросать в большую сумку рубашки, сандалии, трусы, уминая как попало, он бы и ногой с удовольствием примял, да не привык пачкать одежду.
Тут, как всегда бывает к месту в пьесах, зазвонил телефон. Мира, наблюдая до сих пор в каком-то ступоре за действиями Арона, поспешно бросилась к трубке.
- Кого?.. Арона?.. Да, конечно, сейчас позову… он немного занят… чем занят?… ужинает, - очень любезным тоном произносила Мира, но лицо ее напряглось, и глаза сузились. - Да-да, сейчас позову.
Мира передала трубку Арону и слегка отодвинулась, ей явно хотелось слышать не только его, но и другую сторону. Арон недобро глянул ей в лицо, и она отошла.
Он не ожидал услышать Ритин голос и сначала растерялся, потом отчего-то заволновался. Прикрывая трубку рукой, он слушал, и отвечал невпопад, не сразу уясняя, что она говорит. "Ну, как кто дал номер? Роберт, кто же еще? Но я не поняла ничего, где ты живешь, почему… А кто это мне ответил? Ну, говори же что-нибудь…Почему ты не звонишь мне?"
Арон прокашлялся. - Ты же мне сказала, что собираешься…
- Да нет, это не всерьез было. Я тебе всё объясню, когда приеду.
- Приедешь?
- Да, скоро.
- Насовсем?
- Пока не знаю… посмотрим. - Последнее слово прозвучало со значением.-
Соскучилась я… - ее голос стал прерываться, - по Робику, по Лиечке… - Рита замолчала, видимо, справляясь со слезами. - Приеду, поговорим. Ты не против? Ну, всё, Арон, пока, до встречи…
Арон медленно положил трубку и продолжал стоять возле телефона. Не против чего он? Не против ее приезда, или разговора… Рита. Такие знакомые интонации. Он не забыл ее. Нельзя забыть про столько лет жизни, можно перестать понимать, можно устать, но забыть нельзя.
Что-то бухнулось на пол за его спиной. Арон обернулся. Мира стояла перед ним на коленях, в коричневых миндальных глазах сверкали крупные слезы. Настоящие. Там плачут, здесь плачут. Что он, монстр какой, что перед ним плачут.
- Не уходи, Арон… Арончик… Ата цодек… ты во всем прав. Я
неправильно с тобой обращалась. Это израильское воспитание меня погубило. Я забыла, что у русских принято считаться с мужчиной… слиха, прости меня, дуру. Я буду уважать тебя. Клянусь своей дочерью и внуками, этого больше не повторится… аф паам, аф паам…
Когда же она поняла, что неверно вела себя? За эти десять минут, что он говорил по телефону? Не-ет, она все понимала и раньше, только не желала переступить через себя. Не вдруг ей открылся русский менталитет, с которым он вырос, и с которым приехал сюда. Рита тоже скандалила, но не переступала черты. И всегда, все годы, несмотря ни на что, считалась с ним и дорожила его мнением.
Мира все причитала, по-русски и на иврите, и крупные тяжелые слезы заливали ее враз постаревшее лицо. Арон, вздохнув, поднял ее подмышки, посадил на стул, она уткнулась мокрым лицом в его рубашку и обняла руками. Успокаиваясь, затихла. Потом достала из кармана платочек, промокнула лицо и тихо спросила:
- Твоя жена звонила? Вы в разводе, ты говорил…
- Ну и что? Какое это имеет значение, тем более, здесь? Мы же с тобой вот
неженатые…
- Арон! Мы поженимся! Через раввинат! Если хочешь, я завещание
напишу… на квартиру, на всё… Может быть, я умру раньше тебя…
Арон улыбнулся. Он ни разу не спросил Миру о ее возрасте. Кажется, она теперь все начинает ценить. Надолго ли ее хватит. Менталитет, он уже в крови, она воспитана в другом мире и слеплена из другого теста.
- Ну, Арончик, - не отставала Мира, - что ты решил? Ты ведь не бросишь
меня, я без тебя умру. Не веришь, а я обязательно умру! Пойдем в раввинат, а не хочешь в раввинат, пойдем к адвокату, там я и завещание напишу… Арон, если ты не хочешь, не работай… Ну что ты молчишь?
Эти женщины будут теперь его раздирать, каждая будет тянуть к себе, словно каждой он что-то должен. А он никому не должен. Из всех людей на земле он по-настоящему любит только Лиечку. Но вот ей-то он нужен меньше всего. Несмотря на то, что она вчера сказала: "Деда, не уходи. Живи с нами". Детский лепет. Ей не понять взрослые проблемы.
Есть ли у него выход? Приемлемый для всех. Наверное, так не бывает, чтобы для всех. Все-таки он привязался к Мире. Он всегда женщин жалел, и прощал им, пока мог. С Ритой он прожил столько лет, воспоминаний за плечами - вспоминать не перевспоминать. Несмотря ни на что, они понимали друг друга. Пусть не всегда. Разве нельзя опять начать сначала, хоть в этой стране, хоть в той. Арон посмотрел в коридорчик, в сторону входной двери. Мира расширила глаза. Сквозь смуглую кожу проступила бледность.
- Аро-он, - простонала она. - Почему ты смотришь на дверь?
- Потому что я ищу выход. Но не знаю, может быть там только вход?
Он видел, что Мира его не понимает. А на ее языке он говорить не умел. И уже не научится.