Глупое животное. Глупое, глупое животное. Он бежал по улице, чтобы убежать от боли. Разве от боли можно убежать?
     Убежать, может, и нельзя, но не бежать всё же гораздо хуже. Нашел почту, увидел очередь, не встал: очередь стояла, а стоять было невыносимо. Невыносимо находиться в статическом положении, потому что тогда тело, свободное от иных занятий, целиком переключалось на боль. Боль застряла где-то между позвонками и торчала там обломком стрелы, задевая за стены, за столбы, за прохожих. Каждое движение отдавалось болью. Бежать, чтобы боль оставалась позади, бежать, оставляя за собой шлейф зудящей, ноющей боли. Глупое животное. Глупое, глупое животное. Разве от боли можно убежать?
    
     От бега, отсутствия мыслей и непрерывности ощущений мир сделался странно-условным, как будто целиком перешёл в его подсознание и остался там, никому не нужный. Прохожие шарахались от стремительно идущего молодого человека, налетающего на них и не просящего прощения (он? прощения? за что? за то, что живет с обломком стрелы в спине?), оглядывались на него, но ничего не говорили. Да они и не могли бы ничего сказать: говорить могут только живые, а живыми были только он и боль. Зрение обострилось, но частично: что-то исчезло, что-то выделилось и встало перед глазами. Улица виделась ему фрагментарно, картинками, и некоторые даже были забавны. Его удивила мера этой забавы и он принялся специально выискивать на бегу всякие интересные кадры.
    
     На скамейке сидел толстый мужчина в полосатых семейных трусах и сосредоточенно молился, шевеля толстыми губами над маленькой черной книгой. Возле мужчины сидела некрупная желтая псина и серьезно смотрела прямо перед собой.
     Бежать.
     Через дорогу переходила тонкая юная мама с кудрявой маленькой дочкой. Дочка несла зеленый воздушный шарик. В какой-то момент подул ветер, шарик вырвался из детской руки и отлетел на середину дороги. Девочка дернулась и побежала за шариком. Машины, едущие по дороге, синхронно затормозили и встали, малышка добежала до упавшего шарика, подняла его и побежала обратно к матери. Мать взяла её за руку и они ушли, обе в смешных коротеньких брючках, унося свой зелёный шарик. Машины дождались их ухода с дороги и поехали дальше.
     Бежать.
     На балконе какого-то дома стоял манекен. На манекене было длинное вечернее платье с блестками, а на круглой пластмассовой голове - белая пляжная кепочка с розовым козырьком.
     Бежать.
     Возле входа в большой магазин сидел сторож и пил чай, накрытый на небольшом столике перед тем же входом. Столик покрывала крахмальная скатерть.
     Бежать.
     Две девочки в военной форме шли, держась за руки и синхронно печатая шаг.
     Два маленьких мальчика выгуливали на длинном коричневом поводке толстую флегматичную кошку.
     Две тихих старушки на лавочке вязали с двух сторон один и тот же длинный пушистый шарф.
     Два невысоких деревца росли из одной лунки и сплетались стволами.
     Два рваных башмака стояли рядом перед помойным баком. Один башмак, черный, со шнурками, был мужским. Другой - серый, на каблуке - женским.
     Бежать.
    
     Боль превратилась в яичный желток и бултыхалась в нём, как в яйце. Вверх - вниз. Вниз - вверх. Бывает яйцо сырое, это когда надбить и разбить. Бывает яйцо всмятку, это когда все вмеремежку и пахнет тиной. Бывает яйцо в мешочек - это когда в полутвердом белке души бьётся желтое жидкое смятение боли. А бывает яйцо вкрутую - это когда застыло и не болит. Застыло и не болит. Не болит. Не болит.
     Бежать.
     Сколько занимает варка яйца вкрутую? Три минуты? Десять? Пятнадцать? Когда-то он это знал, но забыл. Когда-то он все знал, но забыл. Когда-то он. Когда-нибудь он - опять. Когда-нибудь он.
    
     Постепенно бег перешёл на шаг. Шаг - на стоп. Он сел на какой-то перевёрнутый ящик и закурил, глядя прямо перед собой. Боль свернулась змейкой в тугой клубочек и ушла куда-то на дно, несильно давя на верхушки легких. Теперь главное было не шевелиться, чтобы не потревожить коварную змейку и не дать ей снова поднять плоскую голову жала. Он запрокинул голову, бездумно глазея на проплывающие облака. Облака плыли тучные и гладкие, как стадо белых равнодушных коров. Внезапно подул ветер и растрепал одно из облаков, придав ему неровную форму дырявой летающей ткани. "Это я", подумал он спокойно и затушил сигарету о ребро той коробки, на которой сидел.
    
     Сейчас он встанет и пойдёт себе с миром, потому что в мире, в сущности, ничего не изменилось. Он встанет и послушная улица, принимающая всех, примет и его, а чем он хуже других. Он пойдет, и дойдет, и придет, и ничего не будет, потому что ничего не произошло. Ленивый механик нажмёт на застрявшую кнопку и всем надоевший, но столь популярный фильм закрутится дальше.
    
     - Привет.
     - Привет.