Страдай, душа моя, страдай
Долгий вечер дороги домой начался странно. Под проливным дождём я стояла на тремпиаде... Нет, не так. Я стояла на развилке, где ловятся попутки в наше поселение, под проливным дождём... Нет, опять не так. Стоя на тремпиаде под проливным дождём где ловятся попутки в наше поселение... Фу. Проливной дождь и я стояли на тремпиаде? Тремпиада стояла между мной и проливным дождём? Мы с тремпиадой переживали дождь? О. Да.
Мы с тремпиадой переживали дождь. Тремпиада - это такая бетонная коробочка типа российских автобусных остановок, вот она и была моей соседкой в переживании дождя. Дождь был сильный и радостный, он весело лупил по моей капюшонной голове, по бетонным стенкам коробочки тремпиады и по черному мокрому асфальту вокруг. Этот черный блестящий асфальт был везде: под ногами, над головой (только истыканный звёздочками, а так - такой же), по бокам в виде мокрых же стенок моего капюшона. Дождь был явным оптимистом, но мы с тремпиадой правда очень переживали - нам было темно, холодно и неуютно. Переживали мы каждая по-своему: я натянула капюшон чуть ли не на нос и съежилась в позу "эмбрион на ножке", а тремпиада размокла и потекла. По её серым стенкам капало, а с того, что раньше было потолком, просто лило. Я поёжилась и вышла на открытый воздух. Предательница, простуженно сказала тремпиада. Сама такая, сказала я. Ты бетонная, а я живая, мне дышать надо, я не умею под водой. На открытом воздухе хоть весело - вон, смотри, человек идёт.
Человек действительно шёл. Человек оказался молодым, причём весьма - с виду лет восемнадцати, тоже мокрый и тоже радостный, как дождь. Человека просто распирало от всего сразу: от свежего и сильного дождя, от радости жизни как таковой, к тому же - от присутствия живой души на тремпиаде. Человек восторженно изучил пушистыми от мокрых ресниц глазами мою размокшую персону и радостно, с полоборота, начал ко мне клеиться. Боюсь, что в темноте и мелькании дождя он просто не разглядел, что имеет дело не с миниатюрной ровесницей (я была ему, кажется, где-то до подмышек), а с - ну, пусть не солидной и не очень уж взрослой, но дамой. Дамой, дамой, дамой, я сказала!
В иврите не существует обращения на "вы" - это придаёт эдакую нагловатую фамильярность любому диалогу - и не всегда понятно, идёт она от стиля языка или от сути разговора. А откуда ты едешь? а ты в какой школе учишься? а тебе не холодно? а ты часто так поздно? а ты не боишься одна? а где ты живёшь? - спрашивал меня молодой до неприличия человек, и подмигивал. Как, там же, где и я, в том же поселении, и я ДО СИХ ПОР тебя не знаю? Как я мог тебя не знать, я всех у нас знаю, я бы обязательно тебя запомнил, если бы хоть раз увидел, ты, наверное, недавно у нас живёшь?
Ох уж эти дети поселенцев, уроженцы Иудейских гор, всю территорию вокруг считающие лично своей и всех людей - соседями, ох уж эти местные наши дети, поселению двадцать лет, и самым старшим из его уроженцев - девятнадцать, эти всеобщие любимцы, вечно улыбающиеся, ходящие из одного дома в другой дом, как в детстве - с одних колен на другие колени, знающие всех и вся, прижимающиеся к чужим как к своим, ибо свои - все... Как мне объяснить тебе, весёлый мальчик, что для меня нормально - жить в одном месте семь лет и до сих пор не знать всех соседей в округе пяти километров, что я уже очень давно не учусь в школе, что я - такая вся из себя взрослая и солидная, что я тебе если не в матери, то уж по крайней мере в тёти...
Ничего этого я объяснять не стала. Проливной дождь уютно заглушал все мои ответы, впрочем, они никому не были нужны. У мальчика оказался - о чудо! - зонт, и вот уже мы стояли под ним, как два гнома под грибом, и он учил меня распознавать приближающиеся автомобили: "вот видишь, та машина - арабская, у неё одна фара горит тускло, и эта - тоже арабская, у неё мотор шумит очень с натугой, ты понимаешь, о чем я? у наших моторы так не шумят, никогда не садись в машину с таким мотором, даже если она случайно и не арабская, все равно ей до поселения не доехать, встанет где-нибудь по дороге, у нас же горы, никогда не садись в такую, ты поняла?" Я кивала. Поток вопросов и сведений не иссякал, глаза глядели на меня всё так же восторженно, юноша явно радовался случаю покрасоваться перед понравившейся старшеклассницей. В какой-то момент подъехала неарабская машина, в ней обнаружились четверо бородатых религиозных людей, все - довольно объёмные и все, как один - друзья моего нового приятеля. Он тут же полез к ним здороваться и весело целовался по всеми ними по скоростному методу, потом по тому же скоростному методу впихнул меня пятой в их машину, махнул нам всем рукой, давая, видимо, "добро" на выезд, и скрылся под дождём. Последними его ко мне обращёнными словами были "еще встретимся, не пропадай!!". Я искренне понадеялась, что "еще" мы если и встретимся, то снова в темноте. Нет, я не считаю себя старой грымзой, но то, что мне не восемнадцать лет, все-таки некоторым образом очевидно. Пока-пока, благодарно махнула я рукой и втянула живот: в машине было тесно.
На заднем сидении рядом со мной разместились двое дородных бородатых товарищей, оба, слава Богу, сухие, и оба стоически согласившиеся потеснить свои бока ради явочным порядком доставшейся им дамы. Первый из них, при ближайшем рассмотрении, оказался моим хорошим знакомым Лёней, а второй - одним из наших местных канторов, то есть певцов в синагоге. Кантор был спокоен и расслаблен, что выражалось у него в готовности громко петь. Я так понимаю, что он относится к категории людей, которые поют, как дышат: всегда. Водитель и прочие товарищи не только не возражали, но, напротив, всячески певца подбадривали. Пел кантор так называемые напевы - берутся три-четыре строчки текста, кладутся на протяжную молитвенную мелодию и склоняются туда-сюда с вариациями, втягивая и поющего, и слушателей почти в транс. Напевы есть разные, и более мелодичные на мой все-таки в России выросший слух, и менее. На этот раз мне повезло.
Кантор в машине пел что-то незнакомое, почти печальное, но с нотой надежды. Страдай, душа моя, страдай, пел он, страдай, ты далеко от дома, но ты найдёшь дорогу к небесам. Страдай, душа моя, страдай, и получишь ты сполна за работу свою. Страдай, душа моя, страдай.
Косые струи дождя били в неплотно закрытое окно и обдавали меня щекотными брызгами. Сидящий вплотную ко мне общительный Лёня (мы с ним были сплетены в классическую позу "как честный человек, я должен был жениться") начал наговаривать на моё тесно прижатое к нему ухо что-то из своей жизни, интересное, но бессвязное. Шум дождя с одной стороны и бесконечный напев с другой почти перекрывали его речи, поэтому смысл в них вел себя подобно огоньку-обманке на болоте: то вспыхнет, то исчезнет. Страдай, душа моя, страдай, пел кантор, а я слушала Лёню, как иногда слушают музыку, не пытаясь поймать общий смысл, а наслаждаясь отдельными мелодическими ходами.
- и стал мой дядя болеть после этого взрыва, а больничный ему не дали, чтобы не было нигде записано, что была такая травма на заводе, он просто получал зарплату и лежал дома, у него начались дикие боли, он даже разговаривать перестал...
... страдай, душа моя, страдай... страдай далеко от дома, но ты найдёшь дорогу к небесам... дорогу найдёшь и получишь сполна...
- и тогда мой дядя попросил своего знакомого, который служил во время войны с этим генералом, обратиться к генералу и попросить его лично. А генерал, это знакомый еще с войны помнил, любит бренди. Представляешь себе - в Москве, в то время - бренди! Где, откуда? Но дядя подключил свою родственницу, она работала заместителем директора какого-то ресторана, она бы и директором работала, но не была членом партии, поэтому - замдиректора только, она и в Израиль уезжала с этой должности...
... далеко от дома, далеко от Бога твоего, далеко от радости, но будет день...
- а генерал ему только руками разводит: нет, говорит мест у нас в больнице, нет и быть не может, потому что твой родственник - не военный, а мы и военных не всех кладём, нет у нас мест! Но тут он вынимает эту бутылку бренди, ты можешь себе представить - в Москве, тогда, бренди! - этого даже генерал достать не мог, он только руками развёл: "ах!", оценил он это, генерал, и что тот помнит - сколько лет ведь прошло с войны, когда они...
... тяжело, тяжело тебе, душа моя, тяжело, но будет день, и ты придёшь домой, ты обретёшь радость, воздастся тебе сполна за работу твою, душа моя...
- и вот после этой операции, а таких операций в мире на тот момент было сделано двенадцать, а в Союзе - всего шесть, дядина была шестая, и говорить он снова начал, и даже пришёл к нам домой перевоспитывать меня, что я сионист, а это нехорошо, с ним в палате там один араб из Палестины лежал, военный, по обмену, можешь себе представить, и этот араб ему наговорил, что сионисты - они все...
... страдай, душа моя, страдай, ты найдёшь и вспомнишь, откуда ведут дороги твои и куда, где тебя ждут, куда ты идёшь...
- а потом дядя уезжал в Германию, он к сыну уезжал, у него сын женился там, и жена потянула туда, к сыну, а дядя ехать не хотел, он хотел ко мне, к сионисту, в Израиль, но тётя не пустила, и уехали они в Германию оба, а дядя всё плакал и повторял...
... найдешь дорогу твою к небесам, и обретёшь радость, но пока...
- и они приезжали в гости с тётей в прошлом году, так дядя всё удивлялся, что мой папа машину моет возле дома, говорит, у нас в Германии можно только в отведённых для этого местах, вообще ему в Израиле понравилось ужасно, он всё хочет сюда приехать насовсем, но куда он поедет, у него же сын и внучек уже там растёт, внучка же не бросишь, правда?
Спасибо, Лёнька, сказала я искренне, выходя из машины. Да за что, удивился Лёня, ты приходи ко мне в гости, на подольше приходи, я тебе еще не такое расскажу. Ага, ответила я, приду, только ты тогда уже и кантора зови, чтобы пел, я не могу без музыкального сопровождения, и чтобы снова дождь, непременно дождь чтоб шуршал и звенел, да что тебе, дождя мало, посмотри, сколько его еще осталось, да, действительно, а у меня нет зонтика, ну ладно, я побежала, не надо меня провожать, ничего страшного, у тебя же тоже нет зонтика, я всё равно уже вся мокрая, пока!
Дома сразу яркие следы на бледном полу, и Дима, качая головой, снимает с меня вялотекущее пальто, и спрашивает, чего ты такая весёлая, ты бы лучше спросил, чего я такая мокрая, да я же вижу, что дождь, тебе же холодно, пойдём, я тебя согрею, давай сделаю быстро чаю горячего, бери кота и лезь под плед, да над чем ты всё смеёшься?
Согрею, чай, кот, плед. Страдай, душа моя, страдай - но будет день, и ты найдёшь дорогу, и ты придёшь домой, и воздастся тебе сполна за работу твою.
Сполна.