Карпа умер.
     Об этом нам сообщил классный руководитель доктор Фарс. Он с утра, до уроков, собрал всех в ординаторской и объявил, что этой ночью умер маленький Карпа. Мы помолчали полминуты, и доктор Фарс помолчал тоже. Потом он продолжил:
     - Карпа умер, - сказал доктор Фарс, - и это большая удача для нашего класса. Сегодня у нас по программе практическое занятие в морге, но я уже почти собрался его отменить, потому что в морге нет подходящих трупов для препарирования. Был один позавчера, но его забрали для выпускных экзаменов. Теперь же урок отменять не придётся, потому что очень вовремя умер Карпа, и первую лекцию цикла "Устройство сердечной мышцы" я прочитаю с его помощью.
     Мы зашумели. Учиться на знакомом трупе было гораздо интереснее, чем на незнакомом. Доктор Фарс послушал нас какое-то время, понимающе склонив голову.
     - В морг, господа, - скомандовал он.
    
     В морге мы сразу увидели Карпу и сгрудились вокруг него. Карпа лежал на чистом блестящем столе и был счастлив. Ему нечего было стесняться и не о чем печалиться. Ему нечего было бояться и незачем страдать. Его не было.
    
     Еще накануне вечером Карпа был. Он был, и он шел - шел по тому самому длинному пустынному парку, в котором его уже третий год подряд встречала эта женщина. Незнакомая, взрослая, чужая женщина. Женщина третий год подряд подходила к Карпе, становилась вплотную к его потной груди и говорила шепотом, всегда шепотом - "снимай". И Карпа снимал. Потом женщина говорила "ложись". И Карпа ложился. Потом женщина доставляла Карпе несколько неприятных минут, а потом - несколько приятных минут. Карпа лежал на траве, на земле, на снегу, иногда - в луже осенней листвы, иногда - в луже осенней воды, лежал и негромко подвывал. Сначала от страха (он каждый раз заново боялся женщину, хотя на какой-то из разов уже точно знал, что она будет делать), потом от боли, потом от удовольствия. Женщина говорила "тише, дурачок", и уходила. Карпа вставал, натягивал всё снятое и стянутое, и шел дальше. Он никогда и никому не рассказывал про ту женщину в парке.
    
     Когда женщина в один из разов как-то перестаралась с неприятными минутами, все не переходя и не переходя к приятным, Карпа закричал. Громко. Женщина удивилась и приказала "проси". Было очень больно, и Карпа попросил. Женщина засмеялась и сказала "еще проси". Карпа попросил еще, потом еще, потом он ползал по земле, ловил руки женщины и целовал ей пальцы. Глупый, ты чего просишь-то, спросила женщина, ты просишь, чтобы я перестала, или чтобы я продолжила? Не знаю, сказал Карпа.
    
     После этого вечера Карпа начал стесняться женщины. Он всё также ходил через длинный парк, и она всё так же встречала его там, но с тех пор, как он целовал ей пальцы, не зная, чего он больше хочет - чтобы она ушла, или чтобы она осталась, Карпа не мог больше терпеть сам себя. Он казался сам себе противным и синим, как мерзлые куры в материнской морозилке. Он был согласен в своей жизни со всем - с нудными уроками, с тяжелой поклажей, с нелюбовью окружающих, с тем, что он маленький и невзрачный Карпа, но он не хотел в своей жизни того одного вечера. Того вечера, когда маленький неврачный Карпа целовал руки чужой незнакомой женщине, причиняющей боль, и не знал, чего он больше хочет - чтобы она ушла, или чтобы она осталась. Того вечера, когда от гордости маленького невзрачного Карпы остались одни осколки. Карпа не мог вспоминать этот вечер. Именно поэтому он постоянно его вспоминал. Именно поэтому он все время ходил через этот парк. Он не всё время помнил тот вечер, но всё время ждал. Он знал, чего ждёт.
    
     Когда та женщина снова, во второй раз, увлеклась и неприятные минуты все длились и длились и стали уже весьма и весьма неприятными, Карпа сразу вспомнил. Он закусил губу и ничего не сказал. Женщина, кажется, удивилась и продолжила. Карпа молчал, глядя в сиреневое небо. Женщина отвлеклась на минуту, позвонила куда-то, а потом принялась за Карпу всерьёз. Он понял, что приятного на этот раз, видимо, не будет, и обрадовался. Он не хотел, чтоб на этот раз было приятное.
    
     Женщина старалась и старалась, и в какой-то момент молчать из усилия стало почти привычкой. Что-то хрустнуло где-то, но Карпа не заметил. Женщина тоже не заметила. Потом что-то полилось, и женщина сказала "О-о-о". Карпа молчал. Женщина вся вошла в эту странную игру (впрочем, ни Карпе, ни ей самой игра не казалась странной) и стала весёлой. Черные ветки деревьев светились вдали, а потом погасли. "Ты у меня попросишь", прошептала женщина, и что-то сделала. Карпа молчал. Невыносимость происходящего вышла за пределы разумного и стала правилами игры. Еще секундочку, и я больше не смогу, подумал Карпа, и взмолился, взмолился незнакомому Богу, взмолился в первый раз в своей жизни: дай! Дай мне смочь, дай мне не закричать, я никогда больше не хочу целовать эти незнакомые руки, я никогда больше не хочу ни о чем просить, дай мне смочь. Пожалуйста.
    
     Молитва немного отвлекла Карпу, и он не закричал. Он не закричал как раз ту последнюю секунду, которая отделила его от женщины, которая отделила его от того, кому он молился, которая отделила его от всех. Черные погасшие ветки закачались и встали. Далёкое небо сделало кульбит и стало близким. Что-то щелкнуло, что-то замкнулось, что-то вырвалось из ставшего совсем равнодушным тела, женщина резким движением приблизилась в последний раз, и Карпа успел увидеть, что победил.
    
     Навсегда победил.
    
     - Наше время подошло к концу, - сказал доктор Фарс, глядя на часы, - можете идти. Встретимся завтра в это же время, я прочту вам вторую лекцию цикла "Устройство сердечной мышцы".