и эта тошнотворная нудотина в груди - не грусть, а глубокие личностные процессы. Неверно утверждать "это я наконец-то осознала, как всё объективно фигово", надо говорить "это во мне идёт душевная работа, а она требует душевных сил". Любая работа требует сил, любая. Особенно работа над собой, не смешно, особенно работа над собой. И устала, и надоело, и сколько можно, а можно - долго, бесконечно, и всё новые и новые этапы будут казаться - финальными. А пока терпи. Потом будет хорошо.
     Потом опять плохо. Потом опять хорошо, но уже на принципиально ином уровне. А чем там лучше чем здесь? Ничем. Но если остаться здесь, то здесь будет хуже. Так что придётся туда. Наша эволюция - она же борьба за выживание: не вырос - не выжил. То есть выжил, конечно. Но на черта тебе такая жизнь?
     Я выкладываю на болотное сукно настроения цветные стёклышки, наворованные из этих душных, смутных, неясных дней. Дни так себе - то есть дни классные, работа над собой полным ходом, самое то, только душа устала от трения - а вот же, смотри сюда, какая прелесть, это я вчера подбрала, а вот - позавчера, и сегодня еще целая горсть, давай поиграем, я высыпаю стеклышки на сукно и они переливаются наивным стеклянным блеском на мутно-зелёном. Гляди.
     Вот искристо-красный осколочек впечатлений - кареглазый лукавый Став, шестилетний сын лохматой и озабоченной Орли. Орли грустна: она поругались со своим женихом Михаэлем, они, возможно, расстанутся. "Став, ты скучаешь по Михаэлю?" - "Мама, Михаэль - это не мой друг. Это твой друг. Давай лучше я тебя спрошу, скучаешь ты по нему, или нет".
     Луч света падает через окно, цвет стёклышка меняется на ярко-оранжевый: Став приходит провожать меня и мою дочь Мусю, приезжавших в гости к маме Орли. "Вы ужасно славные, - говорит нам Став, - вы мне понравились". "Знаешь, Став, - говорю я после положенных ответных комплиментов, - мне очень приятно слышать такие слова". "Я знаю, - кивает Став, - я их потому и говорю".
     Став коварно, но и печально улыбается в центре кадра, тает в его середине и сквозь мутно-зелёное проступает новая картинка: предпасхальное небо. Оно было чистым, как нежно-лиловый взгляд. Я вышла на крыльцо, загляделась на пустой тихий купол, и внезапно обнаружила над собой полнолуние (ну конечно же: "пятнадцатого числа месяца нисана", но об этом как-то забываешь в суете). Полнолуние было спокойным и уверенным, а лиловое небо подметали явно лучшие в мире домохозяйки. И это казалось правильным, как запятая на нужном месте.
     Еще цветной кусочек, белый: Саймон, собака. Саймона никто не любит, потому что он слишком огромный, грязный, "и вообще лошадь". Саймон грузно лежит у стены, привязанный длинной верёвкой и изредка вздыхает, колыхаясь своим большим собачьим телом. Воплощённая грусть. Могла бы быть хорошая фотография, но фотоаппарата в руках нет, да и неудобно: как будто спекулируешь на чьём-то горе. "А я пойду Саймона почешу", говорит Дима, уходит и какое-то время старательно начёсывает пыльные собакины бока.
     А я лечу кактусы. У меня дома, в горшке, растёт некоторое количество юных зелёных кактусов, и им у нас явно мало света: они худеют, изгибаются и вообще выглядят неважно. Я додумалась облучать кактусы электрической лампой, и теперь у нас в кабинете почти круглые сутки горит свет: мы освещаем кактусы. На несколько совсем уже ночных часов свет выключается (даже в самой жаркой пустыне кактусам надо спать), с утра, как только солнце покидает окна, включается вновь. Мы уезжаем, а свет горит. Мы возвращаемся и видим всё тот же свет. Там, под изгибом заботливой длинношеей лампы, стоят и греются под ярким светом маленькие серьёзные кактусы.
     Глубина грусти измеряется только оттенками стекол. Мои цветные игрушки сегодня все имеют привкус грусти. Наверное, в этом нет ничего плохого. Я закрываю глаза и вижу воду, глубокую синюю воду.
     Дети формулируют точнее и глубже - особенно те, которые еще особо не умеют говорить. На днях Муся, утомившись от посещения друзей, вытащила меня в коридор, развела руками, одной рукой указывая на Диму, а другой - на входную дверь, и скомандовала: "Папу - и туда!". А Мусина ровесница, подругина дочка Тали, рыдала тут от плохого настроения и общей невыносимости жизни. На вопрос, что с ней случилось, заявила сквозь слёзы: "МНЕ НЕ ТАК!!!"
     Мне не так. Мне папу и туда, туда, где всё решено и понятно, где не бывает периодов грусти и мути, где не тошнит от переизбытка эмоций, где есть решения и потому не нужны задачи. Мне не так, мне туда. И папу, обязательно папу. Чтобы жалел и утешал, что ли, или просто чтобы был, или чтобы носил на руках и подбрасывал до небес, делая сложное - простым, а высокое - близким. Когда я снова стану маленькой, я снова заведу себе дочку Мусю и буду с ней играть, отнимая друг у друга пластмассовые совочки и не мучаясь чувством ответственности ни за что на свете.