Что хорошо, так это то, что я никогда не теряю остроты ощущений. Могла бы, кажется, привыкнуть, ан нет. Вечно удивляюсь, как в первый раз, и оттого жизнь полна впечатлений настолько ярких, что даже глаза болят.
Сегодня мы с Мусём были приглашены к "доктору по развитию" - есть в жизни дотрехлеток такая вещь. Доктор приезжает к нам в поселение раз в полгода, принимает, не отходя от кассы, всех соответствующих мелких, и проверяет, насколько они нормально развиваются - ползают, ходят, пирамидки строят, "пока-пока" делают и т.д. Обычно все развиваются нормально, но приглашают всех всё равно, так надо. Нас тоже пригласили. "Пойдём", решили мы с Мусём, потому что раз пригласили - надо пойти.
Доктор по развитию работает по средам. Я вообще-то тоже работаю по средам, но развитие ребёнка - это святое, посему я перекраиваю всю неделю, меняю местами шляпу с попой и удава с крокодилом, и организовываю себе почти свободную среду, с выездом только к вечеру. Остаюсь дома с Мусём и к трем двадцати собираюсь идти к доктору. Изначально попросив назначить нас на самое позднее время приёма, потому что, во-первых, Мусь днём спит, и желательно, чтобы она сама проснулась, а не была разбужена суровой мамой со словами (мечта поэта) "пора к доктору", а во-вторых - я всегда всюду опаздываю. Постоянно. Неизменно. Поэтому меня вечно преследует смутное ощущение, что чем на позже я назначу, тем больше шансов, что я туда все-таки успею. По принципу "позжее не бывает". Хорошо.
Днём в диком вихре собираю ребёнка и себя, собираю долго и напряженно, потому что после доктора мне еще надо на работу, и это требует вида, а вид - это не только плавки снял шорты надел, это еще и косметика, пусть минимальная, но пять-то минут надо, Муся, не трогай мамину тушь, зеркало запотело, каша пригорела, кушай, деточка, кушай, где мой карандаш для глаз, где наша пробка для бутылочки, где мои летние туфли, блин, год не надевала, какого черта потеплело, давай быстро сандалики, сейчас, сейчас, уже идем, уже бежим, подожди секундочку, мама ушла в разных носках, это ерунда, но пациенты удивятся, памперсы взяли, соску взяли, кошелёк взяли, расческу взяли (оставь тушь, я сказала! ну вот, пошли теперь быстренько ручки мыть, пока не засохло), хрен с ними с носками, одинаковых все равно нет, пойду без никаких, отдай туфельку, деточка, а то мамочка пойдет в тапочках, ух-ух, а еще и хамсин, если кто-то не помнит, и в горку, и под горку, и с коляской, и с сумкой, и в жару, и год не будет огурцов...
Выхожу. Очередь на три двадцать, идти пятнадцать минут, выхожу в три двадцать пять. Расчет такой: все равно в прошлый раз ждали, и в позапрошлый - тоже, да быть так не может, чтобы в этот раз все было вовремя. Сейчас я быстренько добегу, и все будет в порядке. Краснощекий Мусь пыхтит в коляске, ей обещаны много детей и потом погулять, если останется время. Добегаю. Э?
Почему-то закрыто. Смотрю сквозь стекло. Никого. Время - без двадцати четыре. Гады, сволочи, ненавижу, мяу, я же только на двадцать минут опоздала! В прошлый раз мы сорок ждали! Куда вы все разбежались с такой дикой скоростью? Куда, куда вы удалились, жесткосердный доктор по развитию? Развиваться? А я?
Решаю позвонить нашей местной медсестре, отвечающей за мелких в поселении, и узнать, где все, собственно. Ну или пусть она мне уже всё скажет, что обо мне думает, и мы тихо пойдем обратно. Номера медсестры я не помню, но он записался на моем автоответчике, когда она оставляла мне сообщение о визите к врачу. Звоню на свой автоответчик. Запоминаю номер, на автомате прослушиваю само сообщение: здравствуйте, я хочу пригласить вас с Таир на очередную встречу с доктором по развитию, которая состоится через неделю, ДЕВЯТОГО апреля, в среду... ыыыыыэээээээуу ууууууууууАБАБ!!!...
И грациозно преломившаяся в поясе женская фигура у белых запертых дверей.
И вопль "я коза!!!", несущийся по просторам Иудейских гор.
И тогда я поняла, что время пришло. Что человека не изменишь, и нет смысла скрывать от людей узловые моменты моей биографии. Что вечером я доползу домой, и опишу ту давнюю историю, что была и навеки останется вершиной моих творческих успехов в области попадания в жопу изысканные ситуации. Ту хрестоматийную историю, рассказать которую я в свое время не успела только абсолютно глухим. Ту любимейшую мной сцену, которая подняла меня на такие вершины свободы в собственных глазах, что какая-то там неделей перепутанная встреча не нарушит моего душевного покоя больше, чем на миг. Ибо выше пасть невозможно.
Ибо пора уже мне написать ПРО
ИСТОРИЮ С ШОКО.
Если кратко (а зачем длинно) - то так. 1997 год. Зима. Девушка, военнослужащая, тоненькая и порывистая, в военной форме. Центральная автобусная станция. Утро. Закройте глаза и ощутите гортанный гам, топот ног и бензинный пар. Закройте глаза и представьте себе, как неохота рано утром в первый рабочий день недели переться хрен знает куда через полстраны. Закройте глаза и убедитесь, как холодно и печально тащиться вдоль ряда пыхтящих автобусов и дуть на покрасневшие пальцы. Сглотните и поймите, как хочется в такой момент (особенно когда случайно есть лишние пять минут) выпить горячего какао. Густого, сладкого, душистого, уютного горячего какао. По-нашему - шоко. Видимо, от "шоколад".
Вообще-то я служила в Иерусалиме, но по воскресеньям (а именно они у нас являются первыми рабочими днями в неделе) каждую неделю ездила на курс в центр страны, на одну из огромных военных баз - Тель Ха-Шомер. На эту базу меня честно и регулярно возил известный солдатский автобус под названием "номер четыреста", или, на иврите, "кав арба-мэот". Нет, он не был специально солдатским, просто количество садящихся в него по утрам солдат, желавших попасть из Иерусалима в Тель Ха-Шомер, зашкаливало за всяческие максимумы. Ну и я с ними, а что, собственно. Каждую неделю. Рано утром. В любую погоду. "Зато бесплатно", как говорили у нас в начальной школе.
Но в То Самое Воскресенье мне не надо было на курс и на "кав арба-мэот". Мне надо было к врачу, по причине год не прекращающегося кашля. Мой непроходящий кашель
достал взволновал весь родной армейский коллектив, и сопротивляющуюся меня (ненавижу докторов) чуть ли не приказом командования записали на приём к врачу. Врач принимает на другой большой военной базе, в Црифине. Туда из Иерусалима ходит автобус номер четыреста тридцать три, тоже довольно солдатский, но все же не в такой степени, как "кав арба-мэот". Меня разрешили один раз не придти на воскресный курс, и рано поутру я знакомым маршрутом отправилась на Центральную Автобусную Станцию. А теперь вернитесь к первому абзацу и поймите, почему я добрела до маленькой станционной кафешки и на последние (всегда последние) деньги купила шоко. Горячий, густой, сладкий, душистый шоко.
Шоко-то я купила, но на это ушли не только последние деньги, но и последние секунды лишнего времени. Мне накрыли крышечкой горячий картонный стаканчик, и я пошла - нет, уже побежала - нет, уже быстро побежала - в сторону моих автобусов. Ходят они все довольно часто, раз в 15-20 минут, но для военного человека 20 минут опоздания - много. Даже к врачу. Особенно к врачу. Не примут, и объясняй потом начальству, почему тебе нужен еще один выходной.
Издалека вижу свой родной автобус и понимаю, что он вот-вот отойдет. Кидаюсь вслед и бегу, поднимая пыль и пятки. Успеваю. Одним прыжком вонзаюсь в распахнутые двери и приземляюсь прямо перед водителем.
Со всего размаха выливая на него полстакана своего шоко.
Своего свежего, горячего, густого, коричневого шоко.
На него, на его белую рубашку, на его руль, на какие-то его бумаги на руле и на лобовое стекло его автобуса.
Конечно, "водитель в шоке" - это неплохой каламбур для данного случая. Но водитель не в шоке, он в ярости! Он орёт на меня всей мощью своих неслабых лёгких, он кроет меня по всем родителям разом, он вопрошает, где были мои глаза, мозги, голова, руки и остальные части тела в момент сотворения мира, он выражает жалость по поводу моего появления на свет, он учит меня жить и советует не жить, он призывает в свидетели всех пассажиров и воздевает руки к небу. Он справедлив, как Божий гнев, и невыносим, как железо по стеклу. Его слышит весь этот автобус и еще штук пять соседних. Кроме того, судя по адресу выражений, его явно слышат все мои покойные родственники.
Надо сказать, что если я чего-то в жизни не выношу категорически, так это когда на меня кричат на людях. Да еще на посторонних. Да еще долго. Может, и по делу, но. Я сползаю по ступенькам, покидаю автобус, приземляюсь на лавочку напротив остановки и принимаюсь рыдать. Потому что нельзя же так. Потому что я и так довольно тяжело проживаю данный период своей жизни. Потому что мне и без шоко все время хочется плакать. Потому что он на меня орал при всех, и это слышало полстраны! Я сижу на лавочке и сотрясаюсь в сжатые ладони. Если бы в тот момент ко мне пришла добрая фея, я бы попросила её мгновенно перебросить меня в Китай. Желательно навсегда.
Водитель автобуса наблюдает сие душераздирающее зрелище из окна, и его охватывает совесть. Он выглядывает из автобуса и машет мне рукой. Мне-то ясно, что после того, что было между нами, мы однозначно расстались навсегда - но ему отнюдь. Он кричит "да ладно тебе" и зовет меня обратно в лоно вверенного ему транспортного средства. Он осторожно стряхивает капли уже остывшего шоко с рубашки и протирает лобовое стекло. Он тупо смотрит на меня и почему-то никуда не едет. Он растерян и смущён. Я рыдаю. Водитель бросает всё и выходит ко мне из своего автобуса. Обнимает за плечи, суёт носовой платок и чуть ли не просит прощения. Я рыдаю. Я просто не могу остановиться. Из окон высовываются сердобольные пассажиры и уговаривают меня простить грубияна-водителя. Они смотрят на него с укоризной: довёл ребёнка? - и предлагают мне конфеты и попить. Мне не до конфет и не до попить, я рыдаю и мотаю головой. Я ни за что на свете не войду больше в этот автобус. Я ни за что на свете не поеду с этим водителем никуда. Я его простила, мне ничего от него не надо, но пусть уезжает быстрее, я больше так не могу. Я успокоюсь и поеду себе на следующем автобусе, ничего страшного. Я приду в себя, только оставьте меня в покое. Водитель переглядывается с пассажирами. Пассажиры переглядываются с водителем. Еще немного, и они все внесут меня в автобус на руках.
К счастью, время отправления автобуса даже в Израиле не совсем уж метафора, и дольше какого-то количества минут задерживаться нельзя. Водитель в последний раз просит моего прощения, рвет залитую шоко рубашку на груди, машет рукой и залезает в автобус. Автобус уезжает. Я понемногу успокаиваюсь, всхлипываю всё реже и все тише, шарю по карманам в поисках носового платка и нахожу. Вытираю слёзы. Допиваю остатки шоко (чего уж там). Даже набираюсь сил и поднимаю глаза на мир. Мир ничего, ему, в принципе, нет до меня особого дела. Ну и ладушки. Глубокий вздох и ко мне подъезжает следующий автобус. Еще один четырёхсотый. Еще один "кав арба-мэот". Другой.
"Вот и новый "кав арба-мэот", быстро как"- отмечает моё исстрадавшееся сознание и тупо смотрит вперёд, пытаясь понять, что не так в этой картинке. Новый кав арба-мэот разворачивается и открывает двери, люди начинают в них потихоньку затекать, и тут у меня темнеет в глазах. Потому, что я понимаю, что четырехсотый автобус НЕ ИДЁТ в Црифин. Потому что в Црифин идёт автобус номер четыреста тридцать три. Который останавливается не здесь, но рядом. Который вот как раз - смотри, смотри - подошёл...
Если меня в тот момент что-то радовало, то исключительно то, что ТОТ водитель не узнал и не узнает никогда, что я перепутала автобусы и должна была, по всей логике, облить вовсе не его, а водителя автобуса номер четыреста тридцать три. Если меня в тот момент что-то интересовало, то вот какая мысль. Вся моя история с шоко заняла от силы минут двадцать - а ведь на Центральной Автобусной Станции люди иногда стоят подолгу. То есть мог вполне быть посторонний человек, и не один, видевший всё это сначала до конца. Видевший, как я изо всех сил бежала на автобус номер четыреста, как облила водителя шоко, как он на меня орал, как я вышла и рыдала, как весь автобус уговаривал меня успокоиться и уехать с ними, как я отказывалась, как они уехали в свой Тель Ха-Шомер... И как я после этого тихо встала, перешла на другую платформу и уехала на автобусе номер четыреста тридцать три в Црифин. Интересно, думала я, глотая последние слёзы и шмыгая носом, интересно, тот, кто это всё видел, подумал, что я - ненормальная? Или исследователь психологии водителей четырехсотых автобусов? Или извращенка? Или так обиделась и расстроилась, что решила поменять маршрут? Или, что скорее, что мне вообще все равно, куда ехать, лишь бы уехать куда-нибудь, да поскорей?
Я не знаю. Но то, что после той истории я сохранила минимальную способность удивляться своим перепутам, меня искренне радует. Потому, что самое интересное со мною уже случилось. Потому, что тот уровень внутренней свободы, который подарил мне облитый шоко водитель автобуса номер четыреста, избавляет меня от любых дальнейших терзаний. Потому, что после такого я могу перепутать всё, и лишь ощущать себя достойным продолжателем собственного дела. Потому, что красота сюжета важнее перепутанной даты. Потому, что выше пасть - невозможно.
Сегодня я рассказала эту историю еще одному человеку. Он выслушал всё до конца и спросил:
- А врач-то был назначен действительно на этот день?..