Фантазмы Зеева
Малкина
5. Людоеды доисторической
Всякая история - это история болезни.
И все правят температурный лист
в свою пользу.
Больного жалко.
Термометр
Когда они с любопытством бывших "отъезжантов" вошли в занудную машину таможенного осмотра, было светло. Но с тех пор не просто потемнело. Страну тряхнуло на очередном политическом ухабе. Возникли новые тёмные интересы. Так что потемнело явно сверхпланово. Вот и вышли они в промозглую ночь.
- В Европе это дело проходило как-то изящнее и даже ночи выглядели дамами полусвета, а не замызганными шлюхами, - поежился Зеев, оглядывая тусклую офонаренность пространства, залитого больше дождем, чем светом.
После еще одной тоскливой минуты он добавил.
- Мослегтранс, как пишут, погиб, и такси превратились в редкостную достопримечательность.
Слушая мало вдохновляющие сентенции, Лина ежилась молча и обречено. Конечно, политические тучи
ей не были видны, но предгрозовую духоту она чувствовала. Смутные, бесплотные страхи привычно мучили её. Она жалась к Зееву. Ему сюда нужно по весьма смутным его делам. Доллары отмыть в местных лужах - Московия, Русь Сибирская, Бурятия. С лужами тут и верно полный переполненс. Это в Израиле они одноместные, хотя желающих сесть с компанией в лужу хватает. А местные - они вон какие многоместные, нахлестанные дождем и расхлестанные колесами таксистского бума, который, увы, миновал.
Так она думала, почти синхронно повторяя мысли Зеева, но потом она начала сердиться, и мысль её пошла по своей тропе.
Враки это всё про "лужи"! Узнать "Все о ней" - о воде своей живой ему хочется.
А сама она чего там хотела, витая радостно вблизи сияющих тайно-долларами вершин, так уж, напрочь, перехотела, сброшенная с этих вершин в низины промозглой безнадеги.
"Катись оно всё, домой в Иерусалим хочу".
"Ах, вот что-то!"
- Влад, такси, - вскинулась она навстречу единственному в своем роде драндулету, заляпанному свежей грязью.
Неприятен Зееву крокодил с колесами этот, и дверца, услужливо распахнутая, смотрится как игривая пасть, ехидно завернутая набок, но он сказал "поехали", и он махнул рукой.
Водитель-боров даже не повернул головы - качан на жирной шее и, надо полагать, чувств никаких не изведав, рванул в ночь, едва они уселись.
Холодный ветер засвистел за окнами, и жесткий дождь ударил в жестяные бока драндулады.
Холод в машине сгущался и плащи на них, простеганные долларами на живую нитку, оказались как раз под такую погоду.
Ложное ощущение завершения опасных игрищ усыпляло. Проходя таможню, они оба напряженно помнили, что деньги появляются в полночь. Обоим, по понятным причинам, сильно не хотелось, чтобы недекларированные доллары возникли посередь таможенного досмотра. Слава Ему - пронесло.
Расслабившись, Лина просто уснула, а Зеев, в кошельке которого лишние доллары вот-вот засветятся, держался на диетически легкой тревоге. Он нес в себе предмет грабежа, соблазняя ослабший вокруг народ пойти по этому весьма прямолинейному (на вид) пути первоначального накопления капитала.
И вдруг сердце резко швырнуло кровь с адреналином в полусонные мозги.
"Колыма - не колымага!" - ругнулся не вслух Зеев, вздрогнув от пока еще очень тихого ужаса. Дорога за окном совершенно перестала походить на шоссе.
Он осторожным толчком разбудил задремавшую Лину.
- В Могилёвск мы так при-ЕДЕМ, не в Москву, - не удержался он от соблазна хоть как-то выразиться.
- Молчи, сука плешивая, и без тебя тошно, - мрачно хрюкнул клыкастый этот боров, и продолжил молча врезаться в ночь, подскакивая и раскачиваясь на скользких ухаба, дёргающих машину из стороны в сторону.
Зеев оцепенело замер, неспособный додумать до конца свою жуткую мысль. Беспросветная муть в утомленных мозгах с ядовитыми прожилками цепенящего страха, отдаляла и отдаляла момент действия. А делать что-то надо. Сердце Лины рядом стучало в загнанном ритме.
Это длилось и длилось, пока боров не остановил машину. Смрадно дохнув в лицо Зеева, он страшновато осклабился и изрёк:
- Пиво на волю выпущу, и едем.
Зеев проводил его взглядом. Он уже понимал, что надо прыгнуть за руль и удирать. Но заставить себя действовать было трудно. Он успел даже подумать почему: " Нет ни сил таких, ни прыти, ни умения водити".
Протянув так несколько секунд, Зеев все-таки полез наружу, чтобы сесть на водительское место, Уж как-нибудь руки-ноги вспомнят, как эту болотную тварь водить.
Лина инстинктивно полезла вслед за ним.
Он ни подумать, ни остановить ее не успел. Лишь рот раскрыл, увидев на краю леса палатку напоминающую не совсем человеческую задницу. Из её раскрывшегося тёмного нутра замедлено, будто выдавливаясь из сатанинского заднего прохода, сформировались темные безликие фигуры.
Накричать на Лину, - зачем она вылезла из машины, Зеев не успел. Мощный слепящий, как прожектор, фонарь ударил в лицо светом, давя волю.
- Раздевайтесь, - проскрежетал робото-образный верзила в костюме цвета мокрой ржавчины.
Как загипнотизированные они скинули плащи в вороватые руки квазимодного шмыгуна.
- Догола, - прорычал из тьмы боров.
- Неудобно, - вздымая собственный рык, заметил Зеев. Багровая волна ярости заставила его вспомнить, что он, некоторым образом, волк. Удар по голове рассеял эту иллюзию и свалил зачитанного до дыр словоОБРАЗного волка в хлюпающую грязь. Он услышал, как дико закричала Лина и тут же рухнула рядом.
- Сопротивляются, суки, - резюмировал некий слюнявый голос, похожий на смачный плевок.
- Хрен с ними - поехали.
Это боров прохрюкал густо по-атамански.
- Карманы-то прошарь.
Это было сделано отсеканием с карманами кусков штанов, прилежащих к этим деньго - хранилищам.
- Да не тащи ты мне грязь в машину, - взъерепенился боров в ответ на
поп-пытку содрать с них остатки хлюпающей кровью и грязью одежды.
И тут, видно, рычащий робот борову подчинился.
В голове Зеева плотность проклятий дошла до звона, но забитый грязью рот проявил подлую слабость ... или мудрую осторожность.
- Этого бы стукнуть...
"Ах ты, плевок сифилитика!" - взъярясь, подумал Зеев, но не шелохнулся.
- И теплым съедят. Пора нам, - ползут уж Жуки навозные - Едоки колхозные.
Зеев молчал, но, едва, отрыгнув колесами грязь, рванулись эти обломки человеческого подвида во тьму, он выплюнул им вслед грязь пополам с проклятьями. Проклял откровенно, от души, никому, кроме Самого, не подследственной.
И что пожелал, сбылось немедля!
Глухой удар, и освещенная собственными фарами машина встала за стеной мокрой тьмы.
Оба резко подняли головы. Распластанная в грязи полуголая Лина вспрыгнула в дикой надежде. Там, в машине, сухие вещи.
Именно с такой мыслью и вспрыгнула.
А что еще хотеть в этом не израильском июне с дождем в пяти градусах от нуля, когда душа давно пробила пятки навылет, а опустошенное сознание сжалось от холода до размеров этой единственной мысли?
Впрочем, только на краткий миг.
Потом она оглянулась и, едва не упав на осклизлых остатках земной тверди, рванула Зеева.
Зеев вставал на ноги тяжело, почти ничего не видя, от непросохшего удара по затылку, но, распрямившись, схватил Лину и побежал вперед.
Надрывный рев мотора и ни звука человеческой речи внушали надежду.
На что!?
На смерть возникшей жути, этих кусков тьмы адской задницы.
Подбежав к крокодиладе, они замерли от благоговейного ужаса.
Ни во что не упираясь, машина ревела на месте. По лобовому стеклу стекала кровь разбитых голов, Непостижимым образом и третий, что сидел сзади, вылетел вверх и вперед.
- По льву и кобре ступать будешь, раздавишь льва и ... дракона, - ловя дыхание, раздельно проговорил Зеев, как гвоздями гроб их заколачивая.
Выбрасывая из-за руля тяжеленного борова, он яростно просипел:
- Вот тобой людоеды пусть и подавятся.
- Какие людо... не говори так ... ночью, - вздрагивая от цепкого ужаса, проговорила Лина.
Только что пытавшаяся оттащить от чемодана легковесного Шмыгуна, она после слов Зеева замерла, и дождь хлестал ее жалко съежившееся беззащитное тело, на котором остались лишь намеки на одежду.
Зеев рывком выдернул Шмыгуна наружу.
Гримаса на лице его была страшна.
Выброшенный за штаны Шмыгун глухо простонал, Зеев вынул из его карманов нож и пистолет, и с факирской ловкостью
разрезал ножом одежду на всех троих от ворота и до заднего прохода.
При этом он с остервенением продолжал сипеть, выталкивая с перерывами слова.
Мясо-то нынче... дорого ... Они с этими бандо-логами ... в симбиозе жили ..., следы их ..., преступлений ..., съедали.
Лина от такого объяснения ситуации, превратилась в клубок змеящихся страхов, но продолжала обтираться и переодеваться, уже скрывшись за дверцей, вздрагивающего как пёс на цепи автомобиля.
Разогнувшись, Зеев подвёл итоги проделанной работы:
- Мужики эти, если очухаются, пусть сперва штаны заштопают.
Не мог он представить себе, что они и без штанов в погоню ринутся. Более того, виделись ему на ясной утренней заре добела обглоданные кости Борова и Шмыгуна рядом с железными останками Робота при ржавом его оружии.
Этот фантазм не мешал ему оглядывать с пристрастием нечистопородную автошваль и заметить тот, вставший стенкой, камень преткновения, на который, скользнув боком нацепилась задними колёсами полудохлая автозверюга.
"Ну, анти-исты, кто может сделать чудо столь изящно, своих законов природы не нарушая!?"
- Садись за руль, - прошипел он сквозь шорох дождя Лине, уже успевшей одеться в сухое.
Она испуганно оглянулась. Вид трёх обнажённых полутрупов сделал её ноги ватными.
- Быстро, слышишь. Да лезь ты прямо через сидение. Я сейчас подниму зад, и машина рванет в правый бок, в правый бок, слышишь. Тогда жми на тормоз... и всё.
Сзади послышалось что-то отличное от шума дождя и ветра, Зеев лихорадочно рванулся к багажнику. Да где их чертов фонарь. Ага, вот оно. Это домкрат.
Несколько судорожных движений и приподнятый зад машины взял барьер.
Машина рванулась круто вбок и, когда он кинулся
к ней как дикому мустангу наперерез, тут же пошла юзом, подчиняясь тормозам, и, чуть не размазав его по грязи. Уцепившись за багажник на крыше, он повис, спасая ноги. Потом ввалился кособоко в машину. Лина мгновенно отпустила тормоза, вверяя себя его удаче и воле. Машина, едва остановившись, снова рванула, и он кубарем улетел на заднее сидение.
- Руль, - только и успел прокричать Лине. И она повела машину.
Секундой спустя, он, обняв ее сзади, перехватил ускользающий на осклизлой бугристой дороге руль, и они понеслись.
Езда походила на скачку, но они упорно брали вправо на каждой расхлюстанной развилке, потому что оба чувствовали - шоссе где-то справа.
Вот оно, очевидно, вот оно!
И тут, при въезде на шоссе, мотор заглох.
Крутоват ли оказался въезд, или бензобак пробило? - они и секунды не разбирались. Схватил он сумку с документами и плащи с деньгами, и бросились они бегом, как от чумы, мимо придорожного леса накрытого тьмой и дождём.
Лина, ослабевшая от безумия, подступившего из лесной тьмы, рыдая, побежала как на марафонской дистанции. Чувствуя, как тянется за ней из людоедской тьмы ледяная рука, она всё ускоряла бег. А уж бегать она умела. Всего лет десять назад она бежала где-то здесь, видя впереди яркую курточку Тины и крохотный Алекс, подпрыгивая на папиных плечах, кричал:
" Мама, мама победи!
Никого нет впереди!"
В те годы был у Зеева такой бзик, или малый фантазм, по имени Фани Бленкерс-Коэн.
Первые послевоенные годы.
Олимпиада.
И летит к золотому финишу, рассекая упругий воздух семитским своим носом, Фаина Коэн.
И с трибун, замерших от изумления, звенят два детских голосочка: " Мама!"
И муж выскакивает на дорожку на глазах изумленного стадиона, давно похоронившего бывшую олимпийскую чемпионку, вдруг восставшую из пепла войны, унесшей в дыму газовых печей миллионы ее сородичей.
И "пепел Клааса" уж точно стучит в ее обезумевшее от ярости сердце.
А дистанция уходит во тьму как в бесконечность, километры и километры. И они бегут, тяжелея от дождя и усталости, вздымающейся как гора.
Где-то, уже в полубреду захлебывающихся сердец, увидели они, как из тьмы и шороха сосен выделился лохматый силуэт, и тяжелый дых огромной собаки проник в мозг сквозь шлеп их собственных ног и шорох дождя. Собака скачком обогнала их, двигавшихся, как в замедленном кино, и стала на дороге.
Зеев с трудом заставил себя, если не испугаться, то хотя бы насторожиться.
С собаками у старого волка всю жизнь были странно-прекрасные отношения. Многие хозяева "страшных" собак кто с удивлением, кто с восторгом, а чаще с раздражением, наблюдали, как их верные псы кидались к этому, впервые встреченному, чтобы выразить ему свою радостную любовь.
Зеев ввел в семейный обиход объяснение этому феномену, как у Высоцкого в "Переселенье душ" - "А этот милый человек был раньше добрым псом".
Как во всех таких делах, неясно, что первично - феномен или фантазм, но виделось ему празднество в огромном замке или дворце, и все его любят, а дети просто виснут на лохматых его боках. И хозяйская свора на псарне уважает его силу и мудрость, Для них он почти уже не пес, а высшее существо.
А потом все рухнуло. Он оказался в лесу вожаком стаи отпетых бродяг. Страшно тосковал, слишком интеллигентный для дикой жизни. Погиб, спасая ребенка, упавшего в прорубь. Его застрелили, зная в нем лишь вожака грозной стаи.
Так что к собакам он относился взаимно хорошо.
Но во времена, когда и "как бы люди" людо-еду ищут, что от собак-то можно ждать?
- Замри, - прохрипел он Лине и вынул "трофейный" пистоль.
Пес отлично понял этот жест, но не прыгнул в сторону, подставляя бок, и не зарычал, а вжался в землю и обиженно заскулил.
Чертова ночь! Такого не может быть!
- Джу! - заорал Зеев, демонстративно засовывая пистолет в карман. Пес поднялся и аккуратно пошел на дипломатическое сближение, поворачивая голову то в фас, то в профиль. При этом он просительно повизгивал и скулил печально и рычал в сторону леса, откуда вышел.
- Это Мишки Фельдмана пес, Джульбарс. Нехороший человек ранил его хозяина на даче. Джуль его загрыз, но больше ничем хозяину помочь не может. Нас зовет.
Вот так вот, мокрый до нитки Зеев сипло и псин-хрон-но переводил собачью речь Лине. Удары сердца сотрясали его как удары молота. Лина всем телом слышала эти удары, она жалась к нему и струи текли по исхудалому ее лицу, как неистощимые слезы.
Странный пес теплым шаром разгоряченного от бега тела подкатился к ней, и она доверчиво прижалась к согревающему боку собаки. Пес снисходительно лизнул ее в лицо.
- Бежим, - приказал самому себе пошатывающийся Зеев.
- Дай отдохнуть минуту.
Но на шоссе с той стороны, откуда они прибежали, вскоре послышался будто бы топот ног.
Зеев каким-то странным супер зрением, как астроном в туманности неба, вычислил нагло голые фигуры и содрогнулся.
Пес вырвался, дернул Лину за плащ, и она побежала вслед за собакой, сосредоточенная только на двух мыслях: не упасть, не отстать, не упасть, не отстать, не упасть....