Дедушка Миша умер 6 лет назад.
Он умирал долго и мучительно, а бабушка сидела около его кровати, держала его за руку и плакала, плакала...
Деда я помню в тельняшке. У него их было несколько. В тельняшке было особенно заметно, какие у него синие глаза. Дед был близорук и глаза его всегда щурились за толстыми стеклами допотопных очков, с которыми он так и не согласился расстаться до самой смерти.
Деда звали Мойша-гой. Несмотря на то, что он был евреем чистой воды.
Прозвище пристало к нему с бабушкиной легкой руки: каждый раз, наливая ему из лафитничка чачи собственного приготовления и кладя на малюсенькую тарелочку кусочек сала, бабушка говорила ему:
- Все евреи, как евреи, а ты, Миша, как неродной...Ты гой, Миша. Ешь, пока не пришел никто...
И дед ел.
Ел он медленно и со вкусом. Ел, как птенчик, по капельке. Перед ним стояло пять или шесть блюдечек, на которых была разложена бабушкина стряпня: фаршмачок, селедочка, сальцо, маленькая вареная картошечка, кружок колбаски...Не могу удержаться от уменьшительно-ласкательных суффиксов. У деда Миши все было именно таким - маленьким и уютным.
Помню, как он приходил в комнатку, где я спала, оставаясь у них, и спрашивал:
- Ты что есть на завтрак будешь, Петрушка?
Петрушка это я. Он меня так называл всегда. И я никогда его не разочаровывала: заказ был неизменным:
- Твою картошечку, дед!
И дед уходил жарить картошку.
О, этот завтрак! Дед нарезал картошку тоненькими, аккуратными палочками и обжаривал их в масле одному ему известным способом, при котором эти чудо-палочки не ломались...Сверху все заливалось яичницей...Бабушка, ворча, приносила накрахмаленную белую салфетку, стелила ее у меня на коленях, и - вот он рай! - меня кормили завтраком в постели!
Дед садился на табуреточку недалеко от кровати, курил, щурился и слушал свой "грагор". Молчал и улыбался...
А потом мы с ним играли в домино.
Я - азартно, с воплями и подпрыгиванием на стуле, он - тихо и сосредоточенно. Когда мне удавалось его обыграть, он снимал очки и протирал их краем тельняшки. И говорил мне:
- Молодец, Петрушка.
Дед впервые рассказал мне, откуда берутся дети.
Мне было лет 5, я думаю. Родители укатили в Болгарию, а нас с братом оставили у бабушки с дедом. Там было большое хозяйство: куры, петухи, голуби и 2 собаки: Тузик - ужасно грязная помесь болонки, которого дед тайно от бабушки привез в сумке-холодильнике из Одессы, и Боксер - мой любимец, кавказская овчарка с роскошными, неповторимыми, до сих пор незабытыми глазами.
Однажды утром он повел нас с братом в курятник - собирать яйца у несушек. Яйца были кофейного цвета и теплые. Дотрагиваться до них было страшно. Я заплакала. И дед сказал мне:
- Не нюнь, инкубаторская.
Какое-то время я действительно верила, что меня принесли домой из инкубатора.
Маме эта теория была, однако, чужда.
Дед был плотник. Он сделал мне качели и деревянное корытце, в котором меня отмачивали в особенно жаркие дни.
Дед научил меня пить вино. В беседке, обвитой виноградом Изабелла, дед закопал огромные глиняные чаны, в котором бродила и пахла темно-вишневая жидкость... Дед разливал ее по большим стеклянным баллонам и ставил в сарай. А мне наливал попробовать. В маленькую синюю эмалированную кружечку с чайкой и волнами...
Дед показал мне СВОЮ Одессу.
Дед никогда на меня не сердился.
Дед стрелял у меня сигареты, когда бабушка с мамой строго запретили ему курить: у него был рак.
Дед умирал долго. Моему старшему сыну было 4 года, когда дед, лежа в постели, звал его, прыгающего и смеющегося:
- Иди сюда, мальчик. Петрушка!
И своими негнущимися пальцами, напоминанием о ранении на фронте, пытался всунуть Сандрику карамельку в руку.
Дед!
Прости меня за то, что я не настояла на том, чтоб тебе налили водки за неделю до смерти...
Прости меня, что пудрила тебе мозги, пытаясь отвлечь тебя от мысли о сигарете за несколько дней до того, как ты уже ничего не хотел...
Прости меня, дедушка, что я все никак не найду в себе силы придти к тебе на кладбище...
Прости меня, дед!
Я очень тебя люблю.
Прямое включение.
Позвонила бабушке рассказать об опубликованных рассказиках.
Цитирую:
- Ах, майн кейнд, ну что я могу тебе сказать за это?
Ти же знаешь, как вас любит ваша бабушка. Ви же брыльянты, а не дети!
Маме:
- Шура, ти слишишь, что говорит мне этот ребенок? Она написала про меня майсес, Шура! В этот...Как ти сказала, майн кейнд? Антэрнет? В антэрнет, Шура. Это в кампутЭр. Внутри написала. Я же тебе говорила, Шура, что из нее выйдет толк. Ах, жалко Миша не дожил этот день...
Плачет.
Говорю, чтоб немедленно прекратила, а то я больше про нее писать не буду.
Успокаивается мгновенно.
- (Подумав) А ты написала, как твоя бабушка умеет казаны чистить? Люкс! А сковородки? А хочешь - папа пришлет тебе моя красивая фотография, которая он снял в Тбилиси?
Заявляю, что хочу.
Папе:
- Исай, она хочет.
Мне:
- Я иду смотреть телевизор. Там такой фильм, Викочка. Ах! (Это она сериал какой-то смотрит) Он ей говорит: если ты не будешь со мной жить, я тебе убью! Представляешь, какой идиЁт?! Все, майн кейнд, уже начинается. Поцелуй мои мальчики и ГиЯчка.
И шоби ви только били здорови!
Маме:
- Шура, ты ее хочешь? Викочка, она тибе не хочет. Пока!
Карандаш.
"Но есть ещё многочисленные местные заимствования, у нас из русского, у них из польского, английского и так далее. "Ди погодэ", "дер пиджак", "подтяжкес", а у них чай - "ди хербатэ"..." (Из письма)
Необходимая ремарка: бабушкино грассирующее "Р" я в этом тексте буду обозначать латинским "R" - для разницы.
Несколько лет назад я решила усвоить азы момэ лошн. Усадила бабушку. Открыла тетрадочку. Учи меня, говорю, бабуля, как на идиш нормальные еврейки разговаривают.
Бабушка раскраснелась от удовольствия. Ну, мол, наконец-то этот гойский ребенок понял, что пора и за дело браться. Надо отметить, что я до того момента кроме "Гиб мир эсн" и "Гиб мир гельд" совершенно ничего не знала. (Да и сейчас не уверена, что правильно это пишу.)
Давай, говорит моя бабуля, спрашивай.
Ну, я и стала спрашивать обо всем, что вокруг было: стол, стул, подушка, кровать, очки...
Записываю, а бабушка улыбается и гладит меня по голове. Довольная, как слон.
Доходим до канцелярских товаров.
- Бабуль, как будет на идиш "карандаш"?
- КаRандаш, майн кейнд.
- Нет, бабуль, я спрашиваю, как это сказать на идиш!
- Вейз мир, так я же ж говорю тебе, Викочка, каRандаш!
- Бабуль, так это же по-русски!
Бабушка фыркает.
- Ти хочешь сказать своей бабушке, что она не знает идиш?! Ты хочешь оскорбить свою старую больную бабушку?! По-русски - это каРандаш, глупый ребенок, а на идиш это каRRRандаш!
Патефон.
Видеть Берту Соломоновну в задумчивом состоянии мне приходилось в своей жизни нечасто.
Она и сейчас, в свои 88, очень живой человек. А уж меланхоличность ей вовсе не присуща.
И все-таки однажды я ее такой увидела.
Было это так.
У бабушки с дедом был домик. Он был не частный и не государственный. Он был жактовский. (А бабушка говорила - "жаХтовский".)
К домику был пристроен сарайчик, в котором хранились дедушкины инструменты и бабушкины запасы на зиму: всякие "закрутки" в поллитровых банках, варенья из райских яблочек и белой черешни с вкусным орешком внутри и соленья из всего на свете.
В сарае пахло сыростью и старыми газетами. Там водилась Крыса, которую я в детстве боялась больше всего на свете. Для того, чтоб эту крысу спугнуть, бабушка, прежде чем зайти в сарайчик, колотила носком туфли по деревянной двери. И Крыса убегала.
Меня туда запускали нечасто. Мотивировалось это так:
- Там темно, майн кейнд, а ребенку нужно бить на свЭжи воздух...
- Ну, что тибе там надо, Викочка? Ти хочешь варЭнья? Будет тибе варЭнье. Миша, забери отсюдова этот ребенок!
Но иногда мне все же удавалось туда проникнуть. И тогда я влезала на перевернутый фанерный ящик из-под египетских апельсинов и пыталась разглядеть, что стояло там, НАД вареньями...
Бабушка ворчала, стаскивала меня с ящика и выгоняла на "свет божий", а я вопила и говорила, что больше к ним никогда не приеду, потому что они меня недостаточно любят и, вообще, что это - произвол!
Бабушка кивала, крепилась минуты 3, а потом зычно гаркала на меня: - Шваг! (молчи).
После этого "выступать" мне больше почему-то не хотелось...
Но я все равно как-то пробралась в сарай.
Постучала ногой в дверь, подождала несколько секунд, пока легендарная Крыса убежит и вошла.
На самой верхней полке старого и полусгнившего шкафа стоял небольшой коричневый чемоданчик с коваными уголками. Пыль с него надо было не сдувать, а сгребать лопатой.
Поморщившись, я стащила его вниз, на дощатый пол. Долго провозилась с ржавым замком. Открыла наконец.
Заднима числом понимаю, что увидела патефон. Но в свои 10 лет я вряд ли понимала, что делают с помощью этого приспособления...
Озадаченная, я сидела на том самом фанерном ящичке, когда в сарай вошла бабушка...
Она не стала кричать. Она даже не фыркнула.
Она достала из шкафа несколько тяжелых, маленьких и необычно-НЕпластмассовых пластинок, нацепила очки, покопалась и ...
Я даже не поняла, откуда исходит музыка и шипение.
Чемоданчик ПЕЛ!
Я опустилась на колени около этого чуда, пытаясь разглядеть, где у него колонки и вдруг услышала, как бабушка подпевает неизвестной певице каким-то не своим, тоненьким голоском:
- Про меня "счастливая" говори-и-или все...
Бабушкины глаза были закрыты, она стояла, прислонясь к входной двери, тоненькие солнечные лучики, пробиваясь через доски сарая, светили ей прямо в лицо, и бабушка казалась конопатой.
- Кто это, бабуль? - спросила я, имея ввиду, скорее, патефон , чем певицу.
Бабушка не открывая глаз сказала:
- Это КRисталинская, майн кейнд. Иди играться с дедом.
И я вышла без пререканий. Что, замечу, со мной случалось редко.
... А из сарая еще долго доносился тоненький бабушкин голосок в дуэте с Майей Кристалинской:
И сама я верила сердцу вопреки:
Мы с то-обой два берега у одной реки-и...
Бабушкин ухажер.
Это было 2 года назад.
На ежедневной прогулке, которую Берта Соломоновна предпринимает дважды в сутки, к ней подошел старичок лет 75 и предложил прогуливаться вместе. Бабушка немножко пококетничала, но отказываться не стала.
Со следующего вечера, всегда в одно и то же время, Хаим стал заходить за бабулей и уводить ее на двухчасовой моцион в соседний парк.
Его приходу предшествовала процедура мелькания от шкаПа к зеркалу, выбор наряда, подходящей помады и платочка на голову.
Все это я слышала от мамы, которая, хихикая, мне это описывала по телефону.
Однажды, приехав в гости, я познакомилась с Хаимом сама.
Он пришел в 7 вечера, на нем был серый костюм и коричневая шляпа. Он поздоровался со всеми, сел на диван и стал ждать.
Бабушка замешкалась у себя в комнатке, потом появилась, краснея, как девочка. Он встал, подал ей плащ и они вышли.
Надо было видеть немую сцену после их ухода.
Вернулись они к 9-ти. Он поцеловал ей руку у порога. Она покраснела еще раз, попрощалась. Он приподнял шляпу и исчез в лифте.
Я закрыла дверь и уставилась на Берту Соломоновну:
- Бабуль, как тебе Хаим? Он мне кажется таким галантным джентльменом...
Она фыркнула, опустила глаза и сказала:
- Ой, Викочка, сделай мне одолжение: он же СТАРИК! Ему же 75!
Я не стала ей напоминать, что она старше этого старика на 10 лет, тем более, что в это мне и самой верилось с трудом.
Так они гуляли года полтора. Иногда он даже приносил ей цветы. Был молчалив, но бабушку слушал всегда внимательно. По-моему, он был из Ташкента. Кажется, жил с детьми, которые им тяготились. Мама как-то рассказала, что он бросил фразу о том, что всю жизнь мечтал о таких детях и внуках, как у Берты Соломоновны...
А потом Хаим слег. У него нашли рак.
Бабушка ходила в соседний дом его навещать. Даже готовила для него какие-то вкусности, расстраивалась, когда он не ел. Ругала его.
Вскоре после этого он умер.
Теперь бабушка гуляет одна и каждый раз рассказывает, что бабуськи в парке вспоминают Хаима и завидуют бабушке, у которой на старости лет ("Ти представляешь, майн кейнд, это они про меня говорят, что я старая!!") был такой галантный ухажер.
Пара беллум.
Телефонный разговор с Бертой Соломоновной накануне предполагаемой войны с Ираком:
- Бабуль, как дела, чем занимаешься?
- Чем я занимаюсь? А чем я могу заниматься...Борюсь за мир!
- Ой, бабуль, а как ты за него борешься?
- Как, как...Шура купила шесть бутилок минеральная вода. Они стоят у меня в шкаП.
- Ага. Это вы так к войне готовитесь. А как ты за мир борешься?
- (Ворчит) Как, как...Мы лампу зарАжаем. Под кровать лежит которая.
- Ага, ясно. Это на случай, если свет отключат. А за мир-то как??
- Викочка, майн кейнд, ви таки уже приезжайте к нам, и тогда война не будет.
- Завтра днем приедем, бабуль.
- Приезжайте, приезжайте. Поцелуй Гиячка, скажи, что бабушка желает ему мир, и чтоб мои внуки и правнуки никогда ничего не видели и не слышали!